ГЛАВА 8
Вокруг фургона поднималась желтоватая пыль, когда он переваливался по ухабистой колее. Матильда вела машину с опущенными стеклами, стараясь немного рассеять скопившуюся в салоне за день жару. Винил на сиденьях разорвался, и сквозь дыры лезла белая набивка. Мое сиденье пытались починить — если это можно назвать починкой — стянули края черной электрической изоляцией. Несмотря на открытые окна, в кабине пахло дизельным мотором, собакой и застоялым трубочным дымом.
Ополоснувшись и переодевшись, я направился к дому и, увидев спорящих на пороге Матильду и Греттен, остановился в углу двора, чтобы не прерывать их.
— Ничего этого не надо! — настаивала Греттен.
— Надо, — возражала сестра.
— Жорж вчера вычистил. Они всего лишь свиньи. Им безразлично, что есть!
— Делай, что тебе говорят!
— Папа не говорил, что нужно это делать. Почему я всегда должна выполнять твои приказы? Хочешь от меня избавиться, а сама укатить с ним в город!
— Хватит!
Это был первый случай, когда я услышал, что Матильда повысила голос. Греттен порывисто шагнула в сторону, но на мгновение задержалась, увидев меня в конце двора.
— Надеюсь, получите удовольствие!
Я посмотрел ей вслед, пока она шагала по дорожке к лесу, и повернулся к Матильде. Та устало глядела себе под ноги. Затем, вспомнив обо мне, распрямилась и молча направилась к фургону, предоставив мне следовать за ней.
Выводя машину на дорогу, Матильда тоже молчала. У закрытых ворот остановилась, но двигатель не заглушила.
— Давайте открою, — предложил я.
— Все в порядке.
Замок заедал, но она справилась. Распахнула створку, приподнимая последние несколько футов, чтобы она не чиркала по земле. Вернулась в автомобиль, выехала на дорогу и снова вылезла, чтобы закрыть за собой ворота. В боковое зеркальце я видел, как Матильда заперла замок, обезопасив оставляемую ферму.
— Почему вы держите ворота на замке? — спросил я, вспомнив, что когда приходил за водой, они были открыты.
— Так хочет отец.
Матильда, видимо, считала, что иных объяснений не требуется. Но мне стало любопытно, кто все-таки оставил ворота открытыми в тот раз.
Оказавшись на дороге, я испытал ощущение, будто вернулся в мир, о существовании которого успел забыть. Появилось чувство уязвимости, от него я отвык в островной уединенности фермы. Но вскоре меня убаюкали теплый вечер и монотонное гудение мотора. Наслаждаясь моментом, я положил локоть на окно и подставил лицо набегающему потоку воздуха. Теплый ветерок приносил летние запахи — пыльцы и асфальта. Матильда же нервничала, и, по тому, как гнала фургон, было ясно, что спешила вернуться обратно.
Старая машина дрожала от скорости, перед нами разворачивалась серая лента шоссе. Вскоре пшеничные поля приблизились вплотную к обочинам, где появились высокие невесомо-воздушные тополя и другие, более солидные деревья.
Фургон зарычал на подъеме, и Матильда, переключая передачу на низшую, слегка коснулась моей руки. Она была в белой рубашке с закатанными до локтей рукавами. Лежащие на руле ладони обветрены, ногти обломаны. Мы оба молчали.
— Где вы научились говорить по-английски? — спросил я, чтобы нарушить тишину.
Матильда моргнула, словно была мыслями где-то далеко.
— Что?
— Вы говорили по-английски, когда я в первый раз очнулся на чердаке. Учили язык в школе?
— Мать обучала. До замужества она работала в школе. Преподавала английский, немецкий, итальянский.
— И вы говорите на всех этих языках?
— Немного по-итальянски. И то почти все забыла.
— А Греттен? — Я вспомнил, как она хлопала глазами, если я переходил на английский.
— Мать умерла раньше, чем Греттен доросла до того, чтобы ее можно было чему-то учить, — отозвалась она. — Ну вот, приехали.
Она зарулила во двор грязного белого здания. Скорее лачуги с притулившейся с одной стороны бензозаправкой и баром с табачной лавкой с другой. Снаружи висела ржавая эмблема пива «Стелла Артуа». Под выцветшим навесом стояло несколько обшарпанных стульев и столиков. Матильда подъехала к колонке. Она казалась спокойной. Но я заметил в открытом вороте ее рубашки, как часто, будто молоточек, у нее на шее дергается жилка. Мне стало ее почему-то жаль.
