Алёша зашёл за угол и сразу замедлил шаг. В груди пульсировала радость. У него есть Маша. Он не один! Господи, как же хорошо, как круто жить! Просто дышать! Сумасшедше круто!

Мир стал ярче, шире, светлее. Алёша задрал голову – небо распахнулось над головой необъятным прозрачно-лазурным куполом. Оно было высоко, но до него хотелось допрыгнуть. Причём, казалось, смог бы, если б только ноги перестали шалить. А они, как назло, болели, и рука рефлекторно искала в воздухе фантомную трость. Это ничего, это ерунда. Эх!

Алёша взглянул на билборд с социальной рекламой, изображающий позолоченные маковки храма. Скорей бы, скорей найти отца Георгия! Извиниться и снова поговорить о жизни, как раньше, счастьем поделиться!

Подключившись к Интернету, Алёша выяснил адрес Екатеринодарской епархии. Если батюшки там нет, наверняка подскажут, где он. Алёша был готов поехать, куда угодно. Может, в Залесскую? При мыслях о ските по груди разлилось тепло, перед глазами встали лица братьев, горы, речка, сверкающая под солнцем, вертлявый пёс Тимка. Алёша радостно вздохнул: как он соскучился по всему этому! Родной дом, семья была там – не в Ростове. Собственно, что его держит? Денег на дорогу хватает. Вот зайдёт в епархию и поедет. В голове вырисовалась радужная картинка: он вместе с отцом Георгием идёт к трапезной, брат Филипп, как всегда, что-то стряпает, улыбаясь в бороду, солнце спускается к горам над рекой. Хорошо!

Добравшись до епархии, Алёша долго выспрашивал, где искать игумена Георгия, в миру Андрея Перовского, пока, наконец, тощий клирик не пригласил его в недавно отремонтированный, светлый кабинет.

– А зачем вы, собственно, его разыскиваете, брат мой? – спросил клирик, присаживаясь за письменный стол.

– Я хотел поговорить, – сказал Алёша. – Знаю, что прошлой зимой отец Георгий был здесь, в Краснодаре. Я – бывший послушник скита Святого Духа в станице Залесской.

– Как ваше имя? – поправил очки клирик.

– Алексей Колосов.

– Господь Вседержитель! – театрально всплеснул руками клирик. – На ловца и зверь бежит. Давно хотел с вами поговорить! Дело-то ваше так и осталось открытым. Ведь вы, кажется, теряли память.

Алёшин слух неприятно полоснул наигранный тон собеседника. У клирика голос был таким же, как у учителя математики в школе, что вечно лебезил, но при случае доставлял одни неприятности. Клирик проникновенно спросил:

– А сейчас, голубчик, с Божьей помощью вы восстановились? Всё помните?

– Всё. Что вы хотели узнать?

– Как же, как же! Вопросы есть, много вопросов. Святые угодники! Наконец точку поставим с Божьей помощью. И по вашему делу, и по делу игумена Георгия тоже. Впрочем, согласно решению архиерея о временном прещении клирик Георгий больше не игумен, он переведён в монахи скита Святого Духа.

– Не может быть! – подскочил Алёша, будто на него вылили ведро холодной воды.

– Может, может, – любезнейше возразил клирик. Он живо поднялся из-за стола и достал со стеллажа одну из папок. Быстро полистав, клирик удовлетворенно ткнул в неё пальцем и продолжил: – Он же нарушил устав скита, приняв вас, Алексей, в возрасте шестнадцати лет. А вас полиция разыскивала. В уставе чёрным по белому говорилось: не принимать к послушанию мирян, имеющих проблемы с законом. Церковь хоть и отдельна от государства, но с законом должна быть в ладах. И уж точно не след заниматься укрывательством. Сами понимаете, брат мой. – Клирик елейно улыбнулся.

Алёша промолчал. «Похоже, всё плохо». Клирик тем не менее ласково продолжил:

– А вы, голубчик, не просто из дома сбежали, как выяснилось. Вы своему отцу увечья нанесли…

– Угу. Губу разбил депутатскую, неприкосновенную. Видимо, надо было сильнее и чем-то тяжёлым, – вставил Алёша, раздражаясь всё больше и больше.

