ГЛАВА 9
Когда на следующее утро Матильда принесла завтрак, я уже встал, разбуженный головной болью с похмелья и громким кукареканьем петуха во дворе. Вечером я выпил за обедом еще одну бутылку вина. И как бы ни судить о бренде «Шато Арно», в крепости ему никто бы не отказал. Я спустился в туалет, затем подставил голову под кран, прогоняя остатки сна. С волос капало, а я сидел в джинсах у амбара и наслаждался овевавшей тело ранней утренней прохладой.
Утро выдалось чудесным, как, впрочем, и все предшествующие, с тех пор как я нашел здесь пристанище. Небо бездонно голубое, не выбеленное зноем, который появится позже. На горизонте цепочка облаков, но так далеко, что, кажется, им никогда сюда не приплыть.
Я прогнал рыжую несушку, которая решила поклевать рядом со мной, и, подняв голову, увидел, что ко мне идет Матильда.
— Доброе утро, — произнесла она.
Ее лицо, как обычно, ничего не выражало. Матильда поставила поднос с завтраком на землю. От кофе вился почти невидимый парок, хлеб, судя по аромату, только что испекли. На тарелке лежали два очищенных яйца.
— Вот сделала для вашей ноги, — сказала она, протягивая предмет, который принесла под мышкой.
Этим предметом оказалась подошва резинового сапога, от нее была отрезана почти вся верхняя часть, кроме пятки. По бокам проделаны дырки, и в них продет шнурок.
— Спасибо.
— Для того чтобы защитить бинт, — объяснила Матильда. — Может, вам помочь, когда работаете? — Она закинула назад волосы. Как я успел заметить, для нее это было признаком волнения. — Хочу попросить вас об одолжении. Греттен сказала, что вы преподавали английский?
— Частным образом. Не в школе.
— Возьметесь ее обучать?
— Я не уверен…
— Я сама буду вам платить, — поспешно добавила Матильда. — Немного. Но и вам не нужно давать ей формальные уроки. Учите… когда с ней разговариваете.
Я хотел ответить «нет». После вчерашнего вечера решил, что чем меньше общаюсь с сестрой Матильды, тем лучше.
— А сами почему ее не учите?
— Мой английский не настолько хорош. — Она пожала плечами. — И кроме того, Греттен не любит, когда я ей указываю, что делать.
— А как посмотрит на это ваш отец?
— Проблем не возникнет.
Это вовсе не означало, что он одобрит наши занятия, но Матильда лучше знала своего родителя. Она ждала ответа, а я, сколько ни ломал голову, не мог придумать предлог для отказа.
— Что ж, попробую дать ей несколько уроков.
Улыбка Матильды, хоть и более сдержанная, чем у сестры, делала ее моложе.
— Спасибо.
Я проводил ее взглядом, пока она шла через двор, и принялся рассматривать башмак. Он пах старой резиной, и на его изготовление ушло, наверное, несколько минут. Но забота Матильды меня растрогала — я не мог припомнить, чтобы в последнее время кто-нибудь для меня что-либо сделал. Галоша облегчила мне жизнь. Надев ее после завтрака, я обнаружил, что могу наступать на ногу и даже частично переносить на нее вес и делать пару подпрыгивающих шагов.
На лесах башмак дал мне ощущение устойчивости и уверенности. Взявшись за кувалду, я изо всех сил старался не обращать внимания на отдающуюся с каждым ударом головную боль, надеясь, что вместе с потом удастся выгнать похмелье. Волдыри на ладонях саднило, но я не мог заставить себя надеть найденные в карманах комбинезона грязные перчатки.
Постепенно скованность мышц исчезала. Я закончил один участок и взялся за стену с незакрытым ставнями окном спальни. Несколько камней под водосточным желобом расшатались, и не оставалось ничего иного, как вытащить их. Прежде чем я сообразил, что наделал, в кладке образовалась дыра, достаточно большая, чтобы в нее пролезть. Обнажился внутренний ряд камней. Я немного оробел от того, какой урон нанес дому. Со страхом сознавал, что сам не очень понимаю, что надо делать.
Но было все же нечто доставляющее удовлетворение в концентрированном напоре долота и кувалды. Я колотил, куски раствора летели мне в лицо, как шрапнель. Я даже не почувствовал сильной боли, когда снова угодил себе по руке. От повторяющихся ударов плоть и кости онемели, потеряли чувствительность. И лишь во время достаточно долгой паузы начинали оживать.
