Глава 7. Треклятое письмо

Вынужденное, но правдивое признание человека, который был Сэмюэлем С. Апфилдом IV.

Девятый вариант.

Краткое предисловие

Тебя, моя супруга, наверняка заинтригует – а может, и вовсе собьет с толку – количество набросков, предшествовавших законченному документу, находящемуся сейчас у тебя в руках.

Я все объясню.

Меня попросили написать письмо с изложением моих ошибок, моего предательства, твоего похищения и моих последующих действий. В предыдущих версиях признания – первых пяти набросках – некоторые пассажи, реминисценции и отдельные определения были расценены Редакторами как жалостливые мольбы о прощении. Редакторы решили, что я никоим образом не должен пытаться вызвать твое сочувствие, и я согласился с ними, хотя, пожалуй, манера, в которой они доносили свои критические замечания до автора, то есть меня, могла бы все же быть иной. Шестой, седьмой и восьмой наброски знаменовали новое, творческое направление признания, поворот к литературной форме, в особенности после того как стало окончательно ясно, что этот труд, по всей вероятности, станет моим последним обращением к тебе – и, по сути, к миру.

Редакторы сочли, что эти более поздние наброски переполнены извинениями, и предложили заменить такого рода места астериском (*), так что в настоящей версии соблюдается это условие.

Кроме того, есть несколько тем, которые я не могу раскрыть в полной мере в силу ограниченности времени, предоставлямого мне за письменным столом, и потому я оставлю заметки (заключая их в скобки), предполагающие возможные будущие уточнения, если мне случится дожить до авторства десятого варианта. Должен также указать, что Редакторы перечеркнут строчки, которые покажутся им нежелательными или неуместными, и тебе рекомендовано пропускать исключенные подобным образом слова и фразы.

В нижеследующем исповедальном очерке нет ни слова неправды.

Ты заслуживаешь знать, как все случилось.*

Дорогая Иветта,

В начале декабря 1901 я получил пару телеграмм с новостями относительно перспективных предприятий, в которые я инвестировал наши многолетние сбережения. В первой телеграмме говорилось о разрушительном обвале, случившемся на нашей медной копи в Аризоне, и о гибели двух несчастных, оказавшихся в результате обрушения в подземной западне. Сразу после этого жуткого происшествия толпа разгневанных рабочих схватила и жестоко избила управляющего, которого они настойчиво предупреждали об опасности несколькими неделями ранее. Возмущенная толпа захватила денежный ящик с выручкой за последние три месяца и удалилась вместе с ним. Я так и не узнал, почему эти деньги не были положены на депозит в банк Финикса, как предписывала инструкция. Так или иначе, деньги пропали, управляющий стал инвалидом, а половина наших сбережений превратилась в дым.

Во второй телеграмме, полученной через два дня после первой, сообщалось, что восемнадцать сотен коров, купленных мной у Джеффри О’Мэллори, заболели на полпути из Монтаны в Колорадо, и их пришлось забить всех без исключения. Мы не только потеряли все вложенные в скот деньги, но и остались должны ковбоям, заплатить коим предполагалось из заработанного на животных.

Два надежных проекта, в которые я инвестировал большую часть наших сбережений, полностью провалились в течение одной недели, и всех оставшихся денег – шестисот долларов в «Сберегательном банке Сан-Франциско» – не хватило бы даже, чтобы рассчитаться с погонщиками. Мы разорились.

(Уточнение: риски неизбежно сопутствуют инвестициям в деловые предприятия, осуществлять личное наблюдение за которыми невозможно).

Через два дня после получения второй телеграммы приехала твоя сестра Долорес – отпраздновать с нами Рождество и Новый год. Я решил не извещать тебя о наших несчастьях, дабы не огорчать ее и не омрачать грядущие праздники. К тому же я надеялся, прежде чем вовлекать тебя во все это, достичь хотя бы некоторого улучшения.

