Глава двадцать третья

Кровь брызнула из плеча Клэнси, и его отбросило к стеклянной стене. Но Лилиан еще не закончила. Она сделала еще один шаг вперед, не обращая внимания на то, как ее сын кричит от боли, прицелилась ниже и выстрелила еще раз, на этот раз – в ногу. Ее лицо ни разу не дрогнуло, на нем застыла холодная маска, как будто Лилиан Грей пришлось отключить в себе что-то очень важное – иначе она не смогла бы выдержать это зрелище.

Каждый выстрел заставлял нас вздрогнуть. Закрыв лицо руками, Нико отвернулся. Но я продолжала смотреть. Я должна была убедиться, что в этот раз Клэнси не уйти безнаказанным.

Сотрясая потолок, над головой раздался грохот тяжелых ботинок. Нас вот-вот найдут. Времени не оставалось. Все нужно было сделать быстро. Поверить не могу, но в этот момент в моей голове у меня крутилась единственная фраза: «Принимай, приспосабливайся, приступай». И знакомое спокойствие заструилось во мне.

Определенность того, что должно было случиться, не пугала меня. И это тоже казалось таким странным. Я старательно избегала и мысли об этом, но она все равно пробилась на поверхность. Старому плану конец. На его месте рождался новый.

В тот момент, когда Нико отшатнулся от Клэнси, ударившись о стеклянную стену камеры, я заметила у него на шее, под рубашкой, шнурок, на котором висела флешка. Бросившись к нему, я вцепилась в черный кусочек пластика и со всей силы дернула. Флешка осталась в моей руке, и, прежде чем ошарашенный Нико успел отреагировать, я толкнула его в пустую камеру и захлопнула дверь.

– Нет!

У меня были ключи – замок тихо щелкнул.

– Нет, нет, нет, – скулил он. – Руби, ты знаешь, что с тобой сделают. Тебя снова туда вернут, тебя убьют – убьют тебя.

Доктор Грей опустилась на колени перед сыном, чтобы перевязать его раны. И при этих словах, она замерла, глядя на меня.

– Со мной ничего не случится – я не позволю, – проговорила я.

Обещать это было бессмысленно. Но в этот момент я была так уверена в нашем плане, так отчаянно хотела убедиться, что он не пойдет прахом из-за того, что случилось здесь. Я не сомневалась, что мне удастся удержать под контролем достаточно сотрудников СПП, чтобы сохранить себе жизнь.

– Я собирался это сделать! Это должен быть я!

– Передай другим – первое марта! – Ключи упали на пол, а я прижала ладонь к стеклу. – Первое марта. Гарри знает план.

– Руби, – всхлипнул Нико, – не делай этого.

Я прижалась лбом к холодной поверхности.

– Теперь я его вижу – тот путь, о котором говорил Джуд. Он так прекрасен. Дождь прошел, и облака уплывают прочь.

Отодвинув Лилиан Грей, я подхватила безжизненное тело Клэнси под мышки, который повис на моих руках мертвым грузом, выволакивая его в небольшой коридор.

– Что ты делаешь? – Женщина устремилась за мной, ее руки, рубашка, лицо были в крови ее сына. – Куда ты его несешь?

– Закройте дверь! – оборвала ее я.

Прижавшись к стеклу, Нико продолжал молотить по нему ладонями, а потом дверь захлопнулась. Уставившись на темные волосы Клэнси, продолжала тащить его. Он что-то пробормотал, а мои ноздри наполнил медный запах крови. Я посмотрела на свои руки: даже сейчас его темные следы на мне.

Когда я протащила Клэнси через последнюю дверь, вырубили электричество. Парень выскользнул из моих рук и с глухим ударом безвольно растянулся на плитках пола. Оглянувшись, я убедилась, что и последняя дверь надежно закрыта, и Нико сейчас ничто не угрожает. Сунув флешку в ботинок, я легла на живот, вытянувшись на холодном полу. Я гордилась тем, что мои руки не дрожали, когда я сложила их за головой.