— Может, зайдем выпьем? — предложил я.
Она взглянула на меня. И на ее лице промелькнула тревожная тень.
— Нет, спасибо. Но мне надо заправиться, так что у вас хватит времени пропустить стаканчик.
Покраснев, я отстегнул ремень безопасности. И когда он скользнул по груди, вспыхнуло воспоминание: такой же ремень в «Ауди», только измазанный в крови. Я поспешно вышел из машины. Позади послышался шум работающей колонки. Опираясь на костыль, я побрел по грязному асфальту к бару.
Внутри царил полумрак, кроме мест у окна и двери. Посетителей немного: трое или четверо мужчин за столиками и еще один старик у стойки. Когда я входил, бармен привычным движением закрыл кран и, прервав янтарную струю, снял с бокала пену деревянной лопаткой. Поставил бокал перед стариком, но тот не оторвался от газеты. На пути к стойке я перехватил пару взглядов и так радовался, что снова оказался среди людей в баре, что едва не совершил непростительный грех — чуть не улыбнулся. Но сдержался и с каменным выражением лица сел на высокий табурет и в ответ на вопросительно вздернутый подбородок бармена сказал:
— Шесть пачек «Кэмела» и пиво.
Бармен, худощавый мужчина лет пятидесяти, чтобы скрыть лысину на макушке, зачесывал редеющие волосы наверх. Глядя, как он держит под углом бокал на ножке, чтобы не слишком поднималась пена, я понял, что чувствовал Джон Миллс в «Трудном пути в Александрию». Самому пришлось поработать в барах, и я оценил мастерство человека за стойкой. Тут же вместе с памятью возникли ненужные ассоциации. Но когда бармен поставил передо мной пиво, я выбросил их из головы.
Бокал был холодным и запотевшим. Я медленно поднес его к губам и сделал глоток. Ледяное, прозрачное пиво чуть-чуть отдавало хмелем. Пришлось себя сдерживать, чтобы не выпить все залпом. Я поставил бокал на стойку и перевел дух.
— Понравилось? — спросил бармен.
— Очень.
— Еще?
Так и подмывало заказать второй бокал, но я не хотел заставлять Матильду ждать. Со своего места я видел в окно фургон, но он закрывал ее от меня.
— Пожалуй, не стоит.
Бармен вытер стойку.
— Далеко едете?
— Нет, остановился здесь поблизости.
— И где же?
Я пожалел, что заговорил с ним, но он выжидательно смотрел на меня.
— На ферме у дороги.
— У семейства Дубрей?
— Нет. Их зовут Арно.
Рука бармена с тряпкой замерла на стойке, и он удивленно уставился на меня. Потом окликнул кого-то за столиком за моей спиной:
— Слышал, Жан-Клод, этот парень остановился на ферме Арно!
Разговоры стихли. Послышался шелест — старик отложил газету и поднял голову. Я оглянулся. Все внимание было приковано к крупному мужчине в пыльном комбинезоне на лямках. Ему было лет сорок, с темной щетиной и черными бровями, образующими над переносицей непрерывную линию. Поставив на стол пиво, он посмотрел на меня, задержал взгляд на моих рыжих волосах, перевязанной ноге и костыле.
— Англичанин? — Голос звучал резко, но не враждебно.
— Угадали.
— Работаете на Арно?
Я постарался как можно равнодушнее пожать плечами.
— Шел мимо и забрел провести время.
— Провести время с его дочерями? — прокомментировали из-за столика.
Это сказал парень в испачканных маслом джинсах и с мерзкой ухмылкой. Его компания прыснула. Но крепкий мужчина с темной щетиной не поддержал их.
— Придержи язык, Дидье.
Смех стих. Я допил пиво, больше не ощущая вкуса. Посмотрел в окно, чтобы узнать, успела ли Матильда заправиться, но не увидел ее.
— Что с вашей ногой? — спросил крепкий мужчина.
— Наступил на гвоздь.
— Большой же был гвоздь!
— Очень.
Бармен подал мне сигареты. Мое лицо пылало, пока я рассовывал пачки по карманам и неловко отсчитывал деньги. Сдачу он швырнул на прилавок, и монеты раскатились по стойке. Пока я собирал их, открылась дверь. Вошла Матильда. В баре повисла тишина, раздавались лишь ее шаги. Она сохранила невозмутимое выражение лица, но шея и щеки горели.
— Примите за топливо.
