Мун плыла на волнах шумной праздничной толпы вниз по Главной Улице, прямо в скрипучие доки подбрюшья Карбункула – в ту, самую нижнюю, часть города, что открывалась прямо в море. Здесь людская река замедлила, наконец, свой бег, принося дары Матери Моря, и Мун удалось выбраться из толпы, – ей казалось, что прошла уже целая вечность, хотя с момента ее избрания миновало всего несколько часов. Теперь она могла провести остаток Ночи Масок так, как того хотелось ей самой. Пока не наступит рассвет.

Она вновь стала пробираться вверх по Главной улице к дому Джеруши ПалаТион, отбиваясь по дороге от развеселых поклонников, скрытых под масками и карнавальными костюмами, и ощущая бешеный, все убыстряющийся пульс этой последней ночи Фестиваля – ночи страсти и обещаний. Однако вспышки всеобщей любви лишь обостряли ее собственное чувство одиночества, и ей начинало казаться, что она останется на всю жизнь одинокой, если так и не сумеет что-либо предпринять за оставшиеся до рассвета несколько часов.

Чернота ночи за толстыми стенами города стала почти непроницаемой, когда она добралась наконец до дома ПалаТион и забарабанила в дверь. Джеруша сама открыла ей; вместо полицейской формы на ней было какое-то бесформенное одеяние вроде балахона. Она изумленно воззрилась на стоявшую перед ней королеву Лета.

Мун приподняла маску, осторожно сняла ее, да так и осталась стоять с ней в руках, не говоря ни слова.

– О боги… – ПалаТион даже головой потрясла, словно мысли у нее совсем спутались, и провела Мун в спасительную тишину дома, за порогом которого шумела и бесновалась праздничная толпа.

Мун прошла прямо в гостиную; сердце у нее стучало так, что было трудно дышать, глазами она искала…

– Нет. Пока нет. – ПалаТион шла за ней следом. – Он еще не вернулся.

– О, Хозяйка, – только и смогла выдохнуть Мун.

– Ничего, время еще есть.

Мун только молча кивнула и положила маску королевы Лета на краешек кушетки.

– Что, она уже слишком тяжела для тебя? – Голос ПалаТион звучал не слишком ласково.

Мун посмотрела ей прямо в глаза, которые от бесконечной усталости и разочарований казались подернутыми пеплом.

– Нет… Но завтра на рассвете, если Спаркса не… не… – и она снова опустила глаза.

– А ты честным путем выиграла эту маску? – прямо спросила ее ПалаТион, явно рассчитывая на такой же прямой ответ.

Мун покраснела, теребя ленты на маске. Честно ли?

– Я должна была выиграть ее.

ПалаТион нахмурилась.

– Ты хочешь сказать, что по-настоящему веришь в предопределенность своей судьбы… сивилла?

– Да. Судьба моя была предопределена. Я непременно должна была победить – если смогу. И я смогла. И причина для этого куда важнее судьбы каждого из нас в отдельности, комиссар. Мне кажется, вы понимаете, что я имею в виду… Вы все еще хотите остановить меня? – Она открыто бросала ей вызов; на лице ПалаТион была написана странная, совершенно несвойственная ей нерешительность. Она обхватила себя руками – словно в легком балахоне с широкими рукавами ей было холодно.

– Это зависит от того, что ты ответишь на мой следующий вопрос… Я хочу задать тебе только один вопрос, сивилла.

Изумленная Мун только кивнула.

– Спрашивай, и я отвечу… – Ввод информации…

– Скажи мне правду, сивилла, всю правду о мерах!

Изумление так и не покинуло Мун, когда она начала проваливаться в черную пустоту, когда память компьютера как бы заменила ее собственный разум… Она готова была рассказать этой инопланетянке всю правду…

Но за пределами этой правды таилась еще одна, более глубокая, и пока Мун плыла в безбрежном море тьмы, видения сменяли друг друга и чей-то голос рассказывал – ей одной… Она видела меров, но не такими привычно игривыми и невинными, точно дети и любимцы Моря, – но такими, какими они были созданы изначально: уступчивыми и мягкими разумными существами, несущими в себе зародыш бессмертия. То был первый шаг к бессмертию для всего человечества… Более того, бессмертие было дано мерам для вполне определенной цели, как и разум. И цель эту знала лишь она одна: машина, управлявшая всей сетью предсказателей, тайное хранилище знаний человечества, спрятанное здесь, на Тиамат, под раковиной Карбункула, на дне морском. Мун видела, как мирно парят в этом подводном мире хранители памяти человечества – меры. Ученые Старой Империи, в чьи планы это входило, надеялись, что создание системы предсказателей поможет им ускорить работу по созданию бессмертной человеческой расы; или, по крайней мере, приостановит тот процесс распада, что уничтожал Империю изнутри.