Я погрузилась в то место, глубоко внутри себя, о котором спрашивала меня Зу. И когда темноту коридора разрезал первый луч света, я была уже далеко. И даже когда меня подняли, грубо дернув за волосы и ухватив за плечи, и направили фонарик прямо в лицо – даже тогда страх не смог добраться до меня там. Темные пятна плавали у меня перед глазами, не давая разглядеть лицо солдата, и я не слышала ничего, кроме ровного биения собственного сердца. Когда хватка стала крепче и к моему затылку прижалось что-то холодное и металлическое, я поняла, что меня опознали.

Клэнси окружили люди в темной форме, а доктора Грей оттащили в сторону, хотя она изо всех сил сопротивлялась, когда солдат уводил ее прочь от сына. Один из них, врач, отошел от меня подальше, и я увидела, как он снимает белый респиратор.

Беспрерывно жужжали рации, в моей голове звучали какие-то голоса, но я ничего не слышала. Мне связали руки – стяжки так сильно врезались в кожу, потом солдат перевернул меня на спину. Что-то сбоку вонзилось мне в шею – это был укол.

Они убьют меня. Если это не сработает, мне даже не выбраться из этого здания. Мне нужно было тренироваться. Я должна была потренироваться на нескольких людях сразу и не тогда, когда моя жизнь зависит от чьего-то пальца на курке.

Лекарство, которое мне вкололи, превратило мои руки и ноги в пыль. Я чувствовала себя такой легкой, чтобы слабый ветерок унес меня прочь, но моего сознания это еще не коснулось – пока что. Я сопротивлялась, не давая глазам закрыться, но на веки будто давила огромная тяжесть. Мне нужно… нужно было сделать еще кое-что.

Я потратила месяцы, тщательно сматывая мой дар в тугой узел, отщипывая лишь крохи и только тогда, когда это было нужно. Напряжение, без которого я бы не удержала его под контролем, стало непрестанным, постоянным напоминанием: я должна прилагать усилия, чтобы сохранить ту жизнь, которую создала для себя, вырвавшись из лагеря. Это была мышца, которую я тщательно натренировала так, что она могла выдержать почти любое давление.

Выпустить эту силу на волю было все равно что тряхнуть бутылку газировки, а потом сорвать с нее крышку. Дар с шипением вырывался из меня, затапливая все вокруг, нащупывая лазейки. Я не направляла его и не останавливала, да у меня бы и не получилось. Я была пылающим центром галактики лиц, воспоминаний, любви, разбитых сердец, разочарований и смертей. Я словно проживала десятки жизней одновременно. Я чувствовала себя восхищенной и раздавленной тем, как это было поразительно и прекрасно – чувствовать, что их сознания соединились с моим.

Однако движение начало замедлять свой ход – время поджидало рядом, готовое принять меня обратно. На меня надвигалась темнота, ослепляя, окрашивая мое сознание в мутные оттенки, словно расплывается в воде капля чернил. Но я еще не утратила контроля, и мне нужно было сказать им только одно, чтобы эта последняя мысль проросла в их сознании:

Я очнулась от ощущения холодной воды на своей коже и негромкого женского голоса.

Запах хлорки.

Привкус рвоты.

Сухое горло.

Потрескавшиеся, пересохшие губы.

Металлическое звяканье и грохотание старого обогревателя, перед тем как выпустить поток теплого воздуха.

«Проснись, – приказала я себе, – проснись, Руби, проснись…»

Я старалась вынырнуть из тумана боли и дурноты, открыть тяжелые веки. Я попыталась поднять руку, чтобы стереть с лица сонливость, размять пальцы. Петля из липучки дернулась, но держала крепко. Когда я попыталась приподняться с холодного металлического смотрового стола, она болезненно врезалась в мои голые запястья.

Холодная вода оказалась вовсе не водой, а по́том. Он капала из белой пластиковой маски, которая ловила мой каждый мучительный, горячий выдох. Темные пятна, затуманивавшие мое зрение, исчезли, глаза приспосабливались к резкому искусственному освещению. То, что я видела, начинало обретать смысл.

Плакат на стене с цветной таблицей, описывающей все способности, от красных до зеленых.

– «Система классификации пси-способностей», – беззвучно шевеля губами, прочитала я.

В дальнем верхнем углу комнаты бдительный глаз камеры мигал, будто в такт биению сердца.

