Agnus Dei

Виктория Санчис проснулась на выглаженной и пахнувшей лавандой постели. Шелковая пижама сидела как влитая. Виктория потрогала свое лицо и удивилась: кожа благоухала солью для ванны, а волосы были чистыми, хотя она не помнила, как мыла их. Она ничего не помнила.

Виктория с усилием приподнялась, прислонилась спиной к бархатистому изголовью и осмотрелась, желая выяснить, где она очутилась. В просторной спальне, отделанной с элегантной роскошью, главное место занимало ложе – широкая кровать с подушками, манившими прилечь и расслабиться. В задрапированные белыми шторами окна сочился неяркий свет, мягко очерчивая контуры комода, на котором стояла ваза с живыми цветами. За комодом находились туалетный столик с зеркалом и письменный стол. На стенах, обклеенных бумажными обоями с рельефным рисунком, висели акварельные пасторали в вычурных рамах. Виктория откинула простыни и уселась на краешке кровати. Пастельных оттенков ковер под ногами прекрасно сочетался с остальными элементами убранства. Интерьер, оформленный со вкусом и профессиональным мастерством, был одновременно уютным и безликим. Виктория подумала с недоумением, неужели именно так и выглядит ад.

Она закрыла глаза и попыталась сообразить, как тут оказалась. Последним, что она помнила, был особняк Эль-Пинар. Образы возвращались постепенно. Кухня. Виктория сидела на стуле, привязанная проволокой за руки и за ноги. Эндайа примостился на корточках напротив и задавал вопросы. Она плюнула ему в лицо. Жестокая пощечина опрокинула ее на пол. Один из помощников Эндайа поднял стул. Двое других привели Моргадо и приковали его к столу. Эндайа снова принялся допрашивать ее. Виктория молчала. Потом полицейский схватил револьвер и выстрелом в упор раздробил колено Моргадо. Крики водителя надрывали душу. Она никогда не слышала, чтобы мужчины так страшно выли от боли. Эндайа с ледяным спокойствием продолжал допрос. Виктория онемела и тряслась от ужаса. Эндайа пожал плечами, обошел вокруг стола и приставил дуло револьвера к другому колену шофера. Подручный капитана сжал руками ее голову, чтобы она не смогла отвернуться. «Смотри, дрянь, что происходит с теми, кто встает мне поперек дороги». Эндайа нажал на спусковой крючок. Ее лицо обдало облаком крови и мелких осколков костей. Тело Моргадо билось в конвульсиях, как будто сквозь него пропускали электрический ток высокого напряжения, но несчастный безмолвствовал, не издавая больше никаких звуков. Виктория зажмурилась. Почти тотчас раздался третий выстрел.

Внезапно ее затошнило, и она вскочила с кровати. Приоткрытая дверь вела в ванную. Она рухнула на колени около унитаза, и ее вырвало желчью. Викторию выворачивало наизнанку, пока во рту не осталось ни капли слюны, и она бессильно привалилась к стене, задыхаясь. Из репродуктора, установленного на стене, звучала сентиментальная интерпретация адажио Баха в исполнении струнного оркестра.

Виктория отдышалась и встала, опираясь на стены. Голова у нее кружилась. Она шагнула к раковине, включила воду, умылась и прополоскала рот, избавившись от едкого привкуса. Пошатываясь, вернулась в спальню и снова упала на постель. Виктория попыталась стереть из памяти мучительные картины, но лицо Эндайа, забрызганное кровью, казалось, навеки застыло у нее перед глазами. Она оглядела незнакомую комнату, где она пробудилась. Виктория не знала, сколько времени провела в незнакомом месте. И если ее действительно окружал ад, то выглядел он как номер в роскошном отеле. Вскоре она опять заснула, мечтая никогда уже не просыпаться.

Снова открыв глаза, Виктория была ослеплена солнечным сиянием, пробивавшимся сквозь гардины. Пахло кофе. Она привстала и увидела в ногах кровати шелковый халат, составлявший комплект с пижамой, и домашние тапочки. За дверью, отделявшей спальню от соседней комнаты апартаментов, раздался голос. Виктория приблизилась к порогу и прислушалась. Уловив тоненькое позвякивание ложечки в фарфоровой чашке, она открыла дверь.

Короткий коридор вел в овальный зал. Посередине зала стоял стол на двоих с накрытым завтраком, включавшим графин апельсинового сока, корзинку с пышными булочками, несколько сортов джема, сливки, масло, омлет, ломтики хрустящего бекона, тушеные грибы, чай, кофе, молоко и кусочки сахара двух цветов. Свежие блюда распространяли божественный аромат, и рот Виктории непроизвольно наполнился слюной.

За столом сидел мужчина средних лет, среднего роста, средней комплекции и умеренно облысевший. Заметив Викторию, он вежливо встал, приветливо улыбнулся и отодвинул стул, предлагая сесть напротив себя. Мужчина был в черном костюме-тройке, и кожа его отличалась бледностью, свойственной людям, которые бо́льшую часть жизни проводят в помещении. Если бы Виктория встретила этого человека на улице, то едва ли обратила бы на него внимание, приняв за чиновника средней руки или провинциального стряпчего, приехавшего в столицу, чтобы посетить музей Прадо или театр.

Но первое впечатление было обманчивым. Присмотревшись к нему внимательнее, она увидела, какие у него глаза – светлые, проницательные и колючие. Цепкий взгляд, казалось, постоянно что-то считал, оценивал и прикидывал. Мужчина смотрел на Викторию, почти не мигая, сквозь стекла очков, увеличивавших глаза. Крупная и массивная роговая оправа придавала лицу слегка женоподобный вид.

– Здравствуй, Ариадна, – произнес он. – Садись, пожалуйста.

Виктория огляделась по сторонам. Схватив с каминной полки подсвечник, она угрожающе замахнулась им. Мужчина даже не вздрогнул. Он невозмутимо поднял крышку с одной из тарелок и вдохнул ароматный пар.

– Пахнет чудесно. Я уверен, что ты голодна.

Мужчина не делал попыток приблизиться, однако Виктория не опускала канделябр.

– Сомневаюсь, что тебе понадобится оружие, Ариадна, – спокойно сказал он.

– Мое имя не Ариадна. Меня зовут Виктория Санчис.

– Пожалуйста, сядь. Здесь ты в безопасности. Тебе нечего бояться.

Виктория словно растворилась в его гипнотическом взгляде. Запах еды вновь раздразнил обоняние. Она сообразила, что тянущая боль в желудке, беспокоившая ее, объяснялась голодом. Виктория опустила канделябр, поставила его обратно на каминную полку и неуверенно подошла к столу. Села, не спуская глаз с мужчины, ждавшего, когда она займет свое место, чтобы предложить ей чашку кофе с молоком.

– Сколько тебе положить ложечек сахара? Лично мне нравится кофе послаще, хотя врач говорит, что сахар вреден.

Виктория наблюдала, как он наливал кофе.

– Почему вы называете меня Ариадной?

– Это твое настоящее имя. Ариадна Маташ. Разве нет? Но если тебе так хочется, могу называть тебя Викторией. А я Леандро.

Леандро приподнялся и протянул руку. Виктория не стала пожимать ее. Он, нисколько не обидевшись, сел снова.

– Омлет? Я пробовал, он не отравлен. Надеюсь.

Виктория предпочла бы, чтобы этот человек перестал дружелюбно улыбаться: она испытывала неловкость из-за того, что не отвечала взаимностью на его рафинированную любезность.

– Шутка. Естественно, на столе нет отравленных блюд. Яичница с беконом?

Неожиданно для себя Виктория кивнула. Леандро удовлетворенно улыбнулся и подал ей, посыпав щепоткой соли и перца, горку горячих жареных яиц. Он демонстрировал навыки хорошего повара.

– Если тебе хочется чего-нибудь другого, то мы закажем. Ресторанная служба тут работает безупречно.

– Больше ничего не нужно, спасибо.

Сказав «спасибо», Виктория спохватилась. За что она благодарит? И кого?

– Круассаны выше всяких похвал. Попробуй. Лучшие в городе.

– Где я?

– Мы находимся в отеле «Палас».

Виктория нахмурилась:

– В Мадриде?

Леандро кивнул и протянул ей корзинку с выпечкой. Она заколебалась.

– Еще горячие. Возьми хотя бы один, а то я съем все, и придется садиться на диету.

Виктория протянула руку за круассаном и неожиданно заметила следы уколов на своем предплечье.

– Прости, но мы были вынуждены ввести тебе успокоительное. После того, что случилось в Эль-Пинаре…

Она резко отдернула руку:

– Как я сюда попала? Кто вы такой?

– Я твой друг, Ариадна. Не бойся. Ты в полной безопасности. Тот человек, Эндайа, больше не причинит тебе зла. Никто и никогда не сможет теперь навредить тебе. Даю слово.

– Где Игнасио, мой муж? Что с ним сделали?

Леандро сочувственно посмотрел на нее и мягко улыбнулся:

– Давай ты сначала что-нибудь съешь, чтобы восстановить силы. А после я расскажу обо всем, что произошло, и отвечу на вопросы. Даю слово. Доверься мне и успокойся.

Медоточивый голос Леандро и построение фраз убаюкивали Викторию. Он подбирал слова столь же тщательно и аккуратно, как смешивает ингредиенты парфюмер, составляя формулы новых ароматов. Она заметила, что успокаивается помимо воли и страх, терзавший ее, разжимает тиски. Горячая и вкусная еда, тепло, которым наполняло комнату отопление, и спокойное, расслабляющее и заботливое поведение Леандро настраивали на мирный лад, подавляя желание сопротивляться. «Только бы это было правдой».

– Я прав или нет? Насчет круассанов?

Виктория неохотно кивнула. Леандро вытер губы салфеткой, неторопливо сложил ее и нажал кнопку звонка на столе. Тотчас открылась дверь, и появился официант. Убирая со стола, он ни разу не взглянул на Викторию и не произнес ни слова. Когда они вновь остались одни, Леандро напустил на себя покаянный вид, стиснул руки на коленях и опустил голову:

– Боюсь, у меня плохие новости, Ариадна. Игнасио, твой муж, скончался. Я очень сожалею. Мы опоздали.

Ее глаза наполнились слезами. Слезами ярости, поскольку она чувствовала, что Игнасио нет в живых, и не нуждалась в подтверждении. Виктория сжала губы и посмотрела на Леандро, который наблюдал за ней, будто оценивая пределы ее выдержки.

– Скажите мне правду, – выдавила она.

– Это нелегко, но я прошу терпеливо выслушать меня. Потом сможешь задать любые вопросы. Но сначала я хочу кое-что показать тебе.

Леандро встал и отправился за газетой, которая лежала сложенной на чайном столике в углу гостиной. Вернувшись, он протянул газету Виктории:

– Разверни.

Она с недоумением взяла газету, развернула ее и уставилась на первую страницу:

У Виктории вырвался сдавленный крик. Газета выпала у нее из рук, она всхлипнула и застонала, утратив самообладание. Леандро подошел к ней и заботливо обнял ее. Виктория, дрожавшая как ребенок, не противилась, спрятав лицо на груди у чужого ей, в сущности, человека. Леандро позволил Виктории положить голову себе на плечо и гладил по ее по волосам, пока она изливала слезы и боль, накопившуюся в сердце за долгие годы.

– Мы уже давно присматривались к Вальсу. Заинтересовались им после отчета комиссии по ценным бумагам банка Испании. В отчете были упомянуты нарушения при осуществлении транзакций небезызвестным Финансовым консорциумом по национальному перераспределению, который возглавлял Мигель Анхель Убач, твой отец… Или, точнее, человек, выдавший себя за твоего отца. Мы давно подозревали, что консорциум являлся не более чем дымовой завесой с гербовой печатью для того, чтобы разделить между избранными персонами имущество, конфискованное или просто украденное во время войны и после нее. Война, как и все войны в мире, разорила страну и обогатила немногих, тех, кто и раньше купался в деньгах. Для этого и развязываются войны. В нашем случае средства консорциума использовались также, чтобы погасить долги, оплатить предательство и услуги, купить молчание и заручиться поддержкой нужных людей. Для многих он послужил трамплином для карьерного роста. В том числе и для Маурисио Вальса. Мы знаем, что́ сделал Вальс. Сколько бед причинил тебе и твоей семье. И все же сведений недостаточно. Нам необходима твоя помощь, чтобы до конца разобраться в этом деле.

– Зачем? Вальс умер.

