Глава 4

«Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана», — бормотал вполголоса Максим, пока пробирался почти по колено в снегу мимо деревьев. Здесь чистый сосновый лес уступил место ельнику и ольхе, вокруг потемнело, как перед грозой. Бессмысленный речитатив детской считалки привязался намертво, и как Максим ни пытался, отогнать наваждение он так и не смог. «Буду резать, буду бить, все равно тебе водить». А вот это вряд ли — водить сегодня будет несостоявшаяся мишень, правила игры неожиданно изменились, и остальных игроков предупредить некому. Двое остались там, у оврага, и ответить на зов не могут. И на телефонный звонок тоже — дорогущий гибрид мобильника и компьютера лежит на дне ручья, рядом с трупом бомжа. Хоть кто-нибудь из них смог уйти, интересно? Сомнительно, очень сомнительно. Загонщики для того и предназначены, их обязанность — не выпускать дичь за пределы круга. Но и стрелять они не будут — слишком мелко плавают, не по чину. Если только для острастки, чтобы загнать рванувшего на прорыв волка обратно, не выпустить «за флажки». Голоса впереди стихли, зато раздались еще три выстрела — один за другим, как короткая очередь. Похоже, что главных «егерей» еще двое, а рядом их свита. С нее и начнем.

Снегопад усилился, и все вокруг будто затянуло полиэтиленовой пленкой — вроде и видно все, что вокруг происходит, но как из-под воды. Максим остановился у ствола старой высокой ели, прижался плечом к покрытому потеками смолы стволу и затаил дыхание. Люди близко, слышен шум их шагов и тяжелое дыхание, они недалеко. И направляются сюда, и их много. Шорохи, треск и скрип снега приближались, они доносились сразу с трех сторон. Человек семь, не меньше, двигались по лесу цепочкой навстречу Максиму, и как минимум двое из них вооружены. И уйти-то, как назло, некуда — пригорок, место открытое, он здесь как на ладони. Немного не успел — до дивных зарослей внизу оставалось совсем немного, секунд десять быстрого бега. Максим отбежал немного назад, рванул, забирая вправо к следующему укрытию — сломленной у комля ели. Ее верхушка лежала на снегу, а ствол уходил вверх и в сторону, образовывая что-то вроде ворот. Максим пригнулся, проскочил под обломком, кинулся к вершине дерева, присел на еще покрытые хвоей ветви. И почти сразу заметил первого преследователя. Черты и выражение лица человека незнакомы, но Максим долго в прицел не смотрел. Навел перекрестье на центр затылка бандита, выбрал момент и нажал на спусковой крючок. Выстрел прозвучал сухо и негромко, словно треснула под тяжестью снега крупная толстая ветка. А человек исчез из виду мгновенно, словно провалился под землю или растворился в снежной каше. И очень долго ничего не происходило, лес словно вымер или затаился — поблизости Максим не видел никого — ни людей, ни зверей, ни птиц. Ни других «объектов» — то ли они успели разбежаться, то ли бежать было уже некому. «Где остальные?» — Максим привстал в своем укрытии и не отводил взгляда от прицела, осматривая подступы к пригорку. Странно, люди шли вон оттуда, от той группы сосен, поднимались снизу. И должны уже быть здесь, всей толпой — смотреть добычу, поздравлять стрелка. «Да не тормозите вы там!» — Максим снова почувствовал, что замерзает, снег падал за шиворот куртки, на голове образовался небольшой сугроб, и шапка промокла почти насквозь. Но снова пригнулся в гуще колючих зеленых лап и посмотрел в прицел. На пригорок вышел еще один, по виду — «шестерка», может быть, один из тех, кто был вчера в машине. Он осмотрелся, крикнул что-то неразборчиво и быстро, озираясь по сторонам, двинулся вперед. И упал рядом с телом первого и, кажется, даже успел увидеть труп подельника. Но Максим не был в этом уверен — такие детали, как черты и выражение лица, оптика может сильно исказить. Главное, что тот лежит на снегу и не двигается. И удачно лежит, между прочим. Чтобы обнаружить убитых, надо подняться по склону, пересечь открытое место — летом там наверняка полно земляники — и добраться до противоположной стороны пригорка. И только там, за расколотым надвое стволом осины, обнаружить двоих убитых. Но до них еще надо дойти. А над гривой склона показался еще один едва различимый в снежной мути силуэт человека.

«На забор уселась галка. Начинается считалка: раз, два, три, четыре, пять! Буду всех ребят считать». — Максим дал возможность следующему подойти к убитым поближе. Тот уже сообразил, что здесь нечисто — бежал пригнувшись, петлял и постоянно озирался. Но маневр не помог, в тире компьютер зафиксировал бы попадание по анатомической мишени в седьмую зону. Или в девятую — Максим толком понять не успел. Подведем предварительный итог — один охотник и четверо загонщиков мертвы. И сколько бы их ни оставалось — там, внизу, они уже сообразили, что пора сматываться. А упускать эту дичь нельзя, они должны получить по полной. «Ваську, Мишку, Пашку, Лену, всех припомню непременно!» — Максим вылетел из-за укрытия, рванул по глубокому снегу к треснувшему стволу осины, промчался мимо трех лежащих на снегу человек. Снег под телами таял, впитывал кровь и темнел на глазах. Ночью здесь будет настоящее пиршество, оголодавшее к концу зимы зверье сбежится сюда со всего леса. А сумерки уже подступают, темнеет быстро, ждать нельзя. Максим слетел с пригорка вниз и рванул параллельно цепочке следов. Видно, что те, кто оставил их, пытаются бежать, делают широкие шаги, и кто-то один раз упал. Это хорошо, они скоро выдохнутся, если не догадаются бросить часть одежды или снаряжения. Но даже если и догадаются, то далеко не уйдут. Знать бы, где их машины — обойти, обогнать, встретить там…

Максим взял от тропы чуть левее, побежал вперед по нехоженой снежной целине. Карабин, зараза, тяжелый, с таким не больно-то и разбегаешься. И бросить нельзя, и тащить неудобно, как старый чемодан… Стоп, вон они, голубчики. Впереди, на фоне широкого просвета — поляны или просеки, — Максим увидел силуэты пятерых человек. Они торопились, очень торопились, и очень боялись выстрела в спину. Один — высокий, почти на голову выше остальных, в пестром зимнем камуфляже и огромной меховой ушанке — резво топал впереди. Он уже оторвался от остальных — те брели еле-еле и остатки сил тратили на то, чтобы просто не упасть. До них было метров двести или чуть больше. Риск промазать есть, но это сейчас не главное, одного-двух он точно зацепит. А остальные пусть помечутся, как зайцы, так будет даже легче переловить их поодиночке. Максим пробежал еще немного вперед, остановился, переводя дух, поднял карабин. Двое свалились в сугробы по обеим сторонам тропы один за другим, третий упал, но пытался ползти, нелепо загребая руками снег. Четвертый, оставшись в одиночестве, поозирался по сторонам и рванул следом за тем, в ушанке. И почти догнал его, орал что-то на бегу и часто оглядывался. «Если я считать устану, на минутку перестану…» — Максим остановился над телами убитых. Двое из той же компании — загонщики, оруженосцы и «шестерки» одновременно. И внешне похожи, как родственники, даже после смерти. Максим трогать их не стал, направился к третьему. Тот лежал на боку, пуля пробила ему основание шеи, и человек умер мгновенно. Ткань дорогой охотничьей «спецухи» на спине и правом плече быстро пропитывалась кровью, карабин — брат-близнец первого — валялся рядом. Максим трогать оружие не стал, отшвырнул его подальше и обыскал карманы одежды убитого. И даже не удивился, обнаружив во внутреннем кармане еще одно служебное удостоверение. На снегу рядом с пушистой молоденькой сосной остывал президент правления банка собственной персоной — полученное ранение оказалось несовместимым с жизнью. Название банка Максиму не сказало ничего, кроме одного — вывеску с его логотипом он видел на дню раз по пять, а то и больше. Удостоверение банкира легло рядом с корочками заместителя областного министра финансов.

Итак, что мы имеем на эту минуту? Два плюс три, плюс еще три, получается восемь. В обойме осталось четыре патрона, на остававшегося пока в живых последнего VIP-охотника и последнюю «шестерку» «егерей» этого хватит. «Помолчу, передохну. И опять считать начну…» — Максим со всех ног рванул по следам. Догонять всегда легче, время сжимается пружиной, чутье обостряется, в теле появляется легкость, в голове — кураж. Да еще если заранее уверен в исходе погони, если в руках убедительный аргумент, даже два аргумента, то охота превращается в легкую прогулку. Так, как сейчас — последний бандит валяется на снегу с простреленной спиной, а охотник куда-то подевался. Странно, а ведь только что Максим видел его через прицел. Зато удивительная шапка — вот она, лежит себе у ствола березы. Значит, и хозяин ее где-то поблизости, не улетел же он в самом деле. Максим перешагнул через труп убитого, осмотрелся в густых сумерках, прислушался к звукам леса. В верхушках елей гуляет ветер, их ветви шевелятся и сбрасывают вниз комьями мокрый снег. И снова холодает, оттепель закончилась, и возвращается мороз. Максим сделал несколько осторожных шагов вперед и снова остановился. И улыбнулся себе под нос — последний оставшийся в живых охотник не видел его. Тот вжался спиной в ствол ели, выставил перед собой карабин и целился куда-то, в пустоту. Максим мельком глянул туда — нет, охотник явно в своем уме. Там, похоже, кто-то есть, но зверь или человек — непонятно. Максим неслышно подошел к охотнику, поудобнее взялся за карабин. Хватило трех хороших ударов прикладом, и счет сегодняшней охоте был закрыт. Стандартная процедура прошла быстро — карабин с опустевшим магазином лег на снег, содержимое карманов убитого Максим держал в руках. Выключенный мобильник и бумажник бросил в снег, зато документами заинтересовался, развернул найденные корочки. И еле-еле, напрягая зрение в темноте, смог разобрать написанные ровным, с завитушками, почерком слова на вклейке: «Барков А. Л. Министр по осуществлению контрольной деятельности».

— Твари… — Максим еле удержался, чтобы не сплюнуть на лежащий под ногами труп с проломленным черепом. Но искушение преодолел и собрался возвращаться к протоптанной тропе. Все, дело сделано, «царская» охота закончилась в пользу дичи. Люди были вынуждены защищаться, а те, кто стрелял в них, названия не имели. Ни оборотни, ни мутанты, ни пришельцы из другой галактики — им не было ни имени, ни места на этой земле. Максим развернулся, направился к тропе. Но сделал только несколько шагов и остановился, развернулся, поднял карабин, проорал в темноту:

— Выходи! И без фокусов!

Из мрака мгновенно материализовалось нечто, отдаленно напоминающее человека. Сделало несколько шагов вперед, остановилось и зашмыгало носом.

— Я ничего не видел, ничего не знаю, ничего не скажу… Никому. — На этом поток верноподданнических клятв и обещаний иссяк. От страха, холода и всего пережитого бомж трясся, как в припадке. И дернулся, присел, как заяц, собираясь бежать.

— Стоять, — приказал ему Максим и спросил негромко: — Скольких они успели… Ты видел?

— Я — троих только, про остальных не знаю. Может, ушли, а может… — запинаясь, ответил бомж, зубы его лязгали, речь была невнятной.

— Вали давай, и побыстрее.