Но разложение ее началось гораздо раньше, с появлением первых мелких королевств, высвободившихся из-под ее власти; их недальновидные борцы за свободу жаждали пусть даже и не совсем настоящего, но все же бессмертия – только для себя и немедленно, раз бессмертие для всей человеческой расы было пока недостижимо. Миры, подчиненные Старой Империи, начали безжалостное истребление меров, что постепенно разрушило способность последних исполнять возложенные на них функции; повреждена была и сеть предсказателей, не успев оформиться окончательно. Империя пала под весом собственной тяжести… однако страшная тайна «живой воды» так и осталась нераскрытой до конца; попытки раскрыть ее возобновились с установлением власти Гегемонии, и резня меров началась с новой силой. К этому времени меры уже полностью утратили понимание смысла собственного существования на Тиамат и заметно регрессировали, снова став довольно примитивными существами, безмятежно живущими в полнейшем симбиозе с морем. Эмигранты-гуманоиды, ставшие колонистами на Тиамат и стремившиеся обрести здесь новый дом, не больше самих меров знали о том, что хранится на дне моря; однако в их среде сохранилось некое первобытное уважение к Матери Моря, которой они постоянно платили дань, называя меров, ее бессмертных детей, священными.

Сеть предсказателей продолжала функционировать, внедряя свои знания в изуродованные историческими катаклизмами культуры, поднимая их из руин рухнувшей Старой Империи. Однако ответы отдельных предсказателей со временем становились все более неясными и страдали известными преувеличениями из-за утраты потенциала всей сети в целом. И Мун понимала теперь, что утрачен и еще один, значительно более важный аспект могущества предсказателей. Те, казалось бы, неумелые манипуляции, с помощью которых машина старалась заставить ее, сивиллу, выполнить свою волю, отнюдь не случайны и никогда не планировались как редкий феномен. Предсказатели созданы были не просто как рупор чьей-то вторичной мудрости, но как подлинные проводники и зачинщики различных социальных перемен, способные вернуть стабильность и гуманность тем культурам, внутри которых были рождены. И эта их исключительно важная функция была почти полностью утрачена вместе с той изначально четкой информацией, которую они получали прежде от основного компьютера.

Но она, Мун, все-таки стала королевой Лета – как того «желал» мозг машины! И теперь, достигнув цели, она непременно начнет работу по воссозданию некогда разрушенного. На нее была возложена последняя надежда великой машины; ради ее успеха машина активизировала все свои невостребованные и иссякающие ресурсы. Только в том случае, если Мун удастся повернуть вспять процесс неизбежной дезинтеграции системы предсказателей, машина вновь начнет функционировать в полную силу – и только тогда она действительно сможет помочь королеве Лета покончить с инопланетной эксплуатацией Тиамат. Конечно же, компьютерный «мозг» станет руководить ею до определенного предела, но сама она, взвалив на себя эту ношу, непременно постарается воплотить свои замыслы в жизнь…

…Конец анализа! Мун пошатнулась, когда черное Ничто выпустило ее на волю. ПалаТион, бережно поддерживая ее, помогла ей прилечь на кушетку.

– С тобой все в порядке? – ПалаТион пытливо всматривалась в лицо Мун.

Мун уронила голову на грудь, буквально раздавленная последним откровением машины.

– О, Хозяйка!.. – Стон вырвался из ее уст, когда она наконец осознала, кому, собственно, возносила свои молитвы. – Как? Как смогу я исправить то зло, что творилось тысячелетиями? Я ведь совсем одна, я всего лишь – Мун…

– Ты королева Лета, – сказала ПалаТион. – И ты сивилла. У тебя есть все, что нужно. Это лишь вопрос времени… Ну а времени-то у тебя будет достаточно, прежде чем Гегемония вновь попытается властвовать здесь.

Мун медленно подняла голову.