– Во имя справедливости. Вальс мертв, верно, но есть сотни людей, кому он сломал жизнь. И они заслуживают, чтобы справедливость восторжествовала.

Виктория с недоверием посмотрела на него:

– Вы именно к этому стремитесь? К справедливости?

– Мы хотим знать правду.

– А кто такие «вы», если точнее?

– Мы – группа граждан, поклявшихся служить отечеству, чтобы сделать Испанию самой справедливой, честной и открытой страной.

Виктория расхохоталась. Леандро наблюдал за ней с серьезным выражением лица.

– Я не рассчитываю, что ты мне поверишь. Во всяком случае, сразу. Но я докажу, что мы – именно те, кто пытается изменить систему, действуя изнутри власти, поскольку нет иного способа реформировать государство. Необходимо восстановить страну и вернуть ее людям. Мы поставили на карту жизнь, чтобы то, что произошло с тобой, твоей сестрой и родителями, никогда не повторилось и люди, причастные к этому, заплатили за свои преступления. Мы хотим, чтобы правда стала известна, ведь без правды нет справедливости, а без справедливости нельзя установить мир. Выступаем за перемены и за ускорение развития. Надеемся положить конец государству, которое служит интересам избранных, кто использует институты власти для закрепления своих привилегий за счет рабочего бесправного населения. Мы не герои, просто кто-то обязан это сделать. А больше никого нет. И потому нам нужна твоя помощь. Цель достижима только в том случае, если мы объединимся.

– А если я не захочу помочь вам?

Леандро пожал плечами:

– Никто не может заставить тебя. Если откажешься присоединиться к нам и если тебе безразлично, что другие люди, пострадавшие от произвола, как и ты сама, не дождутся правосудия, лично я не собираюсь принуждать тебя делать то, что ты не желаешь. Тебе самой решать. Вальс мертв. Самое простое для человека в твоем положении было бы забыть об этом кошмаре и начать новую жизнь. Но мне кажется, что ты иного склада. По-моему, в глубине души тебе не столько важно отомстить, сколько добиться правды и справедливости. Не меньше, чем нам. Я думаю, ты хочешь, чтобы виновные заплатили за свои преступления, а их жертвы смогли бы вернуться к нормальной жизни, твердо зная, что те, кто погиб за них, сделали это не напрасно. Однако тебе решать. Я не стану тебя задерживать. Дверь перед тобой. Можешь уйти, когда захочешь. Мы привезли тебя сюда лишь потому, что тут ты находишься в полной безопасности. Здесь мы способны защитить тебя, пока сами пытаемся распутать клубок. Все зависит от тебя.

Виктория перевела взгляд на дверь комнаты. Леандро налил себе вторую чашку кофе, размешал пять ложечек сахара и невозмутимо и с удовольствием отпил глоточек.

– В любое время, как только попросишь, машина заберет тебя и отвезет, куда скажешь. И ты больше не увидишь меня и не услышишь о нас. Стоит только попросить.

У Виктории сжалось сердце.

– Не обязательно принимать решение немедленно. Я помню, через что тебе пришлось пройти, и понимаю, что ты в смятении. Не доверяешь мне, вообще никому не доверяешь, что естественно. На твоем месте я вел бы себя так же. Но ты ничего не потеряешь, предоставив нам шанс. Еще один день. Или хотя бы несколько часов. Ты вольна уйти в любую минуту, без каких бы то ни было объяснений. Но я прошу этого не делать. Подари нам возможность помочь остальным.

Виктория заметила, что у нее дрожат руки. Леандро улыбнулся ей с бесконечной добротой.

– Пожалуйста…

И в какой-то момент, обливаясь слезами, она сдалась.

Леандро говорил около полутора часов, выстраивая версию событий на основании известных фактов:

– Потребовалось время, чтобы свести воедино полученную информацию. Я коротко изложу все, что нам известно, или мы думаем, что известно. Но, видишь ли, осталось немало белых пятен. В чем-то мы ошибаемся. Вероятно, ошибок допущено много. И тут нужно твое содействие. Если не возражаешь, я изложу свое видение событий, а ты меня поправишь там, где я не прав. Согласна?

Голос Леандро убаюкивал и вызывал желание подчиниться. Виктории хотелось закрыть глаза, отдавшись обволакивающей магии этого бархатистого голоса, произносившего слова, исполненные смысла безотносительно их подлинного значения.

– Хорошо, – покорно произнесла она. – Я попробую.

Он улыбнулся с теплотой, внушившей Виктории уверенность, словно она была надежно защищена от опасностей, подстерегавших ее за пределами этой комнаты. Шаг за шагом, не торопясь, Леандро поведал историю, хорошо известную ей. Начинался рассказ с того, как ее отец Виктор Маташ (сама она в ту пору была маленькой девочкой) познакомился с господином по имени Мигель Анхель Убач, финансовым магнатом. Жена Убача, читавшая все книги Маташа, убедила мужа заказать ему литературную обработку «автобиографии» банкира, заплатив за труды большую сумму денег.

Отец Ариадны, лишившийся в ту пору почти всех заработков, принял предложение. После войны банкир с супругой неожиданно нанесли визит в дом семьи Маташа в Вальвидрере близ шоссе Агуас. Сеньора Убач была намного моложе мужа и к тому же хороша собой – подобных красавиц можно увидеть только на обложках журналов. Дама не хотела портить фигуру, вынашивая младенцев. Но детей любила, вернее ей нравилась мысль иметь их, поручив воспитание прислуге. Точно так же ее привлекали пушистые котята и водка с мартини. Чета Убач провела целый день с семейством Маташ. К тому времени родители подарили Ариадне младшую сестренку Соню, которая была совсем еще крошкой. На прощание сеньора Убач расцеловала девочек, назвав их настоящим сокровищем. Через несколько дней в дом в Вальвидрере ворвались вооруженные люди. Они схватили отца Ариадны, чтобы посадить его в тюрьму Монтжуик, и увезли девочек, бросив их раненую мать, посчитав ее мертвой.

– Пока все верно? – уточнил Леандро.

Виктория кивнула, вытирая слезы бессильного гнева.

В ту же ночь сестер разлучили, и Ариадна больше никогда не видела Соню. Девочке сказали, что если она не хочет, чтобы маленькую сестру убили, ей следует забыть отца и мать, поскольку они преступники, и зваться она теперь должна не Ариадна Маташ, а Виктория Убач. Ариадне объяснили: у нее будут новые родители, Мигель Анхель Убач и его жена Федерика, и ей несказанно повезло. Ее ожидала жизнь в самом красивом доме в Барселоне, в особняке Эль-Пинар. Там у нее будут слуги и все, чего душа пожелает. Ариадне исполнилось десять лет.

– С этого момента наша история становится туманной, – признался Леандро.

Удалось выяснить, по его словам, что Виктор Маташ разделил участь многих заключенных крепости Монтжуик: его расстреляли по приказу тогдашнего коменданта тюрьмы Маурисио Вальса, хотя согласно официальному отчету писатель покончил с собой. Леандро полагал, что Вальс продал Ариадну чете Убач в обмен на протекцию, чтобы подняться по служебной лестнице, а также пакет акций нового банка, учрежденного за счет награбленного имущества сотен людей, арестованных, лишенных собственности и в большинстве случаев казненных вскоре после окончания войны.

– Знаешь о судьбе своей матери?

Виктория кивнула, крепко сжав губы.

Леандро пояснил, что, по их сведениям, на следующий день после похищения мужа и детей Сусана совершила роковую ошибку, обратившись в полицию и сообщив о случившемся. В участке женщину схватили и поместили в психиатрическую лечебницу в Орте. Там ее в течение пяти лет держали в изоляторе, подвергая электрошоковой терапии. Потом выбросили за городом в чистом поле, решив, что она не вспомнит даже своего имени.

– Так они считали.

Леандро рассказал, что Сусане удалось выжить на улицах Барселоны. Она просила милостыню, спала под открытым небом и рылась в помойках в поисках еды. Сусана не теряла надежды когда-нибудь найти своих дочерей. И только эта надежда поддерживала ее существование. Прошли годы. Однажды в одном из переулков Раваля среди мусора Сусана заметила газету с опубликованной на первой странице семейной фотографией Маурисио Вальса. Тогда он уже стал весьма влиятельным человеком, проделав длинный путь от коменданта тюрьмы. Для портрета Вальс позировал с дочерью Мерседес.

– Мерседес оказалась не кем иным, как твоей младшей сестрой Соней. Твоя мама узнала ее, поскольку у Сони имелось приметное родимое пятно.

– Родинка, похожая на звездочку на шее, – пробормотала Виктория.

Леандро улыбнулся:

– Жена Вальса страдала хронической болезнью, не позволявшей ей иметь детей. Вальс решил оставить у себя твою сестру и воспитать как собственную дочь. Он дал ей имя Мерседес в память о своей матери. Подворовывая по мелочи, Сусана собрала нужную сумму, чтобы поехать в Мадрид на поезде. В столице она потратила не один месяц, наблюдая за школьницами во дворах колледжей, и обошла чуть ли не весь город, лелея надежду разыскать твою сестру. К тому моменту Сусана ухитрилась выправить новые документы, жила в убогой комнатушке в пансионе в квартале Чуэка, а по ночам работала швеей в ателье. Днем она ходила по школам Мадрида. Наконец, почти отчаявшись, несчастная мать нашла дочь. Сусана узнала ее, увидев издалека. Она стала приходить к колледжу каждое утро, приближалась к садовой ограде и пыталась привлечь внимание ребенка. Несколько раз ей удавалось поговорить с девочкой. Сусана не хотела пугать ее. Убедившись, что Мерседес… Соня ее совсем не помнила, твоя мама едва не наложила на себя руки. Однако не сдалась. Она по-прежнему появлялась у школы по утрам, мечтая посмотреть на нее хотя бы мельком и, если повезет, перемолвиться словом у ограды. Однажды решила, что пора открыть дочери правду. Сусану застали телохранители из охраны Вальса, когда она разговаривала с твоей сестрой у изгороди школы. Ей прострелили голову на глазах у девочки. Хочешь, мы прервемся ненадолго?

Виктория покачала головой.

Леандро продолжил, выложив все, что знал о том, как Виктория росла в золотой клетке в Эль-Пинаре. Вскоре каудильо вызвал Мигеля Анхеля Убача и предложил возглавить группу из банкиров и влиятельных персон, финансировавших армию националистов, поручив создать новую государственную экономическую структуру. Убач покинул Барселону и переехал с семьей в Мадрид, поселившись в большом доме, который Виктория ненавидела. Она сбежала, исчезнув на несколько месяцев, пока ее не обнаружили при странных обстоятельствах в местечке Сан-Фелиу-де-Гишольс в сотне километров от Барселоны.

– И тут у нас возникает самый значительный пробел в истории, которую мы постарались восстановить, – признался Леандро. – Неизвестно, где ты пропадала столько времени и с кем находилась. Насколько нам удалось выяснить, вскоре после твоего возвращения в Мадрид в доме Убачей произошел страшный пожар. Особняк сгорел дотла ночью 1948 года, банкир и его жена Федерика погибли в огне.

Леандро попытался поймать ее взгляд, но Виктория промолчала.

– Я понимаю, что трудно и мучительно вспоминать о прошлом, однако важно знать все подробности, связанные с твоим исчезновением.

Виктория упрямо сжала губы, и Леандро уступил, проявляя терпение.

– Не обязательно делать это сегодня.

И Леандро сам продолжил рассказ.

Осиротев и унаследовав большое состояние, Виктория осталась на попечении молодого адвоката по имени Игнасио Санчис, назначенного душеприказчиком в завещании четы Убач. Санчис отличался блестящими способностями, и Убач с юности оказывал ему покровительство. Он был сиротой и учился на стипендию фонда Убач. Сплетничали, будто в действительности Игнасио являлся побочным сыном банкира, плодом внебрачной связи с известной в то время актрисой.

С детства Виктория ощущала особую связь с ним, своего рода душевную близость. Оба купались в роскоши и пользовались привилегиями, которые империя Убач могла купить, но это не спасало от неприкаянности и одиночества. Игнасио Санчис часто навещал резиденцию банкира, чтобы в саду обсудить с хозяином деловые вопросы. Виктория следила за ним из окна мансарды. Случайно застав ее одну, когда она плавала в бассейне, Санчис признался, что совсем не помнит родителей и вырос в приюте в Навате. С тех пор Виктория больше не пряталась, если он приходил в особняк, и всегда спускалась поздороваться с ним.

