Летели недели, месяцы, но не проходило и дня, чтобы Алексей не думал о Маше, о том, что случилось, что было потом. Произошедшее с матерью заставило его взглянуть на всё под другим углом, попытаться найти объяснение поведению Маши в Залесской и честно признать, как хорошо ему было с Машей-Болтушкой. В тусклых больничных стенах она заполняла пространство искрящимся, добрым светом, как рыжее весеннее солнышко. Она делилась с Алёшей своей жизнью, которая будто при переливании крови по каплям всё больше насыщала его, лечила, возвращала к живым. А Маша таяла, бледнела и изнывала от усталости, но, несмотря на это, сияла, неизвестно откуда черпая силы, чтобы улыбаться завтра снова.

Алёша невероятно, с давящим чувством в груди скучал по Маше. То, что её больше не было рядом, казалось таким нелогичным, неправильным, что даже тело крутило, как от фантомных болей. Но как он мог мечтать о ней? Психопат, почти убийца. И вина изгрызала его изнутри, нашёптывая, что счастья он – сын своего отца – не достоин. Да, теперь он был именно в том месте, где должен был быть, – жалкий калека, которому довелось погреться в тепле чужой заботы, безбилетник, вовремя ссаженный кондуктором. Ежевечерне Алексей читал молитвы о прощении грехов, хоть в прощение это и не верил.

Постепенно его занятия обрели другой оттенок – он всё больше тренировался не из ненависти к отцу, как было совсем недавно, а из благодарности – чувствуя себя обязанным Маше, далёкой, утраченной, отчаянно желая, чтобы её бессонные ночи, силы, вложенные в него, не пропали даром. И дело пошло лучше. К тому же отец, как обещал, переоборудовал столовую в спортивный зал, поставив в углу обычную кровать.

По просьбе сына Михаил Иванович нанял другого доктора, восстанавливающего при помощи суставной гимнастики, дыхательных практик и прочего. Врач, Константин Павлович, Костя был достаточно молод, подтянут и оптимистичен. С приходом Кости Алёшины старания наконец стали приносить пользу.

Он и теперь не давал себе продыху. Иногда, казалось, стоит сделать ещё одно движение, и швы треснут, собранное из кусков тело вновь разлетится. Алёше хотелось упасть на пол и не шевелиться, но он вставал снова – упрямый Ванька-встанька.

В начале апреля с подлокотными костылями в обеих руках Алёша вышел в сад. Солнце уже клонилось к вечеру, кружили пчёлы над разбуянившимися бело-розовым цветом абрикосами, жёлтыми фонтанами цветов рассыпался перед домом какой-то куст.

Стоя на крыльце, Алёша с удовольствием вдыхал медовый аромат цветения, и вдруг осенило: что его держит здесь? За высоким каменным забором течёт жизнь, а он превратился в извечного заключённого своих мыслей, верований, страхов, болезней. И на инвалидной коляске человек может продолжать общаться! Есть же параолимпийцы, к примеру.

А он слишком искренне поверил в свою тюрьму и воздвиг неприступные стены. Травмы их только укрепили. Куда до его личных стен этому серому забору и кованой калитке?!

Алёша проковылял на улицу. Калитка скрипнула за спиной и захлопнулась с лёгким скрежетом. Мимо проходили люди, обычные люди – мужчина лет пятидесяти и женщина ему под стать, но подслушанный их бытовой разговор, чужие, такие простые лица вызвали у Алёши горячий интерес. Медленно и осторожно он побрёл за ними по улочке, скоро отстал, но остановился лишь на шумном перекрёстке.

Блестящие металлом на солнце автомобили неслись куда-то – в иной мир. Алёша поднял руку. Притормозило зелёное такси. Седой водитель глянул сочувственно на костыли.

– В центр, – сказал Алёша, кое-как разместившись на переднем кресле. – Садовая/Будёновский.

Радио в такси что-то бренчало, и Алексей вспомнил: а ведь он ни разу, ни разу после того, как уехал от Болтушки, не слышал музыки! И в памяти зазвучал звонкий голос Маши: «О вас я знаю очень мало: что вы запоминаете звуки, любите музыку и запрещаете себе её слушать…» Мысль окатила его, как холодным душем: что ж такое? Он бесконечно отказывается от всего, что любит: от музыки, от пения, от Маши… Почему?! Ответа не было.

На Садовой таксист высадил Алёшу перед подземным переходом. Алексей с ужасом посмотрел на убегающие вниз ступеньки: хочешь идти дальше – преодолей! Много ступенек. Ну и пусть. И ладно. Алёша ступил на первую, вторую… Колени затряслись. Алёша перевёл дух.

– Вам помочь? – участливо спросили какие-то студентки.

– Нет, спасибо, – отрезал Алёша. Он не калека, он мужчина. Справится.

Кусая губы, но не выдавая, как сложно ему даются шаги, Алёша спустился вниз. Народ мельтешил перед глазами. Голова кружилась. Нескончаемый ряд ларьков, продающих всякую всячину, пестрел витринами. Вперёд!