Мои тревоги и страхи усугубила телеграмма от босса ковбоев, обещавшего приехать в Сан-Франциско за деньгами, которые я задолжал ему и его работникам, если вопрос не будет решен незамедлительно. Поскольку всей необходимой суммой мы не располагали, я решил вовсе не отвечать на требование расчета.

Всю последующую неделю, пока мы развлекали твою сестру, показывая ей достопримечательности Сан-Франциско, я обдумывал варианты действий. Ты, наверное, помнишь, как упрекала меня в отстраненности и невнимательности, и теперь знаешь причину моего беспокойства и озабоченности.

За четыре дня до Рождества Христова я получил телеграмму от босса ковбоев с известием, что он и шестеро его людей «выехали в Сан-Франциско за (своими) деньгами и настроены задать мне трепака за все причиненные неудобства. Счастливого Рождества!».

Опасаясь, что ковбои или какой-нибудь судебный чиновник обратятся напрямую в банк, я снял все наши деньги.

Теперь ты, несомненно, поймешь, почему я разразился слезами, когда ты сообщила, что приготовила мое любимое блюдо.* Нелегко наслаждаться гусем, фаршированным каштанами и беконом, когда тебе грозит денежный, физический и супружеский крах. Не мог я предложить тебе и физического тепла, как всегда делал на протяжении ухаживания и брачной жизни.*

Ты, конечно, помнишь, что на том обеде присутствовал наш друг Дэвид, который, когда мы перешли выпить шерри в нашу маленькую гостиную, выказал явный интерес к твоей сестре, но получил от нее отказ. После этого настроение его заметно упало, и я вызвался проводить его домой, оставив тебя с Долорес, чтобы вы могли поговорить наедине и, может быть, отойти ко сну, если вас одолеет дремота. Ты помогла мне с пальто, нашла мой котелок и поцеловала в губы. Я заглянул в твои нежные голубые глаза и едва удержался от рассказа об обрушившемся на нас несчастье. Мне отчаянно хотелось разделить с тобой бремя, давившее сильнее с каждым мгновением.

Если помнишь, я ничего тогда не сказал.*

Мы с Дэвидом вышли из квартиры, спустились на три лестничных пролета, открыли переднюю дверь, и в лицо мне ударил ледяной зимний ветер нашего приморского города. Наклонив голову, я брел с другом по холодным авеню, пытаясь поддержать обрывочный разговор, вспомнить который теперь трудно из-за чрезмерного употребления за обедом шерри. Знаю, что дважды я собирался довериться Дэвиду, но не решился из страха сорваться и устроить истерику у людей на глазах. На улицах шипели газовые фонари, и в их неестественно ярком свете тени казались еще темнее.

Я проводил Дэвида до его квартиры и, едва оставшись наедине с собой, расплакался. Все наши сбережения пропали, и меня ожидало жестокое наказание. Я подумал, что тебе, вероятно, придется вернуться домой, в Техас – место, где меня определенно не ждали, – и ощутил полнейшее отчаяние.

Я сунул озябшие руки в карманы, вцепился в оставшиеся сбережения – то единственное, что отделяло нас от презренной бедности, – и направился к центральной площади.

В современном мире у церкви много соперников. Салуны и бордели – это кичащиеся безвкусицей места, где еженощно совершаются отвратительные прегрешения, однако же я уверен, что казино суть заведения, где чудесным образом сбываются самые невероятные и опасные надежды. В игорном притоне человек может изменить всю свою жизнь – при помощи решительности, умения и щепотки удачи – и достичь достойного положения. За игровым столом поверженный несчастьями может снова подняться. Счастливо упавшая кость или удачные карты – все, что требуется, чтобы выплатить долг и угостить ковбоев щедрым обедом из морских даров, тем самым полюбовно завершив сделку. На выигрыш возрожденный купит большую квартиру, где заживет с супругой в комфорте и достатке, растя красивых и набожных детей.