Бармен покосился на крупного мужчину в комбинезоне и звякнул кассовым аппаратом. Только после этого Матильда показала, что знает о присутствии человека за столиком. Хотя по тому, как она к нему повернулась, я понял, что увидела его давно.
— Жан-Клод.
— Матильда.
Пока бармен отсчитывал сдачу, они больше не сказали друг другу ни слова. Я заметил, что бармен отдал ей деньги вежливее, чем мне, даже слегка поклонился.
— Спасибо.
Когда мы шли к двери, я чувствовал, что на нас устремлены все взгляды. Пропустил первой в дверь Матильду и не знал, услышала ли она короткий хрюкающий звук, а затем сдержанный смешок из-за столика, где сидел Дидье. Не оглядываясь, закрыл створку и, стараясь не отстать, поковылял за ней. Ждал, что Матильда что-нибудь объяснит, но она молча завела мотор и тронулась с места.
— Милые соседи, — заметил я.
Она смотрела в засиженное насекомыми стекло.
— Они не привыкли к чужакам.
Я же решил, что проблема не во мне, не в том, что я чужак. Хотел спросить, почему фамилия Арно вызвала такую реакцию и кто такой Жан-Клод. Но по тому, как держалась Матильда, было ясно, что она не желает это обсуждать.
И пока мы ехали обратно на ферму, я размышлял, уж не довелось ли мне познакомиться с отцом Мишеля? Когда мы оказались на территории фермы, я облегченно вздохнул. Матильда закрыла за нами ворота, заперла их на замок, и ко мне вернулось хрупкое ощущение безопасности. Она не только заправила машину, но и наполнила горючим канистры, однако отказалась от моей помощи, когда я предложил помочь сгрузить их. Лишь бросила:
— Ужин принесу позднее.
Я вошел в амбар, и обаяние чудесного вечера исчезло. Сознавал, что не могу вечно прятаться на ферме, но теперь жалел, что ездил с Матильдой в бар и напрасно там засветился. И все из-за бокала пива и нескольких пачек сигарет. Почему я вызвал к себе такой интерес? Меня не удивило, что Арно недолюбливают. Трудно представить, что он вообще мог с кем-нибудь сойтись. Но даже при его характере царившую в баре атмосферу не объяснить обычной для маленького городка соседской враждой. Он кому-то крепко насолил.
Я понес сигареты наверх. Забираться по лестнице я уже наловчился и если задержался на площадке второго этажа, то не потому, что запыхался. Крышка люка была открыта. Я помнил, что закрыл ее, когда уходил. Прислушался, но в амбаре не раздавалось ни звука. Как можно тише я преодолел последние ступени, хотя прекрасно понимал, что если кто-нибудь находится наверху, он уже знает о моем присутствии.
* * *
Когда моя голова поднялась над крышкой люка, я увидел Греттен. Она сидела на матрасе ко мне спиной, рядом стоял мой рюкзак, и половина его содержимого валялась на постели. Пакета в полиэтилене я не заметил, но он был спрятан на самом дне, а Греттен явно нашла то, что хотела, прежде чем добралась до него. Она ритмично покачивала головой. Густые волосы скрывали наушники, но я слышал раздававшуюся из них музыку. Забравшись на чердак, я направился к ней. Ее глаза удивленно распахнулись, когда я наклонился и выключил плейер.
— О, я вас не слышала.
— Что вы делаете? — Я старался, чтобы голос не звучал сердито, однако не мог избавиться от укоризненных ноток, и у Греттен сразу стал виноватый вид.
— Ничего. Хотела послушать музыку.
Я сгреб одежду и принялся запихивать обратно в рюкзак. И пока возился с ней, пощупал на дне — там ли пластиковый пакет. Наткнувшись пальцами на полиэтиленовую обертку, почувствовал облегчение, но руки продолжали дрожать.
— Надо спрашивать.
— Я спрашивала, вы сказали, что можно.
Я смутно помнил, что говорил нечто подобное. В тот день, когда думал, что на следующее утро уеду, а потом совершенно забыл. А у Греттен мои слова отложились в голове.
— Я имел в виду, при мне, — добавил я.
— Это наш амбар. Мне не надо спрашивать у вас разрешения.
— Пусть амбар ваш, но это не дает вам права копаться в моих вещах.
— Думаете, мне нужны ваши старые носки и майки? — Греттен разозлилась. — И ваша дурацкая музыка мне не нравится. А вот если папа узнает, что я была здесь, он вам задаст!