«Успокойся, Руби. – Рациональная часть моего сознания продолжала функционировать. – Успокойся. Ты жива. Успокойся…»

Только усилием воли мне удалось наконец утихомирить сердцебиение. Я вдыхала носом и выдыхала сквозь сжатые зубы. Это был Термонд – Лазарет. Я узнала пугающий запах лимона и голоса плачущих детей, звяканье каталок, топанье тяжелых сапог… Но все это пока ощущалось каким-то нереальным, даже когда на меня накатило воспоминание о последних минутах на Ранчо. Флешка… Ботинки с меня не сняли, к счастью. Растягивая ремни, я попробовала повертеть ногой, но не ощутила ее у щиколотки. Я пошевелила пальцами ног и едва не вскрикнула от облегчения, когда почувствовала, что в пятку уперся острый край пластика. Должно быть, она проскочила вниз.

«У тебя есть цель, – напомнила я себе. – Ты нужна другим, чтобы наконец-то покончить с этим. Ты должна это остановить».

Я крепко зажмурила глаза, пытаясь прогнать образы, которые выползали из самых темных уголков моего воображения. «Если бы тебя собирались убить, сюда бы не привезли!» Я увидела бледное, серое лицо Эшли. И то, как ее рука свисала с края могилы, в которую ее собирались сбросить. Может, официальная запись о том, где меня похоронили, все же сохранится.

А потом внезапно все исчезло: кем я была и через что прошла. Мне снова было десять лет, и в мертвящей тишине я ждала, чтобы кто-то пробудил меня от кошмара, в который я угодила сама. «Помогите, – подумала я, – кто-нибудь, помогите мне».

Услышав, как знакомый голос что-то шепчет мне в ухо, я зажмурилась, задохнувшись снова, на этот раз от горя. «Не дай мне все испортить, пожалуйста, помоги мне», – подумала я. Я была совсем одна – я знала, что так и будет, но почему-то недооценила, каким ужасным это окажется. Я вызывала в памяти лицо Коула, не отпуская его от себя. Он бы не боялся. Он бы меня не оставил.

«Ты должна выйти отсюда, – вспыхнуло у меня в голове. – Не только для них, но и для себя. Давай. Ты должна выйти отсюда своими ногами».

Дверь со скрипом открылась, и в нее ворвались звуки, доносившиеся из других помещений. В двери возникло лицо пожилого человека, седые волосы окружали его как облако древней пыли. Его прищуренные глаза были скрыты очками. Я узнала этого человека, когда он вошел, и тогда я вдохнула полные легкие этого ужасного запаха: алкоголь и лимонное мыло. Доктор Фримонт по-прежнему оставался частью этого места.

Он удивленно хмыкнул.

– Она очнулась.

Прямо за ним появилось еще одно лицо – женщина в сером лабораторном халате, которую быстро оттолкнули в сторону двое сотрудников СПП. Их форма была идеально чистой, от начищенных ботинок до буквы «пси», вышитой на груди красным. Увидев их лица, я будто снова погрузилась в прошлое – реальность ускользала от меня.

Между тем в комнату вошел еще один. Средних лет, светлые волосы серебрились в ярком свете ламп. Его форма была иной: черная рубашка и черные слаксы. Я знала эту форму, хотя вблизи видела ее только раз. Инспектор. Один из тех, кто работает в Контрольной башне, следит за камерами, контролирует распорядок дня.

– Ах, вот и вы, – начал доктор Фримонт. – Я как раз собирался приступить к тесту.

Инспектор – на его рубашке было вышито имя О'Райан – молча махнул рукой: приступайте.

Я стиснула зубы, пальцы сжались в кулаки. Я не знала, что последует дальше, но догадалась быстро. Пожилой мужчина вытащил из кармана маленький, портативный генератор белого шума и покрутил регулятор.

Когда я представляла, как будет работать мой план, мне виделось, как я воздействую на них поодиночке – на каждого встреченного инспектора и СПП, внедряя в их сознание, что я действительно Зеленая. Но теперь, когда палец доктора опустился на самую крупную кнопку на устройстве, мне нужно было воздействовать на четверых.

– Это Зеленая, – произнес доктор Фримонт.