Такие вот иллюзии – питаемые алкоголем и отчаянием – и превращают игрока поневоле, подобного мне, в человека, готового рисковать деньгами, которые даже не принадлежат ему.

(Редакторы потребовали отметить, что ни депрессия, ни опьянение, ни отчаяние не могут оправдать моего недостойного поведения.)

Я вошел в казино и сразу же направился к столу для блэкджека, игры, которую я хорошо знал и в которой достиг некоторого скромного уровня мастерства. Во время игры лицо мое краснело, и я чувствовал себя так, словно не контролировал свои действия, словно мое тело стало автоматом, за которым я наблюдал со стороны. Уже через тридцать минут мой остаток сократился наполовину, до трехсот десяти долларов.

За столом для покера сидел мужчина, которого я видел в церкви, и двое незнакомцев. В продолжавшейся около часа игре я в примерно равной мере выигрывал и проигрывал. Затем к нашей компании присоединился поразительной наружности хорошо одетый одноглазый джентльмен, выглядевший моложе, чем позволяли предположить его белые волосы.

Одноглазый джентльмен представился как Грис, что, полагаю, в переводе с испанского означает «серый», но фамилии не назвал. Он также заявил, что происходит из Испании, хотя совершенное владение нашим языком ни в коей мере не выдавало в нем иностранца. Один из игроков, толстенький чудаковатый старикашка в треснувших очках, поднялся со стула и удалился, явно показывая свое отношение к небольшой ссоре, случившейся несколько лет назад между Америкой и Испанией.

Мы сыграли еще несколько партий, в которых я потерял сто долларов, тогда как Грис выиграл вдвое больше. Видя мое беспокойство, он угостил меня выпивкой и посоветовал уйти, пока я не проиграл еще больше. Я поблагодарил его за угощение и совет, выпил бурбона и продолжил спускать наши сбережения, сократив их до шестидесяти долларов, что составляло менее десяти процентов той суммы, с которой я пришел в казино двумя часами ранее. Мое отчаяние не знало границ.

Грис забрал выигрыш, оказавшийся весьма значительным, и пригласил меня в гостиную, где какой-то старик играл на пианино, а женщина-негритянка исполняла чечетку в деревянной обуви. Я принял приглашение.

Испанец купил мне еще один бурбон, от которого я сначала отказался, но потом выпил. После этого он спросил, что меня беспокоит. Я рассказал обо всем, что случилось со мной за последний месяц. Признание далось легко. Я рассказывал о своих бедах, изливал горести незнакомцу, человеку не бывшему частью моей повседневной жизни и выказавшему по отношению ко мне необычайную доброту.

– У вас есть фотография вашей жены? – осведомился Грис, когда я облегчил душу изложением своих несчастий. Взгляд его при этом ни на секунду не оставлял бешено стучащих ног чернокожей танцовщицы.

Я достал из жилетки бумажник, а из него – фотографию, сделанную на нашей свадьбе, в самый счастливый день моей жизни. Взяв снимок, испанец смотрел на него ровно столько, сколько потребовалось негритянке, чтобы отбить восемь тактов своими деревянными башмаками.

Он вернул мне фотографию.

– Она очень красивая.

– Красивее женщины в мире нет.

– Вернемся к покерному столу? – предложил Грис.

Разница между шестьюдесятью долларами и полным банкротством ничтожна, и я согласился, обратившись по пути к Господу с молчаливым обещанием, надеясь на божественное вмешательство.

Прошло совсем немного времени, и от моих денег не осталось ничего. Я сидел, уставившись, словно идиот, в пустоту.

Грис сложил из голубых покерных фишек столбик в две сотни долларов и сдвинул его через стол ко мне.

– Buena suerte, – сказал он, «удачи».

Я поблагодарил его за щедрый дар и с поразительной быстротой проиграл и эти деньги.

Решив вернуться домой и наконец открыть тебе все, я поднялся со стула, забрал пиджак и отвернулся от покерного стола.