Сеньоре Убач не нравился Игнасио, и она запрещала дочери разговаривать с ним. Она презирала Санчиса, называя оборванцем. Хозяйка дома имела обыкновение развеивать скуку, встречаясь с двадцатилетними любовниками в лучших отелях Мадрида, или отсыпалась после вечеринок у себя в комнате на третьем этаже. Она так и не узнала, что Виктория с молодым адвокатом крепко подружились, обменивались книгами, обнаруживая удивительное единство взглядов и интересов, какое не снилось даже сеньору Убачу.

– Однажды я сказала ему, что мы как близнецы, – призналась Виктория.

После трагической гибели четы Убач при пожаре, уничтожившем дом, Игнасио Санчис по закону стал опекуном Виктории, а потом и мужем, когда она достигла совершеннолетия. Естественно, их брак вызвал массу кривотолков. Многие называли его аферой столетия. Виктория горько усмехнулась, услышав последние слова.

– Игнасио Санчис не был настоящим мужем тебе, во всяком случае, в общепринятом смысле, – заметил Леандро. – Он был благородным человеком. Узнав всю правду, женился, чтобы защитить тебя.

– Я любила его.

– А он любил тебя. Пожертвовал ради тебя жизнью.

Виктория промолчала.

– В течение многих лет ты пыталась отомстить за себя с помощью Игнасио и Валентина Моргадо, сидевшего в тюрьме вместе с твоим отцом. Твой муж нанял его шофером. Вместе вы придумали план, подстроив Вальсу ловушку и ухитрившись поймать его. Однако не подозревали, что за вами внимательно следили. Некто не мог допустить, чтобы правда выплыла наружу.

– Поэтому Вальса убили?

Леандро кивнул.

– Эндайа? – спросила Виктория.

Он пожал плечами.

– Эндайа – лишь наемник. Мы ищем того, кто дергает за ниточки.

– И кто же?

– Полагаю, ты знаешь кто.

Виктория растерялась и покачала головой.

– Наверное, пока ты этого не сознаешь.

– Если бы я знала, то разделила бы судьбу Вальса.

– В таком случае мы могли бы попробовать установить истину вместе. С нашими возможностями при твоем содействии. Ты настрадалась и рисковала достаточно. Теперь наша очередь. Видишь ли, вы с сестрой были не единственными. Есть и другие жертвы, их более чем достаточно. И многие даже не подозревают, что живут во лжи и у них отняли все…

Она кивнула.

– Как вы догадались? Как пришли к выводу, что не повезло не только вам с сестрой?

– Мы раздобыли перечень документов. Номера свидетельств о рождении и смерти, подделанные Вальсом.

– На кого они были выданы?

– На детей арестантов, заключенных в крепость Монтжуик после войны, когда Вальс служил там комендантом. Все пропали без вести. Первым делом Вальс бросал в тюрьму и убивал родителей. И дети оказывались у него в руках. Он оформлял свидетельства о смерти и одновременно фальшивые свидетельства о рождении, давая детям новые имена и фамилии, а затем продавал их семьям, хорошо устроившимся при нынешнем правительстве, в обмен на влияние, деньги и власть. Схема безупречная, поскольку приемные родители украденных детей становились его сообщниками и вынуждены были хранить молчание.

– Ты знаешь, сколько таких случаев было?

– Нет. Игнасио подозревал, что счет, вероятно, идет на сотни.

– Речь об очень сложной операции. Вальс не смог бы проворачивать махинации в одиночку…

– Игнасио полагал, что у Вальса был сообщник или сообщники.

– Согласен. Более того, осмелюсь предположить, что Вальс служил простым винтиком в налаженном механизме. Он имел возможность, средства и мотив, чтобы действовать. Но мне трудно поверить, что его способностей хватило бы, чтобы измыслить столь хитроумную интригу.

– Игнасио тоже так считал.

– Кто-то еще, неизвестный, кого мы пока не вычислили, являлся мозговым центром операции.

– Черная рука, – обронила Виктория.

– Что?

Она едва заметно улыбнулась.

– Это из сказки, которую мне в детстве рассказывал отец. Черная рука. Абсолютное зло. Оно всегда держится в тени и дергает исподволь за веревочки…

– Ты должна помочь разоблачить его, Ариадна.

– Вы думаете, что Эндайа выполняет приказы компаньона Вальса?

– Скорее всего.

– Следовательно, тот человек принадлежит к высшим эшелонам власти. Он весьма могущественный.

Леандро кивнул:

– Вот почему так важно не торопиться и действовать предельно осторожно. Если мы хотим поймать его, необходимо сначала установить истину, с именами, датами и подробностями, выявить, кто знает об афере и кто в ней участвовал. Лишь определив круг осведомленных лиц, мы сумели бы выйти на главаря.

– Что могу сделать я?

– Как я уже говорил, ты в состоянии помочь мне восстановить общую картину. Я убежден, что если мы соберем воедино все фрагменты головоломки, то найдем человека, задумавшего и осуществившего аферу. А пока мы его не поймали, ты подвергаешься опасности. И потому тебе нужно оставаться тут, под нашей защитой. Ты останешься?

Виктория кивнула. Леандро наклонился к ней и взял ее руки в свои ладони:

– Мне необходимо, чтобы ты поняла, как я ценю твое мужество и отвагу. Без тебя, без твоей борьбы и жертв наша цель едва ли стала бы достижимой.

– Я хочу лишь, чтобы свершилось правосудие. Больше ничего. Всю жизнь я думала, что мечтаю отомстить. Но месть – пустой звук. Только истина имеет значение.

Леандро поцеловал ее в лоб. Это был отеческий поцелуй, исполненный достоинства и обещавший защиту. На мгновение Виктория почувствовала, что не одинока.

– По-моему, сегодня мы сделали немало. Тебе следует отдохнуть. Нас ждет трудная задача.

– Вы уходите? – спросила она.

– Не бойся. Я буду поблизости. И не забывай, что тебя охраняют и защищают. Я намерен попросить разрешения запирать твою дверь. Не собираюсь держать тебя под замком, но нельзя позволить злоумышленникам проникнуть к тебе. Ты справишься?

– Да.

– Если что-нибудь понадобится, просто позвони, и кто-нибудь обязательно придет. Не стесняйся, проси все, что пожелаешь.

– Я хотела бы почитать. Можно достать что-то из книг моего отца?

– Разумеется. Я распоряжусь, и тебе принесут их. А теперь попытайся отдохнуть или поспи.

– Сомневаюсь, что я в состоянии заснуть.

– Если угодно, мы поможем тебе…

– Снова усыпите меня?

– Я лишь предлагаю помощь. Ты почувствуешь себя лучше. Но только если сама захочешь.

– Хорошо.

– Я вернусь завтра утром. И мы начнем шаг за шагом восстанавливать ход событий.

– Сколько времени мне предстоит находиться у вас?

– Недолго. Несколько дней. Самое большее неделю. Пока мы не поймем, кто стоит за всем этим. Пока виновный не задержан, ты нигде не будешь в безопасности. Эндайа со своими псами ищет тебя. Нам удалось вызволить тебя из Эль-Пинара, но этот тип не отступит. Он никогда не сдается.

– Как это происходило? Я не помню.

– Тебя оглушили. Двое наших соратников погибли, вытаскивая тебя из западни.

– А Вальс?

– Мы опоздали. Но не думай больше о неприятностях. Отдыхай, Ариадна.

– Ариадна, – повторила она. – Спасибо.

– Спасибо тебе, – отозвался Леандро, направляясь к двери.

Как только Виктория осталась одна, ее охватили тревога и опустошение. В комнате не было часов. Приблизившись к окнам и отдернув гардины, она увидела, что рамы плотно закрыты, а стекла снаружи заклеены белой полупрозрачной бумагой, пропускавшей свет, но полностью закрывавшей обзор.

Виктория бесцельно бродила по комнате, подавляя желание нажать кнопку звонка, оставленного Леандро на столе в гостиной. Наконец она устала исследовать пределы роскошного номера и вернулась в спальню. Усевшись перед туалетным столиком, вгляделась в свое отражение в зеркале и улыбнулась.

– Истина, – прошептала Виктория.

Леандро с интересом рассматривал бледное расстроенное лицо в зазеркалье. От Аридны исходила аура, свойственная надломленным людям, тем, кто заблудился по дороге и бредет вслепую в надежде, что рано или поздно куда-нибудь да выберется. Леандро восхищало, насколько точно, если, конечно, освоить язык взглядов и тайнопись времени, по лицу человека можно прочитать его историю, распознавая в чертах взрослого обличие ребенка, каким он был, и предугадывая момент, когда жизнь пустила в него отравленный дротик и душа начала стариться. Люди мало отличались от марионеток или заводных игрушек, и у всех была скрытая пружинка, позволявшая управлять ими, вынуждая двигаться в нужном направлении. Их капитуляция служила источником удовольствия или, если угодно, вдохновения, и лишь подогревала порочное желание подчинять, заставлять их уступить рано или поздно, покорившись его воле, получить благословение и отдать душу за одну одобрительную улыбку и внушавший доверие взгляд.

Эндайа, сидевший рядом с Леандро, с подозрением смотрел на женщину за стеклом.

– Мне кажется, мы теряем время, сеньор, – сказал он. – Дайте мне час, и я вытащу из нее все, что ей известно.

– У тебя было достаточно времени. Праздник бывает не каждый день. Занимайся своим делом, а я займусь своим.

– Да, сеньор.

Вскоре появился врач. Леандро выбирал его тщательно. С благообразной внешностью семейного доктора, любезный пожилой сеньор с пенсне на носу и усами, подобающими ученому, казался добрым дядюшкой или милым безобидным дедушкой. Перед таким человеком не постеснялись бы раздеться даже монахини. Позволив его мягким теплым пальцам ощупывать свои интимные места, они лишь закатывали бы глаза и шептали в благочестивом экстазе: «У вас легкие руки, доктор».

Он не был дипломированным врачом, хотя никому не пришло бы в голову в этом усомниться, особенно когда доктор, в хорошем сером костюме, шел с саквояжем, прихрамывая, как ветеран войны. Он был химиком. Одним из лучших. Леандро наблюдал, как он заботливо помогал Ариадне лечь в постель, заворачивал рукав и щупал пульс. Шприц был маленьким, а иголка такой тонкой, что женщина ничего не почувствовала. Леандро улыбнулся, увидев, как взгляд Ариадны затуманился и ее тело обмякло. Через несколько секунд она погрузилась в глубокий наркотический сон длительностью часов шестнадцать или больше, поскольку речь шла о женщине хрупкого сложения. Она будет нежиться в волнах покоя, без сновидений, в состоянии полного забытья и блаженства, которые постепенно, день за днем, будут вонзать отравленные когти в ее внутренности, вены и мозг.

– Лекарство не убьет ее? – спросил Эндайа.

– В умеренной дозе – нет, – ответил Леандро. – По крайней мере, не теперь.

Доктор сложил инструменты в саквояж, укрыл Ариадну одеялом и покинул спальню. Поравнявшись с зеркалом, он поклонился с подчеркнутым почтением. Леандро услышал за спиной нетерпеливое сопение Эндайа.

– Что-нибудь еще? – осведомился он.

– Нет, сеньор.

– В таком случае я выражаю признательность, что ты доставил ее живой и невредимой, однако больше тебе тут нечего делать. Возвращайся в Барселону и найди Алисию Грис.

– Скорее всего она мертва, сеньор…

Леандро резко обернулся:

– Алисия жива.

– При всем уважении, откуда вы знаете?

Леандро посмотрел на него, как на тупую скотину в загоне, почти лишенную разума.

– Просто знаю.

Алисия открыла глаза в комнате, залитой неярким теплым светом свечей. Почувствовав жажду, подумала, что покойница не может так сильно хотеть пить. В следующее мгновение она увидела лицо человека с седыми усами и бородой, сидевшего около кровати и смотревшего на нее сквозь стекла круглых маленьких очков. Чертами он отдаленно напоминал лик Господа, изображение которого Алисия видела в одной из книг по катехизису, когда жила в приюте.

– Вы спустились с неба? – спросила она.

– Не обольщайтесь. Я родом из Матадеперы.

Доктор Солдевилья взял ее за руку и, глядя на часы, сосчитал пульс.

– Как вы себя чувствуете?

– Очень хочется пить.

– Понимаю, – кивнул он, не пошевельнув пальцем, чтобы сделать ей питье.