Повторять не пришлось — бомж мгновенно сгинул, Максим услышал только скрип снега и шорох веток. Потом остались только ветер в вершинах деревьев, треск, легкий стук и глухие мягкие звуки — это падал с ветвей снег. Максим нашел в темноте тропу, двинул по ней, не обращая внимания на шорохи и тени по сторонам, между стволами деревьев. Это ерунда, те, кому принадлежит лес, сейчас сами наведут в нем порядок, их бояться нечего. Главное — не мешать, не переходить дорогу, не стоять у них на пути. А идти своим. Но куда идти-то, места незнакомые, в какой стороне город — неизвестно. Максим вышел на широкую просеку, остановился у кромки леса. И несколько раз вдохнул глубоко, втянул в себя воздух. Потом скорректировал курс, взял чуть левее. И уверенно, быстро, почти бегом направился в ту сторону, на запах гари и гнили с мусорного полигона.

И как всегда, когда угрозы для жизни нет и можно выдохнуть, напомнило о себе тело. Голове досталось сильно, и Максим почувствовал это только сейчас. Тяжесть, боль в висках и приступы тошноты не намекали — вопили о том, что это сотрясение. И при нем противопоказано бегать, прыгать, стрелять и вообще делать резкие движения. Надо тихо лежать и смотреть в потолок, а лучше спать сутки напролет. Минут через пятнадцать быстрой ходьбы Максим почувствовал такой приступ слабости, что пришлось сделать привал. Постоял немного, закрыв глаза, у ствола сосны и чуть не заснул стоя. Но встряхнулся, мотнул головой и тут же пожалел об этом. Хорошо, что в желудке пусто уже больше суток, приступ рвоты был недолгим. Максим вытер лицо снегом, отшвырнул карабин и поплелся дальше. Порыв ледяного ветра принес очередную порцию тухлой вони, но сейчас Максим был почти счастлив. Город близко, до него осталось совсем немного, главное — выбраться на дорогу. А уж там до дома вообще рукой подать, минут тридцать или сорок быстрым шагом. Всплыла было в гудящей от боли голове подленькая мысль, что ключа-то нет и как в квартиру попасть — непонятно. Но Максим к голосу разума не прислушался, заставил его заткнуться. Эту задачу решать он будет на месте, когда доберется до цели.

«Шла машина темным лесом за каким-то интересом», — бормотал себе под нос Максим, пока пробирался через лес. Дорога поднималась в гору, ноги вязли в плотном глубоком снегу. Зато верный ориентир — «аромат» помойки не исчезал, а напротив — усиливался, над головой в темном небе пролетела стая птиц. Вороны патрулировали свалку круглосуточно, защищая свои кормовые угодья от вторжений. «Инте-инте-интерес, выходи на букву „С…“» — Максим скатился с горы в густой березняк, пробежал среди тонких, гнущихся под ветром стволов. Что у нас на букву «С»? Свалка, конечно, вот она, впереди, во всей красе. Максим никогда в жизни не думал, что так обрадуется при виде спрессованных вековых залежей мусора за хилым сетчатым заборчиком. Две его полуоторванные от опор секции валялись на снегу, остальные пока держались, сетка на них во многих местах прорвана. Под ногами мерзко зачавкало, и в воздух при каждом шаге поднималось облачко удушливых газов. По сравнению с ними запах нашатыря порцией чистого кислорода покажется, не иначе. Это фильтраты — часть сгнившей органики, в природе все устроено разумно. Газ поднимается вверх, влага стекает в нижние слои мусорного «пирога». И просачивается на прилегающую к полигону территорию. В общем, тут даже одного взгляда достаточно, чтобы понять — на все требования к устройству и содержанию объекта особой санитарной опасности руководство города забило основательный болт. Ведь что такое мусорный полигон? Это специальное сооружение, предназначенное для изоляции и обезвреживания мусора, оно должно гарантировать санитарно-эпидемиологическую безопасность населения. Связано это с тем, что утилизация отходов на мусорном полигоне предполагает их разложение и образование не менее опасных отходов, таких как биогаз и фильтрат. При этом происходят физико-химические и биологические процессы, в результате которых образуются жидкая и газообразная фазы, содержащие высокие концентрации загрязняющих веществ. А это набор дряни из Таблицы Менделеева на любой вкус — магний, кадмий, хром, цианиды, свинец, ртуть, мышьяк, медь, барий. И все это попадает в воздух и воду, а затем соответственно в легкие и желудок людей, живущих поблизости с мусорным полигоном. А уж о том, что летит на город вместе с дымом с горящей свалки, даже думать неохота.

Максим прошел вдоль хлипкой сетчатой ограды несколько шагов, потом остановился, вернулся обратно. Лес закрывал подходы к помойке с трех сторон, значит, ведущая к городу дорога впереди. А время не ждет, тех, из леса, уже наверняка ищут, людям такого ранга из жизни выпадать надолго непозволительно, они и в сортир, не предупредив секретаря, не выходят. А то и в сопровождении. Надо сматываться, и поскорее, если до этого момента все шло гладко, то дальше на везении далеко не уедешь. Привезут натасканных псов, пустят по следу, и что тогда? А за документы «охотников», за три «Тополя», лежащие в кармане куртки Максима, его просто пристрелят, как оказавшего сопротивление представителям власти. И закопают тут же, не отходя от хилого заборчика. Максим поморщился, скривился — при одном взгляде на груды гниющего мусора становилось тошно. Зато собак со следа собьет, да и дорогу срезать можно, тем более что она близко. Из-за заснеженных гор отбросов доносились звуки работающих двигателей, показывался и тут же пропадал отблеск света фар. Максим рефлекторно поднял руку, чтобы зажать нос, но тут же сплюнул зло себе под ноги и выругался вполголоса. И быстро, не глядя по сторонам, двинулся вперед, ступая по податливо гнущимся под ногами пластам отбросов. Сразу стало жарко, от гниющего мусора поднимался теплый зловонный пар. А ведь здесь слой мусора еще относительно тонкий, раскатанный гусеницами бульдозеров. Все самое интересное впереди, там, где ландшафт переходит в рукотворные возвышенности и даже горы. Дорога пошла вверх, и Максим, прикрыв нос и рот ладонью, бегом поднимался по мусорному склону. И постоянно поскальзывался на осыпающихся из-под ног комьях отбросов, всерьез опасаясь вызвать своими неловкими действиями лавину. Но потревоженные отбросы мягко шлепались назад и вниз, усиливалась лишь концентрация вони из-под потревоженных залежей. Максим смотрел только вперед и вверх, изредка осматривался в темноте. Несколько раз ему показалось, что близко, почти на расстоянии вытянутой руки, кто-то прячется или крадется следом. Но останавливаться не стал, побежал дальше. Кто бы это ни был — живущие на помойке собаки, кошки или крысы, — черт с ними, лишь бы только они не подходили близко. Выбраться бы на относительно чистое место, где можно отдышаться, не опасаясь, что тебя сейчас вывернет. А там — ищите ветра, фиг найдете. И хорошо бы до дома по темноте дойти, ведь влезающий в квартиру через окно человек может привлечь к себе нежелательное внимание. Максим влетел наконец на мусорную вершину, остановился и закрутил головой во все стороны. Но ничего толком рассмотреть не смог — снова пошел снег, и темноту словно разбавили молоком. Но в этом мороке все же просматривался отблеск дальнего света фар, слышалось урчание двигателя. Максим ринулся вниз с горы по скользкому, трясущемуся под ногами, как болото, склону и побежал на звук. Еще один шаг, еще два, еще три — выход близко, до него просто надо добежать. Или дойти — голова снова закружилась, тошнота подкатила к горлу. «Ну, давай, давай, дома чисто, тепло, есть горячая вода», — уговаривал сам себя Максим. И подумал, что если хоть одного блага цивилизации в квартире он не обнаружит, то, наплевав на конспирацию, голыми руками убьет ответственного чиновника из городской администрации. При полной поддержке и одобрении (а то и при непосредственном участии) всех до единого жителя этого чертова городишки. Мысль о горячей воде придала сил, приоткрыла клапан, регулирующий глубину второго дыхания, и Максим рванул по тухлому ковру со всех ног. Перепрыгнул два небольших завала, слетел вниз, выбрался на поверхность из неглубокого мусорного оврага и вырвался на открытое место.

Машины находились именно здесь — два «бычка» и бульдозер. Он двигался навстречу Максиму и толкал перед собой плотную груду мокрой рыхлой дряни. Максим едва успел убраться в сторону, отскочил влево и оказался на самом краю ярко освещенной фарами машин площадки. А в ее центре лежали три или четыре здоровенных, плотно набитых чем-то черных полиэтиленовых мешка. И по тому, как провисал и выгибался под тяжестью черный пластик, Максим понял, что он не прав. То, что находилось внутри, было целым, единым и мертвым. Бульдозер подполз к мешкам, едва не раздавив их гусеницами, обрушил груду отбросов на полиэтилен и откатился назад. Поддел ножом верхний слой отходов, поволок их обратно и завалил брошенные людьми следующие тяжелые мешки. Работа кипела, люди действовали сноровисто — выволакивали из кузовов «бычков» очередные «упаковки», бросали их едва ли не под нож бульдозера и бежали за следующими. Рядом с грузовиками суетились два человека, один пытался что-то объяснить второму, но при этом странно мычал и активно размахивал руками, указывая то на грузовики, то на бульдозер. Второй мотал головой, тыкал пальцем себе под ноги и издавал такие же загадочные звуки. Максим вытянул шею, присмотрелся и сообразил, в чем дело: оба «говоривших» были в респираторах. В этот момент люди дружно повернулись, отступили назад, и Максим увидел, как два человека волокут еще один тяжелый мешок. А тех, первых, которых и заметил Максим, уже не было видно, они сгинули в зловонных глубинах, закатанные гусеницами под перепаханную толщу отходов. Максим не отрываясь наблюдал за диким ритуалом, то ли похорон, то ли черт знает чего. Он забыл даже про тошноту, головную боль и холод — на его глазах за неполные четверть часа в глубинах полигона исчезли десять тяжелых черных мешков с неизвестным содержимым. Но одно то, что их «утилизировали» вот так — ночью, в спешке, — наводило на нехорошие мысли. И оснований гнать их не было — после того, что произошло вчера, в лесу, здесь можно было ждать каких угодно сюрпризов. Над этим надо хорошенько поразмыслить, но не здесь и не сейчас. Дышать уже и так невозможно, горло раздирает от кашля, и к горлу снова подкатывает тошнота. Максим осторожно сделал шаг влево, потом еще один и едва устоял на ногах — земля под ним закачалась и поплыла. И заверещала злобно, рассыпалась на множество серых ошметков. Максим, сам того не заметив, потревожил пирующую стаю крыс, и те разбегались с возмущенным писком от «обеденного стола». В ответ залаял «пасущийся» рядом в отбросах пес, к нему присоединился еще один и еще… Максим схватился за нож, шарахнулся назад, и тут же ему в спину ударил яркий свет фар разворачивающегося «бычка». Рядом взревел двигателем второй, за ними подгребал бульдозер, впереди скалились три крупных бродячих пса. А под ногами сновали крысы, одна кинулась с писком на ботинок Максима, но тут же отлетела в морду ближайшей псины. Та мотнула башкой, попятилась, присела на задние лапы, и Максим рванул в образовавшийся просвет. Собаки даже не попытались преследовать человека, погавкали в спину и успокоились. Но люди отпускать свидетеля не собирались. Максим, не разбирая дороги, мчался по полигону, закладывал немыслимые виражи, бросался вправо-влево, попутно успевая коситься по сторонам. Бульдозер остался далеко позади, зато «бычки» не отставали. Скорость на неровной поверхности они развили приличную, хоть и буксовали постоянно, но все же почти догнали бегущего человека. И уйти от них некуда — впереди, куда ни глянь, чуть взрыхленная, подобно ряби на воде, поверхность помойки. Все горы, перевалы и вершины остались позади, здесь рельеф напоминал лунный. «Но если на Луне такая же вонь, я не завидую первым астронавтам». — Максим успел притормозить, уйти назад и в сторону, пропуская одну из машин вперед. И тут же рванул в обратном направлении, уходя от «встречи» со вторым грузовиком. Коррида какая-то, правда, по арене два быка гоняют тореадора, и тот уже почти выдохся. Почему-то вспомнился оставшийся далеко позади бульдозер, как он ловко поддевает и толкает перед собой сотни килограммов протухшей дряни, как заваливает ими черные бесформенные мешки. Что же там такое было, мать их? Явно не картофельные очистки, раз эти ребята в «бычках» настроены так решительно. И не только они.