– Мистер Апфилд.

Передо мной стоял мой благодетель.

– Пожалуйста, подождите меня в той гостиной. Я сейчас приду.

Мне ничего не осталось, как согласиться. Я отправился туда и сел, представляя выражение твоего лица, когда ты узнаешь о нашем финансовом крахе и моем постыдном поведении. На столе появился еще один бурбон, но я не стал пить, потому что не желал более отвлекаться и хотел только вернуться домой.

Вскоре подошел и мой благодетель.

– Мистер Апфилд. – Он сел напротив и небрежно откинулся на спинку стула. – Вы столкнулись с серьезными трудностями.

Я не стал возражать.

– Как вы намерены возместить мою ссуду?

Такой поворот дела немало меня удивил.

– Я не думал, что предложенные вами деньги были ссудой.

– Вы часто получаете от незнакомых людей подарки в двести долларов?

Ответа у меня не нашлось.

– Я уезжаю из Сан-Франциско завтра утром, – сообщил Грис, – и вы должны расплатиться со мной до отъезда.

Вскоре после того, как он сказал это, к нам за столиком присоединился человек с гниющим носом, а потом еще один, с бородой и в вишневом костюме. Никто не улыбался.

Из внутреннего кармана белого полотняного пиджака Грис достал колоду карт.

– Хотите отыграть долг? – осведомился он.

Я покачал головой, чувствуя, что не в состоянии выиграть у него ничего.

– Если не хотите играть, – продолжал испанец, – шесть человек, которые работают на меня, проводят вас домой и заберут вещей на эту или бо́льшую сумму.

Я согласился сыграть с ним, и через двадцать минут мой долг вырос до двух тысяч долларов. Мне хотелось умереть. Вернулась танцовщица, и теперь дробь ее деревянной обуви я чувствовал на своей спине.

– Боюсь, вернуть долг вы не в состоянии, – заметил Грис.

– Вы правы.

Ритмичная музыка звучала словно выстрелы.

– Я владею развлекательным заведением для джентльменов, – сказал испанец, – где каждая женщина зарабатывает примерно две тысячи в год. – Он вперил в меня глаз. – Ваша жена отработает ваш долг.

Внутри у меня все перевернулось. Я поспешил в уборную, где расстался и с гусем, и со всем прочим, что успел съесть. Человек с гниющим носом проводил меня к столу. Мой пропитавшийся потом костюм скрипнул, когда я опустился на стул.

– Я не могу позволить, чтобы моя жена работала в таком заведении.

– Вы должны мне две тысячи долларов, которых у вас нет. И вы не в том положении, чтобы позволять или запрещать что-либо. – Грис открыл поврежденный глаз – глубоко в глазнице темнел серый камень. – Миссис Апфилд доставят в мое заведение, где с ней будут обращаться достойным образом, и вернут вам, как только она отработает семейный долг. Если вы поднимете шум или попытаетесь помешать мне, вас убьют, а ваша супруга останется в упомянутом заведении до конца жизни.

Слезы хлынули из моих глаз. Я проглотил бурбон, от которого прежде отказался, и обратился к Грису с просьбой дать мне еще один, последний шанс отыграться.

– С каким залогом?

– Сестра моей жены приехала в город на празд-ники…

– Сестра моей жены приехала в город на праздники. Она остановилась у нас.*

– Всё или ничего? Вы это предлагаете?

Я не смог произнести ни слова и лишь кивнул.

– В случае вашего проигрыша, – уточнил Грис, – обе сестры будут работать на меня, пока не рассчитаются по долгу в четыре тысячи долларов.

Я кивнул.

– Ваша свояченица так же привлекательна, как и жена?

Ко мне наконец вернулся голос.

– Она рыжеволосая, танцовщица.

– Принято, – согласился Грис. – Во что предпочитаете сыграть?

Я знал, что, как игрок, испанец намного сильнее меня, а потому решил выбрать что попроще, и положиться на Него.

