Летели дни, приближая Новый год. Глеба готовили к выписке, и Михалыч уже стал осторожно делать первые шаги, корябая линолеум ходунками.

Матрас на Алёшиной кровати поднимали, обкладывали подушками, и он видел палату уже не только из горизонтального положения. Алёша всё больше двигался, пытался сесть сам. Его перевели с искусственного питания на обычное. Он научился снова брать в руки ложку и даже попробовал написать что-то на бумаге. Всё это было хорошо. Но, увы, боли не уходили, и Алёша почти не улыбался, а когда пробовал растянуть губы в улыбку, выходило так натужно, что больше напоминало гримасу. Изменился его взгляд, особенно когда в комнате находилась Маша: с одной стороны он явно радовался, с другой – казалось, невыразимо страдает. Маша переживала, списывала это на боли, но всё-таки спросила, не напоминает ли она ему кого-то. Алёша лишь отрицательно покачал головой и отвёл глаза в сторону.

Машу пока никто не выгонял, хотя Артур Гагикович провожал её странными взглядами, словно пытаясь раскусить, не задумала ли она чего-нибудь ещё. Зато медсёстры прониклись к ней уважением и стали звать на вечерние посиделки с угощениями от благодарных больных. Маша не злоупотребляла ни медицинским спиртом, ни шоколадными конфетами из блестящих коробок, но чувствовала себя принятой в круг «своих», и это было приятно. Медсёстры расспрашивали её о звёздах, концертах, и Маша под чай травила байки о селебрити и частных вечеринках, а также о том, что остаётся за экранами телевизоров. Рассказывая, она сама удивлялась, как многое у неё уже было.

За пределами госпиталя у Маши тоже появилась жизнь: она не только продолжала ходить к хип-хопперам в Дом молодёжи, но с лёгкой руки «гуру» группы попала в местную танцевальную «тусу» – брейкеры, хип-хоперы, стрит-дэнсеры и прочие представители молодёжных течений устраивали мини-баттлы, собирались в ночных клубах и отрывались по полной. Пацаны выражали «респект» московской гостье, не гнувшей пальцы из-за звёздного прошлого, перенимали у неё движения и даже учились новым безумным фишкам.

Конечно, из-за ночных смен Маша часто пропускала танцевальные сходки, но всё равно её дни приобрели иные оттенки: теперь к серо-пасмурным, тоскливым будням добавились яркие краски бандан, фуфаек, кроссовок, разноцветных пятен светомузыки и ультрафио-лета по вечерам. И возможно, от того, что жила на износ: выматываясь на сменах, танцуя и тренируясь вне их, отдавая мало времени сну и еде, Маша не замечала многого, что могла бы заметить. И другое, напряжённое выражение лица Алёши, и, к примеру, то, что пожилой представительный господин с лицом депутата уже несколько раз с Артуром Гагиковичем важно проходил по отделению и заглядывал в пятую палату. Он не заходил вовнутрь, но явно смотрел на кровать, где лежал Алёша. Таисия Петровна, жена Михалыча, поведала Маше, что приходил какой-то начальник. Краем уха Таисия Петровна подслушала разговоры о документах и фамилию Колосов. Но из медперсонала Маше никто ничего не говорил, и она почему-то не стала беспокоиться, надеясь на Дмитрия Иваныча и отца Георгия. За долгие месяцы постоянного стресса она уже к нему привыкла, и чувство осторожности притупилось.

Двадцать четвёртого декабря ребята собрались отмечать католическое Рождество. Им было всё равно, что отмечать, – главное, был повод устроить драйвовую вечеринку в клубе. Машу не только пригласили, но попросили выступить. Ей ужасно хотелось этого – сделать не просто выступление, а маленький номер в танце, как раньше, вот только времени подготовить что-то категорически не хватало. Маша пару дней мучилась, разрываясь между больницей с тряпками и утками, со стонами и гримасами, от которых она так устала, и возможностью творчества – светлого, праздничного, желанного. И наконец, решилась – отпросилась на двое суток у старшей медсестры.

Утром она зашла к Алёше, увериться, что он в порядке, что ему не хуже. Она с виноватой улыбкой попросила его не волноваться, сказав, что придёт только послезавтра, но дежурная медсестра Таня и другая санитарка Люся будут рядом и помогут ему в любом случае. Алёша пожал плечами и кивнул, словно давая добро. Маша ушла репетировать в Дом молодёжи, подспудно чувствуя себя предательницей и уговаривая, что всё это пустяки – ничего не случится.