Вскоре я потерялся в ритме кувалды. Весь мир сузился до участка стены над окном спальни, поэтому не сразу осознал, как в поле зрения по комнате что-то промелькнуло. Я посмотрел вверх и по другую сторону пыльного стекла увидел человеческое лицо.
— Боже!
Долото выпало из рук и, отскочив от доски, проскользнуло между стеной и настилом и звякнуло о камни. Греттен открыла окно и рассмеялась.
— Я вас напугала?
— Нет, — ответил я, чувствуя, как бешено колотится сердце.
— Я принесла вам кофе. — Она подала мне большую чашку. — Подумала, вам не нужно будет спускаться вниз.
— Спасибо.
А спускаться все равно придется — за долотом, но я решил не заострять на этом ее внимания. Я не видел Греттен со вчерашнего вечера, когда она сожгла фотографию. Но теперь это событие ее, похоже, не волновало. Она оперлась о подоконник и смотрела, как я садился на край настила.
— Матильда сказала, вы будете давать мне уроки английского. — В ее голосе прозвучала насмешка.
— Если хотите.
— Это была ее идея. Можете учить меня во второй половине дня. Папа в это время спит, а Матильда присматривает за Мишелем. Нас никто не потревожит.
Усмехнувшись, Греттен ждала моей реакции. А я пил кофе, изображая безразличие. Напиток был черным, крепким и таким горячим, что грозил обжечь язык.
— На ваше усмотрение.
— Что это у вас на ноге? — Греттен заметила мою самодельную галошу.
— Матильда сделала.
— Матильда? — Улыбка исчезла с ее лица. — Идиотский вид!
Я пропустил ее слова мимо ушей. Из открытого окна тянуло затхлостью, хотя, признаться, совсем отвратительным я этот запах не назвал бы. Теперь, без пелены грязного стекла, стали виднее отслаивающиеся обои и потрескавшаяся штукатурка спальни. Железная кровать со сбившимся комками матрасом и валиком под подушку, казалось, вот-вот развалится и рухнет на некрашеные доски пола.
— Чья была эта комната?
— Мамы.
Я отметил, что она не сказала: «Мамы и папы». И, показав на снимок на туалетном столике, спросил:
— Это она с вашим отцом?
Греттен кивнула.
— Их свадебное фото.
— Сколько лет вам было, когда она умерла?
— Мало. Я ее совсем не помню. В детстве после смерти мамы я играла в ее инвалидном кресле, но однажды упала и ушиблась, и папа сломал его.
«И пони у тебя тоже не было», — подумал я, но язык придержал — привык при ней помалкивать. Греттен притихла, а я готов был поклясться, что знаю, какими будут ее следующие слова.
— Залезайте ко мне.
— Нет, спасибо.
Она отодвинулась, чтобы дать мне возможность перебраться через подоконник.
— Не бойтесь, в эту комнату теперь никто не заходит.
Кофе был еще слишком горячим, но я все-таки сделал глоток.
— Лучше останусь здесь.
— Что-то не так?
— Все нормально.
— Тогда почему не лезете ко мне? Не хотите?
— Работаю.
— Вы не работаете, а пьете кофе.
Ее улыбка показалась мне задиристо-дразнящей и самоуверенной. Было в Греттен нечто напоминающее кошку — лукавую, мурлыкающую, требующую ласки и в то же время готовую, если изменится настроение, пустить в ход свои острые когти. Мне всегда было не по себе рядом с кошками.
— И все-таки я работаю.
Греттен, поджав ногу, села на кровать.
— Вы голубой?
— Нет.
— Уверены? По-моему, если кто-то отказывает симпатичной девушке, то он голубой.
— Хорошо, пусть голубой.
Она будто забыла сцену с фотографией, но если даже не забыла, я не собирался о ней упоминать. С озорной улыбкой Греттен улеглась на кровати, согнула ногу в колене и приподнялась на локтях.
— Не верю. Думаю, вы просто застенчивый и вам надо расслабиться. — Она откинулась назад и игриво изогнула брови. — Ну как?
— Эй, ты там наверху! — Со двора раздался крик Арно, и улыбка Греттен исчезла.