Вышедшего ему навстречу человека Максим сначала услышал, увидел уже потом. Этот короткий, сухой щелчок невозможно перепутать ни с каким другим звуком. После него обычно следует выстрел, и этот случай исключением не стал. Взметнулась в темное небо стая потревоженных ворон, завыли перепуганные псы. Но зато и «бычки» отстали, отвалили дружно влево и разворачивались где-то в стороне. Отлично, значит, в игру вступила охрана полигона. Ничего себе сторожа — это не гладкоствол, и даже не травмат. Что ж тут у них такое зарыто — нефть, золото, алмазы? Или спецкладбище? Максим мчался вперед в полной темноте, перебирал в голове все возможные версии происходящего. Вариантов было всего два. Первый — его выследили те, кто нашел трупы VIP-охотников в лесу. И второй — Максим случайно увидел то, что не предназначено для чужих глаз. Черные мешки, конечно, что ж еще. А что в них было, остается только гадать, но явно из-за их содержимого охрана полигона получила приказ стрелять на поражение. Охранник выстрелил еще дважды, потом все стихло, но ненадолго. Снова рев двигателей за спиной, яркие лучи света, разрывающие темноту, и выстрелы — на этот раз слева. Справа грохнуло два раза, и Максим рухнул ничком в смердящее месиво, вжался в него и пополз, извиваясь, как уж, в грязи. Преследователи отстали, они потеряли цель и бестолково орали что-то неразборчивое позади, кто-то даже выстрелил еще раз в темноту. Максим полз, не поднимая головы, дышать старался неглубоко и о том, где сейчас находится, не думать. Полосы препятствий бывают разные, их состояние зависит от погодных условий. Зачет по физо пришлось сдавать в зимнюю оттепель, вот и все. Правда, после того, как на полосе потерпел аварию мусоровоз. А вот и он — Максим остановился, приподнялся на локтях, выглянул из-за ближайшего завала. Да, все верно — огромная, неповоротливая махина опорожнялась неподалеку. Потом рыкнула дизелем и поползла по свежей куче навстречу Максиму. Тот едва успел откатиться влево, пропустил мусоровоз мимо, проследил за ним. И едва не угодил под колеса другого — место здесь оказалось бойкое. А вдалеке уже виднелся силуэт третьего, за ним подбирался четвертый… В очереди скопилась вереница машин, они подъезжали и отваливали быстро, одна за другой. Максим вскочил на ноги, отбежал подальше и быстро шел вдоль мусоровозов. Все они въезжали на территорию полигона через ворота со шлагбаумом, мимо вагончика с охраной. Ну, этих-то сейчас можно не опасаться, они все в «поле», нарушителя ищут. Здесь если кто и остался, то в одиночестве, его можно не считать. А темнота уже разбавляется слабым светом, небо сереет, скоро рассвет. Надо сваливать отсюда, и пешком уже не успеть. Но можно попробовать доехать.

Максим бросился к проходной, к вагончику охраны, пробрался, пригнувшись, под освещенными окнами, и оказался у торцевой стены. Она почти вплотную прилегала к основательному — из бетонных плит — забору. Максим замер в простенке, выглянул из-за угла. Никого, только три легковушки и кузов «Запорожца» без окон, без дверей лежит на боку рядом с забором. Максим подпрыгнул два раза, на третий уцепился пальцами за отогнутый угол пластика, подтянулся и оказался на крыше вагончика. Лег на живот, подполз к ее противоположному краю. Мусоровозы сновали мимо, как гигантские муравьи, пустые стремительно вырывались за ворота, груженые вползали степенно. И все это в ярком свете двух прожекторов, укрепленных на заборе. Тут мышь не проскочит, не то что человек. Блокпост какой-то, а не въезд на мусорный полигон. А «бычки» те, интересно, тоже здесь въезжали или через служебный вход? И что ж там такое было, в мешках? Хоть возвращайся и вручную завалы перекапывай от любопытства. Максим вжался в холодный пластик крыши и чуть приподнял голову. Движение не замирало ни на минуту, в ворота то и дело въезжали и выезжали тяжелые машины. Эта контрольная точка выполняла все функции одновременно: регистрация транспорта на въезде, взвешивание до и после и выезд. На предутренние часы приходился пик, максимальная загрузка, и взмыленный персонал по сторонам не смотрел и ни на что, кроме документов и показаний весов, внимания не обращал. Чем Максим и воспользовался — пропустил мимо два «Камаза», присмотрелся, примерился и одним прыжком оказался на крыше третьего. Здесь уже можно не опасаться перевеса, машину на выезде взвесили, в документах отметку сделали.

«А эти-то где?» — Обернуться и посмотреть назад Максим успел. И тут же присел, вцепился обеими руками в трясущийся металлический штырь на кузове, обернулся еще раз. Преследователи возвращались с неудавшейся облавы, два «бычка» уже въехали на весы, и водитель одного из грузовиков засек момент прыжка. Но, видимо, не понял, какую именно из машин оседлал беглец, и орал теперь не своим голосом, тыча пальцем вперед и вверх.

— Давай, дядя, не стой, — пробормотал Максим себе под нос и снова оглянулся. Погоня возобновлялась, и единственное спасение жертвы сейчас было в скорости. Или в смене направления движения. Но по трясущейся крыше мусоровоза не больно-то разбегаешься, это не выход. Максим снова почувствовал приступ тошноты, прикрыл глаза на мгновение. И обернулся — два «бычка» немного отстали, зато вместо них из ворот вылетела одна из иномарок и резво рванула вперед по разбитой дороге. Грузовики быстро догнали ее, иномарка ловко подрезала первый же мусоровоз, заставила махину остановиться. Что там было дальше, Максима не интересовало, он все осматривался по сторонам. Позади идут еще два пустых «Камаза», их тоже остановят и обыщут, времени на это уйдет немного. Значит, прыгать надо уже сейчас, осталось только выбрать — куда именно. Можно вон в тот довольно высокий сугроб на обочине, а можно и в другую сторону.

Максим поднялся на ноги, приноровился к тряске. Хорошо, что дорога тут разбита вдрызг, и машины идут медленно. Хоть какой-то прок от ни разу за зиму не чищенного снега, кривая колея облегчает задачу. Максим снова чуть присел, но подобрался, как готовящийся к прыжку кот, пропустил идущий навстречу груженый мусоровоз и перемахнул ему на кузов. И поехал обратно, распластавшись на крыше и вцепившись пальцами в первый попавшийся под руку металлический выступ. Отказать себе в удовольствии посмотреть, как там все происходит, Максим не смог. Но шифровался старательно, голову почти не поднимал, поэтому увидел только часть представления. Промелькнул мимо синий верх кузова «бычка», да донеслись обрывки матерной ругани. Похоже, что разъяренный водитель мусоровоза объяснял ретивым охранникам, куда им пойти и чем там заняться, а не мешать занятым людям и не нарушать график вывоза отходов. Ему аргументированно и почти корректно отвечали, но окончания дискуссии Максим не дождался. Мусоровоз проплыл мимо, ныряя и взлетая на ухабах, как лодка в шторм, и остановился, занял очередь на въезд. Все прошло быстро, без задержек. «Камаз» зарегистрировали, взвесили, и машина неторопливо вползла на территорию мусорного полигона. Ну вот, собственно, и все. Осталось только спрыгнуть, отбежать подальше, вернуться в утренних сумерках к вагончику охраны на выезде и повторить маневр. И спокойно уехать в город.

По выступам на стенках кузова «Камаза» Максим сполз на землю, вернее, на поверхность слоеного мусорного «пирога». И быстро, но не бегом рванул к забору, в этом месте хилая рабица переходила в основательные бетонные плиты. Дальше, за металлической сеткой, виднелся пустырь, а за ним — то ли домики спящего зимой садового товарищества, то ли другие заброшенные строения. Что неудивительно — жить и заводить огород рядом с гигантской помойкой и ручьями тухлого фильтрата желающих мало, а те, кто был, уже давно разбежались. Максим добрался до забора без приключений, остановился на мгновение, осмотрелся. Еще достаточно темно, и можно проскользнуть к бытовке охраны незамеченным. Дорога разведана, маршрут известен. Но идти придется снова по смердящим кучам мусора. Заметно, что здесь его пытались сгребать, освобождая место для новых поступлений, но бросили, а отвалы остались лежать там, где бульдозеру надоело перепахивать помойку. И между забором и остальной территорией полигона образовалось что-то вроде тоннеля, правда, без крыши. Максим взбежал по откосу, спустился вниз и снова закрыл рот и нос ладонью. Ничего, бегать ему тут осталось недолго, очередная «маршрутка» сейчас подойдет к остановке. Но надо поторопиться, чтобы не опоздать на ближайший рейс.

Запах разложения и гнили разил наповал, Максим пробирался вдоль ячеистой сетки, стараясь не дышать. Останавливался, отворачивался от груд мусора, делал глубокий вдох, словно собирался нырнуть. И нырял в смесь поднимающихся, словно со дна Гримпенской трясины, газов и отвратительных чавкающих звуков под ногами. Туда вообще лучше не смотреть, ноги проваливаются в залежи полусгнившей дряни почти по щиколотку, ботинки и штаны придется выкидывать. Как и куртку со свитером — в этой одежде теперь только бомжей пугать, они такого даже в самом страшном сне не видели. «Все равно гардеробчик менять хотел», — подбадривал себя Максим, пока брел к бытовке на выезде с полигона. Остановился очередной раз, отвернулся, вдохнул да так и остался стоять, набрав в грудь воздуха. Рядом, в двух шагах, по ту сторону забора среди стеблей сухой травы что-то шевелилось. И пищало — тонко, еле слышно и обреченно. Звуки знакомые, но основательно подзабытые, Максим не слышал ничего подобного уже лет восемь или немного больше. Выдохнул, закашлялся и тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. И тут же сам едва не свалился, да только не в сугроб, а в затхлую мусорную кучу. Секунд через пятнадцать все пришло в норму — голова не кружилась, тошнота отступила. Но писк, переходящий в плач, не прекращался, он тянулся и тянулся на одной ноте, и Максим не выдержал. Перемахнул через сетчатый забор, утонув почти по колено в снегу, кинулся к сухим зарослям. «Так не бывает», — снова сказала дежурная, ответственная за целостность рассудка часть сознания, и тут же умолкла, устыдившись своей неуместности. Бывает, еще как бывает, оказывается. «Когда же ты родился? Сколько тебе — два дня, три?» — Максим, как во сне, протянул руки и вытащил из снега завернутое в разноцветные тряпки и обрывок ватного одеяла крохотное новорожденное существо — мальчика или девочку, непонятно. Детеныш зашевелился в руках, снова пискнул, но уже громко и требовательно, и разинул ротик, готовясь огласить мир криками протеста. Но силенок не хватило, концерт сорвался, слава богу. Максим второй или третий раз в жизни растерялся — что делать дальше, куда бежать и что там говорить, он не знал. И стоял у забора мусорного полигона с младенцем на руках, осматривался по-идиотски по сторонам, словно ждал совета.