Я решил не спорить с ней.
— Прошу прощения, что нагрубил. Просто не ожидал никого здесь встретить.
Греттен смягчилась, но не проявила желания уйти и, пока я доставал из карманов и выкладывал на матрас сигареты и зажигалку, стояла, опершись о лошадку-качалку, и поглаживала ее гриву.
— Можно попробовать?
— Вы курите?
— Нет.
— Тогда лучше не начинать.
Я понимал, что говорю, как ханжа, но ничего не мог с собой поделать.
Греттен надула губы.
— Почему вы в плохом настроении?
— Устал. Выдался тяжелый день.
Она задумчиво наматывала на палец черные пряди лошадиной гривы.
— Сколько вы у нас пробудете? Пока не отремонтируете дом?
— Не знаю.
— Папа считает, что вы от чего-то скрываетесь.
— Ваш папа не может всего знать.
— Он знает больше вас. Я не уверена, что вы ему нравитесь. Но если вы будете добры со мной, замолвлю за вас словечко.
Я промолчал. И, надеясь, что она поймет намек и уйдет, убрал с матраса очередную майку. Из нее что-то выпало. Фотография.
— Кто это? — спросила Греттен.
— Так, никто.
Я хотел подобрать снимок, но она опередила меня и, поддразнивая, спрятала.
— А я думала, у вас нет подружки.
— Нет.
— Тогда зачем вы возите с собой ее фото?
— Все забываю выбросить.
— Значит, вам безразлично, что будет с этой карточкой? — Улыбаясь, Греттен схватила с матраса зажигалку и поднесла к снимку.
— Не надо! — Я протянул к ней руку.
Но Греттен увернулась и, не выпуская снимка и зажигалки, отскочила назад.
— А говорили, безразлично.
— Отдайте!
— Не отдам, пока не скажете, кто она. — Греттен щелкнула зажигалкой. — Только придется поспешить.
Я попробовал выхватить у нее фотографию, но она, торжествующе расхохотавшись, отдернула руку, и пламя коснулось уголка карточки. Глянцевая бумага вспыхнула желтым цветом. Греттен вскрикнула и выронила снимок. Я сбросил его с матраса и старался потушить, пока изображение чернело и съеживалось. Фотография горела, а чердак был полон сухого дерева. Пришлось схватить стоявшую рядом бутылку с водой и загасить огонь. Фотография зашипела, пламя потухло. Чердак наполнился запахом паленого. Я смотрел на кучку пепла и лужицу воды на полу.
— Из-за я вас обожгла пальцы, — пожаловалась Греттен.
Я поставил бутылку на место.
— Шли бы вы отсюда!
— Я не виновата. Не надо было у меня отнимать.
— Папа вас хватится.
Греттен колебалась, но упоминание об Арно подействовало. Я не оборачивался, пока она спускалась в люк. Когда ее шаги стихли, я нагнулся и поворошил мокрый пепел. От фотографии ничего не осталось, кроме обуглившегося по краям маленького кусочка белой рамки.
Я бросил его на пол и пошел искать что-нибудь, чем можно убрать грязь.
Лондон
Однажды вечером Хлоя после работы пропала. Мы собрались после занятий с Колламом и парой студентов. Но не в «Домино», туда мы больше не ходили. Раньше мне доставляло удовольствие наблюдать, как Хлоя работала за стойкой, и ждать, когда в баре настанет затишье и она присоединится к нам. Но это ушло в прошлое и больше не радовало.
— Считаешь себя обязанным присматривать за мной? — спросила она, когда я, уходя, произнес: «Увидимся позже».
— Нет. Если не хочешь, чтобы я приходил, так и скажи.
— Поступай, как знаешь. — Она пожала плечами.
Было около часа ночи, когда я ушел от Коллама и вернулся домой. Теперь запах масляных красок и скипидара в квартире ощущался не так сильно. После нашего возвращения из Брайтона Хлоя не рисовала, но мы эту тему не затрагивали.
В баре она заканчивала работу не раньше двух часов. Я заварил кофе, включил проигрыватель и поставил «Убийственное лето» — фильм, который, как и все в моей коллекции, смотрел часто. Хлоя утверждала, что картина мне нравится, потому что почти все действие Изабель Аджани красуется практически голой. В ее словах был резон, но фильм действительно кинематографически очень красивый.