– Где я?

– Хороший вопрос.

Доктор отвернул простыни, и тотчас его руки легли Алисии на живот.

– Я надавливаю тут, чувствуете?

Она кивнула.

– Больно?

– Пить хочется.

– Знаю. Но придется потерпеть.

Прежде чем снова укрыть пациентку, доктор Солдевилья скользнул взглядом по шрамам, оплетавшим бедро безобразной темной паутиной. Алисия уловила в его глазах плохо скрытый ужас.

– Я оставлю вам лекарство для ноги, но принимайте осторожно. Вы пока очень слабы.

– Я привыкла к боли, доктор.

Он вздохнул и снова укутал Алисию.

– Я умру?

– Не теперь. Понимаю, что мой совет прозвучит глупо, но попытайтесь расслабиться и отдохнуть.

– Как на каникулах?

– Вроде того. Во всяком случае, попробуйте.

Доктор Солдевилья встал, и Алисия услышала, как он что-то прошептал. Из тени появились фигуры, обступив кровать со всех сторон. Алисия узнала Фермина, Даниэля и Беа. С ними находился старик с пухом на голове и ястребиным взглядом. У нее возникло ощущение, будто она знала его всю жизнь, однако имени его вспомнить не удавалось. Фермин шептался с доктором Солдевильей. Даниэль улыбался, словно у него камень с души свалился. Стоявшая рядом с мужем Беа смотрела на Алисию с подозрением. Фермин опустился на колени около кровати и положил руку на лоб Алисии.

– Вы уже дважды чуть не умерли, по-моему, хватит. У вас лицо как у покойницы, но в остальном, как я вижу, все нормально. Как вы себя чувствуете?

– Пить хочется.

– Быть не может. Вы получили не менее восьмидесяти процентов жидкости из моей системы кровообращения.

– Пить нельзя, пока полностью не пройдет анестезия, – вмешался доктор Солдевилья.

– Это пустяки, вот увидите, – подхватил Фермин. – Последствия анестезии улетучатся мгновенно, как юные годы семинаристов: бедрами туда-сюда, и нет их.

Доктор Солдевилья бросил на него испепеляющий взгляд.

– Если вас не затруднит, постарайтесь не утомлять пациентку, болтая непристойности.

– Я буду нем как могила, – заверил Фермин, перекрестившись для пущей убедительности.

Доктор Солдевилья заскрипел зубами.

– Я приду завтра утром. До тех пор вам лучше подежурить около нее по очереди. При малейших признаках лихорадки, воспаления или заражения зовите меня. В любое время. Кто дежурит первым? Только не вы, Фермин, вижу, что вы уже навострились.

Беа выступила вперед.

– Я остаюсь, – заявила она. – Фермин, я оставила Хулиана с Софией, но мне неспокойно, поскольку он легко обведет ее вокруг пальца. Я вызвала Бернарду, чтобы она пришла к нам и присмотрела за ребенком. Вы можете занять спальню. Чистые простыни я положила на комод, а Бернарда знает, где что находится. Даниэль поспит на диване.

Молодой человек покосился на жену, но промолчал.

– Не беспокойтесь. Баловник заснет как сурок. Капелька коньяка с медом, размешанная в молоке, творит чудеса.

– Не вздумайте спаивать моего сына! И сделайте одолжение, не рассуждайте о политике с ребенком, так как он потом повторяет дословно.

– Как прикажете. Постановлено перекрыть поступление информации sine die.

– Беа, не забывайте колоть антибиотики. Каждые четыре часа, – напомнил доктор.

Фермин улыбнулся Алисии:

– Не бойтесь. У доньи Беа, хотя она сегодня и пребывает в воинственном настроении, руки легкие, как у ангела. Поскольку ее сеньор отец страдает диабетом, а эта болезнь не фунт изюма, она колет совсем нечувствительно, чему позавидовали бы бесшумные москиты Нила, или как там называются бестии, которые водятся в тех краях. Она научилась делать уколы в детстве, так как никто в семье не отваживался браться за шприц, и теперь лечит всех нас, включая и меня. А я, должен заметить, пациент непростой, ведь у меня стальные ягодицы, и я ломаю иголки легким напряжением мышц.

– Фермин! – воскликнула Беа.

Он по-военному отдал честь и подмигнул Алисии:

– Итак, моя дорогая вампиресса, вы остаетесь в хороших руках. Постарайтесь никого не покусать. Я же приду завтра. Слушайтесь сеньору Беа и, если возможно, не умирайте.

– Сделаю, что в моих силах. Спасибо за все, Фермин. Еще раз.

– Не напоминайте мне об этом. Идемте, Даниэль, и не воображайте, что если вы притворились истуканом, о вас позабудут.

Фермин удалился, уведя с собой Даниэля.

– Ну, вот и ладно, – произнес доктор. – Скажите, как отсюда выйти?

– Я вас провожу, – вызвался хранитель.

Женщины остались вдвоем. Беа взяла стул и села рядом с постелью Алисии. Та робко улыбнулась с благодарностью. Беа смотрела на нее с непроницаемым выражением. Вскоре в дверь комнаты заглянул хранитель и оценил диспозицию.

– Донья Беатрис, если вам что-нибудь понадобится, вы знаете, где меня найти. Я оставил на полке несколько пледов и лекарства с инструкциями врача.

– Спасибо, Исаак. Спокойной ночи.

– Что ж, спокойной ночи. Алисия, доброй ночи, – церемонно проговорил хранитель.

Его шаги, удаляясь, прозвучали в коридоре.

– Как будто меня тут знают все, – заметила Алисия.

– Да, кажется, что вас знают все. Жаль, что никто толком не представляет, кто вы на самом деле.

Алисия кивнула, снова выдавив смиренную улыбку, которая опять не нашла отклика у Беа. Напряженная пауза вылилась в долгое тяжелое молчание. Алисия рассматривала стены, уставленные книгами от пола до потолка. Она чувствовала на себе пристальный взгляд Беа.

– Можно узнать, чему вы улыбаетесь? – спросила та.

– Мне снилось, будто я поцеловалась с очень красивым мужчиной и не знаю, кто он такой.

– Вы имеете обыкновение целоваться с незнакомцами или позволяете себе шалости только после наркоза?

Ее тон был едким и злым, слова разили, как кинжалы, и Беа пожалела о них тотчас, едва они сорвались с языка.

– Простите, – пробормотала она.

– Не извиняйтесь. Я заслужила, – отозвалась Алисия.

– До приема антибиотиков осталось чуть более трех часов. Может, вы поспите немного, как советовал доктор?

– Сомневаюсь, что засну. Я боюсь.

– Я думала, что вас нельзя напугать.

– Я хорошо притворяюсь.

Беа собиралась что-то сказать, но промолчала.

– Беа!

– Да?

– Я знаю, что не имею права просить прощения, но…

– Не стоит сейчас об этом. Вам не за что просить у меня прощения.

– А если попрошу, вы меня простите?

– Ваш друг Фермин любит повторять, что тот, кому требуется прощение, пусть сходит на исповедь или купит собаку. И на сей раз я с ним полностью соглашусь, тем более что он меня не слышит.

– Фермин – мудрый человек.

– У него свои причуды. Но я не собираюсь его выдавать и вовсе не хочу вас утомить. А теперь поспите.

– Можно взять вас за руку? – спросила Алисия.

Поколебавшись мгновение, Беа все же приняла ладонь Алисии. Надолго установилась тишина. Алисия закрыла глаза, ее дыхание замедлилось. Беа смотрела на удивительное создание, внушавшее ей одновременно сочувствие и страх. Вскоре после того как Алисию привезли и она еще пребывала в забытьи, доктор осматривал пациентку, а Беа помогала ему раздеть ее. И ужасное зрелище зарубцевавшейся раны, обезображивавшей бок, до сих пор не изгладилось из памяти.

– Даниэль – счастливый человек, – вдруг произнесла Алисия.

– Вы меня провоцируете?

– Жену и мать? Я бы не посмела.

– Я думала, вы спите, – заметила Беа.

– Я тоже.

– Болит?

– Вы имеете в виду шрам?

Беа не ответила. Алисия по-прежнему лежала с закрытыми глазами.

– Немного, – созналась она. – Анестезия притупляет боль.

– Как это получилось?

– В войну. Во время бомбежки.

– Сочувствую.

Алисия пожала плечами.

– Помогает отваживать поклонников.

– Представляю. У вас их, наверное, много.

– И ни одного стоящего. Самые лучшие влюбляются в женщин вроде вас. За мной же они охотятся, желая заполучить в качестве трофея.

– Если вы добиваетесь, чтобы я вас пожалела, то стараетесь напрасно.

Алисия усмехнулась.

– Не думайте, что за мной не охотятся, – призналась Беа, застенчиво улыбнувшись.

– Нисколько не сомневаюсь.

– Почему они порой так глупы?

– Мужчины? Бог знает. Может, дело в том, что мать-природа – довольно суровая, кстати, – от рождения недодала им ума. Но некоторые вполне сносны.

– Так и Бернарда говорит, – произнесла Беа.

– А ваш Даниэль?

Взгляд Беа сделался колючим.

– А что с моим Даниэлем?

– Ничего. Он кажется очень хорошим молодым человеком. С чистой душой.

– У него есть и темные стороны.

– Из-за того, что случилось с его матерью? С Исабеллой?

– Что вы знаете об Исабелле?

– Немного.

– Без анестезии вы лжете гораздо убедительнее.

– Я могу вам доверять?

– Полагаю, у вас нет выбора. Вопрос в том, могу ли я доверять вам.

– А вы сомневаетесь?

– Да.

– Есть кое-какие сведения об Исабелле, об ее прошлом… – начала Алисия. – Наверное, Даниэль имеет право их узнать. Но не будет ли по большому счету лучше, если он останется в неведении.

– Алисия!

Алисия открыла глаза, увидела близко лицо склонившейся к ней Беа и почувствовала, как та с силой сжала ее руку.

– Что?

– Я хочу предупредить вас. И повторять не буду.

– Как угодно.

– Не вздумайте причинить зло Даниэлю или моей семье.

Алисия выдержала ее взгляд, властный и выразительный, настолько, что она едва осмеливалась дышать.

– Поклянитесь.

Алисия проглотила комок в горле.

– Клянусь.

Беа кивнула и снова откинулась на спинку стула. Алисия заметила, что она прикрыла глаза.

– Беа!

– Что еще?

– Я хотела кое-что объяснить. В ту ночь, когда я провожала Даниэля до дверей дома…

– Успокойтесь и поспите.

Гроза, отгремевшая накануне, раскрасила Барселону пронзительной синевой. Лишь редким зимним утром можно насладиться подобной красотой. Солнце вытеснило тучи с небосклона, и воздух наполнился струившимся чистым светом, который впору разливать по бутылкам. Сеньор Семпере проснулся в прекрасном расположении духа. Не устояв перед соблазном и из чувства противоречия он выпил на завтрак чашку черного кофе, тем самым нарушив предписания врача, и решил, что грядущий день сулит удачу.

– Вот увидите, сегодня мы соберем выручки больше, чем «Эль Молино» в Великий пост.

Убирая табличку «Закрыто» с двери книжного магазина, сеньор Семпере обратил внимание, что Фермин с Даниэлем шепчутся в уголке.

– Вы что-то замышляете?

Оба повернулись как по команде с глупым выражением лица, выдававшим их с головой. Они выглядели как люди, не спавшие неделю, и, если память не подводила букиниста, были в той же одежде, что и накануне.

– Мы говорили о том, что с каждым днем вы молодеете и крепнете, – заявил Фермин. – Дамы заслуженного возраста должны падать к вашим ногам.

Букинист не успел ответить: послышалось звяканье колокольчика над дверью. Сеньор в безупречном костюме приблизился к стойке и обходительно улыбнулся.

– Добрый день, кабальеро. Что вам угодно?

Посетитель неторопливо снял перчатки.

– Надеюсь, что вы сможете ответить на мои вопросы, – сказал Эндайа. – Полиция.

Букинист нахмурился и покосился на Даниэля. Лицо молодого человека побледнело, сравнявшись цветом с жизнеутверждающим оттенком рисовой бумаги, на какой печатают полные собрания сочинений классиков.

– Мы вас слушаем.

Эндайа вежливо улыбнулся, вынул из кармана фотографию и положил ее на прилавок:

– Будьте любезны, подойдите поближе и посмотрите.