— А ведь тебя сюда умирать принесли. Кто, хотел бы я знать? Мать, отец? Ничего, это не люди, это мутанты, выродки, так что не переживай. Где бы ты ни оказался, там тебе будет лучше, чем с такими «родителями». Доживи только, очень тебя прошу, — Максим говорил первое, что приходило ему в голову, и все всматривался в сумерки. Вот цепочка следов в глубоком снегу, человек пришел (или пришла?) сюда, оставил ребенка и той же дорогой вернулся назад. Куда, интересно. Сходить бы, поговорить, объяснить кое-что. И объяснить так, чтобы отбить желание и возможность продолжить род. Из носа снова пошла кровь, тяжелые темные капли упали на ватный обрывок, и Максим очнулся. Он схватил горсть снега, прижал его к носу, постоял так с минуту. Потом стащил с себя куртку, отшвырнул заляпанное кровью одеяло, завернул малыша в свою одежку. Ветер немедленно прохватил насквозь, заставил двигаться, соображать, действовать. Детеныш орать больше не пытался, он даже не двигался, только слабо возился иногда в своем свертке и смешно чмокал губами.

Все, что было дальше, походило на цепочку кадров из немого черно-белого кино. Вдоль забора почти по колено в снегу, потом рывком через дорогу, чтобы не попасться на глаза охране и водителям мусоровоза и бегом, из всех сил в противоположную от наезженной дороги сторону. Колея тут едва намечена, транспорт здесь ходит редко. Это хорошо, это нам и нужно. Максим пытался бежать, но снова переходил на быстрый шаг, оборачивался, осматривался по сторонам. Добрался наконец до вожделенной дороги, перебежал ее и рванул прочь, через пустырь к гаражам. Пронесся мимо недостроенных секций, выскочил на улицу, осмотрелся. Отлично, уже почти рассвело, а топать еще далеко, почти через весь город. Да еще и в таком виде — дрянью тухлой небось разит за версту, в карманах документы убиенной «элиты», на руках младенец. Про нож за поясом, прикрытый свитером, тоже забывать не будем. В общем, полный набор, на любой вкус и статью Уголовного кодекса. Человек со вкусом и опытом подберет такой букет, что двадцать три года за расстрел «мирных» граждан цветочками покажутся.

В размытых снежных сумерках, в тот самый момент, когда ночь окончательно переходит в день, Максим ввалился в приемное отделение городской больницы. Пронесся по пустому гулкому коридору, рванул за ручку одну дверь, другую — закрыто. Зато за третьей присутствуют признаки жизни — слышен звон мобильника и чей-то усталый сонный голос. Максим едва не вышиб дверь ногой, вломился в просторное, жутко холодное помещение. И молча, не говоря ни слова, положил спящего ребенка на кушетку и принялся разматывать куртку. Врач или медсестра, женщина лет сорока с небольшим, вытаращила глаза и умолкла. Из трубки ей что-то кричали, но напрасно, ответа не последовало. Она бросила мобильник на стол и ринулась к Максиму, а тот уже «распеленал» ребенка, оставил только пестрое тряпье. И обнаружил, что куртка мокрая, ну, это нормально. Все равно выкидывать, черт с ней. Все вещдоки он деловито, на глазах у врача, распихал по карманам и направился к выходу.

— Подождите, — обрела наконец дар речи врач, — стойте, подождите! У вас нос сломан! И где…

Вопросов у врача возникло много, но надрывалась она уже в спину «посетителя» — Максим пулей вылетел из кабинета, промчался по коридору, отворачиваясь попутно от встреченных им людей, выскочил во двор. К подъезду приемного отделения подъезжала «Скорая». Максим пропустил машину и, не оглядываясь, рванул прочь. Закинул попутно превратившуюся в тряпку куртку в первый попавшийся навстречу мусорный контейнер и побежал прочь. «Мальчик или девочка? Да какая разница!» — Максим ухмыльнулся на бегу, ворвался в подъезд, нажал на клавишу звонка. Сейчас это единственное место в городе, где можно отсидеться до вечера. Квартирная хозяйка о своем имуществе заботилась и дверь поставила такую, что замок в ней ножом не вскрыть, там специальные инструменты нужны. Хорошо, что догадался сразу запаску сделать, она и лежит теперь в «тайнике» на антресолях. А соседи дачницы люди пожилые, а значит, бдительные, входящего в окно человека увидят и незамедлительно сдадут «куда следует». Зато спать они ложатся рано, сразу после окончания последнего сериала. Тогда можно беспрепятственно попасть домой.

Вика открыла дверь, охнула испуганно и отшатнулась назад. Максим принялся сдирать с себя пропитанную гарью, мусорной вонью и кровью одежду прямо в коридоре, едва захлопнулась входная дверь.

— У тебя вода горячая есть? — рыкнул он, не глядя на Вику.

— Да, — пискнула она, — есть, а что?

— Полотенце дай какое-нибудь, — потребовал Максим и ринулся в ванную. За наличие горячей воды в кране он был сейчас готов простить Артемьеву половину его грехов. Максим уставился на свое отражение в зеркале — красавец, слов нет. Грязный, как чума, правая щека ободрана, нос распух, под глазами уже расползлись густые синие тени.

— Что случилось? — Вика просунулась в дверь и бросила свернутое полотенце на стиральную машину.

— В лес погулять ходил и заблудился, — быстро, не задумываясь, соврал Максим. Хотя почему — соврал? В лесу он действительно был, правда, не по своей воле. Да он много где побывать успел, насыщенный выдался денек и чертовски утомительный. После продолжительных водных процедур снова посмотрел на себя в зеркало. Уже гораздо лучше, чем полчаса назад, но все равно плохо. С таким лицом надо очень тихо и незаметно сидеть дома неделю, не меньше, пока не сойдут кровоподтеки. А нос цел, та тетенька в больнице с перепугу поставила неверный диагноз.

— Ты есть хочешь? — поинтересовалась из-за дверей Вика.

— Да, — проорал в ответ Максим, но когда выполз и ванной, понял, что погорячился. Хочет он сейчас одного — спать, долго и крепко. Но и сон не шел, голова гудела, а пульсирующая боль не давала провалиться в целительное забытье.

— Анальгин есть? Принеси, пожалуйста. И холодное что-нибудь, — попросил Максим сидящую рядом Вику. Она вскочила, вылетела из комнаты, загремела на кухне дверцами шкафов и быстро прибежала назад.

— Вот, — она протянула Максиму белую бумажную упаковку и кружку с водой. Максим проглотил сразу две таблетки, залпом выпил почти половину кружки холодной воды, отдал Вике. Она снова вышла, а вернулась с двумя пакетами в руках.

— Только это, больше ничего нет. Курица, — она продемонстрировала один пакет, — и овощи замороженные. Но можно снега на улице набрать…

— Этот давай, — показал Максим на пеструю зелено-красно-оранжевую упаковку.

Обезболивающее и шуршащий ледяной пакет на переносице сделали свое дело. Боль отступила, исчезли тяжесть в голове и тошнота, потом потихоньку начали пропадать звуки и образы. Максим успел только выговорить — гнусаво, непослушным заплетающимся языком: «Вечером уйду, потерпи», — как все исчезло. Вика, кажется, что-то ответила, но неразборчиво, глухо, словно из-под потолка. На этом все наконец закончилось.

Разбудили глухие голоса, доносившиеся с кухни. Максим сел рывком на диване, поправил сползшее одеяло. В комнате темно, шторы задернуты, из-под неплотно прикрытой двери в комнату пробивается полоска света. Пакет с замороженными овощами исчез, голова не болит, лишь ноет немного переносица. Максим надавил слегка пальцами на пазухи под глазами, чуть поморщился от боли и прислушался к голосам. Один знакомый, это Вика говорит что-то строго, как учительница, а второй — тонкий, детский, сбивается постоянно, произнося незнакомые слова. Все понятно, из-за внезапного вторжения занятия английским языком пришлось перенести в кухню. Максиму стало неловко от собственного нахальства — мало того что вломился с утра пораньше грязный и злой, как скотина, так еще и все планы девушке поломал. Ну, не все, конечно, а как-то неудобно. Максим поднялся с дивана и в темноте принялся шарить вокруг в поисках одежды. Наступил на что-то мокрое и холодное, шарахнулся назад. Наткнулся в темноте на кресло, но ничего в нем не обнаружил, кроме мягкой игрушки — похожего на подушку кота. На полу рядом с диваном тоже пусто, как и во втором кресле. Максим снова плюхнулся на диван, потом улегся и постепенно припомнил по порядку события сегодняшнего утра. Все верно, груда грязного провонявшего помойкой тряпья частично осталась в коридоре, а частично в ванной, под раковиной. А в ней документы убитых чиновников и Пашкин нож. Максим с трудом поборол в себе желание вскочить с дивана и ринуться в ванную. Но удержался — толку-то сейчас метаться, сам виноват. Вся надежда на то, что Вика кучу грязного барахла не тронула и оставила все как есть.

— Еще раз повторишь неправильные глаголы, все три формы. И про страдательный залог не забудь. Все, до пятницы. — Входная дверь захлопнулась, Максим вскочил с дивана, ринулся навстречу вошедшей в комнату Вике. Отодвинул ее в сторону, влетел в ванную комнату. Под раковиной пусто и чисто, одежда исчезла.

— А я все постирала, — крикнула из комнаты Вика, — скоро высохнет. Только свитер толстый, он будет долго… — и осеклась, умолкла, полезла в верхний ящик старого полированного серванта. Максим молча следил за ее действиями, вопросов не задавал, просто смотрел молча, и все. Взял из рук у девушки белый непрозрачный пластиковый пакет, заглянул внутрь. Все три красные корочки и нож в «скандинавских» ножнах на месте, можно выдохнуть. Или наоборот — рано? Черт его знает. Ситуация дурацкая и жутковатая одновременно, как после того выпуска новостей. И объясниться бы надо, но какими словами? Да и как с Викой об этом говорить? Казнить нельзя помиловать, в общем.

— Извини, пожалуйста, но все это так пахло, — проговорила Вика и добавила, уже выходя из комнаты: — Так ты есть будешь?

— Да, сейчас.