– Не беспокойся, – ПалаТион отвернулась, – я не стану препятствовать тебе. Разве я смогу жить… разве душа моя выдержит знание о стольких смертях? Столько смертей – и ради чего?.. – Она стиснула руки.

Мун потребовалось еще некоторое время, чтобы убедиться, что и ПалаТион слышала лишь то же, что и Нгенет тогда, а вовсе не то, что было нашептано в таинственной темноте ей самой. То, в чем ПалаТион видела сейчас вызов общественному порядку, было лишь частью тех глобальных изменений, которые должны будут затронуть всю галактику от края до края, однако она прекрасно понимала, что этот вызов все-таки будет брошен и исход поединка придется измерять чьими-то страданиями и смертями; и этого ей было достаточно. Мун кивнула.

– Это значительно важнее для огромного количества людей, чем я могу рассказать вам…

ПалаТион сдержанно улыбнулась.

– Что ж, какое-никакое, а утешение! – Она подошла к столику у дверей, на котором важно «восседала» огромная морская раковина. ПалаТион взяла ее и некоторое время стояла неподвижно, спиною к Мун.

Мун вытянулась на кушетке; тело было словно налито свинцом, мозг отупел от перегрузки. Интересно, думала она, как я переживу завтрашний рассвет, с которого начнутся долгие годы моего правления?

– Мне необходимо вернуться… – начала было она, но тут ПалаТион резко вскинула голову: в дверь постучали. Мун быстро села, обеими руками вцепившись в концы своего пояса и жестоко закручивая их в ожидании ПалаТион, исчезнувшей за дверями гостиной.

Она слышала, как в прихожую вошли какие-то мужчины…

– Вы! – Голос одного из них сорвался, как если бы этот человек был потрясен чьим-то предательством. Очень знакомый голос…

Мун вскочила и бросилась к двери. В прихожей, освещенные ярким светом, стояли трое; волосы одного из них отливали рыжим пламенем…

– Погоди, Спаркс, не спеши. – ПалаТион поймала его за руку и держала крепко, потому что он уже хотел снова выскочить за дверь. – Если бы тебе была устроена ловушка, ты попал бы прямо в тюрьму, а не ко мне домой.

– Я… я не понимаю… – На лице Спаркса проступило замешательство.

– Не уверена, что и сама я все это понимаю достаточно хорошо… – ПалаТион выпустила его руку. Сайрус стоял рядом, ободряюще улыбаясь сыну.

– Спаркс… – Мун протянула к нему руки.

Он вскинул голову:

– Мун! – И бросился к ней. Больше для этих двоих ничего не существовало.

– Ах, Мун! Моя Мун… – Спаркс чуть слышно шептал ей в ухо эти слова, не давая сказать ни слова в ответ, закрывая рот поцелуями.

– Спарки… – Она чувствовала на своих губах его слезы.

– А теперь, Спаркс, – оба одновременно подняли головы, услышав голос Сайруса, – я должен с тобой расстаться. Впрочем, ты в надежных руках… – Он улыбался, скрывая печаль.

Спаркс кивнул, медленно высвободился из объятий Мун и подошел к отцу. Мун смотрела, как они – может быть, в последний раз – обнимают друг друга, и сердце у нее разрывалось, а потом Сайрус вышел, снаружи донесся шум города, и дверь снова захлопнулась. ПалаТион быстро заперла ее и с непроницаемым видом посмотрела на Спаркса.

Он глаз не отвел.

– Я расскажу вам все, что знаю о Сурсе. Вам ведь это нужно узнать… чтобы отпустить меня?.. Вы ведь этого хотите? – он говорил так, словно сам по-настоящему в это не верил.

Она молча кивнула.

– Послушайте, комиссар… – Он зажмурился. – Я не знаю, почему вы так поступаете… одно мне понятно: вы делаете это не ради меня. Но мне хочется, чтоб вы знали: мне очень жаль… – Он торопливо закончил:

– Я знаю, это уже не имеет значения, это ничего не меняет и никому уже не принесет добра. Но мне… действительно очень жаль! – Он беспомощно развел руками.

– Ну, кое-что это все-таки значит, Покоритель Зари. – Вид у ПалаТион был такой, словно она сама только что и с большим изумлением узнала, что это действительно кое-что значит.