– Что же вы так, молодой человек? – прищурился под очками клирик.

Алёша мрачно парировал:

– А вы знаете, сколько он меня бил? И как? И чем?

– Прискорбно, весьма прискорбно, – покачал головой клирик, не утруждаясь сочувствием. – Впрочем, мирские проблемы нас не касаются.

Алёша с неприязнью посмотрел на моложавое лицо с жидкой бородой. Искренности и веры в глазах ни на грош. Вспомнились два главных слова в ските: «Простите, благословите». Этот тип их слышал? Как он вообще оказался в епархии? После университета сразу в рясу, самому непонятно, с какой целью? Или по знакомству юристом пристроился? Ходит на работу, получает зарплату, а вечерком домой к борщу с котлетами и телевизору? Что бы там ни было, похоже, рёбра ему никто не ломал.

Клирик продолжил:

– А вот относительно вашего пребывания в ските мы хотели выяснить, насколько соответствуют истине показания, что брат Георгий удерживал вас в ските против воли, что выделял вас, создавал условия, не подобающие послушникам и трудникам.

– Бред полнейший, – пробормотал Алёша, не понимая, куда тот клонит.

– Вы прямо ответьте. Видите ли, он подозревается в том, что состоял с вами в содомской связи, хотя это пока не доказано.

У Алёши перехватило дух от негодования. К голове прилила кровь. В висках застучало, кулаки сжались:

– Да как вы?!. Это неправда! Мерзость какая!

– А вот клирик Никодим Караваев сообщает, что вам выделили отдельную каливу, когда вы ещё были трудником. Разве нет?

Длинный нос клирика, покрытый чёрными точками и капельками пота, остался целым только благодаря почти невозможному усилию Алёши над собой. Чувствуя себя участником игры в сумасшедшем доме, он выговорил, подчёркивая каждое слово:

– Дали каливу. Но сделал это отец Георгий потому, что я по своей глупости и невоздержанности постоянно дрался с другими трудниками. У нас всегда общежитие полное было. А калива одна свободная осталась, когда все братья уже расселились.

– А вы не против, если мы всё это запишем?

– Пишите, что нужно.

Глядя, с каким азартом схватился юрист в рясе за ручку, Алёша отчаянно боролся с искушением подкрепить слова делом, отправив в нокаут худосочного крючкотворца. Это было бы просто. И характер сразу налицо. Нет, пожалуй, не стоит. Так можно ещё больше навредить отцу Георгию.

Преодолевая лавой кипящее возмущение, Алёша медленно и чётко начал рассказывать свою историю лихо конспектирующему клирику:

– Когда мне было шестнадцать, как вы уже знаете, я ушёл из дома. Уехал в другой город. Отец Георгий встретил меня в Свято-Екатерининском храме – том, что недалеко от краснодарского вокзала. Я попить зашёл. Честно, если бы не батюшка, я и в тюрьму мог попасть или под поезд угодить. Скорее последнее. Перед этим меня избили патрульные так, что в скиту братья ещё долго гематомы с лица выводили и ушибы залечивали. Шрам видите? – показал Алёша на левую бровь. – С того дня подарок. Кровь тогда всё лицо залила. Вот таким и увидел меня отец Георгий. Говорится в Евангелии от Матвея: «Я алкал, и вы дали мне есть; я жаждал, и вы напоили меня; был странником, и вы приняли меня…» Батюшка сделал, как Господь заповедовал, для одного из меньших братьев своих – в данном случае для меня. Разве это не по-христиански? Он видел, что я пропаду, и потому в скит позвал.

– Что ж, вполне по-христиански, – согласился клирик. – Но зачем же сразу в скит? А домой вернуть – родителям?

– Я соврал, что сирота и что жилья у меня нет. Впрочем, тогда я в это верил – к отцу возвращаться не собирался. И не вернулся бы, если б он меня по суду не забрал полупарализованного из больницы.