Троица, сгрудившись за стойкой, принялась разглядывать снимок. На нем была изображена Алисия лет пять назад. Она улыбалась в камеру, напустив на себя невинный вид, который не ввел бы в заблуждение даже младенца.

– Вы узнаете эту сеньориту?

Сеньор Семпере взял фотографию и внимательно изучил ее. Пожав плечами, он передал карточку Даниэлю, точно повторившему действия отца. Последним со снимком ознакомился Фермин. Посмотрев ее на просвет, как фальшивую купюру, он покачал головой и вернул Эндайа.

– К сожалению, мы не знакомы с этой особой, – сказал букинист.

– Следует заметить, что у нее плутоватый вид, но я никого похожего не припоминаю.

– Нет? Вы уверены, сеньоры?

Все трое покачали головой.

– Вы не уверены или не видели ее?

– Да и нет, – уточнил Даниэль.

– Ясно.

– Позвольте спросить, кто она такая? – поинтересовался букинист.

Эндайа снова спрятал фотографию.

– Ее зовут Алисия Грис, она скрывается от правосудия. Насколько нам известно, недавно она совершила три убийства. Самое последнее произошло вчера, жертвой стал капитан полиции Варгас. Она очень опасна и, вероятно, вооружена. Несколько дней назад ее видели в вашем квартале, и соседи утверждают, будто она заходила в книжный магазин. Одна из продавщиц из пекарни на углу заявила, что видела ее в обществе вашего служащего.

– Наверное, она ошиблась, – произнес сеньор Семпере.

– Не исключено. В магазине работает кто-нибудь еще, кроме вас троих?

– Моя невестка.

– Может, она вспомнит эту женщину.

– Нужно ее спросить.

– Если вы сами или ваша невестка вспомните что-либо важное, настоятельно прошу позвонить мне по этому номеру телефона. Моя фамилия Эндайа.

– Непременно.

Он учтиво поклонился и направился к выходу.

– Благодарю за помощь. Доброго вам дня.

Отец и сын Семпере с Фермином замерли за прилавком и молча наблюдали, как Эндайа спокойно перешел улицу и остановился перед кафе напротив. У входа в кафе к нему приблизился человек в черном пальто, и минуту они что-то обсуждали. Потом обладатель черного пальто кивнул, и Эндайа неспешно зашагал дальше по улице. Человек в пальто оглянулся на витрину книжного магазина и вошел в кафе. Он расположился за столиком у окна, вознамерившись продолжить слежку.

– Можно узнать, что происходит? – поинтересовался сеньор Семпере.

– Все очень запутано, – пробормотал Фермин.

Букинист заметил свою племянницу Софию. Широко улыбаясь, она вела Хулиана домой с прогулки из парка.

– Что за красавчик только что вышел отсюда? – спросила она с порога. – В чем дело? Кто-нибудь умер?

Совет состоялся в подсобке. Взяв бразды правления в свои руки, Фермин безотлагательно перешел к сути проблемы:

– София, я знаю, что вы, молодая поросль, держите мозг под паром в ожидании момента, когда гормональная буря утихнет. Но имейте в виду, если расфранченный хлыщ, недавно вышедший из магазина, а также любой другой субъект под благовидным предлогом начнет выяснять, видели ли вы, знакомы ли персонально или понаслышке, и имеете ли хоть малейшее представление о существовании сеньориты Алисии Грис, вы солжете с чисто неаполитанским изяществом, каким наградил вас Господь. Скажете, что даже близко не припоминаете никого похожего, и прикинетесь бестолочью вроде Мерседитас. Иначе, хотя и не прихожусь вам ни отцом, ни официальным опекуном, я клянусь, что упеку вас в женский монастырь, откуда вас не выпустят, пока вам не покажется красавцем Хиль Роблес. Понятно?

София растерянно кивнула.

– А теперь встаньте к прилавку и изобразите какую-нибудь полезную деятельность.

Едва они избавились от общества Софии, сеньор Семпере решительно повернулся к своему сыну и Фермину:

– Я все еще жду, что мне объяснят, какого черта тут происходит.

– Вы уже выпили сердечное лекарство?

– С кофе.

– Грандиозная идея. Вам осталось лишь размочить в кофе динамитную шашку вместо коржика, чтобы нас вынесло на улицу.

– Не съезжайте с темы, Фермин!

Тот ткнул пальцем в Даниэля.

– Я обо всем позабочусь. Вам нужно выйти в зал и вести себя как обычно.

– То есть?

– Не изображайте тупицу. Лютики стерегут магазин и ждут, когда мы сделаем неверный шаг.

– Я должен сменить Беа…

– Сменить Беа? – встрепенулся сеньор Семпере. – Сменить где?

– Это отдельный вопрос, – сказал Фермин. – Даниэль, вы не двинетесь с места. Пойду я. У меня есть опыт на поприще военной разведки, и я скользкий, как угорь. Идите, идите скорее. Чтобы не сложилось впечатления, будто мы что-то замышляем.

Даниэль неохотно исчез за шторой, прикрывавшей вход в подсобку, оставив отца с Фермином наедине.

– Итак, – произнес сеньор Семпере, – вы расскажете мне наконец, что тут происходит?

Фермин кротко улыбнулся:

– Хотите «Сугус»?

День обратился в вечность. Дожидаясь возвращения жены, Даниэль маялся от нетерпения, предоставив отцу самому заниматься с покупателями. Фермин вскоре ускользнул, скормив отцу очередной гибрид, слепленный из полуправды и лжи, чтобы успокоить старика и хотя бы ненадолго развеять его беспокойство и недоумение.

– Необходимо, чтобы мы вели себя совершенно нормально, Даниэль, – проговорил Фермин, приготовившись выбраться через маленькое окошко подсобки, выходившее на задворки и площадь перед церковью. Таким путем он собирался обмануть шпика, которого Эндайа оставил караулить у фасада магазина.

– Когда это мы вели себя совершенно нормально?

– Сейчас мне недосуг отвечать на экзистенциальные вопросы. Как только увижу, что горизонт чист, я незаметно улизну и сменю Беа.

Беа появилась около полудня. К этому времени Даниэль чуть не поседел.

– Фермин мне все рассказал, – сообщила она.

– Он добрался без приключений?

– Задержался по дороге купить печенья. По его словам, он не смог устоять потому, что оно называется «грудь монашки». И белого вина.

– Белого вина?

– Для Алисии. Доктор Солдевилья его реквизировал.

– Как она себя чувствует?

– Состояние стабильное. По мнению доктора, Алисия пока очень слаба, но заражения не произошло и жара у нее нет.

– Фермин еще что-нибудь сказал?

– О чем?

– Интересно, почему мне кажется, будто все от меня что-то скрывают?

Беа погладила мужа по щеке:

– Никто от тебя ничего не скрывает, Даниэль. А где Хулиан?

– В детском саду. София его отвела.

– Я сама заберу сына вечером. Нужно сохранять видимость обычной жизни. А что поделывает твой отец?

– Дымит в подсобке.

Беа понизила голос:

– Что вы ему рассказали?

– Фермин выдал ему одну из своих эпических басен.

– Понятно. Я иду на рынок Бокерия за покупками. Хочешь чего-нибудь?

– Спокойной жизни.

В середине дня отец удалился, оставив Даниэля в магазине в одиночестве. Беа еще не вернулась, и Даниэль извелся от беспокойства. К тому же, чувствуя, что его водят за нос, он пребывал в отвратительном расположении духа, а потому решил подняться в свою квартиру и прилечь вздремнуть. Уже давно ему не давали покоя смутные подозрения, будто Алисия и Фермин что-то скрывали от него. А теперь, похоже, к заговорщикам присоединилась и Беа. Часа два Даниэль размышлял над сложившейся ситуацией, стараясь рассуждать разумно и надрывая себе душу. Опыт подсказывал, что в двусмысленном положении, когда оставалось место намекам и недомолвкам, удобнее всего было прикидываться глупцом и делать вид, словно он ни о чем не догадывался. В сущности, знакомая роль недотепы отводилась ему при любых обстоятельствах. Никто и не ожидал, что симпатяга Даниэль, сирота и вечный отрок с наивной душой и чистым сердцем, способен осознать, что на самом деле происходит вокруг. Для решения серьезных проблем существовали другие люди, казалось, знавшие правильный ответ заранее, еще до того, как прозвучал вопрос. Складывалось впечатление, будто окружающие до сих пор не заметили, что он вырос из коротких штанишек. Порой даже малыш Хулиан искоса поглядывал на него и смеялся, точно его отцу на роду было написано совершать глупости и удивляться, в то время как остальным оказывались по плечу сложнейшие головоломки.

«И я бы тоже посмеялся, если бы смог», – думал Даниэль. Совсем недавно он охотно шутил над собственными недостатками, подлаживался к Фермину с его колкостями, соответствуя образу наивного сопляка, взятого под опеку донкихотствующим ангелом-хранителем. Чувствовал себя комфортно в этом амплуа. Добровольно продолжал играть того Даниэля, каким его привыкли видеть родные и знакомые, Даниэля, имевшего мало общего с человеком, на цыпочках спускавшимся в книжную лавку по утрам, когда Беа и Хулиан сладко спали. Там, украдкой пробравшись в подсобку, он отодвигал от стены древний сломанный обогреватель, за которым пряталась гипсовая панель, снимавшаяся легким нажатием пальцев.

За панелью, в углублении, под стопкой старых пыльных книг, лежал альбом с подборкой газетных материалов, посвященных Маурисио Вальсу. Эти вырезки Даниэль похитил из зала периодики библиотеки Атенея. Светская жизнь министра тщательно фиксировалась на пожелтевших страницах год за годом. Даниэль знал наизусть все статьи и сообщения. Последнее известие о гибели министра в автомобильной катастрофе поразило его как гром среди ясного неба. Он болезненно воспринял новость.

Вальс, человек, отнявший у него мать, ухитрился ускользнуть от возмездия.

Даниэль привык ненавидеть лицо надменного типа, так любившего фотографироваться в горделивых позах. Он пришел к выводу, что человеку не дано познать свою сущность, пока в нем не проснулась ненависть. Но если истинная ненависть проторила дорогу к сердцу и душу обуревает жгучая ярость, медленно испепеляющая остатки того хорошего, что являлось его главным достоянием, человек постарается не выдать сокровенных чувств. Он ненавидит втайне. Даниэль усмехнулся. Мало кто верил, что он способен хранить секреты. Даниэль действительно этого не умел. Даже в детстве, когда искусство беречь тайну является инструментом поддержания мира и космического пространства в равновесии. Даже Фермин и Беа не догадывались, что он прятал в стене альбом. А ведь Даниэль не раз возвращался к нему, перебирая материалы, служившие пищей той мрачной тени, которая поселилась и разрослась в недрах его души с тех пор, как он узнал, что великий Маурисио Вальс, надежда государства, отравил его мать. Его старались убедить, что это лишь домыслы. Невозможно установить, что произошло на самом деле. Период сомнений и подозрений остался для Даниэля позади. Он обрел твердую уверенность.

Теперь справедливости не суждено восторжествовать. И это была ужасающая данность, с какой он не мог смириться.

Никогда не наступит день, в предвкушении которого Даниэль травил себе душу. Он мечтал встретиться с Маурисио Вальсом лицом к лицу и посмотреть ему в глаза, чтобы тот увидел всю глубину взращённой им черной ненависти. А потом вынул бы пистолет, купленный по случаю у теневого торговца, порой заходившего в «Кан-Тунис». Оружие, завернутое в тряпки, хранилось в том же тайнике за панелью. Оно было старым, времен войны, однако заряжено новыми патронами. Продавший пистолет делец научил Даниэля пользоваться им.

– Сначала стреляешь по ногам, по голеням и ждешь. Смотришь, как он ползает. Потом делаешь выстрел в живот. И ждешь. Пусть корчится. Следующий выстрел – в правую сторону груди. И ждешь. Ждешь, пока его легкие наполнятся кровью и он захлебнется собственным дерьмом. И вот когда покажется, что он уже умер, ты выпустишь три оставшиеся пули в голову: одну в затылок, одну в висок и одну чуть ниже подбородка. Оружие выбросишь в реку Бесос, где-нибудь на пляже, чтобы его унесло течением.

Может, тогда течение унесло бы навсегда черный гнев и горечь, ныне точившие его изнутри.

– Даниэль!

Он поднял голову и увидел Беа. Не слышал, как она вошла.

– Даниэль, ты здоров?

Он кивнул.

– Ты очень бледный. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Прекрасно. Устал немного из-за того, что не выспался.