– Так или иначе, но, по крайней мере, одно я могу для вас сделать немедленно! – выкрикнул он, подбежал к противоположной стене и буквально выломал из нее довольно-таки безобразные плоские настенные часы. Мун смотрела, не веря собственным глазам: Спаркс не только с размаху грохнул часы об пол, но и раздавил обломки ногами. Потом улыбнулся и удовлетворенно потер руки. – Если вы по непонятной вам причине ненавидели эту квартиру – то вот она, причина: в эти часы был вмонтирован инфразвуковой передатчик. – Он снова вернулся к Мун и встал с нею рядом, держа ее за руку с таким видом, словно боялся, что она может вдруг исчезнуть. – Здесь могут быть и другие подобные устройства, о которых я просто не знаю.

Понимание того, что она несколько лет прожила под гнетом беспочвенного и бессмысленного страха, постоянно спрашивая себя, в своем ли она уме… и того, что теперь этот страх кончился, отчетливо отразилось на лице ПалаТион.

– Мне всегда хотелось превратить этот дурацкий музей в нормальную квартиру… Но отчего-то я никак не могла начать… – Чудовищное разочарование вновь навалилось на нее, словно и не оставляло ни на секунду. – Ну что ж, Мун, теперь ты получила все, к чему стремилась. И я рада, что хоть кто-то смог добиться чего-то хорошего. После того как Спаркс даст необходимые показания, оба вы как бы перестанете существовать в прежнем качестве… Во всяком случае, после Смены Времен Года, насколько мне это известно. И будет положен конец тем бесконечным проблемам, которые вы заставили меня решать… И я надеюсь, что свои собственные проблемы вы разрешите без посторонней помощи. – Сказав это, она быстро прошла мимо них куда-то в глубь огромного дома.

– Что она хотела этим сказать? – спросил Спаркс, поворачиваясь к Мун.

Мун покачала головой и отвела глаза.

– Наверное, она имела в виду то, что случилось за последние пять лет. – Пять лет! – И то, что произойдет сразу после Смены Времен Года. – Она посмотрела туда, где лежала маска королевы Лета.

– Что это такое? – спросил он, проследив за ее взглядом.

– Маска королевы Лета. – Она почувствовала, как он весь напрягся и невольно отстранился от нее.

– Это твоя? Ты ее выиграла? – Голос его звучал хрипло. – Нет! Ты не могла… Ты не способна была выиграть… без обмана!

Мун видела в его глазах и себя, и Ариенрод.

– Я выиграла, потому так мне было предначертано судьбой! Я должна была выиграть! И отнюдь не ради себя самой!

– Ах, конечно, ты сделала исключительно в интересах Тиамат! Да-да, она тоже вечно это повторяла. – Теперь он совсем отошел от нее.

– Я сивилла, Спаркс, и именно поэтому я сумела выиграть! И ты прав, мне не безразлична судьба Тиамат – как, впрочем, и судьба Ариенрод. Она-то видела куда глубже и шире многих в этом мире и знала, чем когда-то была Тиамат и во что она превратилась. И превратится снова, если все будет по-прежнему. Понимала лучше, чем кто-либо другой… И ты тоже был ей небезразличен; этого ты отрицать не можешь.

Спаркс вдруг потупился; Мун казалось, что сердце у нее вот-вот разорвется.

Снова появилась ПалаТион, одетая в свою обычную полицейскую форму, и, не сказав ни слова, прошла мимо них прямо к двери на улицу. Дверь захлопнулась за нею, снова отрезав их от шума Фестиваля, доносившегося извне. Мун коснулась лент, украшавших маску королевы Лета. Ее маску…

– Спаркс, пожалуйста, поверь, это действительно правда. И то, что я стала королевой, – всего лишь часть куда более сложного и важного плана, чем устройство моей или твоей судьбы. Я не могу сейчас объяснить тебе все… – Она с состраданием подумала, что ему никогда и не будет дано понять это; что он всегда будет относиться враждебно к той непонятной силе, что руководит ею. – Но мы непременно должны прекратить эксплуатацию Тиамат. На Харему я встретилась с одним предсказателем и узнала, что предсказатели есть повсюду, на всех планетах, входивших в состав Старой Империи, и основная их цель – помочь населению этих планет восстановить утраченное культурное наследие и обрести путь к возрождению. Я действительно могу ответить на любой вопрос… – Она увидела, что глаза его расширились и выражение их переменилось. – И пока я была на Харему, я начала понимать то, что всегда понимал ты – преимущества технического прогресса и тому подобное… волшебство, творимое теми, кому все это вовсе не кажется волшебством… Инопланетяне знают значительно больше нас… им нет нужды бояться болезней, переломов, тяжелых родов. Твоя мать никогда бы не умерла там… Мы тоже имеем право жить так, как живут они, иначе на нашей планете предсказателей не было бы!