Довольный клирик строчил, не поднимая головы.

– Если быть точным, я не говорил никому о том, что отец меня ищет, – продолжил Алёша, когда клирик перестал водить ручкой по бумаге. – Я и сам был не в курсе – думал, ему наплевать. Кстати, я полагаю, у вас нет прямого доступа к полицейским сводкам. А мой паспорт был в порядке. Соответственно, батюшка о моих проблемах с законом просто физически узнать не мог. Записали? Хорошо. Что ещё? Да! Я оставался в скиту по своей воле. Трудником, как мирские, что приезжали на неделю, на месяц. Я мог уйти в любой момент, но боялся.

– Чего боялся? – по-охотничьи схватился за слово клирик, навострив уши, как кот перед прыжком на воробья.

– Опять на улице оказаться. В канаве подзаборной. Не попадали? Нет? Неизгладимые впечатления.

– Ясно. Я бы не стал дерзить на вашем месте, молодой человек, – порекомендовал клирик.

– На моём месте, думаю, вы бы не оказались, – хмуро заметил Алёша. – Ладно, забыли. Послушником я стал только в девятнадцать. Уже совершеннолетний. Так что нарушения устава не было. Потом я хотел принять постриг по той же причине – чтобы не уезжать. Мне в скиту было хорошо. По-человечески. Потому что там люди нормальные. И жить там было просто: работай, молись и будь сам человеком.

– Хм, а как же служение Господу нашему Иисусу Христу? – ехидно осведомился клирик.

«Кто бы говорил?» – подумал Алёша, но вслух сказал:

– В этом и есть служение. И вера.

– Интересно…

– Я продолжу. Отец Георгий посчитал, что монаха из меня не выйдет. Он, напротив, говорил, что мне надо вернуться к мирской жизни: испытать веру и понять, чего я хочу на самом деле.

– А вы что же?

– Я решился уйти как раз перед тем, как упал со скалы. Можете считать, что я тогда уже не был послушником.

– И всё-таки были… – саркастически улыбнулся клирик. – Вы пытаетесь выгородить своего наставника, я понимаю.

– Нет, – резко ответил Алёша. – Я могу поклясться на Библии, именем Господа, чем угодно – всё так и было. Мне даже выдали мирскую одежду – брюки и рубашку, и немного денег на пробную поездку в город. Кстати, выдал именно Никодим, который тогда был отцом-экономом.

– Что ж, проверим, – причмокнул клирик. – А расскажите, брат мой, про скандал с танцовщицей и певцом. Насколько я понимаю, вы приняли в нём непосредственное участие.

– Да.

– Чудненько! Ну и?

Алёша начал говорить не сразу. Ни Маша, ни батюшка не должны были снова пострадать от его глупости. Он и так виноват перед ними. По самую макушку. Куда уж больше?!

Алёша ещё раз взглянул на азартно блестящие глаза клирика, застывшего в ожидании скабрезных подробностей. «Этому не докажешь, что есть любовь и страх потерять любимую. Что от ревности не соображаешь ничего. Что есть что-то больше устава. Этому ничего не докажешь».

Лгать было противно, но Алёша решился. Лишь бы не привлечь внимание фальшивого духовника к Маше. Ей не место на допросах. Ей даже помнить о том ужасном случае не надо. Прости, Господи!

Отстранённо и холодно, будто не о себе, Алёша принялся рассказывать, как увидел красивую туристку, как поддавался недозволительным послушнику греховным мыслям. День и ночь. И даже во время молитвы. А девушка не догадывалась ни о чём, да она и о его-то существовании не знала! Алёша сказал, что лишь раз покаялся об этом на исповеди, а потом молчал. «Знаете, я находил в этом определённое удовольствие – в том, что у меня была своя тайна», – врал он, вжившись в роль сумасшедшего вуайериста. И в душе Алёши пенным осадком поднималась тошнотворная муть. «Прости меня, Господи, но я должен».

Несмотря на восклицания «Ай-яй-яй. Как же вы так? Что же вы?», клирик смаковал ложь на бумаге, и ему, очевидно, это нравилось.