Звук оказался даже тише, чем я ожидала, словно его источник находился на несколько этажей выше. От пронзительной какофонии звуков, состоящей из визга, дикого рева клаксонов, оглушительных гудков, волосы у меня на затылке вставали дыбом и сводило живот. Но это было ничто по сравнению с белым шумом, который через громкоговорители транслировали на весь лагерь.

«Проверяют, какую я слышу частоту, – подумала я, – вот дерьмо…»

Наш мозг обрабатывает звуки иначе, чем у нормальных людей, Для тех, что сейчас находятся в этой комнате, этот рев покажется не более чем жужжанием мухи, которая кружится над ухом. Но некоторые высокие частоты влияли на нас, и каждая из них была специально настроена, чтобы воздействовать на определенный цвет. Я узнала об этом, когда Кейт и Лиге удалось добавить в обычный белый шум частоты, предназначенные для Оранжевых и Красных, надеясь выявить тех, кто скрывался, притворяясь, что принадлежит к другому цвету. Я помню, что тот звук, последовательность взрывающих мозг ударов и грохота, мгновенно меня вырубил.

Громко застонав, я задергалась в своих путах, выпучив глаза, позволив всему телу трястись и метаться, как будто этот звук действовал на меня как удары ножом.

О'Райан поднял руку, и тихий шум стих. Подойдя ближе, он всматривался в мое лицо. Мне пришлось изобразить вместо ненависти страх.

– Успешная реакция, – сказал доктор Фримонт. – Следует ли мне…

Лицо инспектора осталось бесстрастным, хотя я заметила, как он одобрительно улыбнулся краем губ. Сейчас я могла хорошо его рассмотреть: огромного роста, широченные плечи. В его манере держаться было что-то смертоносное, как острое лезвие ножа. Выражение его лица было жестким и знающим, его взгляд проникал сквозь все воздвигнутые мной уровни защиты. Это не был обычный инспектор. Это был тот самый Инспектор.

И я смотрела ему в глаза.

Я быстро отвела свой взгляд, но было поздно. Я продемонстрировала слишком сильную волю. Он воспринял это как вызов.

– Поставьте на Оранжевый.

Сейчас я смогла бы вынести многое, но сопротивляться удару белого шума – все равно что пытаться заслонить дорогу несущемуся поезду. О'Райан нависал надо мной, по-прежнему изучая мое лицо. Он думал, что все контролирует здесь, верно? И оказавшись от меня так близко, сумеет распознать, как я использую свои способности. Или, надев на меня маску, лишит меня возможности воздействовать на других?

Мне не нужно было на него смотреть. Мне не нужно было с ним говорить. И сейчас мне нужно было воздействовать только на одного человека.

Ум доктора Фримонта представлял собой болото, состоящее из изображений безликих детей и компьютерных экранов. Я внедрила нужные мне образы точно в середину, аккуратный, точно подобранный набор, основанный на том, что я помнила о своем первом попадании в лагерь, выскользнула обратно.

Я вытолкнула на поверхность картинку того, как он, снова прижав к себе регулятор, крутит его реле, и врач вернул настройки в исходное положение. Он стоял боком к сотрудникам СПП, и они ничего не заметили. О'Райан глядел на меня – самодовольный, самоуверенный, на его губах расплывалась понимающая ухмылка. Я прикрыла глаза, впервые порадовавшись тому, что маска не дает мне на нее ответить.

– Начинайте, – сказал он.

Отправить доктору Фримонту команду нажать на кнопку оказалось несложным – я видела, как он только что это делал, и могла заставить его в точности воспроизвести то незначительное движение. Белый шум заструился снова, обжигая мою кожу, словно электрический ток. Я снова позволила своему взгляду метаться по комнате, но теперь было сложнее изобразить страх. Мое сознание заполнило холодное чувство полного контроля за ситуацией.

О'Райан оглянулся.

– Включайте.

«Включено», – подумала я.

– Включено, – повторил доктор Фримонт.

Услышав его бесцветный голос, я замерла, рискнув метнуть взгляд на Инспектора, чтобы увидеть его реакцию.

Губы О'Райан вытянулись в тонкую линию.

– Я прикажу, чтобы устройство для тестирования прислали из Нью-Йорка обратно.