– Я предпочитаю просто вытянуть карту.

– Согласен.

Я вытянул девятку треф.

Грис – бубновую даму.

У меня помутилось в глазах.

Уже за дверью я пришел в чувство от пощечины. Чьи-то руки в перчатках прижали меня к шершавой кирпичной стене. Шесть незнакомых мужчин, все в темных пальто, стояли рядом, и за их плечами и бледными ушами со свистом носились по пустынным улицам холодные ветры.

Пятеро призраков держали в руках револьверы и ножи. Шестой, человек с седыми волосами, вынул левую руку из кармана пальто и протянул мне пузырек.

– Здесь снотворное.

Я взял пузырек и спросил, что именно требуется сделать.

– Если они спят, влейте им в рот по капле.

– Будет ли достаточно одного миллиграмма?

– Да. Если они бодрствуют, увеличьте дозу вдвое и растворите ее в том, что они пьют.

Шагая по унылой серой улице, подгоняемый суровыми ветрами и шипением газовых фонарей, я пытался представить, как мог бы вступить в схватку, но эти омерзительные типы были вооруженными убийцами, а я – продавцом эликсиров. Следуя знакомым маршрутом к нашему дому, я преисполнялся презрением к себе.

У «Мясной лавки Дивера», закрытой, как и прочие заведения в столь поздний час, в нос мне ударил сильный, едкий запах, который я вряд ли смогу точно описать. Неожиданно для себя самого я свалился посредине улицы и забился в конвульсиях. Сопровождающие наблюдали за моим припадком со стороны, покуривая сигары, распространявшие запах аниса.

Через какое-то время мне удалось овладеть собой, подняться и продолжить путь к дому на углу Кларкс и Хьюли, где мы жили. Мои мольбы –убрать его и перенести в какое-нибудь безопасное место – остались без ответа.

Я поднялся по знакомой лестнице с таким чувством, будто целый год прошел с того времени, как мы с Дэвидом спустились по этим же ступенькам. Двое из шести призраков сопровождали меня.

– Не запирайте дверь, – шепотом сказал один, а другой пригрозил оружием.

Я переступил порог, а эта жуткая парочка осталась в коридоре. Их сообщники внизу наблюдали за передним и задним выходами из здания.

Вы с Долорес спали.

Ты, возможно, помнишь, что сырая зима Сан-Франциско вызвала у твоей сестры заложенность носа, и она по причине забитых пазух спала с открытым ртом, демонстрируя миндалины незаконченному потолку в гостевой комнате.

Прокравшись к Долорес, я капнул снотворное прямо в открытое горло.*

Потом я проскользнул в нашу комнату и увидел, что ты спишь под тем бордовым шерстяным одеялом, которое подарил нам негр из дома твоего отца, и, не в силах смотреть, отвернулся.

На тумбочке с твоей стороны лежали ноты гимнов с пометками на полях, сделанных тобою поздно вечером. Я перевернул их лицом вниз.

Шорох разбудил тебя.

– Сэмюэль…

– Да, мое сокровище? – Я спрятал пузырек в карман.

– Почему тебя так долго не было? – спросила ты.

Я не планировал разговаривать с тобой, и воображение отказывалось импровизировать.

– У Дэвида проблемы. Бедняга вложил все свои сбережения в одно рискованное предприятие, и оно лопнуло, внезапно и безнадежно. Он разорен и в отчаянии.

Ты села и поправила ночную сорочку.

– Почему он ничего не сказал за обедом? Мы – его ближайшие друзья в Сан-Франциско.

– Не знаю, почему он промолчал.

– Почему ты плачешь?

Ты, может быть, помнишь, что я не смог ответить на твой вопрос.

– Хочешь, согрею тебе молока? – предложила ты.

– Сам согрею, – сказал злодей, за которого ты вышла замуж.