На губах Даниэля выступила благостная улыбка, прилепившаяся к нему еще со школьной скамьи, его визитная карточка в квартале. Душка Даниэль Семпере, желанный зять для заботливых матерей, мечтавших о хорошем муже для дочери. Человек со светлой душой, где не было места злу.

– Я купила тебе апельсины. Только бы их не нашел Фермин, а то он слопает все в один присест, как в прошлый раз.

– Спасибо.

– Даниэль, что случилось? Ты не хочешь со мной поделиться? Это из-за проблем с Алисией? Из-за того полицейского?

– Ничего не случилось. Я немного встревожен, что вполне естественно. Но мы выбирались из более опасных ситуаций. Справимся и с этой.

Даниэль не умел ей лгать. Беа посмотрела мужу в лицо. В течение последних месяцев она замечала в его глазах нечто, вызывавшее у нее безотчетный страх. Она подошла к супругу и обвила его руками. Даниэль не протестовал, позволяя обнимать себя, но стоял как истукан, витая мыслями где-то далеко. Беа медленно отступила, поставила сумку с покупками на стол и произнесла:

– Я схожу за Хулианом.

– Буду вас ждать.

Алисия смогла подняться с кровати без посторонней помощи только через четыре дня. С тех пор как она очутилась в заколдованном замке, время словно замедлило неудержимый бег. Часть дня Алисия проводила между сном и бодрствованием, не покидая кельи, где ее поселили. В комнатке стояла жаровня, куда Исаак исправно подбрасывал угли. Свет одинокой свечи или масляной лампы не справлялся с сумраком, наполнявшим помещение. Обезболивающие лекарства, оставленные доктором Солдевильей, погружали Алисию в вязкий сон. Иногда она пробуждалась и видела Фермина или Даниэля, дежуривших около ее постели. Деньги не приносят счастья, но химия порой позволяет приблизиться к нему.

Начав смутно осознавать, кто она и где находится, Алисия пробовала говорить. На большинство вопросов получила ответы, даже не успев их задать. Нет, никто ее в этом убежище не найдет. Нет, воспаления, которого опасались, не случилось, и доктор Солдевилья полагал, что выздоровление шло по плану, хотя она была еще очень слаба. Да, Фернандито цел и невредим. Сеньор Семпере нанял его курьером на неполный рабочий день для доставки купленных книг клиентам. Он часто спрашивал об Алисии, правда, по наблюдениям Фермина, юноша стал делать это немного реже с тех пор, как столкнулся в книжной лавке с Софией. От восхищения парень впал в ступор, сумев побить собственный рекорд, что прежде считалось невозможным. Алисия порадовалась за верного друга. В юдоли страданий пусть хоть кто-то получит заслуженное счастье.

– Смотрите-ка, какой влюбчивый бедняга, – с сожалением произнес Фермин. – Он еще настрадается в жизни.

– Намного больше страдает тот, кто не способен любить, – возразила Алисия.

– Боюсь, что лекарства плохо действуют на ваши умственные способности. Еще немного, и вы возьмете гитару и начнете распевать наставления из катехизиса, так что мне придется попросить нашего эскулапа, чтобы он снизил вам дозу до уровня детского аспирина.

– Не лишайте меня единственной радости, которая у меня осталась.

– Боже мой, как вы испорчены!

Живительную силу порока тут явно недооценивали. Алисии остро не хватало бокалов белого вина, заграничных сигарет и личного пространства, чтобы побыть наедине с собой. Лекарства затуманивали сознание, и это помогало ей проводить дни в теплой компании милых людей, прилагавших титанические усилия, чтобы спасти ей жизнь, и озабоченных ее выживанием намного больше, чем она сама. Порой, погружаясь в волшебный колодец химического забвения, она думала, что было бы неплохо опуститься на дно и остаться там, заснув навечно. Но рано или поздно Алисия снова пробуждалась и вспоминала, что смерти заслуживают лишь те, кто расплатился по всем счетам.

Часто, просыпаясь в темноте, она находила Фермина, с задумчивым видом сидевшего рядом на стуле.

– Который час, Фермин?

– Время ведьм. Вы как раз вовремя.

– Вы никогда не спите?

– С детства не любил придавить подушку. Мой удел – бессонница, возведенная в ранг искусства. Даже при́ смерти я отправлюсь по делам в часы сна.

Фермин смотрел на Алисию одновременно с нежностью и недоверием, вызывая у нее неловкость.

– Вы до сих пор меня не простили, Фермин?

– Напомните, за что я должен вас прощать, а то я запамятовал.

Она вздохнула:

– За то, что оставила вас пребывать в заблуждении, будто я погибла той ночью под бомбежкой. За то, что предоставила вам жить под грузом вины, что вы подвели меня и моих родителей. И за то, что по возвращении в Барселону я притворилась, будто не знакома с вами, когда вы узнали меня на вокзале, позволив предположить, что вы сходите с ума или видите призраков…

– Ах, это…

Фермин саркастически улыбнулся, но в глазах его блеснули слезы, отразив пламя свечей.

– Так вы простите меня?

– Я подумаю.

– Мне необходимо, чтобы вы простили. Не хочу умереть с такой тяжестью на душе.

Они молча посмотрели друг на друга.

– Вы отвратительная актриса.

– Я превосходная актриса. Неприятность в том, что из-за всей этой гадости, что мне прописал доктор, я забыла свою роль.

– Имейте в виду, сочувствия вы не дождетесь.

– Я не хочу, чтобы меня жалели, Фермин. Ни вы, ни другие люди.

– Вы предпочитаете внушать страх.

Алисия широко улыбнулась.

– Так вот, я вас тем более не боюсь, – заявил он.

– Это потому, что вы плохо меня знаете.

– Раньше вы мне больше нравились, когда прикидывались несчастной умирающей.

– Значит, вы меня простили?

– Какая вам разница?

– Мне не хочется думать, что по моей вине вы живете, взвалив на себя обязанности ангела-хранителя, опекая Даниэля и его семью.

– Я библиограф-консультант фирмы «Семпере и сыновья». Ангельские крылышки вам привиделись.

– А вы, случайно, не вообразили, что спасая достойного человека, спасете мир или хотя бы дадите ему шанс сохранить хоть крупицу добра?

– Кто вам сказал, что вы достойный человек?

– Я говорила о Семпере.

– А разве вы не делаете втайне то же самое, дорогая моя Алисия?

– Вряд ли в мире осталось нечто, заслуживающее спасения, Фермин.

– И сами своим словам не верите. Вы просто боитесь себе признаться, что кое-что все же есть.

– А вы – наоборот.

Фермин издал стон и полез в карман куртки за конфетами.

– Нам лучше не вступать в полемику, – произнес он. – Останемся при своих, вы с нигилизмом, а я – с «Сугусом».

– Вечные ценности.

– Там, где они существуют.

– Ладно, поцелуйте меня на ночь, Фермин.

– Как будем целоваться?

– В щеку.

Помедлив, он все же наклонился и коснулся губами ее лба.

– Спите, черт возьми, суккуб.

Алисия закрыла глаза и улыбнулась:

– Я обожаю вас, Фермин.

Услышав, как она тихо плачет, он нашел ее ладонь, и так, взявшись за руки, они заснули, согреваемые теплом угасавшей свечи.

Исаак Монфорт, хранитель заколдованного замка, два или три раза в день подавал Алисии поднос со стаканом молока, гренками с маслом и джемом, фруктами и сладостями из кондитерской «Эскриба», покупавшимися по воскресеньям. Помимо литературы и затворничества у Исаака имелись и другие слабости: особенно он любил пирожные с кремом и кедровыми орешками. Уступив настойчивым просьбам Алисии, Исаак начал приносить пациентке старые газеты, несмотря на возражения доктора Солдевильи. И таким образом Алисия прочитала все, что писали в прессе о смерти Маурисио Вальса, и почувствовала, как кровь вновь закипает в жилах. «Вот что спасло тебя, Алисия», – подумала она.

Почтенный Исаак, внешне суровый и резкий старичок, заботился об Алисии со всей душой, поскольку проникся к ней симпатией, которую почти не скрывал. По его словам, Алисия напоминала ему покойную дочь. Исаак всегда носил с собой две фотографии Нурии. На одной была запечатлена загадочная женщина с печальным взглядом, а на другой – сиявшая улыбкой девочка, обнимавшая человека, в котором Алисия узнала Исаака.

– Сложилось так, что она даже не узнала, как я ее любил, – с горечью признавался он.

Порой, поставив перед Алисией поднос с едой и дождавшись, когда она осилит пару кусочков, Исаак заводил речь о Нурии, не скрывая сожалений и раскаяния. Хранителя затягивало в омут воспоминаний. Алисия внимательно слушала его. Она догадывалась, что старик прежде ни с кем не делился своей бедой. И судьба послала ему чужую женщину, так похожую на ту, кого он любил, чтобы теперь, когда стало слишком поздно и нельзя было ничего исправить, он мог найти утешение, попытавшись спасти ее и подарив заботу и нежность, предназначенные погибшей. Рассказывая о дочери, истерзанный воспоминаниями старик начинал плакать. Тогда он спешил уйти и не показывался в течение нескольких часов. Искреннее горе лучше переживать в одиночестве. В глубине души Алисия испытывала облегчение, когда Исаак забивался со своей безбрежной печалью в уголок, чтобы утонуть в ней с головой. Она привыкла к любой боли, однако так и не научилась спокойно смотреть, как плачут старики. Это было невыносимо.

Друзья дежурили и развлекали Алисию по очереди. Даниэль с удовольствием читал ей фрагменты из книг, которые находил на полках лабиринта. Особенно часто он обращался к произведениям неведомого Хулиана Каракса, питая к нему особую слабость. Проза Каракса напоминала Алисии музыку или шоколадные пирожные. Каждый день, когда Даниэль читал ей вслух книги Каракса, она на несколько часов отправлялась в путешествие в глубину зачарованного леса из слов и образов, и всякий раз ей было жаль покидать его. Больше всего Алисии понравился роман «Никто». Последний абзац она даже выучила наизусть и нашептывала себе под нос вместо колыбельной, когда пыталась заснуть:

Вскоре Алисия узнала, что в окружавшей ее компании заводить речь о Караксе не следует, особенно в присутствии Исаака. Семпере с Караксом связывала своя, глубоко личная история, и Алисия предпочла не ворошить пепел семейных преданий. Исаак, в свою очередь, не мог спокойно слышать имени писателя, непременно впадая в ярость. По словам Даниэля, причина заключалась в том, что Нурия была влюблена в Каракса. Старик не сомневался, что источником всех несчастий, постигших его бедную дочь и завершившихся ее трагической гибелью, являлся именно Каракс. Он считал его полоумным типом, кому однажды пришла в голову бредовая мысль сжечь все тиражи своих книг, в чем Исаак ему охотно помог бы, не будь он посвященным хранителем лабиринта.

– Исааку лучше не напоминать о Караксе, – предостерег ее Даниэль. – Если поразмыслить, лучше вообще никому о нем не напоминать.

Единственным человеком, видевшим Алисию насквозь и не питавшим ни малейших иллюзий или сомнений на ее счет, была жена Даниэля. Беа купала раненую, одевала, расчесывала ее волосы, давала лекарства, однако взглядом она требовала неукоснительного соблюдения договора, который женщины негласно заключили. Беа о ней прилежно заботилась, помогала приводить себя в порядок и восстановить силы для того, чтобы Алисия сразу ушла из жизни семьи, исчезла навсегда, не успев причинить вреда.

Алисии всегда хотелось стать такой женщиной, как Беа. Но чем больше времени они проводили вместе, тем яснее она сознавала, что подобное преображение невозможно. Беа говорила мало, и еще меньше задавала вопросов, но именно ее Алисия лучше всех понимала. Алисия не отличалась сентиментальностью, обычно избегая ненужных объятий и прочих глупых нежностей, однако не раз испытывала желание обнять Беа. К счастью, в последнюю секунду она сдерживала неуместный порыв. Стоило им посмотреть друг на друга, и все мгновенно становилось на свои места: не могло быть и речи об открытии филиала благотворительного общества помощи девушкам, попавшим в беду. Обе женщины имели свои обязательства, которые требовалось выполнить.

– Надеюсь, скоро вы освободитесь от меня, – говорила Алисия.