Я следил, как с неизбежностью разворачивался цикл страсти и трагедии. И лишь когда картина закончилась, осознал, что уже очень поздно: Хлоя должна была вернуться час назад. Я позвонил в бар, но никто не ответил. Подождал еще полчаса, затем, оставив записку на случай, если она объявится дома, отправился в «Домино». На улицах было пусто. Я повернул к Кингз-роуд тем путем, которым мы привыкли с ней ходить. С тех пор как я перестал встречать Хлою, ее либо кто-нибудь провожал, либо она брала такси. Двери бара были заперты, свет внутри не горел, но я на всякий случай постучал. Когда эхо ударов стихло, темное здание снова погрузилось в тишину.
Я стоял на тротуаре и оглядывал улицу, словно ждал, что Хлоя вот-вот появится и подойдет ко мне. Где жили работники бара, я не знал, но однажды ходил с Хлоей на вечеринку к Тане. Мне было неизвестно, работала ли она в тот вечер, но ничего другого в голову не пришло.
Как я ни старался идти быстрее, у дома Тани в Шефердз-Буш оказался лишь в пять часов утра. Подъезд не освещался, пришлось воспользоваться фонариком в телефоне, чтобы прочитать фамилии жильцов на домофоне. Нажав кнопку, стал ждать. Утро выдалось холодным, но колотило меня совсем не поэтому. Домофон не отвечал, и я снова нажал кнопку и не отпускал.
— Иду, иду, кто там? — послышался сердитый, искаженный связью голос.
— Таня, это Шон. — Я запнулся и приложил губы к самой решетке микрофона.
— Какой Шон?
— Друг Хлои. Она…
— Господи, ты хоть представляешь, который час?
— Представляю. Хлоя не вернулась с работы домой. Ты не знаешь, где она может находиться?
— Откуда? — В ее голосе звучали усталость и раздражение.
У меня оборвалось сердце. Я надеялся, Таня скажет, что Хлоя у нее или отправилась к кому-то на вечеринку.
— Ты видела, как она уходила?
— Да, она… Нет, я ушла раньше. Хлоя разговаривала с каким-то парнем, который пришел в бар. А мне велела идти домой.
— С парнем? Что за парень? Кто такой?
— Слушай, мне рано вставать…
— Ты его раньше видела?
— Нет. Я же объяснила: с каким-то парнем. Вульгарным, но Хлоя, похоже, его знает.
Когда я возвращался домой, по улице уже спешили ранние прохожие. Записка так и лежала на кухонном столе, где я ее оставил. Я все-таки проверил спальню, но кровать оказалась пуста. В восемь часов я позвонил Жасмин, хотя не очень рассчитывал, что Хлоя у нее. Ее там и не было.
— Ты позвонил в полицию? — сразу переходя на деловой тон, спросила Жасмин.
— Пока нет. — Эту возможность я держал напоследок. — Думаешь, надо?
— Подожди до полудня, — посоветовала она.
В одиннадцать часов я услышал, как кто-то отпирает дверь. Я сидел за кухонным столом, чувствуя, как гадко во рту от кофе и усталости. Но когда вошла Хлоя, вздохнул с облегчением. Она посмотрела на меня долгим взглядом и закрыла за собой дверь.
— Где ты была? Ты в порядке?
— Да. Задержалась в одном месте.
— Я с ума сходил. Почему не позвонила?
— Было поздно. Не хотела беспокоить.
Хлоя больше на меня не смотрела. Ее лицо было бледным, под глазами темнели круги.
— У кого ты задержалась?
— Это старые дела. Вы не знакомы. — Хлоя шагнула к ванной. — Мне надо…
— У кого ты задержалась?
— У одного знакомого человека.
— Таня сказала, что видела вечером в баре мужчину. Это он?
Хлоя кивнула.
— Твой бывший парень?
— Да.
Больно стиснуло грудь, словно из нее выпустили весь воздух.
— Ты с ним спала?
— Нет! — неожиданно зло выкрикнула она. — Ничего не было! Ты доволен? А теперь оставь меня в покое!
— Оставить в покое? Ты провела ночь с другим мужчиной и хочешь, чтобы я притворялся, будто ничего не было?
— Именно! Это не твое дело!
Пораженный, я уставился на нее. Меня все еще душил гнев, но я понимал, если дать ему волю, назад уже ничего не вернуть.
— Ты правда считаешь, что это не мое дело?
— Нет. Не знаю. — Хлоя тихо заплакала. — Прости.
Она бросилась в ванную и заперла дверь, а я остался сидеть, ничего не чувствуя. Абсолютно ничего.