Нью-Йорк? Получается, что все основные машины для тестирования и сканирования уже вывезли?

«Это может занять не одну неделю», – подумала я.

– Это может занять не одну неделю, – сказал доктор Фримонт.

– Тут сложно ошибиться.

О'Райан переводил проницательный взгляд с меня на врача и обратно. Я расширила сферу контроля, прокрадываясь в сознание инспектора, мимоходом просматривая поверхностные воспоминания: утренняя сырость, туман, толпы детей в одинаковой форме – но мне пришлось силой пробиться дальше, чтобы внедрить нужное мне. «Эта девочка – Зеленая. Ее ошибочно приняли за Оранжевую».

Покинув сознания обоих, я опустила глаза на плиточный пол.

– Хорошо. Отнести ее к Оранжевым было ошибочным. – О'Райан повернулся к одному из СППшников – Достань комплект формы и обуви для Зеленых. Ее идентификационный номер три-два-восемь-пять.

– Какого размера, сэр?

– Какая разница?! – рявкнул О'Райан. – Шевелись.

Врач заморгал.

– Но разве она не останется здесь? Я подумал, что это может быть… растревожит других детей. Если они ее увидят.

– Одной ночи достаточно. – Инспектор повернулся ко мне и добавил: – Я хочу, чтобы все они понимали – неважно, как далеко они убегут, их всегда отыщут. Их всегда вернут обратно.

Целая ночь. Вот дерьмо! Лекарство, которое они мне вкололи, вырубило меня на целые сутки. Военные наверняка отправили меня на восток, обратно в Западную Вирджинию и самолетом – они бы не стали рисковать перевозить меня машиной. Что означает… получается… уже двадцать пятое февраля. Черт. Три дня на то, чтобы во всем разобраться.

Вернулся сотрудник СПП и бросил на смотровой стол тонкую хлопчатобумажную форму и белые ботинки без шнурков. Доктор развязал меня и снял маску.

– Переодевайся, – приказал О'Райан, швырнув мне одежду. – Шевелись.

Осторожно двигая взад-вперед ушибленной челюстью, я прижала к груди форму, и мне в ноздри ударил запах перманентного маркера. У меня болело все, но я не хотела радовать их своими страданиями. Поднявшись, я переместилась в угол комнаты, чтобы переодеться, все время ощущая спиной их взгляды. Сначала я быстро расшнуровала ботинки, незаметно вытряхнув из правого черную флешку. Руки казались опухшими и неловкими, но мне удалось запихнуть флешку в новую обувь, сделав вид, что поправляю язычок. Белые ботинки оказались размера на два больше, но тем, кто за мной наблюдал, было на это наплевать. Когда я повернулась к стене и стала раздеваться, мое лицо горело от ненависти. Форма, коснувшаяся моей замерзшей кожи, обожгла холодом. Закончив, снова я повернулась к ним, не поднимая головы.

Солдат СПП, который принес мне форму, Лэйбрук, сделал шаг вперед и схватил меня за руку.

– Бокс номер 27, – проговорил О'Райан, изогнув рот в глумливой улыбке. – Мы придержали это место – знали, что снова тебя здесь увидим. Уверен, ты помнишь дорогу.

О'Райан шевельнул пальцами, и меня поволокли, в буквальном смысле потащили, в коридор. И когда мы свернули на ближайшую лестницу, Лэйбрук выкрутил мне руку. И я будто снова видела это: выстроившихся друг за другом маленьких детей, которые не знали, что их ждет. Я увидела себя в пижаме и Сэм в плаще.

Поспеть за ним было невозможно. Когда мы добрались до первой площадки, я поскользнулась и чуть не упала на колени. Лицо Лэйбрука потемнело от раздражения, и он схватил меня за шиворот, вздергивая вверх.

– «Вот так оно и будет, – думала я, – с ними со всеми. Я выберусь, я выберусь и уничтожу эту систему».

Но что теперь? Неужели я снова вернулась к себе прежней? Что в семнадцать я такая же незрелая и беспомощная, какой была в десять? Меня лишили моих близких, заставили почувствовать себя изгоем, загнали в угол. И сейчас хотели снова отобрать у меня все, уничтожить самое дорогое.