Беа не поддавалась на провокации, не жаловалась и не позволяла себе упреков. Она с бесконечной осторожностью меняла Алисии повязки и втирала в старую рану на бедре целительный бальзам. Доктор Солдевилья специально заказал мазь проверенному аптекарю: снадобье успокаивало боль, не отравляя кровь. Совершая необходимые процедуры, Беа не проявляла ни жалости, ни сочувствия. Она была единственным человеком, не считая Леандро, в глазах которого Алисия не замечала ни отвращения, ни ужаса при виде ее обнаженного тела, обезображенного ранами во время войны.

Единственной нейтральной темой, какую женщины могли обсуждать миролюбиво, не опасаясь скопления грозовых туч на горизонте, являлся малыш Хулиан. Самые оживленные и доверительные беседы обычно завязывались у них, когда Беа обмывала Алисию с помощью куска мыла и кувшинов с теплой водой, которую Исаак согревал на плитке в комнатке, служившей ему кабинетом, кухней и спальней. Беа обожала своего малыша. Природа ее самозабвенного чувства оставалась для Алисии загадкой.

– Однажды он признался, что когда подрастет, то захочет на вас жениться.

– Полагаю, как хорошая мать вы уже объяснили ему, что на свете существуют плохие девочки, которые не годятся для семейных уз.

– И вас следовало бы выбрать среди них королевой.

– Именно так заявляли все мои потенциальные свекрови. И не без оснований.

– В таких вещах здравый смысл не играет роли. Я живу в окружении мужчин и уже давно поняла, что большинство из них неуязвимы для логики. Единственное, что они способны усвоить, и то далеко не все, это закон всемирного тяготения. Мужчины не прозреют, пока не споткнутся.

– Подобное изречение невольно заставляет вспомнить о Фермине.

– Ничто не проходит бесследно, а я много лет слушаю его философские перлы.

– Что еще придумал Хулиан?

– Его последним откровением стало то, что он хочет быть писателем.

– Смышленый ребенок.

– Вы даже не представляете, до какой степени.

– А больше вы не планируете?

– Детей? Не знаю. Мне бы хотелось, чтобы Хулиан рос не один. Хорошо бы ему иметь сетричку…

– Вторая женщина в семье.

– Фермин полагает, что это несколько разбавило бы концентрацию тестостерона, плачевно действующего на мыслительные способности членов семьи. Впрочем, за себя он спокоен, поскольку его тестостерон не развести даже скипидаром, как он утверждает.

– А что говорит Даниэль?

Беа помолчала, потом пожала плечами:

– Даниэль с каждым днем говорит все меньше.

Миновало несколько недель, и Алисия почувствовала, что начинает выздоравливать. Доктор Солдевилья осматривал ее ежедневно утром и вечером. Солдевилья был скуп на слова и обычно тратил их, обращаясь к другим. Порой Алисия замечала на себе его взгляды украдкой. Он будто задавался вопросом, кто это странное создание, и, похоже, не горел желанием узнать ответ.

– У вас на теле много шрамов от прежних ранений. И некоторые были серьезными. Вам следовало бы подумать о перемене своих привычек.

– Не беспокойтесь за меня, доктор. У меня жизней больше, чем у кошки.

– Я не ветеринар, но считается, что у кошек их всего семь, а вы, по-моему, исчерпали резерв.

– На будущее мне хватит лишь одной.

– Интуиция подсказывает мне, что вы не готовы посвятить себя благотворительности.

– Смотря что вы вкладываете в это понятие.

– Не знаю, что меня тревожит больше, ваше физическое здоровье или состояние души.

– Оказывается, вы не только врач, но и священник. Вы – завидная партия.

– В моем возрасте различия между медициной и исповедальней стираются. Однако сдается мне, что я слишком молод для вас. Болит сильно? Бедро, я имею в виду.

– Мазь помогает.

– Но меньше, чем средства, которыми вы пользовались прежде?

– Меньше, – призналась Алисия.

– Какую дозу вы принимали?

– Четыреста миллиграммов. Иногда больше.

– Боже мой! Вы не можете продолжать в том же духе. Вы ведь знаете об этом, верно?

– Назовите мне хотя бы одну причину.

– Спросите свою печень, если от нее еще что-нибудь осталось.

– Если бы вы не отобрали у меня белое вино, я могла бы пригласить ее выпить рюмочку и обсудить проблему.

– Вы неисправимы.

– Вот тут мы с печенью согласны с вами.

Наверное, кто-то еще не расстался с планами похоронить ее, но Алисия поняла, что вырвалась из чистилища, пусть лишь на время, в увольнительную на выходные. Она почувствовала, как к ней возвращается мрачное восприятие мира, а трогательные, исполненные доброты эпизоды последних дней стремительно теряют в ее глазах ценность. Сумеречное дыхание прошлого вновь окрашивало настоящее в темные тона, а приступы боли, пронзавшие кости, как стальное сверло, напоминали, что ей недолго осталось играть роль дамы с камелиями.

Течение дней возвращалось в привычное русло, и часы, уходившие на восстановление сил, казались теперь потерянным временем. Больше всех за Алисию переживал Фермин, бросавшийся из одной крайности в другую, то принимаясь заранее оплакивать ее, то выступая в роли доморощенного целителя душ.

– Напоминаю, по словам поэта, месть – это блюдо, которое следует подавать холодным, – вещал он, словно прочитав ее дурные помыслы.

– Наверное, кто-то перепутал его с ахобланко. Поэты обычно умирают от голода и совсем ничего не понимают в кулинарном искусстве.

– Пообещайте, что вы не собираетесь наделать глупостей.

– Я не собираюсь делать глупостей.

– Я хочу получить гарантии.

– Приведите нотариуса, и мы оформим обязательства в письменном виде.

– Мне хватает Даниэля с его недавно приобретенными преступными наклонностями. Представляете, я нашел у него припрятанный пистолет. Святая Дева Мария! Еще два дня назад я жил припеваючи и в ус не дул, а теперь прячу стволы, как анархист.

– Что вы сделали с пистолетом? – спросила Алисия с улыбкой, от которой у Фермина волосы встали дыбом.

– А что мне оставалось делать? Я перепрятал его. Туда, где его никто не найдет, естественно.

– Принесите оружие мне, – обольстительно промурлыкала Алисия.

– Ни в коем случае, только через мой труп. Вам я не доверил бы даже водяного пистолета, поскольку вы способны зарядить его серной кислотой.

– Вы понятия не имеете, на что я способна.

Фермин с огорчением посмотрел на нее:

– Начинаю подозревать, крокодилица.

Алисия вновь расцвела трепетной улыбкой:

– Вы с Даниэлем не умеете обращаться с оружием. Отдайте пистолет мне, пока не нанесли себе увечий.

– Для того, чтобы вы нанесли увечья кому-нибудь другому?

– Допустим, я пообещаю, что не причиню вреда тому, кто этого не заслуживает.

– О, если вы так ставите вопрос, то я непременно принесу вам ручной пулемет и пару гранат. Вы какой калибр предпочитаете?

– Я говорю серьезно, Фермин.

– Я тоже. Прежде всего вы должны вылечиться.

– Я вылечусь, если только выполню свой долг. И это единственное, что может обеспечить вам всем безопасность.

– Алисия, мне жаль огорчать вас, но чем дольше я вас слушаю, тем меньше мне нравится тон и содержание ваших разговоров.

– Принесите мне оружие. Или я достану его сама.

– Вы хотите снова умереть в такси, на сей раз по-настоящему? Или получить пулю на улице? Или загнуться в камере от рук мясников, которые ради развлечения разорвут вас на куски?

– Что вас на самом деле тревожит? Что меня убьют или будут пытать?

– Подобные мысли приходили мне в голову. Не поймите меня неправильно, но, между нами, уж лучше бы я умер сам. Как я могу зачинать детей и быть достойным отцом, если не в состоянии уберечь создание, жизнь которого мне поручили?

– Я не абстрактное эфемерное создание, и вы не несете за меня ответственность, Фермин. Кроме того, вы творили чудеса, спасая мне жизнь, и дважды вытащили из лап смерти.

– В третий раз может не получиться.

– Третьего раза не будет.

– Не рассчитывайте получить пистолет. Я лично уничтожу его. Разберу на части и выкину в гавани, чтобы их слопали рыбы-мусорщики, обжоры, плавающие у поверхности воды и питающиеся объедками.

– Даже вы не в силах помешать неизбежному, Фермин.

– В этом я мастер. Одно из искусств, где мне нет равных. Вторая – парные танцы. Спор закончен. Сколько угодно гипнотизируйте меня взглядом голодной тигрицы, мне ничуть не страшно. Я не Фернандито, и тем более не какой-нибудь простофиля, кого вы обводите вокруг пальца, натянув черные чулки.

– Вы единственный человек, кто может мне помочь, Фермин. Особенно теперь, ведь у нас в венах течет одна кровь.

– Таким манером вы протянете не дольше молочного поросенка в День святого Мартина.

– Ничего подобного. Помогите мне выбраться из Барселоны и дайте оружие. С остальными проблемами я справлюсь самостоятельно. В глубине души вы прекрасно сознаете, что для вас всех это наилучший выход. Беа меня поняла бы.

– Попросите пистолет у нее и послушайте, что она скажет.

– Беа не доверяет мне.

– С чего бы ей доверять?

– Мы теряем драгоценное время, Фермин. Что вы решили?

– Идите в задницу, и я не посылаю вас в ад лишь потому, что вы и так стремглав летите в пекло.

– С приличными девушками так не разговаривают.

– Если вы приличная девушка, то я пелотари. Глотните своего зелья и возвращайтесь в гроб отсыпаться, а то, неровен час, натворите бед.

Когда Фермину надоедало спорить, он оставлял Алисию в покое. Она ужинала с Исааком, слушала его рассказы о Нурии, и как только старый хранитель удалялся, наливала себе рюмку белого вина (пару дней назад она обнаружила место, где Исаак припрятал бутылки, конфискованные доктором) и выходила из комнаты. По коридору Алисия пробиралась в зал с грандиозным сводом и там, в слабом сумеречном свете, каскадом струившимся сквозь стеклянный купол, останавливалась, созерцая зыбкие очертания огромного книжного лабиринта. Позднее, вооружившись фонарем, она углублялась в его галереи и туннели. Прихрамывая, Алисия поднималась к вершине храмового сооружения, обходила залы и развилки, которые вели к потайным кельям, пересекавшимся винтовыми лестницами или подвесными мостиками, очертаниями напоминавшие арки и контрфорсы. По пути она с нежностью касалась корешков книг – сотен тысяч, – ждавших своего читателя. Порой засыпала на стуле в одном из залов, встретившихся по дороге. Каждый вечер Алисия выбирала новый маршрут.

Кладбище забытых книг обладало своеобразной пространственной структурой, и дважды очутиться в одном и том же месте было почти невозможно. Временами она терялась в его коридорах, и ей далеко не сразу удавалось найти обратную дорогу вниз. Однажды ночью, когда первые проблески рассвета озаряли купол, Алисия вынырнула на вершине лабиринта, на той самой площадке, куда приземлилась, провалившись в дыру в куполе, в ночь воздушной бомбардировки Барселоны в 1938 году. Свесившись с помоста и заглянув в бездну, она заметила крошечную фигурку Исаака Монфорта у подножия лабиринта. Хранитель ждал ее в том же месте, когда она спустилась.

– Я думал, только меня преследует бессонница, – произнес он.

– Сон – удел мечтателей.

– Я заварил мансанилью, этот напиток помогает мне заснуть. Хотите чашечку?

– Да, если мы добавим туда чего-нибудь покрепче.

– У меня ничего не осталось, кроме старого бренди, которым я не рискнул бы даже прочищать трубы.

– Я не страдаю предрассудками.

– А что скажет доктор Солдевилья?

– То же, что говорят все врачи: что нас не убивает, делает нас сильнее.

– Вам не помешало бы немного окрепнуть.

– Я постараюсь.

Алисия зашла вместе с хранителем в его комнату и сидела за столом, пока Исаак готовил две чашки травяного чая. Понюхав горлышко бутылки, он добавил в каждую чашку несколько капель бренди.

– Недурно, – оценила Алисия, попробовав напиток.

Они пили мансанилью в тишине и покое, как старые друзья, которым не нужны слова, чтобы получать удовольствие от общества друг друга.

– Вы хорошо выглядите, – наконец сказал Исаак. – Предполагаю, это означает, что скоро вы нас покинете.

– Мое присутствие тут никому не принесет добра.

– Местечко неплохое.

– Если бы у меня не было незавершенных дел, это место я сочла бы лучшим в мире.