Надеясь, что у нее хватит ума сидеть тихо, я посмотрел с лесов вниз. Арно с брусчатки глядел на меня, у его ног крутился спаниель и, поставив уши торчком, задирал ко мне морду. — Что ты там делаешь?
Я не знал, что он видел или слышал со своего места, и подавил желание оглянуться через плечо.
— Отдыхаю.
— Только начал и уже отдыхаешь? — Арно окинул меня враждебным взглядом. — Спускайся сюда!
— Зачем?
— У меня для тебя другая работа.
— Что за работа?
— Заколоть свинью, если ты не слишком брезглив.
Я надеялся, что он шутит. Но Арно внимательно смотрел на меня и ждал, осмелюсь ли я отказаться. Задерживаться наверху мне тоже не хотелось: боялся, что Греттен выкинет какую-нибудь глупость.
— Я вас догоню, — произнес я.
Прежде чем он успел что-нибудь сказать, я отвернулся. И за секунду до того, как посмотрел в спальню, у меня перед глазами возникла картина: лежащая на кровати Греттен. Картина была настолько яркой, что я почти увидел ее загорелую кожу на фоне выцветшего голубого в полоску матраса.
Но кровать была пустой, как и спальня. Только на полу осталась едва заметная цепочка следов там, где ноги девушки потревожили пыль, когда она шла от двери и обратно.
Я плотно закрыл окно и направился к лестнице.
Арно и Жорж уже отделили одну из свиней от стада. И, ковыляя по дорожке к загону, я слышал визг и хрюканье. Выйдя на поляну, увидел, что Жорж гонит обреченное животное к воротам свинарника, которые Арно держит открытыми. Другие свиньи благоразумно старались держаться как можно незаметнее и, сбившись в кучу у противоположного конца загона, отошли подальше от мужчин. В маленьком загоне вдоль забора металась тень возбужденно хрюкающего кабана.
Свинья, которую Жорж гнал к воротам, была сравнительно мелкой, не больше лабрадора, но могла бы легко опрокинуть приземистого свинаря. Однако Жорж знал свое дело — заставлял ее бежать вперед, нашлепывая тонкой палкой, и поворачивал, куда надо, при помощи деревянного квадратного щита, который держал у морды. Ни он, ни Арно не обратили на меня внимания. Когда свинья выбежала из загона, Арно двинулся следом, а Жорж направил ее к стоявшему особняком сложенному из шлакоблоков домику, который показался мне зловещим.
— Закрой, — приказал мне Арно, сделав жест в сторону ворот.
И продолжал идти, даже не обернувшись, чтобы проверить, выполнил ли я его команду. Остальные свиньи уже направлялись к воротам, так что я поспешно закрыл створку и закрепил петлей из белой проволоки, висевшей на ближайшем столбе. Арно выругался, и я обернулся. Он пинком отшвырнул слишком близко подскочившего спаниеля, и собака, взвизгнув, бросилась по дорожке.
Свинью без особого сопротивления подогнали ко входу в домик. Но тут она стала бешено верещать, словно само это место приводило ее в панику. Жорж, навалившись всем весом, пихал обезумевшее животное деревянным щитом, а Арно загораживал ногами путь к отступлению.
— Ты пришел полюбоваться? — заорал он на меня.
Я подбежал, встал напротив Арно. Теперь Жорж оказался позади животного, мы — по бокам, и ему некуда было деться. Я уперся в свинью рукой и толкал. Шкура была грубой и жесткой. Твердой, как мешок с песком. Жорж огрел ее палкой, и свинья перескочила через порог.
Внутри ее визг усиливался, отражаясь от глухих стен и бетонного пола. Я остался в дверях, не испытывая желания идти дальше.
— Давай сюда! — бросил Арно. — Запри дверь, а верх не закрывай.
Я повиновался. Дверь в домике была разделена на две половины наподобие тех, что устраивают в конюшнях. Окна отсутствовали, и единственным источником света служила открытая верхняя часть двери. Внутри отчаянно жужжали мухи. Я всеми силами старался побороть отвращение, которое вызывал во мне запах высохшей крови и фекалий. В середине помещения стояла каменная плита. Над ней тянулся закрепленный наверху рельс, с него свисал блок с цепью и крюком. Я остался у двери, а Жорж в это время взял с плиты кувалду на длинной ручке. Она была тяжелее той, которой колотил я, но старик поднял ее с легкостью, только на мощных руках еще сильнее обозначились вены и сухожилия.