И я взорвалась.

Мой взгляд метнулся к ступенькам, по которым мы спускались, потом к следующей лестнице и, наконец, к черной камере, которая наблюдала за нами сверху. Как только, завернув за угол, мы оказались вне обзора и зашагали по следующему лестничному пролету, я ударила Лэйбрука локтем в горло и зажала его в захвате. Его потрясенное лицо было так близко, когда я впилась в него взглядом и вломилась в его сознание. Ремень соскользнул с его плеча, и винтовка звякнула, стукнувшись о стену. Он был гораздо старше и килограммов на сорок тяжелее, но сейчас это не имело значения. С этого момента я задавала темп.

По крайней мере, в одном О'Райан был прав – я помнила дорогу к боксу № 27. Мой страх тоже ее помнил, и я почти пошатнулась, когда передо мной развернулась картина лагеря.

Все выглядело почти что прежним.

Большую часть нижнего этажа лазарета всегда занимали кровати, разделенные ширмами. Но теперь все это исчезло, А на их месте высились сложенные друг на друга ящики без опознавательных знаков. Пока мы шагали по гулкому полу – кусочек пластика в моем ботинке подпрыгивал при каждом моем шаге, из подсобок и кабинетов начали высовываться сотрудники СПП. Их любопытные взгляды следовали за нами, пока мы не вышли наружу, под ливень.

Свинцово-серые облака всегда приглушали яркий зеленый цвет травы и деревьев, которые росли вдоль ограды. Обрушившаяся на нас водяная завеса не добавила свежести краскам и не заглушила знакомый землистый запах, который тут же погрузил меня с головой в воспоминания. Я прикусила губу и тряхнула головой. «Теперь все иначе, – напомнила я себе. – Ты все контролируешь. Ты выберешься отсюда». Я попробовала ощутить то знакомое отупляющее онемение, без которого нельзя было выжить здесь, в лагере, но не смогла найти его в себе.

Пропитанная водой земля разъезжалась под ногами, когда я пыталась нащупать в этой грязи дорожку. Я посмотрела вниз, на свои белые ботинки. Номер 3285, залепленный глиной и жухлой травой, смотрел на меня в ответ.

Глубоко вздохнув, я заставила себя идти дальше. У тебя есть цель. Ты выберешься отсюда. Это была еще одна операция. Я должна проявить твердость, уверенность, готовность драться. Не время раскисать. Нельзя поддаваться страху. Нельзя – если я хочу спасти других.

Впереди показались боксы. Темнее и ниже, чем я помнила. Дыры в крышах, заделанные гнутыми листами пластика. Деревянная облицовка стен покоробилась и кое-где отходила – последствия недавней метели еще капали с крыш. Холод иголками забирался под кожу, колол и резал, и наконец я сдалась и начала дрожать.

В центре круга возвышалась контрольная башня. Она тоже потемнела от дождя, но на верхнем ярусе все так же стояли на посту несколько СППшников, и стволы их оружия следили за каждой цепочкой промокших детей, которые уныло тащились из сада. Синяя форма прилипла к их плечам, к их пустым животам.

Большинство из них шли, опустив головы, но все-таки я поймала несколько любопытствующих взглядов. Молниеносных, чтобы не привлечь внимания сопровождавших их СПП. Нет… не СПП…

Я резко повернулась, наблюдая за тем, как маршируют эти солдаты – спины выпрямлены, движения точно рассчитаны и будто скованы. Поверх черной формы на них были надеты алые жилеты.

Слегка сжав руку Лэйбрука, я заставила его сойти с дорожки и пропустить другую группу, направлявшуюся к боксам. И снова рядом с ними, спереди и сзади ровной колонны по двое шли солдаты в алых жилетах. Оружия при них не было. Никакого оружия. Когда и последняя группа подошла к нам, в моей голове прозвучал сигнал тревоги, и ужасное подозрение наконец превратилось в ошеломительное осознание.

Красные жилеты следовали за детьми, а их лица не выражали никаких эмоций. Совсем молодые, их лица все еще были пухлыми и округлыми. Может, моего возраста или чуть старше. Они заняли места СПП, которых теперь не хватало.

Это были Красные.