Максим забросил пакет на полку в прихожей, вернулся в ванную, умылся, снова полюбовался на себя в зеркало. И обнаружил еще два синих пятна на правом боку над ребрами. Кровоподтеки успели слиться в один, и края его уже желтели. Потом завернулся в полотенце и двинулся прямиком на одуряюще вкусный запах из кухни. Замороженная курица давно превратилась в жареную, из овощей получился отличный гарнир. От горячей и сытной еды снова потянуло в сон, а может, таким образом проявлялись лечебные свойства коньяка. Максим побрел обратно в комнату и только сейчас заметил в углу, рядом с телевизором, свой свитер. Тот раскинулся на полотенце и пах исключительно стиральным порошком. Похоже, отстирались даже пятна крови, или их просто не видно на черной шерсти. Все равно — вещичка испытания выдержала с честью и заслужила право пожить еще немного. Остальное висело рядом на батарее.

— К утру высохнет, — Вика вошла в комнату, постояла рядом, потом присела на подлокотник кресла и предложила: — Хочешь, я к тебе схожу и одежду принесу? Ключ давай.

— Я его потерял, — ответил Максим, и эти слова были чистой правдой, тут импровизация не понадобилась.

— А как же… — договорить ей Максим не дал, схватил за запястье и рывком притянул к себе. Дальше разговор грозил скатиться к ненужным подробностям, и развитие темы надо пресечь на корню.

— Да какая разница, разберусь. Я хоть сейчас уйду, если хочешь. — Максим в красках представил себе, как топает в мокрых штанах по морозу. Представила это, кажется, и Вика, она фыркнула еле слышно, но ничего не сказала. — Шантажистка, — буркнул себе под нос Максим и плюхнулся вместе с девушкой на диван.

— Да, я такая, — злорадным шепотом ответила Вика и добавила тут же совсем тихо, еле слышно: — Я ничего не видела, не открывала. Сложила их в пакет, и все. А нож у отца похожий был, только поменьше. Он его сам сделал, из ножовочного полотна.

Все правильно, молодец. Что делает обычный человек, дилетант, когда ему в руки по недоразумению попадает боевая граната? Если не дурак, то осторожно откладывает ее в сторонку и смывается за ближайшее укрытие. Ну, а если дурак или хочет посмотреть, как она устроена и что там внутри, то тут и говорить не о чем. А передышка затягивается, она продлится немного дольше, чем он планировал, еще приблизительно на сутки. К тому же голова еще немного кружится и ноет переносица, но это ерунда, остаточные явления.

До «дома» Максим добрался только к вечеру следующего дня. Побродил немного под окнами, выждал удобный момент и по газовой трубе влез на козырек подъезда. Присел, осмотрелся, подождал, пока из подъезда выйдет «собачник» с таксой с первого этажа и скроется за углом дома. Потом поднялся, подпрыгнул несколько раз и толкнул плотно прикрытую створку окна. Она распахнулась, Максим подпрыгнул еще раз, ухватился за выступ пластикового профиля, подтянулся и вполз на подоконник, свалился с него на пол. Все, наконец-то эта прогулка закончилась. В квартире холодно, как в вытрезвителе, темно, холодильник пуст на радость мышам-самоубийцам. Зато тайник пополнился весьма ценными экземплярами, да и нож пока лег рядом с пистолетом. Завтра же надо поменять замок, квартирной хозяйке сказать честно, что ключ посеян, не уточняя места.

Максим налил воду в чайник, поставил его на плиту, зажег газ. А сам ринулся на поиски пульта, нашел, включил телевизор. И первым, кого увидел на экране, был Артемьев, собственной персоной. Правда, внешне градоначальник больше походил на выпавшего из анабиоза зомби — вроде ходит, двигается, говорит, но как неживой. И смотрит куда-то сквозь собеседника в неведомую даль, думает о своем, отвечает невпопад. «Вернулся, скотина. Вот и славненько. Достал ты меня со своими дружками-ублюдками, да и не только меня. — Притихшие было злоба и ярость вновь подняли голову. — Что же тебя из норки вылезти заставило — несчастный, больной на всю голову Букин или оборзевшие охотники? Вернее, то, что от них от всех осталось?» — Максим едва не запустил пультом в телевизор, но вместо этого нажал на первую попавшуюся кнопку. Застывшее осунувшееся лицо Артемьева исчезло, на экране шел сюжет одного из федеральных каналов. Сначала кто-то говорил за кадром, потом нарисовался диктор. Он взахлеб рассказывал что-то, показывал себе за спину, и Максим не сразу сообразил, о чем идет речь. Потом вгляделся в картинку повнимательнее и прислушался к потоку слов, потом даже сделал звук погромче.

— Вчера в результате несчастного случая трагически погибли сразу два члена областного правительства. Это полковник в отставке, ныне заместитель министра финансов Пантелеев, и его коллега и сослуживец, министр по осуществлению контрольной деятельности Барков.

Ух ты, какой сюрприз. Высоко взлетели господа старшие офицеры, нам, простым смертным, отсюда не видать. Об обстоятельствах смерти, конечно, ни слова, как и об успехах в расследовании громкого дела. Правильно, какие уж тут успехи, кого искать, кого опрашивать — бомжей? Снова по городским помойкам и подвалам лазить с криками: «А не выезжал ли кто из вас, уважаемые, недавно в лес, на небольшой пикничок? И не пришлось ли вам потом по этому лесу бегать? С чисто оздоровительными целями, конечно. А вы что подумали?» Следствие сразу уперлось в тупик, это видно невооруженным глазом. Вот Артемьева и выдернули из теплого логова, для усиления, на поиски убийцы бывших подчиненных губернатора, с которыми тот прошел огонь, воду и медные трубы. Толку-то, на что расчет? Что Артемьев одним своим присутствием что-то изменить сможет или сам землю рыть начнет. А может, и начнет — обстоятельства смерти черных полковников вынуждают. Артемьев не дурак, он быстро свяжет воедино все события последнего месяца и сделает верный вывод. Но что предпримет, вернее, что противопоставит, пока можно только гадать. А на антресолях лежат уже не три «Тополя», а по суммарному поражающему эффекту эквивалент целой дивизии РВСН карманного масштаба. На эти корочки можно сейчас выменять все, что душа пожелает, вплоть до вечной молодости и живой воды. Их Артемьев по приказу генерал-губернатора из-под земли достанет и в зубах заказчику принесет. Или переслать их за границу — в качестве доказательства к рассказу о развлечениях руководителей областного правительства. Тут уж губернатор отставкой не отделается, хотя в последней милости — пистолете с одним патроном для отправки пули в башку — ему, может быть, и не откажут.

Сюжет завершился сообщением о выражении глубокого соболезнования членам семей погибших от губернатора области и о том, что похороны состоятся через два дня. О безвременной смерти председателя правления крупного банка обмолвились вскользь, в самом конце выпуска новостей, и говорили о случившемся, как о чем-то мелком и внимания не заслуживающем. Максим выключил телевизор, налил в чашку чай, уселся на подоконник. И пока пил чай, ни о чем не думал, но к тому моменту, когда чашка опустела, план был готов. Если действовать — то сейчас, немедленно, сегодня было уже поздно. Добавить в общий бардак и неразбериху изрядную долю паники и неизвестности. И уматывать отсюда — сначала в Москву, потом в Осло. Там ни один губернаторский шакал «исполнителя» не найдет. Нехорошо, конечно, что все пройдет второпях, в спешке, но выбирать не приходится. Завтра надо сходить в этот гадюшник в центре города, посмотреть что там да как, входы-выходы, двери, окна и все такое. И за «объектом» неплохо бы проследить разок-другой, по маршруту его пройти да на тех, кто рядом ошивается, посмотреть. Пока со стороны. Но стоило Максиму включить свет и пройти мимо зеркальной двери шкафа в коридоре, как план пришлось менять на ходу.

— И куда ты в таком виде собрался? — Максим швырнул чашку в мойку и с досадой грохнул кулаком по краю раковины. Отражение в зеркале говорило само за себя — разведку придется отложить. На неделю минимум.

И ровно неделю Максим ежедневно гипнотизировал в зеркале свои синяки. Из дома выходил вечером, возвращался под утро. Прошел пару раз мимо коттеджей, постоял недолго напротив обгорелых руин. Но внутри тихо и пусто, похоже, что теперь это место пользуется у городских бомжей дурной славой. Или все квартиранты остались в лесу. Зато в здании администрации, уже на первом этаже, при входе начиналась нездоровая движуха. Чиновники и посетители летали по этажам как укушенные, двери хлопали, телефоны надрывались истеричными звонками и чудовищно фальшивыми трелями. По всему видно — барин приехал и приступил к исполнению своих должностных обязанностей, надо и подчиненным свою деятельность продемонстрировать. Вернее, прикрыть ее отсутствие имитацией, а это непросто — на имитацию бурной деятельности зачастую уходит больше времени и сил, чем на саму деятельность. Но мелкая офисная шушера — это выносливые и изобретательные существа, в демонстрации важности, нужности, а главное — гигантского объема своей работы достигли сказочных высот. Или глубин, но опять же необычайных, размером с Марианскую впадину и Большой каньон одновременно. По пути на третий этаж Максим встретил штук семь или восемь великолепных экземпляров, прекрасно обученных и применяющих на практике стратегию изображения великого трудового усердия. Охапка документов в руках, перекошенное в бешенстве лицо, прижатый плечом к уху мобильник — чиновники-симулянты различались только по половому признаку, да и то не с первого взгляда.

И на третьем — царском — этаже присутствие хозяина сразу чувствуется. Тишина и благолепие во всем, даже листья фикусов и гигантских китайских роз не шевелятся. Редко-редко потревожит их бегущий мимо рысцой плотный и шустрый, как жук-короед, чиновник, заденет ветку уголком папочки. И прошмыгнет за заветную дверь, назвав волшебное слово. Кодового слова Максим не знал, поэтому за церемонией входа-выхода подчиненных Артемьева на особо охраняемую территорию наблюдал издалека. Сделал вид, что внимательно и с интересом изучает макет перспективного развития города, бродил неспешно вдоль огромного стола, а сам косился по сторонам. Рядом с заветной дверью за столом сидит надутый охранник и прилежно записывает в тетрадочку всех — входящих и выходящих, интересуется целью визита и даже спрашивает удостоверение. Потом по мобильнику уточняет у кого-то за стеной, ждет ли он гостя. После положительного ответа посетитель расписывается в тетрадочке (напротив своей фамилии, надо полагать) и получает доступ на следующий уровень. Второй охранник пропускает избранного в дверь и закрывает ее. А сама дверь непрозрачная, когда открывается, виден только край ковровой дорожки и угол светлой деревянной двери ближайшего кабинета. Сектор для обзора неудобный, ни черта не разглядишь, и что происходит с посетителем потом — непонятно. Может, его ведут на личный досмотр, а может — на детектор лжи. Но беглого взгляда достаточно, чтобы понять — здесь проходит один из рубежей обороны Артемьева. Хорошо, очень хорошо, даже замечательно. Занервничал господин черный полковник, меры безопасности усилил, от мира пытается отгородиться. Флаг в руки, как говорится. Эти два мешка с картошкой у дверей — не охрана, а сторожа. Один спит стоя, второй со своего мобильника взгляд не сводит, на кнопки жмет. Да еще и наушники в ушах, и музыка в них так орет, что на другом конце фойе слышно. Нет, может быть, настоящие спецы ждут «гостя» там, за дверью, а в приемной Артемьева сидит целый взвод специально обученных секретарей. Пока не войдешь — не узнаешь.