Свинья металась в углу, но, похоже, уже поняла, что выхода нет. Жорж приблизился к животному и достал что-то из кармана. Это оказались огрызки овощей, которые он разбросал по полу перед свиньей, почесал ее между ушами и ободряюще пошептал. Животное немного успокоилось и, почувствовав аппетитный запах, принюхалось. Жорж дождался момента, когда свинья нагнет голову, чтобы поесть, и в этот миг ударил между глаз кувалдой.
Я отпрянул в вязкой грязи. Свинья упала и дергалась на полу, как спящая собака, которой снится, что она гонится за кроликом. Жорж схватил ее за задние ноги, а Арно потянул цепь, и та спустилась, торопливо громыхая в блоке. Все происходило так слаженно, будто срежиссировано, и было ясно, что они проделывали это много раз. Арно обмотал цепью ноги свиньи и закрепил крюком, чтобы цепь не соскочила. Распрямляясь, поморщился и потер спину.
— Помогай!
Я не двинулся с места.
— Иди сюда, не стой столбом!
Я заставил себя сделать шаг вперед. Арно бросил мне конец цепи. Жорж тоже взялся за нее. Костыль все еще был у меня под мышкой; я колебался, куда его деть, и наконец прислонил к стене. Движения Арно были четкими, хотя перемещался он с трудом.
— Тяните!
Цепь была грубой на ощупь. Несколько дюймов она двигалась легко, а затем натянулась, приняв вес свиньи. У животного освободился кишечник, и домик наполнился вонью. Цепь врезалась в ладони, но мы с Жоржем тянули изо всех сил. У меня болели спина и руки. Задняя часть свиньи приподнялась от пола, а затем вся свиная туша повисла в воздухе. Она все еще дергалась, была жива. Мы подтянули выше.
— Хорош!
Арно закрепил цепь, чтобы она не развернулась обратно. Мы отпустили ее. Скрипнул блок — Арно передвинул его по рельсу, чтобы туша очутилась над каменной плитой. Свинья качалась, как маятник. Жорж снял со стены заскорузлый от темных потеков мясницкий передник и надел на себя. Пока он завязывал тесемки, Арно принес из угла широкое алюминиевое ведро и поставил под свиной головой, а тушу придержал рукой, чтобы не качалась. Снова подошел Жорж, на сей раз с длинным мясницким ножом. Я молча наблюдал за происходящим. Арно повернулся ко мне и усмехнулся:
— Может, хочешь?
Когда Жорж вонзил нож в горло свиньи, я схватил костыль. Было слышно, как за спиной струя лилась в алюминиевое ведро. Я выскочил наружу, успел пробежать несколько ярдов, согнулся пополам и почувствовал, как изнутри вместе с желчью извергаются съеденные утром яйца. В ушах шумело, свет на поляне померк. Снова у меня в ушах раздался глухой удар кувалды, и перед глазами брызнула из свиного черепа кровь. Но это зрелище затмили другие картины: одно падающее тело сшибалось с другим, кто-то кричал, под уличным фонарем тусклым светом отливала, разливаясь по асфальту, темная кровь.
Гул в ушах превратился в безразличное гудение насекомых, видения трансформировались, и я перенесся в реальность. Кто-то вышел из домика.
— Что, кишка тонка для таких дел?
Арно говорил с явным удовольствием. Я разогнулся, сделал последний глубокий вздох и перевел дыхание.
— Я в порядке.
— Непохоже. Что с тобой стряслось? Испугался капельки крови? — Он поднял влажно блестевшие руки, и меня охватила паника. Но я сумел подавить ее.
— Мне казалось, что на забой животных требуется лицензия. На это существуют правила Евросоюза.
— На моей ферме никто мне не указ, и уж тем более кучка чиновников в пиджаках. — Мрачно посмотрев на меня, Арно достал из кармана тряпку и вытер ладони. — Напомни-ка мне, что привело тебя сюда?
На меня снова накатила головная боль, и я пытался прогнать ее, пока Арно прятал измазанную в крови тряпку.
— Что вы имеете в виду?