Она заметила, каким голодным огнем вспыхнули его глаза, когда она рассказывала о том, что видела и чего сам он никогда не увидит. Однако он сказал лишь:

– Наш народ счастлив и доволен тем, что имеет. Если островитяне начнут стремиться к могуществу, к тому, чего не имеют, то для них это закончится тем же, чем закончилось для жителей Зимы. И для нас.

– А что плохого произошло с нами? – Она покачала головой. – Мы жаждем знаний, мы просим лишь того, что судьбой положено нам от рождения. И ничего больше. Инопланетяне хотят заставить нас думать, что дурно быть неудовлетворенными собой и своей жизнью. Но такая неудовлетворенность ничуть не хуже тупого и эгоистичного довольства тем, что имеешь. Перемены – это вовсе не зло; перемены – это сама жизнь. Ничто не может быть ни абсолютно хорошим, ни абсолютно плохим. Даже Карбункул. Ведь и у моря есть приливы и отливы, волны обрушиваются на берег и вновь кротко отступают… Не имеет значения, как ты распорядишься собственной жизнью, пока не обретешь права сам выбирать, как ею распорядиться. Сейчас у нас выбора нет. А у меров нет даже права на жизнь. – А они должны жить… они-то и есть ключ ко всему…

Спаркс поморщился.

– Что ж, главную свою задачу ты, в конце концов, выполнила! Пусть кто-то другой попытается теперь изменить существующий порядок вещей. Да и почему именно мы должны?.. – Он стиснул висевшую у него на груди медаль. – Знаешь… мой отец… сказал, что мог бы увезти нас с Тиамат. Он мог бы устроить так, чтобы мы улетели отсюда на Харему. Это довольно просто…

– На Харему мы никому не нужны. Мы нужны здесь. – Ей вспомнились пейзажи Харему, Воровской Рынок, ночное небо над планетой… Это довольно просто. Даже если мы и посеем здесь семена, то все равно никогда не увидим урожая, никогда не узнаем, проиграли мы или выиграли… – К тому же мы кое-чем обязаны обеим этим планетам и отдать свой долг сможем только здесь. – Голос ее звучал сурово.

– Некоторые долги навсегда остаются неоплатными. – Спаркс подошел к окну; Мун заметила, как кто-то махнул ему рукой, проходя мимо. – Если я буду обязан вечно оставаться здесь, в Карбункуле, в королевском дворце… – Он вдруг умолк. – Не знаю, смогу ли я вынести это, Мун. Я не могу начать все сначала там, где я…

– Посмотри, что творится на улицах: сегодня Ночь Масок – ночь перехода. Завтра все мы будем иными, чем были вчера… мы не застывшее нечто, наши возможности бесконечны, Спаркс! А когда все маски будут сброшены, вместе с ними отвалится и корка покрывающих нас грехов, и мы станем свободны, сможем забыть все и начать сначала. – И я смогу доказать Великой Машине, что ты сын Лета, каким тебя вижу я, а не носитель маски смерти и зла. – Она подошла и встала с ним рядом. – После сегодняшней ночи все будет совершенно иначе. Даже Карбункул полностью переменится. Сюда переселяются дети Лета, здесь пытается пробиться на свет наше будущее. Это будет новый мир, не мир Ариенрод! – Но и ее тоже; он всегда, хотя бы отчасти, будет принадлежать ей. Понимая это, Мун, однако, не сказала этого вслух. – И я обещаю тебе, что больше нога моя не ступит в этот дворец. – Но я никогда никому не скажу – почему.

Он обернулся, с изумлением посмотрел на нее и по ее лицу увидел, что она говорит правду. Лицо его немного посветлело. Однако он печально вздохнул и по-прежнему держался отчужденно.

– Этого недостаточно. Мне нужно время – чтобы забыть; чтобы, снова научиться верить в себя… верить в нас обоих. Одной ночи мне мало. Может быть, не хватит и целой жизни… – Он снова отвернулся к окну.