– Здесь вы желанный гость и вольны вернуться в любое время. Хотя интуиция мне подсказывает, что если вы уйдете, то навсегда.

Алисия улыбнулась.

– Вам понадобится новая одежда и всякие мелочи. Фермин утверждает, что за его домом следят, поэтому неразумно приносить вещи из города. У меня хранятся кое-какие наряды Нурии, возможно, они вам подойдут, – предложил старик.

– Я бы не хотела…

– Почел бы за честь, если бы вы согласились взять вещи моей дочери. Уверен, Нурии было бы приятно, что они достались вам. Помимо того, на мой взгляд, у вас примерно одинаковый размер.

Исаак шагнул к гардеробу, достал чемодан и открыл его, предварительно подтащив к столу. Алисия с любопытством заглянула внутрь. В чемодане лежали платья, туфли, книги и другие вещи, смотреть на них было больно. Алисия не знала Нурию Монфорт, но уже начала привыкать к фантому, обитавшему в этих стенах, и к манере Исаака отзываться о дочери так, словно она всегда находилась рядом. Увидев обломки загубленной жизни, собранные в ветхом чемодане, который несчастный старик берег в память о своей дочери, Алисия не нашла слов и просто кивнула.

– Вещи отличного качества, – заметила она, оценив фирменные ярлыки и добротные ткани.

– Моя Нурия все тратила на книги и одежду, бедняжка. А мать считала, что она похожа на киноактрису. Если бы вы только ее видели. Нурия дарила радость…

Алисия стала отбирать кое-какие вещи из чемодана, и неожиданно ей попалась на глаза маленькая статуэтка сантиметров десять в высоту, запутавшаяся в складках одежды. Она вытащила фигурку и рассмотрела ее при свете лампы. Вылепленная из гипса, статуэтка представляла собой ангела с распростертыми крыльями.

– Я давно не видел эту вещицу. Даже не догадывался, что Нурия сохранила ее. В детстве она была одной из любимых игрушек дочери, – пояснил Исаак. – Я помню день, когда мы купили ее на ярмарке Санта-Лусия на площади у собора.

Внутри статуэтка оказалась полной. Стоило Алисии провести по ней пальцем, как открылась створка, и за ней обнаружилось углубление.

– Нурии нравилось оставлять мне секретные послания в этом тайничке. Она прятала ангела дома в укромном месте, и мне надлежало найти его. Такая у нас с ней была игра.

– Он очарователен, – сказала Алисия.

– Возьмите его.

– Нет, ни в коем случае…

– Пожалуйста. Уже много лет ангелочек не работал почтальоном. Вы наверняка найдете ему применение.

Вот так и вышло, что Алисия легла спать с маленьким ангелом-хранителем, попросив его помочь поскорее выбраться из зачарованного замка, предоставив всех этих прекрасных людей своей судьбе. Ей же предстояло вернуться на старую дорогу, которая вновь приведет ее в сердце тьмы.

– Туда ты не сможешь со мной отправиться, – с сожалением прошептала она ангелу.

Леандро пунктуально приходил каждый день в восемь тридцать утра. Он ждал Ариадну в большой гостиной с горячим завтраком и вазой со свежим букетом цветов. Ариадна Маташ просыпалась за час до его визита. Будить ее вменялось в обязанность доктору. Теперь он входил в спальню без стука. Обычно его сопровождала безмолвная медсестра, ни разу за все время не открывшая рот. Утро начиналось с укола, после него Ариадна просыпалась и вспоминала, кто она такая. Затем медсестра поднимала ее, раздевала, уводила в ванную комнату и десять минут держала под душем. Сестра одевала Ариадну в знакомую одежду – она смутно припоминала, как покупала эти вещи. Наряды менялись каждый день. Пока врач считал ей пульс и мерил давление, медсестра причесывала ее и делала макияж, поскольку Леандро нравилось видеть женщину прибранной и красивой. Наконец, когда Арианда садилась за стол, мир обретал четкие очертания.

– Ты хорошо выспалась?

– Что вы мне даете?

– Слабое успокоительное, как я и говорил. Если хочешь, я распоряжусь, чтобы доктор больше не вводил его тебе.

– О нет. Пожалуйста, не надо.

– Как угодно. Съешь что-нибудь?

– Я не голодна.

– Выпей хотя бы стакан апельсинового сока.

Случалось, Ариадну рвало после еды. Порой ей становилось так дурно, что она теряла сознание и падала со стула. Если это происходило, то Леандро нажимал кнопку звонка, и в считаные секунды появлялся помощник, который поднимал Ариадну и заново мыл. Потом врач, как правило, делал ей укол, ввергавший ее в состояние прохладного покоя. Она жаждала его и часто с трудом сопротивлялась соблазну разыграть обморок, чтобы получить дозу. Ариадна потеряла счет дням, проведенным в роскошной клетке. Она измеряла время интервалами между инъекциями сонного зелья, погружавшего ее в беспамятство. Ариадна исхудала так, что одежда болталась на ней. Увидев в зеркале в ванной свое нагое отражение, она не узнавала себя. Ежеминутно Ариадна с нетерпением ждала, когда Леандро завершит дневное собеседование и вернется врач с волшебным саквояжем и травой забвения. По ощущениям эти мгновения, когда кровь в жилах вскипала и голова шла кругом, были сродни самым счастливым минутам ее жизни.

– Как ты себя чувствуешь сегодня, Ариадна?

– Хорошо.

– Я полагал, что сегодня мы могли бы поговорить о твоем исчезновении, если не возражаешь.

– Мы уже обсуждали его вчера. И позавчера.

– Да, но мне кажется, что постепенно проявляются новые подробности. Такова память. Ей нравится подшучивать над нами.

– Что вы хотите узнать?

– Я предпочел бы вернуться к тому дню, когда ты сбежала из дома. Согласна?

– Я устала.

– Потерпи немного. Скоро придет доктор, даст тонизирующее средство, и тебе станет легче.

– А можно сейчас?

– Сначала мы побеседуем, а потом ты получишь лекарство.

Ариадна кивнула. Каждый день повторялось одно и то же. Она плохо помнила, о чем уже рассказывала ему, а о чем нет. Но какая теперь разница? Больше не имело смысла что-либо скрывать. Все умерли. И ей тоже отсюда не выбраться.

– Это произошло накануне моего дня рождения, – начала она. – Супруги Убач устраивали для меня праздник. В гости пригласили моих приятельниц из школы.

– Твоих подруг?

– Они не были моими подругами. Купленная компания, как и все в том доме.

– Именно в тот вечер ты решила сбежать?

– Да.

– Но тебе ведь помогли, не так ли?

– Да.

– Расскажи о том человеке. Давид Мартин, правильно?

– Давид.

– Как ты с ним познакомилась?

– Давид был другом моего отца. Они вместе работали.

– Они вместе писали какие-то книги?

– Сериалы для радиопостановок. Они сочинили один, называвшийся «Ледяная орхидея». Это была мистическая история, воссоздававшая атмосферу Барселоны XIX века. Отец не разрешал мне слушать ее, сказав, что она не для детских ушей. Но я незаметно ускользала и включала радиоприемник, стоявший в гостиной в нашем доме в Вальвидрере.

– По моим сведениям, Давид Мартин был арестован в 1939 году при попытке пересечь границу, чтобы вернуться в Барселону в конце войны. Пару лет он провел в заключении в крепости Монтжуик. В тюрьме находился в одно время с твоим отцом, а затем в конце 1941 года объявили о его смерти. Ты ведешь речь о событиях 1948 года, то есть они имели место гораздо позднее. Ты уверена, что человеком, помогавшим тебе скрыться, являлся Давид Мартин?

– Это был он.

– Не могло случиться так, что кто-то выдавал себя за него? В конце концов, ты с детства его не видела.

– Это был он.

– Хорошо. Каким образом вы снова встретились?

– Донья Мануэла, гувернантка, водила меня по субботам в парк Ретиро. К Стеклянному дворцу – это мое любимое место.

– И мое тоже. Там ты встретилась с Мартином?

– Да. Я видела его несколько раз. Издалека.

– Думаешь, случайно?

– Нет.

– Когда ты поговорила с ним в первый раз?

– Обычно донья Мануэла носила в сумке бутылочку анисового ликера и, случалось, засыпала.

– И тогда Давид Мартин подошел к тебе?

– Да.

– Что он сказал?

– Не помню.

– Я понимаю, как тебе трудно, Ариадна. Сделай над собой усилие.

– Я хочу лекарство.

– Прежде вспомни, что говорил Мартин.

– Он рассказал мне об отце. О том, как они вместе сидели в тюрьме. Отец сообщил ему о нас. О том, что произошло. По-моему, они заключили своего рода договор. Первый, кому удастся вырваться на свободу, должен позаботиться о семье другого.

– У Давида Мартина не было семьи.

– Но оставались люди, которых он любил.

– Он объяснил, как ухитрился сбежать из крепости?

– Вальс велел двум своим подчиненным отвезти Давида в большой особняк, располагавшийся рядом с парком Гуэль, и убить его.

– Что там произошло?

– По словам Давида, в особняке находился еще один человек. Именно он помог ему спастись.

– Сообщник?

– Давид называл его патроном.

– Патроном?

– Он носил иностранное имя. Итальянское. Я запомнила его, потому что он оказался однофамильцем известного композитора, чьи произведения очень нравились моим родителям.

– Так ты помнишь имя?

– Андреас Корелли.

– Об этом человеке не упоминается ни в одной из моих сводок.

– Потому что его не существует.

– То есть?

– Давид был нездоров. Ему чудились разные вещи. И люди.

– Ты имеешь в виду, что Давид Мартин выдумал Андреаса Корелли?

– Да.

– Откуда ты знаешь?

– В тюрьме Давид потерял рассудок или то немногое, что от него оставалось. Он был тяжело болен и не понимал этого.

– Ты постоянно называешь его Давидом.

– Мы были друзьями.

– Любовниками?

– Друзьями.

– Что еще он сказал тебе в тот день?

– Признался, что в течение трех лет пытался добраться до Маурисио Вальса.

– Чтобы отомстить?

– Вальс убил женщину, которую Давид очень любил.

– Исабеллу?

– Да, Исабеллу.

– Он сообщил, как, по его мнению, Вальс убил ее?

– Отравил.

– А зачем Давид разыскал тебя?

– Чтобы выполнить обещание, данное моему отцу.

– И все?

– Еще он надеялся, что я помогу ему проникнуть в дом моих родителей. Рано или поздно Маурисио Вальс появился бы там, и Давид смог бы его прикончить. Вальс часто приходил к Убачу. У них имелись общие деловые интересы. Акции банка. Иного способа подобраться к Вальсу не существовало, поскольку он всегда ходил с сопровождением и под охраной.

– Но план не осуществился.

– Нет.

– Почему?

– Я предупредила, что его попытка обречена на неудачу, его просто убьют.

– Подобный исход он наверняка предвидел. Должна существовать иная причина.

– Иная причина?

– Ты сообщила ему что-то такое, из-за чего он изменил намерения.

– Мне необходимо лекарство. Пожалуйста.

– Вспомни, что ты сказала Мартину, заставив передумать. Он отказался от плана мести Вальсу, что, собственно, и привело его в Мадрид, и вместо этого решил устроить твой побег.

– Пожалуйста.

– Потерпи чуть-чуть, Ариадна. Потом мы дадим тебе лекарство, и ты отправишься отдыхать.

– Я сказала ему правду. Я сказала, что беременна.

– Беременна? От кого?

– От Убача.

– Своего отца?

– Он не был моим отцом.

– Мигель Анхель Убач, банкир. Он удочерил тебя.

– Он купил меня.

– Что случилось между вами?

– По ночам Убач часто приходил в мою комнату, пьяный. Жаловался, что жена его не любит, у нее любовники, их уже ничего не связывает. Начинал плакать. А потом насиловал меня. Устав, он говорил, что я сама виновата, поскольку соблазняла его, и я такая же шлюха, как моя мать. Убач хватал меня за руки и угрожал, что если я кому-нибудь проболтаюсь, он велит убить мою сестру. По его утверждениям, он знал, где она находилась, и стоило ему только позвонить, как ее закопали бы живьем.

– Что сделал Давид Мартин, услышав такое признание?

– Угнал машину и увез меня из города. Мне нужно принять лекарство, пожалуйста…

– Конечно. Немедленно. Спасибо, Ариадна. Я благодарю тебя за искренность.