— Должна существовать веская причина, чтобы городской малый вроде тебя прятался неизвестно где. Кто-нибудь в курсе, где ты находишься?
— Нет.
— У тебя есть друзья?
— Таких нет, чтобы день и ночь ломали голову, куда я подевался.
— А родные?
— Мать от нас ушла, когда я был маленьким, а отец умер.
— От чего? От стыда? — Арно свирепо ухмыльнулся. — Ты мне пока не объяснил, почему решил похоронить себя в таком диком месте, как наше.
— Это мое дело.
— А если я решу его сделать своим? Возьму и сообщу в полицию?
Странно, но угроза не подействовала на меня.
— Не сомневаюсь, полиция заинтересуется статуями и капканами в лесу.
Улыбка исчезла с его лица, водянисто-серые глаза стали жесткими, но через мгновение он хмыкнул.
— А ты, я смотрю, крутой. Давно бы так, а то я уж засомневался.
Со стороны загона послышались удары. Арно, не переставая улыбаться, повернулся в ту сторону.
— Старина Байард почуял кровь, — проговорил он.
— Байард?
— Кабан. — Раздался треск дерева. Выражение лица Арно сразу изменилось. — Ломает забор.
Не знаю, была ли у него больная спина, но, рванув к кабаньему загону, он намного опередил меня. Забор сотрясался под ударами животного. Раскололась доска. Когда мы подбегали, не выдержала вторая, и щель, белея свежим деревом, стала шире. Оказавшись у забора, Арно заорал на кабана и забил в ладоши. Тот ответил ему ревом и усилил напор. Схватив палку, Арно стал тыкать ей между досок.
— Назад, негодяй! Пошел вон!
Но животное вконец разъярилось. С проворством, какого я никак не ожидал от такого грузного зверя, кабан ухватил палку. Арно выдернул ее назад и опять ткнул между досок. Раздался хруст, и палка переломилась. Арно отбросил огрызок в сторону и крикнул через плечо:
— Жорж, он почти выскочил! Неси доски!
Жорж, срывая с себя передник, спешил к нам. Но кабан, почуяв на нем свежую кровь, еще больше взбесился. Брус поддался под его ударами, и Арно отскочил, когда в дыре показалась кабанья голова. Мощные плечи навалились на следующий брус, и он стал гнуться наружу.
— Доску! Быстро! — крикнул мне Арно, показывая рукой.
Рядом стоял штабель досок, из которых Жорж сооружал забор для свиного потомства. Я подал одну Арно, но тот отмахнулся.
— Давай костыль!
— Что?
— Чертов костыль! — Он протянул руку. — Скорее!
Я колебался, но новый удар в забор меня убедил. Я подал костыль Арно, и тот пихнул подбитым нижним концом кабана в рыло. Животное взвизгнуло и, ухватив костыль, стало отдирать клыком набойку, пытаясь добраться до металлической трубки. Арно, поворачивая костыль, уперся резинкой в морду и, навалившись всем весом, толкал кабана.
— Готовь доску, — прохрипел он. Кабан отступал. Арно опять его пихнул. — Давай!
Я заложил дыру доской, но в следующий миг, когда в нее врезался кабан, чуть не отлетел назад. Держался, как мог, но удары сыпались один за другим, и я ни за что бы не устоял, если бы рядом не оказался Арно. Он уперся ногой в доску и одновременно молотил костылем поверх забора. Но и вдвоем удержать кабана было все равно что остановить бульдозер.
Снова появился Жорж. Он нес в одной руке длинную доску, в другой — дымящееся ведро. Не останавливаясь, бросил доску на землю и подошел к загону в нескольких футах от нас. Перевесился через забор, похлопал по нему ладонью и, подзывая кабана, поцокал языком. Сначала кабан был слишком разъярен, чтобы обратить на него внимание. Но затем ответил на вызов. Однако прежде чем он успел добраться до Жоржа, тот бросил что-то из ведра в загон. Я ощутил сладковатый, неприятный запах потрохов. Кабан остановился и в нерешительности понюхал куски. По-прежнему сердито ворча, сунулся в них рылом.
Арно облегченно вздохнул и отступил от забора. Я хотел последовать его примеру, но он остановил меня.
— Держи доску на месте!