Мун тоже посмотрела в окно – на него смотреть она была не в силах. Слезы туманили ей взор, и толпа на улице превращалась в разноцветные пятна, похожие на нефтяные разводы на поверхности воды. Здесь, в Карбункуле, никогда не идет дождь. Непременно нужно, чтобы шел дождь!.. Иначе не будет радуг.

– Я подожду, – с трудом выговорила она сквозь стиснутые зубы; эти слова душили ее. – Но слишком много времени тебе не потребуется. – Она нашла его руку и сжала ее. – Сегодня мне вменили в обязанность быть счастливой… – Губы ее дрогнули в горькой, ироничной усмешке. – Этот Фестиваль должен был стать для нас праздником, мы должны были запомнить его на всю жизнь… Это наш последний Фестиваль; и мы его запомним. Не лучше ли нам выйти на улицу, вон из этого дома? Давай завершим наши прошлые жизни так, как нам предначертано! Может быть, постаравшись, мы сумеем и сегодняшнюю ночь сделать такой, чтобы действительно запомнить ее на всю жизнь.

Он кивнул; на лице его появилась неуверенная улыбка.

– Хорошо, мы попробуем…

Она еще раз оглянулась на маску королевы Лета, и вдруг ее заслонили лица тех, кто не жалел собственной жизни, чтобы эта маска досталась ей. И одно лицо…

– Но сперва… мне необходимо кое с кем попрощаться. – Чтобы заглушить душевную боль, она что было сил прикусила губу.

– С кем? – Спаркс следил за ее взглядом.

– С одним… с одним инопланетянином. Инспектором полиции. Я вместе с ним бежала от кочевников. Сейчас он в госпитале.

– Легавый? – Он сразу пожалел, что это слово вылетело у него. – Значит, это не просто легавый… Это твой друг?

– Больше чем друг, – тихо сказала она. И посмотрела ему прямо в глаза, надеясь, что он поймет остальное.

– Больше, чем… – Он вдруг нахмурился; лицо его вспыхнуло. – Как ты могла?.. – Голос у него сорвался, однако слова звучали, точно удары хлыстом. – Как ты могла… Как я мог! Мы… Нас…

Она потупилась.

– Мою лодку унесло бурей, а он стал мне надежным якорем. Мы были вместе. Знаешь, когда кто-то любит тебя больше, чем ты любишь себя, сделать ничего невозможно…

– Я понимаю. – Спаркс вздохнул так, словно выпустил из себя вспыхнувший было гнев. – А что же теперь… у вас с ним? И как же я?

Она пробежала пальцами по шерстяной косе на своей тунике.

– Он даже не просил меня остаться с ним навсегда. – Потому что знал, что не может просить об этом. – Он хорошо понимал, что никто и никогда не сможет занять в моей жизни то место, которое занимаешь ты, и что никто не будет для меня дороже тебя, и что никто и никогда не сможет нас с тобой разлучить. – Хотя он-то непременно попробовал бы это сделать; он же хотел попробовать – и попробовал! – Мун чувствовала, что и сейчас лицо Гундалину все время маячит между лицом Спаркса и ее собственным. Она старательно гнала от себя воспоминания о нем. – Он… помог мне отыскать тебя. – Он ведь ото всего отказался ради меня, он так много дал мне! А что дала ему я? Ничего. – И мы расстались, и он ни о чем меня не попросил. Я должна знать, я должна быть уверенной, что он… что с ним все будет в порядке, когда он покинет Тиамат.

Спаркс как-то хрипло рассмеялся.

– Ну а мы-то как? С нами-то все будет в порядке, когда они улетят? Когда мы окажемся среди тех, кто слишком привык к ним, когда мы вынуждены будем жить, постоянно вспоминая о них, а они словно постоянно будут заглядывать нам через плечо и напоминать о том, что мы нарушили свою клятву… Ведь нарушили, верно?

– Нет. И мы снова пообещаем им то же самое. Завтра – ради наших возрожденных душ. – Когда окончится эта ночь. Она подняла с дивана маску королевы Лета. Когда наступит рассвет. – Но я считаю, что мы никогда не нарушали прежней своей клятвы – по крайней мере, в сердцах наших.

Он успел один раз поцеловать ее, прежде чем она снова надела маску.

– А ты сам маску наденешь?

– Нет. – Он покачал головой. – Мне маска не нужна. Я и так слишком долго ее носил.