«Знакомо, гад?» – думал Алёша и продолжал вслух придумывать подробности слежки. Он почти бахвалился умением всё тщательно скрывать от наставника. Наконец Алёша дошёл до момента, когда участие девушки в съёмках клипа окончательно помутило ему разум. С коченеющей от мерзости душой Алёша закончил:

– Я её привязал к дереву. Собрался сжечь – из ревности. Потом отпустил. И ушёл в горы. Просто не знал, что делать, – был, как пьяный. Не могу вам точно сказать, сам я со скалы прыгнул или сорвался случайно. Помню, всякая ерунда виделась. Наверное, бесы, которым я поддался.

– И что вам привиделось? – с любопытством спросил клирик.

– Тёмная фигура. Мутная такая. У меня всё время потом перед глазами мутно было, как будто я слепнуть начал.

– А знаете, что свидетели нашлись? Говорят, рядом с вами кто-то был. Этот некто в тёмной одежде и столкнул вас с обрыва. Палкой, – прикусил кончик ручки клирик.

– Правда?! – не поверил Алёша, обескураженный сообщением. – Я думал, это было только в моём воспалённом мозгу…

– Увы. Кого-нибудь подозреваете?

– Не знаю. – Алёша был потрясён. – Я по-любому заслужил всё. Вы сами видите.

– С этим не мне разбираться, – развёл руками клирик. – А к вам следователь разве в госпиталь не приходил?

– Приходил два раза, но я тогда ничего не помнил, даже кто я такой.

– А потом?

– Потом отец забрал меня домой, в Ростов. Наверняка он постарался замять дело, чтобы фамилия «Колосов» в новостях не фигурировала. У него снова выборы намечались.

– Странно. Но, брат мой, если вы напали на ту девушку, то понимаете, что это подсудное дело, точнее уголовное?

– Понимаю, – сказал Алёша. – Я готов ответить.

Клирик посмотрел на него задумчиво и пробормотал:

– М-да, а дело выглядит совсем не так, как казалось. Если вы говорите правду, конечно. Девушка может подтвердить?

– Девушка может рассказать только, как какой-то дебил в рясе бросился на неё в лесу. Вряд ли это вам поможет, – усмехнулся Алексей и испытующе посмотрел на клирика. – Вы меня арестуете?

– Мы не полиция, – заметил тот, а затем внимательно, с сомнением принялся изучать Алёшу из-под очков: – А не наводите ли вы на себя напраслину, брат мой? Ведь если признают, что вы ещё были послушником, на вас могут наложить суровую епитимью или отлучить от церкви…

Алёша вздрогнул и побелел.

– Ибо говорится, – продолжил клирик, – «не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остаётся блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с таким даже и не есть вместе».

– Знаю. Послание Коринфянам, – поник Алёша, мысленно моля Бога о прощении. – Но так всё и было.

– Так, значит, так, – кивнул клирик. – Ну, ясненько теперь, ясненько. А ходатайство за отца Георгия подпишете, раз уж признались?

– Подпишу.

Клирик подсунул Алёше ручку и, глядя, как тот коряво выводит свою фамилию, сказал:

– Я бы попросил вас не уезжать из Краснодара. Я вызову на завтра из Залесской всех, кого нужно. Вам есть, где остановиться?

– Поищу что-нибудь, – угрюмо сказал Алёша.

– Не стоит. Вам дадут комнату, – сообщил клирик, будто хотел быть уверенным в том, что за ночь повинившийся молодой человек никуда не исчезнет.

Алёша вышел из светлого кабинета и, как заключённый за охранником, последовал за суровой женщиной в платке.

Роем пчёл в голове кружились мысли. Да, можно было радоваться – Машу сюда наверняка не вызовут; похоже, и отцу Георгию удастся вернуть доброе имя. Но придуманная ложь уселась на сердце Алёши тяжёлой, склизкой жабой, а от ощущения собственной гнусности хотелось одного – чтобы Господь поразил его молнией прямо здесь – в коридоре епархии.