Алёша прошёл по каменному тоннелю и выбрался наконец на другую сторону проспекта. Выжав из мышц всё возможное, Алёша последним рывком добрался до лавки перед входом в парк Горького. Ура! Маленькая победа! Снова вспомнилась Маша: «Вы – победитель». «Да, Маша, – мысленно ответил он ей, – и я ещё спою». Интересно, не разучился ли? Алёша сел и отложил в сторону трости, чтоб не упали. Он прикрыл глаза, позволив себе расслабиться.

Вскоре рядом послышался женский смех. Одна девушка хихикала:

– Чё теряешься?

– Отстань! – шикнула другая.

– Ну, давай, чё ты, Машка? Такой красавчик пропадает…

Алексей вздрогнул и открыл глаза. Возле лавки стояли на высоченных каблуках три девушки, ярко накрашенные, в юбках, едва прикрывающих ягодицы. Одна из девиц приблизилась к нему.

– Эй, привет! – улыбнулась она. Если бы не красочное безумие над глазами, подведёнными толстыми чёрными стрелками, её можно было бы назвать симпатичной.

– Привет, – ответил Алексей, ничем не обнаруживая смущение. Девушка выглядела, как проститутка, да если б она ею и не была, Алёша оказался совершенно не готов заводить знакомства.

– Я приземлюсь? – подмигнула она.

– Пожалуйста.

– Меня зовут Маша, – напирала девица. – А тебя как?

– Алексей, – ответил он, поражаясь шуткам судьбы.

– Класс! Лёшка – моё любое имя, – рассмеялась она. – Что тут сидишь, скучаешь? Пойдём с нами с клуб?

– Я не танцую. – Алёша показал костыли.

– Пи-ипе-е-ец, – всплеснула руками черноволосая Маша. – А чё случилось-то?

– Со скалы упал.

– Пипец, – повторила она и простодушно ткнула пальцем в костыли: – А ты теперь навсегда так или временно?

– Не знаю.

Боевой настрой девицы утих, она помялась:

– Ну, это… Мы тогда пойдём. Увидимся ещё. Не скучай. Па-ака.

Простота хуже воровства. Алёша остался сидеть, запутавшись в чувствах: унизительного ощущения собственной инвалидности и удивления от того, что кажется девушкам привлекательным. Пусть даже таким простушкам. Из раздумий его вырвал звонок отца:

– Ты куда исчез?

– Гуляю. Возле парка Горького.

На том конце послышался облегчённый вздох:

– Сам доберёшься или машину прислать, когда нагуляешься?

– Да я, в принципе, уже. Пришли Николая, пожалуйста. Я перед входом в парк.

Дома Алёша забрёл в гостиную и, не включая свет, сел на диван. По щелчку пульта загорелся экран домашнего кинотеатра. Алёша нашёл музыкальные каналы. Клипы пошли один за другим. Девушки, едва одетые, а то и голые совсем, менялись от клипа к клипу. По-настоящему хорошей музыки было мало. Но за пару часов просмотра примелькались и обнажённые тела, и вызывающие телодвижения, красивые и раскрашенные, вульгарные лица. М-да, мир был совсем не таким, к какому он привык, живя в скиту. Вчерашнему послушнику он напоминал Содом и Гоморру. Но вспомнив, в каком виде ходят обычные девушки по улицам, вспомнив, что и сам «хорош», Алёша не судил больше. Мир такой, какой есть. Ни плох, ни хорош. У каждого есть выбор: как жить и что делать. Судить можешь только самого себя.

Из динамиков донеслись знакомые аккорды, и на экране во всю стену Алёша увидел пейзажи возле Залесской. До боли родные.

И вдруг появилась Маша. Она вышла из зарослей, глядя прямо на него. Манящая, великолепная, пожалуй, самая красивая молодая женщина из всех, кого он когда-либо видел. Алёша замер, сжав во влажных ладонях пульт.

Действо продолжалось. Черноволосый парень, лицо которого показалось Алексею смутно знакомым, пел и вился вокруг Маши, обнимал её, ласкал. Кульминацией их отношений в клипе стала горячая сцена в сарайчике. При виде обнажённого тела Маши в чужих волосатых руках ревность вновь помутила Алёшин разум, застучала гулким стуком в висках. Алёша встряхнул головой и влепил себе пощёчину: хватит уже, наревновался.

В конце по сюжету певец оставался один – Маша его бросила, и тот в страданиях пускал слёзы на камеру, жалобно подвывая куплет. Алёша злорадно ухмыльнулся и выключил телевизор, оставшись в полной темноте. Мысли и эмоции захлестнули его. На глазах выступила слеза скупая, но настоящая. Внезапно он понял одно – он отдал бы всё на свете, лишь бы оказаться на месте этого Далана или как там его.

Он держал в руках жар-птицу, которая пожертвовала всем своим ярким оперением ради него и была с ним, превратившись из роковой красавицы в добрую, милую Болтушку. Простая девчонка Маша возле парка испугалась одного намёка на инвалидность, а талантливая танцовщица Маша, звезда, возилась с его разбитым телом, обмывала, кормила с ложечки, выносила утки, простив невозможное. И он потерял её.

Алексей вытер глаза. Сам виноват. Идиот.