Максим успел перехватить несколько настороженных взглядов стражей врат, обошел стол с картонными макетами домов и зданий еще раз и не спеша направился к выходу. Толкнул тяжелую деревянную створку с толстым стеклом, вышел на лестничную площадку. И пошел медленно вниз по лестнице, одновременно осматриваясь по сторонам и обдумывая увиденное. Навстречу Максиму поднималась невысокая, хрупкая женщина на вид лет тридцати пяти. Синяя куртка с меховым воротником расстегнута, высокий воротник белого, заправленного в джинсы, свитера закрывает горло, каблуки сапог стучат по ступеням, через плечо перекинута черная мешковатая сумка. Женщина шла медленно, смотрела прямо перед собой в одну точку, тонкие ненакрашенные губы сжаты и, кажется, прикушены, брови чуть сведены к переносице. Шагает не торопясь, но уверенно, движения короткие и резкие, спина прямая, голова поднята. Максим посторонился, пропустил женщину, обернулся. И двинулся следом за ней, обратно, к чертогам главы города. С таким выражением лица идут убивать либо совершать самоубийство — одно из двух. Второе, как и первое, надо предотвратить — самоубийство тяжкий грех, а в очереди за головой Артемьева Максим первый, место он занял давно и вперед не пропустит никого. Ни женщину, ни ребенка, ни ветерана Куликовской битвы.

Максим вошел в фойе следом за женщиной, но далеко проходить не стал, сразу в дверях шагнул в сторону, обогнул кадку с развесистым фикусом, встал за ним. И пока маневрировал, едва не опоздал к началу представления. Женщина подошла к охраннику, скинула сумку с плеча, поставила ее на стол.

— Мне нужно записаться на прием… — эти слова посетительница произнесла громко, уверенно и с расстановкой. Дальше запал иссяк или закончилось действие успокоительного. Женщина запнулась, кашлянула, но договорить ей не дали.

— Обратитесь в общий отдел на первом этаже, — заученно буркнули хором «стражи». А тот, за столом, привстал и выдернул из-под сумки исписанную тетрадь.

— Я только что оттуда, мне сказали, что приема нет. — Голос женщины звучал уже тише, глуше, и Максим рискнул, отвел в сторонку покрытую сочными толстыми листьями ветку, посмотрел в сторону «поста».

— Раз сказали «нет» — значит, нет. Здесь нельзя стоять, уходите, — охранник пока сохранял вежливость, но надолго его не хватит. Тем более что к его совету женщина прислушиваться не собиралась. А у стола уже начинали копиться жаждущие попасть в крыло здания, где окопался мэр, и даже выражать свое недовольство. Женщина своим вторжением нарушила работу конвейера, мешала входу-выходу чиновников, а это чертовски нервировало и охранников, и сотрудников администрации. Да она, похоже, и не слышала обращенных к ней слов, гнула свое:

— Мне нужно попасть на прием к главе администрации города Артемьеву, — повторила она, подтянула к себе сумку и расстегнула на ней «молнию». Невинное, рядовое действие вызвало у охранников нездоровую реакцию. Сумка полетела на пол, из нее выпал мобильник, покатился по гладкому полу под уставленный картонными игрушечными домами стол. Но на потерю телефона женщина внимания не обратила, она медленно, как во сне, подбирала рассыпавшиеся из расстегнутой папки бумаги и пыталась сложить их обратно. Но делала все неловко, и Максим видел из своего угла, что руки женщины дрожат, а плечи вздрагивают. Дальше события могут развиваться по двум сценариям — либо у нее начнется истерика, либо этим двоим, у дверей, придется несладко. Прогноз сбылся с точностью до наоборот — истерике сопутствовал припадок ярости, злобы и отвращения. Да такой, что пара чиновничков, попытавшихся выйти из-за волшебной двери, передумали и предпочли остаться на безопасной территории.

— Сволочи! — Кто мог подумать, что в таком хрупком, даже изможденном теле скрывается голос такой силы. — Скоты вы все вместе взятые со своим мэром! Твари продажные, чтоб вам всем передóхнуть! Он полгода из дома выйти не может, полгода! Ты хоть понимаешь, что это значит для ребенка, урод! — Сумка полетела в голову «сидельца», и увернуться тот не успел, поймал снаряд лбом и вместе со стулом отшатнулся назад, врезался затылком в стену.

— Да я тебя сейчас! — Он взвизгнул, как оскорбленный в лучших чувствах хряк, и полез из-за стола. Но женщину было трудно напугать, она подобрала сумку и примеривалась ко второму броску.

— Давай! — орала она во все горло. — Давай покажи! Что ты мне покажешь, скотина! Я с осени сюда как на работу каждый день прихожу, каждый день с этими суками жирными из общего отдела здороваюсь! «Нет приема»! По заграницам таскаться и на баб у него время есть, а на людей нет! Да я теперь здесь жить буду, если потребуется, а ты меня пальцем тронуть не посмеешь! Сидеть, кому говорю! Ты про закон о рассмотрении обращений граждан что-нибудь слышал? — Женщина захлебнулась от крика, закашлялась и прижала сумку к груди, как щит. Все, истерика закончилась, сейчас ей придется плохо. Сторожа тоже это почувствовали, и Максим решил, что ему пора вмешаться. Он успел сделать несколько шагов вперед, когда все закончилось. Вернее, приняло новый оборот. Заветная дверь распахнулась как-то очень широко и резко (до этого чиновники бочком и робко просачивались в щель), предбанник артемьевской территории и часть фойе заполнило изысканное общество. Максим отступил немного назад, остановился рядом с дверью, а потом медленно пошел к длинному столу с макетом. Пригнулся, вытащил из-под него пищащий мобильник, нажал отбой, сунул телефон себе в карман, поднял голову. И встретился взглядом с Артемьевым. Господин полковник выглядит неважно — бледен, но при этом гладко выбрит, темные зрачки чуть расширены, веки припухшие, губы плотно сжаты. Руки держит в карманах кожаной куртки с меховым воротником, под ней — черный костюм с белой рубашкой, новые ботинки чуть поскрипывают при каждом шаге градоначальника. Свита рядом — три человека, еще один или два — непонятно — прикрывают за дверями. Позиция как на заказ — «объект» открыт с одной стороны и уязвим, стопроцентный результат гарантирован. Если бы еще эта тетка в обнимку со своей сумкой убралась с дороги, было бы совсем хорошо. Так нет же — стоит как вкопанная между целью и Максимом, шмыгает носом. «Уйди оттуда, ну уйди, пожалуйста». — Мысленный посыл Максима не помог, пистолет остался лежать в кармане куртки. Все, момент упущен — Артемьев отступил назад и в сторону, к столу охраны, и перевел взгляд на женщину. Наверное, так смотрели динозавры, оценивая возникшее на их пути препятствие — съедобно оно или нет. С поправкой на нынешние реалии — чем может быть полезен этот человек. Ах, от него только проблемы? Тогда пошел вон. Артемьев запахнул кожанку, обошел застывшую перед ним заплаканную женщину и в сопровождении охраны направился к лестнице. За ним закрылась дверь, и фойе заполнили сотрудники администрации, работа у охранников закипела, а на женщину никто не обращал внимания. Она постояла еще немного, потом, как была в обнимку с сумкой, побрела к выходу. Максим выждал немного и пошел следом, толкнул тяжелую створку, побежал по ступеням вниз. Но далеко идти не пришлось — женщина стояла у подоконника на площадке между вторым и третьим этажами. Она смотрела в окно и вытирала ладонями мокрые от слез щеки.

— По-моему, это ваше, — Максим протянул женщине найденный им под столом мобильник.

— Да, спасибо, — женщина мельком глянула на дисплей, улыбнулась и бросила телефон в расстегнутую сумку, потом взглянула на Максима: — Вы видели? Как глупо все получилось, — вздохнула она и снова вытерла глаза, — но я правда не знаю, что мне делать. Я обращалась куда только могла, это была моя последняя надежда.

— На него нельзя надеяться. — Максим тоже смотрел в окно на стволы старых, облепленных с одной стороны снегом берез. — Это не тот человек, кто вам поможет. Что у вас случилось?

Женщина отвернулась, застегнула куртку, намотала ремень сумки на тонкую кисть руки.

— Сволочи они, извиняюсь за выражение, вот и все.

— Совершенно с вами согласен, — поддержал разговор Максим. Он мог привести еще немало емких, не предназначенных для женских ушей, эпитетов, но делать этого не стал. А в очередной раз предпочел роль участливого и внимательного слушателя. Женщину звали Марина, она жила с пожилым отцом и одна воспитывала сына — шестилетнего Мишку. Еще полгода назад все было почти хорошо — отец получал повышенную пенсию как ветеран подразделения особого риска, а Марина работала на двух работах сразу. Потом отец тяжело заболел, и почти вся его пенсия теперь уходит на лекарства, врачей и квартплату. Потом закрылся небольшой магазинчик в двух шагах от дома, где Марина работала уборщицей. На вторую — основную — работу секретарем-методистом в местном филиале московского вуза ездить пришлось на другой конец города. Но и это еще ничего, это не страшно. Там люди оказались отзывчивые и к Марининой проблеме отнеслись с пониманием. И даже закрывали иногда глаза на ее отсутствие. Но с приходом нового руководителя филиала все изменилось, рабочий день теперь длится строго — от и до. Правда, через день. Марина вынесла и это, она делала вид, что все в порядке, и выкручивалась, как могла, до сентября прошлого года. Пока не обнаружила однажды вечером, что у подъезда, где они живут, исчез пандус. А это означало только одно — отныне Мишке отрезан путь на улицу. Выйти, вернее, выехать он не сможет. Миша — инвалид-колясочник, у него ДЦП. Пандус был для мальчишки дорогой жизни, связью с миром. А теперь он обречен на заточение в четырех стенах, потому что Марина в одиночку физически не в состоянии поднять и дотащить тяжелую коляску с сыном до лифта. А больной отец ей не помощник.

— Этот пандус там семь лет простоял, понимаете? У меня и Мишки-то еще не было. — Марина повторяла свою историю как хорошо выученный урок. — Семь лет. А потом кто-то написал в управляющую компанию жалобу, что направляющие из швеллера у пандуса установлены не по правилам. Письмо отправилось гулять по инстанциям и осело почему-то у пожарных. А те недолго думая постановили: конструкция выполнена с нарушением правил пожарной безопасности, и выдали коммунальщикам предписание — пандус убрать. Направляющие для подъема колясок срезали за секунду. Об установке другого, отвечающего требованиям, никто, естественно, даже не подумал.

За это время Марина побывала везде, обошла все возможные инстанции с документами в руках, доказывая, что так нельзя. Она даже написала в прокуратуру заявление о нарушении прав ребенка-инвалида и даже получила ответ: направляющие в этом доме не были предусмотрены проектом и выполнены в ненадлежащем качестве, пожилой человек мог споткнуться, упасть и получить травму. В самое ближайшее время будет рассматриваться возможность установки съемного устройства, но сначала надо получить разрешение от управляющей компании. В этой конторе Марину уже хорошо знали и просто закрывали перед ее носом дверь. В результате Мишка уже полгода не выходит из дома, «гуляет» на крохотном балконе. А поскольку возможность установки нового пандуса только «рассматривается», все идет к тому, что предстоящие весну, лето, осень и так далее мальчишка увидит только с высоты седьмого этажа. Но и это еще не все, последней каплей стали события вчерашнего дня.