Схватившись за спину, он приблизился к Жоржу. Старик, не спуская глаз с кабана, достал из кармана штанов молоток, несколько гвоздей и подал ему.
— Надо делать новый забор, — пробормотал он.
— Пока и этот сойдет, — отозвался Арно.
Я догадался, что эта тема являлась предметом их вечного спора. Жорж, показывая свое несогласие, промолчал.
— Уведи его отсюда, — попросил Арно.
Жорж подхватил ведро и принялся цокать языком. Кабан, как собака, побежал за ним вдоль забора. Когда они оказались у противоположной стены загона, Жорж бросил еще несколько кусков из ведра, и кабан стал с жадностью есть. Арно, с видимым усилием наклонившись, подобрал брошенную Жоржем доску.
— За работу!
Мои ноги тряслись. Я скачками подпрыгнул к забору, надеясь, что Арно не заметит моего состояния. Костыль лежал на земле. Арно поддел его ногой и ухмыльнулся.
— Теперь от него немного толку.
Он был прав. Резиновая набойка оторвана, металлическая трубка погнута и пожевана. Я попробовал, можно ли пользоваться костылем, — он оказался ни на что не годным. Я удивился, насколько это меня расстроило, но не хотел подавать виду.
— А что он ест, если не может достать алюминия?
Арно хмыкнул. Похоже, все случившееся привело его в хорошее настроение.
— Свиньи едят все. Старина Байард жует то, до чего способен добраться. Тебе повезло, что попал в капкан, а не к нему челюсти. Одной ногой было бы меньше.
Я нервно поглядывал на кабана, пока Арно прилаживал доску и забивал гвозди. Тот все еще ел, безмятежно позволяя Жоржу почесывать себя щеткой на длинной ручке. Он совсем успокоился, но старик все же не входил в загон, оставаясь по другую сторону забора. Время от времени он поливал спину кабана из бутылки. Уксус, догадался я, вспомнив слова Греттен.
— Он всегда так бесится, когда вы забиваете свинью? — спросил я.
— Если ветер дует в его сторону и он чует запах крови, — ответил Арно.
— Почему же вы не заведете другого, не такого свирепого?
Он угрюмо посмотрел на меня и, засадив последний гвоздь в доску, перешел к другому краю.
— Байард — хороший кабан. — В его голосе прозвучала гордость. — Раз или два покроет свинью, и дело сделано. — Арно вынул очередной гвоздь изо рта и в три удара молотка вколотил в доску. — Разве можно отказываться от такого производителя только потому, что у него плохой характер?
— А свинья, которую вы только что забили?
— Была бесплодной. Я несколько раз подпускал ее к Байарду, и все без толку. Если свинья не поросится, она мне не нужна.
— Не удивительно, что кабан сходит с ума — вы же убиваете его свиней.
Арно рассмеялся.
— Байарду на них наплевать. Ему не терпится дождаться потрохов.
Он встал, поморщился, потер спину и сунул мне молоток с гвоздями.
— Займись, хоть какая-то от тебя польза будет.
Оставив меня завершать работу, Арно, не оглядываясь, ушел.
Лондон
После ночного исчезновения Хлои мы помирились. Правда, факт остался фактом, но этой темы мы избегали. Я решил принять за правду то, что сказала Хлоя, и поверить, что в ту ночь ничего не произошло. Она же всячески старалась не вспоминать свое мимолетное прегрешение. Если бы я не задумывался, могло показаться, будто между нами все осталось по-прежнему.
Нет, не осталось.
Время от времени я снова стал встречать Хлою после того, как она заканчивала работу в баре. Ни один из нас не хотел признать подоплеку моего энтузиазма. А она была такова: я ей больше не доверял. И это являлось частью молчаливой сделки, какую мы заключили между собой.
Однажды я застал Хлою в баре с мужчиной. Он сидел на высоком табурете, она стояла рядом, и я решил, что он — посетитель. Но затем увидел, как они склонились друг к другу и с каким мрачным лицом Хлоя слушает то, о чем он говорит.
Когда я вошел, она подняла голову, и я заметил, как то ли от испуга, то ли от опасения, что может случиться неприятность, расширились ее глаза. Мужчина тоже повернулся в мою сторону, но я, не обратив на него внимания, изобразил подобие улыбки и произнес:
— Привет! Ты готова?
Лицо Хлои нервно подергивалось.