Наступил вечер двадцать четвёртого. Мимо огней подсветки и красочных постеров, извещавших о самой крутой из хип-хоп вечеринок года, Маша прошла в клуб. Зал был затемнён, и народ собрался, разряженный по-разному: были и пацаны в ярких футболках и кепках, и разодетые в маленькие блестящие платья девчонки на высоких каблуках, и те, кто подчёркнуто приходил в спортивных костюмах на любую тусу. В общем, всё было, как всегда. Почётное место за пультом занял диджей Рив. Эр-Джен со своим коллективом начал разогревать толпу актуальным рэпом на злободневную тему. Диджей Рив, как сказали Маше, был представителем старой школы, а потому запускал в эфир не только классику уличного стафа, но и отличный живой скрэйчинг. У бара толпились желающие разогреться чем-нибудь погорячее.

Прошёл час, прежде чем развлекающий публику хардкорными шуточками ведущий Эм-Си-Макс объявил её выход. Народ приветственно загудел, когда Маша в красном костюме вышла на середину небольшой сцены. Огни погасли, и в наступившей темноте сначала тихо, а потом громче зазвучала ритмичная песня Бейонсе. Зажглись лампы перед сценой, и Маша начала преставление, глядя на море лиц и растворяясь в нём. Её тело в красном извивалось, ломалось под ритмами, горело в сексуальной энергии, изображая распутное кокетство, безудержное веселье. А потом, взлетев в высоком прыжке, Маша упала на доски сцены. Все, ахнув, подались вперёд, решив, что она разбилась. Но она не упала по-настоящему. Пару секунд Маша выдержала паузу, застыв на дощатом полу, не шевелясь, но потом забилась в театральной агонии, выгнулась, сдирая с себя огненную одежду. И, словно по щелчку пальцев, музыка сменилась на другую – мелодичную. Медленно, будто просыпаясь ото сна, Маша поднялась на ноги, оставшись во всём белом. Она рассматривала свои руки, тело, с изумлением, словно узнавала себя другую. Дёрганые, развязные движения первой части танца сменились на плавные, летящие. И Маша чувствовала, что тело летит само, а движения рождаются в груди – ноги и руки улавливают их сами. Спонтанно. Естественно. Без усилий.

В этом выступлении почти ничего не было от хип-хопа, но когда Маша, будто застыв в полёте, прекратила танцевать, публика разразилась аплодисментами и улюлюканьем. Под крики «Вау!», «Браво!», как губка, впитывая в себя человеческое восхищение и опьянённая им, Маша ушла со сцены. Совершенно удовлетворённая, счастливая, она переоделась обратно в джинсы и толстовку в некоем подобии гримёрки.

Маша вернулась в зал, и тут ей показалось, что у входа она видит Алёшу. Но перед ней протиснулся к бару толстый парнишка, и секунду спустя на ступенях фигуры со светлой копной волос больше не было. Маша встревожилась и пошла ко входу. Пока она пробиралась сквозь толпу, ей пару раз виделось лицо Алёши в профиль – будто он разворачивается и уходит. Понимая, что этого не может быть, Маша всё равно бросилась к парню. Через секунду она развернула за плечи того, кто между вспышками огней показался ей Алёшей. Светловолосый незнакомец улыбнулся ей и подмигнул. Вблизи он совсем не был похож на Алексея.

Маша вышла на крыльцо клуба и вдохнула свежего воздуха. «Нет, так нельзя, – подумала она. – Надо спать хоть иногда, а то уже галлюцинации начинаются». Но почему-то сердце не успокаивалось, колотилось в груди, сжималось, и голову наводняли беспокойные мысли: она сегодня не заходила в госпиталь, а вдруг что-то случилось – случилось, пока она развлекается. Вечеринка уже была не в радость, эйфорию от оваций и выступления сдули колкие порывы декабрьского ветра.

Маша забрала куртку из гардеробной и побежала по ночным улицам в больницу. Ну и пусть сейчас около двенадцати – она там работает, впустят. Через двадцать минут она позвонила в отделение.

– Ты что так поздно? Не твоя ж смена? – удивилась дежурная на пороге.

Но Маша, ничего не говоря и не спрашивая, бросилась к пятой палате. Дверь была открыта, как обычно. Машин взгляд метнулся к кровати перед окном – пуста. Алексея не было. Дежурная только успела её догнать, запыхавшись.

– Где… Алёша?.. – срывающимся голосом спросила Маша.

– Так я ж тебе хотела сказать, да не угналась, – его отец забрал. Сегодня вечером.

– Какой отец? Батюшка? – не понимала Маша.

– Да нет. Его отец. Родной, – ответила дежурная. – Куда-то в другой город.

Маша прислонилась к косяку. А дежурная достала из кармана бумажку:

– Вот, он тебе записку оставил.

Маша развернула смятый листок, выдранный из блокнота, и прочла написанный коряво, словно левой рукой первоклассника, текст:

Несколько секунд Маша осознавала прочитанное, не в состоянии поверить, но когда поняла, что это всё – конец, в глазах потемнело, по ногам разлилась слабость, и Маша рухнула без сознания.