— Мы у них уже почти год занимаемся, два реабилитационных цикла прошли. Мишка после занятий совсем другим делается, у него координация движений и пространственная ориентация улучшаются, он спину сам держать начал! Нам эти занятия так нужны, и не только нам! У них очередь с мая по октябрь расписана, еще зимой занимать надо, желающих очень много. И не только из нашего города, даже из соседних приезжают, там народу толпы. Я поехала вчера, а там все лентами желтыми затянуто — не подойти, и машины милицейские кругом. Меня даже близко не подпустили, сказали, что по распоряжению ветнадзора, подписанному главным санитарным врачом и главой города, конюшня закрыта на карантин.

— При чем здесь конюшня? — потерял суть сбивчивого рассказа Марины Максим, но тут же сообразил, в чем дело, и уточнил: — Иппотерапия?

Марина согласно кивнула головой, отвернулась и снова вытерла глаза. Дальше шли молча, разговор не клеился, все реплики Максима оставались без ответа. Скоро остановились у кирпичной старой девятиэтажки и одновременно подняли головы вверх.

— Я прекрасно понимаю, что люди для них мусор, и на помощь главаря этой шайки не рассчитывала. Пошла только для очистки совести, чтобы точно для себя знать — я сделала все, что смогла. Я не знаю, что мне дальше делать. И лошади — чем они им помешали? Туда же столько детей привозили, и маленьких совсем, и таких, как Мишка, и постарше. И для каждого индивидуальный план занятий составляли, каждому свой инструктор, лошади спокойные… Извините. — Марина набросила на голову капюшон и побежала к среднему подъезду.

«Действительно, чем?» — думал Максим, пока смотрел Марине вслед. Вывод пока напрашивался один — борьбой за землю, скорее всего. Раз уж против стариков, не пожелавших продать свои домишки, директор строительной фирмы эскадрон смерти вывел, то уж с лошадьми церемониться не будут. Придется папаше отправляться следом за сынком, раз по-хорошему не понимает. А заодно и Артемьеву о своем присутствии напомнить, чтобы не расслаблялся. Потом снова поднял голову вверх, посмотрел на лоджии седьмого этажа. Ничего, Мишка, потерпи еще немного. Денька через два по-настоящему гулять пойдешь, а может быть, и раньше. И лошади твои от тебя никуда не денутся.

«Офис» управляющей компании занимал половину подвального помещения в той же девятиэтажке. Максим сбежал по ступеням вниз, поздоровался со строгой тетенькой с начесом из седых волос на голове. И очень вежливо, с улыбкой обрушил на бдительную женщину лавину вопросов:

— На прием к господину директору как можно записаться? Ах, без записи… А приемные часы? Тоже нет? Замечательно. Вон там дверь, крайняя? Спасибо, я сам найду. — И рванул по узкому коридору мимо тихо гудящих толстых труб на стенах, сделал один поворот, потом еще и остановился перед строгой дверью из белого пластика. Внимательно изучил надпись на табличке: «Генеральный директор УК „Контур“ Гостев О. В.» «Тесен мир». — Максим постучал для приличия, но ответа не последовало. Тогда он взялся за ручку, повернул ее и приоткрыл дверь. Внутри два шкафа, заваленный бумагами длинный стол, стулья рядом, на стене часы и кашпо с поникшими листьями вьющегося растения. Под потолком гудящие лампы дневного света без плафонов, пол чистый. Максим прошелся по кабинету, по-хозяйски отпихнул попавшийся на пути стул, взял со стола одну бумагу, другую, просмотрел, бросил обратно. И уселся в мягкое директорское кресло, развалился, только что ноги на стол не положил.

Хозяин кабинета появился минут через двадцать. Долго крутил ручку двери со стороны коридора и орал что-то про переходники, хомуты разного диаметра, согласование и техническую документацию. Максим не сводил с двери взгляд, подождал, пока господин Гостев проорется и войдет в помещение. И улыбнулся, но уже не приветливо и радушно, как тетеньке на входе, а так, что директор ООО «Контур» попятился и врезался задом в закрывшуюся за ним дверь. Но ждать, пока у хозяина кабинета пройдет временный паралич речевого центра, Максим не стал, заговорил тихо и разборчиво:

— Здравствуй, дядя. Ты-то мне и нужен. Сядь, поговорить надо, — и указал на ближайший стул. Гостев послушно плюхнулся на пластиковое сиденье, потом вскочил, потом рухнул обратно, услышав негромкое: «Не дергайся». Максим изучал с минуту плотного, с выпирающим животиком круглолицего мужичка с блестящей от волнения и торжественности момента проплешиной на макушке, потом произнес: — Завтра утром пандус должен быть на месте. Я проверю.

— Какой пандус… — Но включить дурака Максим генеральному директору не дал.

— Пандус у центрального подъезда в доме номер три, по улице Линейной. Это недалеко, если хочешь — провожу. Завтра утром. Или коляску с пацаном-инвалидом будешь на себе таскать, по три раза в день, под моим присмотром.

Господин Гостев соображал хорошо, корреляцию между внешним видом посетителя и тоном, каким тот говорил, провел быстро. Но выводов почему-то не сделал — или исходные данные неверно оценил, или недооценил. Скорее всего, второе.

— Ничего не получится, — заявил он, глазки его забегали, лысинка покрылась мелкими красными пятнышками. А толстые сосисочные пальцы уже нажимали клавиши на мобильнике. Максим рывком перегнулся через стол, вырвал из рук у Гостева телефон и швырнул себе за спину. Потом откинулся назад и спросил так, словно ничего не произошло:

— Простите, не понял хода вашей мысли. Поясните, если вас не затруднит.

— Пожалуйста. Такого рода решения должны приниматься всеми жителями подъезда, а для этого надо сначала собрать их подписи. Это лишь цитата из Жилищного кодекса, а я действую в строгом соответствии с ним. — Гостев, похоже, повторял это уже не в первый раз. И ухмыльнулся победоносно.

Максим в ответ улыбнулся еще шире, выхватил из стоящего на краю стола пластикового стакана карандаш, подтянул к себе первый попавшийся под руку лист бумаги. И пока чертил на нем параллельные и пересекающиеся прямые, говорил тихо и монотонно, как патологоанатом на вскрытии:

— Да ты что? А когда ты в квартиру старика пятнадцать человек прописывал, ты чем руководствовался? Тоже Жилищным кодексом? Я тебе честно скажу — талмуда этого в жизни не видел, но если ты настаиваешь, то прочту. И если не найду там обоснования твоих действий, то я тебе не завидую. Ни тебе, ни тем из твоей кодлы, кто документы оформлял и печати ставил. А заодно и подпись старика под его «собственноручным» заявлением нарисовал. Так что сам решай — или завтра к утру пандус вернешь на место, или дед тот с тебя семь шкур спустит. Опять же под моим руководством.

Гостев сглотнул нервно, захрустел пальцами и заерзал на стуле. И осмелился наконец открыть рот:

— Вы из какой организации? — и заглох, справедливо решив, что это не лучший способ прервать паузу.

— Из благотворительной. А подписи сам нарисуешь, у тебя опыт, я вижу, в этом деле немаленький. Но это доброе дело тебе зачтется, гарантирую. Ты давай не сиди, задницу-то от стула оторви уже. А я, пожалуй, пойду. Провожать меня не надо.

Сюда можно не возвращаться — эта трусливая вороватая скотина все прекрасно поняла, и Мишка уже завтра сможет «выйти» во двор. Эта часть вопроса закрыта, а вот что касается лошадей, то здесь не так все просто, на одной импровизации далеко не уедешь. И обычные разговоры не помогут, слово будет предоставлено товарищу Маузеру. Вернее, одному из его потомков. «Викинг» в этой дискуссии тоже смотрелся бы неплохо. «Десятку она первым же выстрелом выбила, надо же! А потом, когда отдачу почувствовала, ручонки-то, поди, затряслись. Или нет?» — Этот момент Максим как-то упустил. И решил на ходу, что сейчас чертовски подходящий момент, чтобы все для себя окончательно разъяснить. По дороге подумал, что надо бы смотаться к этой конюшне прямо сейчас, посмотреть издалека, что там происходит, но решил отложить все на завтра. Тем более что дышать сейчас снова можно только в респираторе, да и вообще утро вечера мудренее.

Милицейское оцепление, представленное единственным «уазиком», Максим заметил издалека, еще от развилки, на которой остановилась маршрутка. Он вышел, осмотрелся, потом вернулся немного назад, взял чуть левее, перепрыгнул через занесенную снегом канаву на утоптанную тропу. Постоял немного, посмотрел вдаль и по сторонам. Да, место удобное, даже красивое. Березовый лес, за ним небольшая сосновая роща, и все это на берегу реки. Правда, портят картину неказистые, еле живые домишки за кривыми заборами, вплотную примыкающие к ограде открытого манежа, но это для господ строителей не проблема. Кого-то из жителей уговорят, кого-то купят, особо упрямых подожгут посреди ночи — и все, дело сделано. Да, не повезло ни хозяевам конюшни, ни больным детям — какие лошади, когда столько гектаров даром пропадает. Максим к конюшне двинулся огородами — обошел два домика, проскочил в проулок между ними, пробежал с другой стороны. И оказался у полуразрушенного забора, подошел к лежащей занесенной снегом раскрошившейся плите и остановился. Отсюда вход в конюшню как на ладони, отлично просматриваются и пустой манеж, и пара сараев рядом. Милицейский «уазик» остался с другой стороны, здесь все тихо и спокойно. Спокойствие, конечно, условное, его нарушают приглушенные расстоянием голоса людей, треск рации и приглушенный собачий лай. Но никого не видно, не заметно и следов на свежем снегу. «Карантин», — так сказали вчера Марине. Наврали, конечно, но зачем? Чего гадать, надо пойти и самому посмотреть.

Забор остался позади, Максим бегом пересек открытое пространство, перемахнул ограду манежа и оказался у двойных дверей перед входом в конюшню. Прислушался — с той стороны вроде все спокойно. Максим решительно взялся за скобу ручки, потянул створку на себя. Изнутри пахнуло запахом конского пота, сена, навоза и кожи. И раздался странный звук, Максим не сразу даже понял, что это — так скрипит дверь или рычит здоровенная лохматая псина за ней. Или все вместе. Пес был настроен решительно, но считал своим долгом сначала предупредить гостя о своих намерениях и только потом бросаться на чужака. Огромный черно-серый метис — помесь «кавказца» и другой крупной собаки — оскалил белоснежные клыки, шкура на морде пса собралась в «гармошку», уши прижались к голове.

— Тихо, тихо, — примирительно произнес Максим, — молодец, умница.

Пес на приветствие не отреагировал, зарычал еще громче и чуть присел на задние лапы. Но прыгнуть не успел, его схватили за ошейник и оттащили назад, в тамбур между дверями. И кто-то проорал оттуда во все горло хрипловатым, готовым сорваться на истерику голосом:

— Что вам надо? Убирайтесь, или я буду стрелять!

Человек не блефовал, Максим отлично расслышал, как близко, в двух шагах от него, что-то коротко и глухо лязгнуло.