— Ты сегодня рано, Шон.
Ее взгляд метнулся в сторону мужчины. Он смотрел на меня, и я тоже поглядел на него. Хлоя еще больше разволновалась.
— Шон, это Жюль.
— Привет, Шон, — кивнул тот.
Ему было лет тридцать, недурен собой, со щетиной на подбородке и тренированным в спортзале телом, чем он, видимо, старался компенсировать свои оттеняющие глаза почти по-женски длинные ресницы. Кожаная куртка и нарочито потертые джинсы были из явно дорогих и никак не тянули на образ эдакого свойского парня.
Я сразу сообразил, кто он такой. Он посмотрел на меня снисходительно, словно тоже догадался, кто перед ним. Я повернулся к Хлое:
— Когда ты будешь готова?
— Через десять минут, — ответила она, не глядя в мою сторону. И с опущенной головой торопливо отошла кого-то обслужить.
Я чувствовал на себе взгляд того, кого она назвала Жюлем. Вот тогда я пожалел, что бросил курить. Было бы чем занять руки.
— Так вы учитель? — спросил он.
— В данный момент. — Мне не понравилось, что Хлоя обсуждала с ним меня.
— В данный момент? Звучит так, словно у вас большие планы на будущее.
Я промолчал, а Жюль развалился на табурете. Я не спрашивал, чем занимается он. Мне совершенно не хотелось этого знать.
— Так, значит, это вы с Хлоей.
— Что мы с Хлоей?
— Ничего. — Его явно забавлял наш разговор. — Я слышал, не так давно вы встретили моего приятеля.
— Не припоминаю.
— Парня по имени Ленни.
Тот напугавший нас ночью на улице тип. Хлоя назвала его Ленни. Жюль сполз с табурета.
— Пожалуй, пойду. Передайте Хлое, мы еще увидимся.
Я не ответил и, расцепив руки, остался дожидаться, когда Хлоя закончит работу. Мы вышли на улицу, и я надеялся, что она что-нибудь скажет. Но она молчала.
— Кто это был? — наконец спросил я.
— Просто клиент.
Я остановился, а Хлоя, стуча по тротуару высокими каблуками, сделала еще пару шагов и лишь тогда обернулась. В этот миг она впервые с тех пор, как я пришел в бар, посмотрела мне в лицо.
— Не надо, Хлоя!
— Что не надо?
— Не обращайся со мной как с идиотом. Это был он?
— Если ты все заранее знаешь, то какого черта спрашиваешь?
— Чего он хотел?
— Ничего.
— Тогда зачем его принесло в бар?
— Выпить. Люди приходят в бар, чтобы выпить.
— Ты с ним собираешься снова встречаться?
— Нет. Но не мне диктовать, кому приходить, а кому не приходить в этот чертов бар.
Она поспешно двинулась вперед. Я догнал ее и загородил дорогу. В свете уличного фонаря от губ поднимались два светлых облачка — нашего дыхания.
— Хлоя… — Слова застревали у меня в горле. — Что происходит? Ради бога, поговори со мной.
— Не о чем разговаривать.
— Тогда почему ты такая?
— Господи, да отвяжись ты от меня! Я же тебе не принадлежу!
— У меня такое чувство, что я вообще тебя не знаю!
— Возможно, так и есть!
Ее глаза блеснули то ли от слез, то ли от злости. И от этого моя злость вспыхнула еще сильнее.
— Ладно. Забудь обо всем, что я говорил. Я собираю вещи и ухожу.
Теперь вперед пошел я, но вскоре услышал ее торопливые шаги за спиной.
— Шон! — Я остановился и повернулся. Хлоя обняла меня и положила голову на грудь. — Не надо.
Я испытал облегчение.
— Я не вынесу, если ты станешь встречаться с кем-то другим. Пожалуйста, не крути со мной. Скажи сейчас все, как есть.
— Извини. Не буду. Обещаю.
Хлоя прижималась ко мне, и мне нравилось ощущать теплоту ее тела. Я посмотрел поверх ее головы на безрадостную цепочку убегающих вдоль улицы желтых огней. Свежий воздух был пропитан едким привкусом от невидимой реки. Я погладил знакомый изгиб ее спины, все больше проникаясь холодным, отстраненным чувством уверенности, что Хлоя лжет.