— Не стреляйте, пожалуйста! Я только узнать хотел, мне сказали, что тут запись… — тон был выбран неверный, человек за дверью отреагировал нервно:

— Какая запись, забудьте! И уходите отсюда, или я… — и сам осекся. Какую угрозу может представлять загнанный в ловушку человек? Смешно даже говорить об этом. Поэтому Максим дернул дверь за ручку на себя и шагнул в тамбур. Схваченный хозяином за ошейник пес рванулся навстречу гостю, отлетел назад и рычал теперь из-за спины высокого, сильно сутулящегося человека. Одной рукой он удерживал собаку, второй сжимал пневматическую винтовку. Из такой только по воробьям палить, а не свою собственность защищать, от собаки и то больше толку.

— Добрый день. — Вежливость разила наповал. Человек с ружьем отступил назад, потащил за собой пса. Но отступил недалеко, уперся в стену, стукнул прикладом винтовки об пол.

— Что вам нужно? — еще раз повторил он, но уже на автопилоте, даже в полумраке было заметно, что человек держится на ногах из последних сил. Что-то тут произошло со вчерашнего дня, и это что-то очень нехорошо пахнет.

— Мне нужно знать, что здесь происходит. В ваших интересах рассказать мне все как есть. Поверьте мне на слово — я заинтересован в том, чтобы все закончилось хорошо, не меньше вашего. Хорошо для вас, разумеется. И давайте пройдем внутрь, в конюшне в холодное время года нельзя долго держать двери открытыми. Лошади не любят сквозняков.

Не дожидаясь ответа, Максим закрыл первую дверь, потянул на себя за ручку створку второй. Пропустил хозяина конюшни вперед и сам следом за ним ступил на гулкий пол между денников. Справа пять, столько же и слева. И почти все пустые, обитаемы только два из них. С дальнего конца прохода над дверью уже показалась светло-рыжая с коротко подстриженной густой челкой голова лошади, уставилась на гостя любопытными блестящими глазами. В другом деннике стояла кобыла с маленьким, полуторамесячным жеребенком. У него даже не изменился цвет шерстки, и светло-серый с головы до ног, как мышонок, малыш прятался за насторожившейся буланой матерью. Максим, чтобы не нервировать и без того беспокойно стригущую ушами кобылу, отступил назад и остановился у пустого денника.

— Вчера у нас двое таких было, вернее, четверо, вместе с жеребятами. Зарезать велели всех собак, кроме Гоблина, убили и кошек. Жена в обморок упала, ее на «Скорой» увезли, дочь с ней уехала. А я тут остался. Если снова близко подойдут, всех перестреляю. А последним сам застрелюсь, пусть тогда делают что хотят.

Говоривший сполз по стенке денника на пол и закрыл ладонями лицо. Человеку было лет сорок или чуть больше. Длинный, нескладный, как кузнечик, с короткими рыжеватыми волосами и светлыми глазами, он почему-то напомнил Максиму бездомного драчливого кота, которому сильно досталось от соперников. Силы его иссякли, надо бы поесть и отлежаться, да враги окружили со всех сторон и уже норовят броситься на спину.

— Кто приказал? — Голос Максима заставил человека поднять голову. Он встряхнулся, поджал колени, потрепал по загривку топтавшегося рядом пса.

— Сотрудники Госветконтроля. Я, как дурак, им документы вынес — там прививки, осмотры все прописаны, печати на месте, сроки соблюдены. Лицензию им сую, мой и жены дипломы, свидетельства. Показываю все это, распинаюсь, вдруг слышу — жена кричит. Оборачиваюсь, бегу обратно, а уже все. И Герань, и ее жеребенка, обоих… Знал бы — сам убил, чтоб быстрее…

Максим больше вопросов не задавал, а только слушал, запоминал и осматривался украдкой, прислушивался к доносившимся со стороны вторых дверей звукам. По словам человека, назвавшегося Олегом, все началось почти неделю назад. Сначала в местных СМИ прошло объявление о том, что в районе зафиксирована вспышка смертельно опасного и неизлечимого для скота заболевания — африканской чумы свиней. На это внимания никто не обратил, вернее, о нем сразу забыли. Но на следующий же день маленькая конюшня оказалась в центре внимания больших людей. Солидные дипломированные специалисты и чиновники городской администрации вызвали хозяев «Подковы» на ковер. И заявили, что конюшня находится в эпизоотическом очаге заражения африканской чумой свиней. И предупреждение о том, что если в радиусе пяти километров от города от чумы сдохнет хоть одна свинья (или не только свинья), то ликвидации подлежат все животные, включая лошадей, собак, кошек, кур и кроликов. На слова, что ни собаки, ни лошади, ни кошки, ни куры с кроликами не могут являться переносчиками африканской свиной чумы, чиновники и ветеринары не отреагировали.

Свинья сдохла позавчера, а вчера здесь появились милиция и представители ветнадзора. Но Олег с женой времени не теряли, они отлично знали цену словам чиновников и часть лошадей успели вывезти с территории города в поселок в соседней области. Там их приняли с распростертыми объятиями — слава о «Подкове», о применяемых в ней методиках, ее подготовленных лошадях и инструкторах бежала впереди ее основателей. Но коневозка, хоть и на две головы, у «Подковы» была только одна, поэтому всех увезти не успели. Оставили двух кобыл с жеребятами, понадеявшись на то, что их-то точно не тронут. И просчитались.

— Вчера пришли сотрудники милиции и в приказном порядке заставили освободить помещение. В подтверждение того, что это не шутки, застрелили почти всех собак и кошку. Жена этого не выдержала, ей стало плохо с сердцем. Уже потом, после того как ее увезли в больницу, вывели и зарезали Астру. Тогда я принес из гаража канистру с бензином, открыл ее и сказал, что если они не уберутся, оболью себя им и подожгу.

После того как все убрались, Олег остался в конюшне вместе с Лютиком и Малышкой. И Гоблином — его, как самого опасного, вчера заперли в сарай, где хранится сено. И в общей суматохе и криках про пса просто забыли.

— Лютик, Герань, Малышка, — под нос себе повторил Максим.

— Мы же с детьми работаем, вернее, работали. У нас в прокат только две лошади ходили, мы с покатушечниками почти не работали, — отозвался Олег и поднялся с пола. Гоблин замотал хвостом и все норовил встать между хозяином и пусть спокойным, но все же незнакомым человеком.

— А где они? — спросил Максим. В денниках опилки чистые, следов крови не видно.

— Там, за территорией. Их всех туда отводили, и там… Там и сожгли, и собак тоже, — пояснил Олег и отвернулся.

Да, исполнители, как всегда, не подкачали. Совершеннейшие живодеры, без мозгов, чести и сердца. Вот такие, в случае чего, и людей будут жечь без зазрения совести. Максим прошелся вдоль денников еще раз, погладил по храпу любопытного Лютика. Коняшка невысокая, лет пяти или шести, ноги недлинные, но крепкие, спина ровная, шея длинная, холка не очень выражена. Как раз то, что надо для детишек, — уравновешенное добродушное существо. Он сам давно, две жизни назад, на таких лошадках начинал. Максим посмотрел на полную канистру с бензином рядом с дверями второго тамбура и вернулся назад.

— Я только одного понять не могу, что им от нас понадобилось? Почему именно мы, зачем чуму эту свиную приплетать надо было? Если просто выгнать нас хотели, то лошадей уничтожать зачем? А жеребенка? — В голосе Олега снова проскользнули истерические нотки, и Малышка в своем деннике всхрапнула и ударила задними копытами в дверь.

— Тихо, тихо, — успокаивающе заговорил Максим, обращаясь и к человеку, и к лошади одновременно, — им, наверное, земля ваша нужна. Чтобы очередную хрень тут построить…

Но Олег яростно замотал головой:

— Нет, точно говорю вам, нет. Здесь территория завода когда-то была, вон до тех сосен, и свалка рядом. Тут все кругом отравлено, грунтовая вода не питьевая, загрязнена эфирами. Я здесь всю жизнь живу и помню, что люди тогда еще, давно говорили. Нам этот сарай по дешевке достался, другого подходящего помещения мы тогда не нашли. Сами тут все достраивали, манеж делали, крышу, стены утепляли. Это вам не «Ассортимент», там все как у людей. Там даже роза ветров такая, что вонь с помойки не долетает. Это сегодня здесь не пахнет, а если полигон снова загорится, то хоть респиратор надевай. Особенно летом.

— Странно. Тогда я тоже ничего не понимаю, — теперь уже Максим уселся на чистые, пахнущие березой опилки в пустом деннике. Гоблин подошел к гостю, обнюхал обстоятельно и устроился поблизости. Олег остался стоять в дверях. С минуту все молчали, слышно было только, как топают в денниках лошади, жуют сено и гремят ведрами-поилками.

— Да нет тут никакой чумы, вранье все это, — снова заговорил Олег, — я даже не знаю, что и думать. Я же сам ветеринар по образованию и все симптомы этого заболевания прекрасно знаю. А жена моя педиатр, у нее красный диплом, между прочим. Мы еще в школе с ней вместе учились…

— А какие симптомы у чумы? — Максим спросил просто так. Вся продуманная причинно-следственная связь событий и спланированных действий рушилась на глазах. События развиваются по другому сценарию, и папаша «щенка очкастого» оказался ни при чем. А кто тогда при чем?

— Африканская чума — это высококонтагиозная вирусная болезнь свиней, характеризующаяся лихорадкой, цианозом кожи и обширными геморрагиями во внутренних органах. Инкубационный период заболевания может продолжаться от двух до шести суток. У животных повышается температура тела до сорока — сорока двух градусов, отмечаются одышка, кашель, появляются приступы рвоты, парезы и параличи задних конечностей, усиливается жажда. Ну, биохимические показатели крови меняются, еще там много всего. Но здесь-то совсем другое, совсем! Мне даже думать об этом страшно, а не то что говорить! — К концу лекции Олег перешел на трагический шепот.

— Жуть какая. А о каких других, как вы говорите, симптомах идет речь? И что такое «Ассортимент»? — Из вороха информации Максим выхватил основное, в чем следовало разобраться в первую очередь.

— Понимаете… — Олег нервно оглянулся и почему-то снова взялся за винтовку. Максим рефлекторно потянулся к карману куртки, Гоблин насторожил уши и сморщил нос. — Извините, мне показалось, что они снова пытаются войти. Сегодня уже два раза пробовали, я всю ночь не спал, — оправдываясь, проговорил Олег и прислонил винтовку к стенке денника. Максим молчал, просеивал опилки сквозь пальцы и ждал, когда хозяин конюшни соберется с мыслями. — Нам в кабинете главного санитарного врача тогда сказали, что если сдохнет хоть одна свинья… Так вот — во-первых, это была корова, а во-вторых, если она еще не сдохла, но это скоро произойдет. Вчера, когда тут все началось, мне ветеринар постановление под нос сунул и акт обследования, а там течение болезни у этой коровы описано: тяжелое лихорадочное состояние, упадок сердечно-сосудистой деятельности, серозно-геморрагическое воспаление кожи и лимфатических узлов, отеки головы и шеи, кровавый понос, рвота. Это не африканская чума, можете мне поверить.

— А что тогда? — Максим был сбит с толку обилием медицинских терминов. Но звучало все это так тревожно, что мысли в голову лезли самые мрачные.

— Bacillus anthracis, сибирская язва это, вот что. И зачем-то замаскированная под африканскую чуму. Я считаю, кто-то пытается скрыть начало эпидемии и истинный источник, откуда вылезла эта дрянь, вот и все.