Я вышел в кухню, поставил миску на плиту и подогрел немного молока для нас обоих. Потом вернулся в комнату и подал тебе стакан, в который добавил прописанную дозу снотворного.*

Ты выпила молоко и вскоре зевнула.

– Да опустится тьма.

Глаза закрылись, и я поцеловал твои чудные веки. Ты погрузилась в глубокий сон. Призраки вошли в квартиру и забрали вас обеих, тебя и сестру.* Обессиленный, я свалился и очень долго пролежал без чувств, а очнувшись на следующий день в сумерках, выпил остатки снотворного, но организм не принял его и яростно исторг. Моя попытка самоубийства оказалась не более успешной, чем деловые предприятия и женитьба.

Наутро после неудавшейся попытки – за два дня до Рождества Христова – в дверь нашей квартиры постучал нежданный гость. Его настойчивость осталась без ответа, и через какое-то время он ушел. Я выпил шампанского, которое мы пили с твоей сестрой, когда праздновали Новый год, но заставить себя съесть что-нибудь не смог, и продукты в леднике пропадали на глазах.

В десять часов того же вечера гость вернулся и уже решительнее приложился кулаком к нашей двери. Бесцеремонный стук потревожил Лодеров, из чьей квартиры последовало замечание по поводу шума. Посетитель назвался Брентом Плагфордом, братом женщины из 3Б, и наши соседи вспомнили, что видели его прошлой зимой, когда он приезжал к нам.

– Апфилды оставили нам запасной ключ, – сказала Джил Лодер. – Позвольте принести его вам.

– Большое спасибо, мэм, – ответил Брент.

Мне оставалось либо впустить твоего брата в квартиру, либо выброситься в окно на тротуар. Я натянул клетчатый халат поверх растрепанной одежды и направился к входной двери, придумывая объяснение вашему отсутствию, собственному жалкому состоянию и несчастью, обрушившемуся на наш дом.

Я распахнул дверь.

– Добрый вечер, мистер Плагфорд.

– Брент. – Твой брат окинул меня взглядом. – Ты почему не отвечаешь?

– Спал.

Из соседней квартиры вышла Джил Лаудер с ключом, и я отослал ее обратно.

– Пожалуйста, входите. – Тут я изобразил ужасный приступ кашля, что, однако, не произвело на гостя ни малейшего впечатления.

Брент вошел в квартиру и увидел бутылки на полу, пятна на восточном ковре и замызганное постельное белье, которое я перетащил на диван, потому что спать в нашей комнате не мог.

– Что тут происходит? – спросил он. – И где девчонки?

– Я отчаянно разболелся, и ваши сестры переехали в дом моего дяди за городом, где…

– Когда ты заболел? – Твой брат произнес это так, словно не поверил ни в мою болезнь, ни в мои страдания.

– Признаки нездоровья появились четыре дня назад.

– Почему об этом ничего не было в телеграмме?

– О какой телеграмме ты говоришь? – забеспокоился я.

– О той, которую Иветта прислала мне в Портленд три дня назад и в которой спрашивала, приеду ли я на праздник.

– Может быть, надеялась на мое быстрое выздоровление? Она же оптимист.

Брент определенно не поверил ни одному моему слову и направился прямиком в гостевую комнату, где останавливался в свой прошлый приезд, но сразу же вернулся с принадлежавшим Долорес лавандовым саквояжем.

Саквояж он держал в правой руке, и я уставился на него и не мог отвести глаз.

– Почему это здесь? Можешь объяснить? – осведомился Брент.

– Долорес забыла.

Саквояж ударил меня в лицо и сбил с ног. Я рухнул на пол и так стукнулся головой, что соседка снизу сердито заколотила в потолок ручкой метлы.

Это было только началом.

Стыд не позволял мне сознаться в подлых деяниях, и в своем бредовом состоянии я изобретал неубедительные и непоследовательные истории с ограблениями, миссионерской работой, поездкой в Европу, чем зарабатывал новые и новые побои. Не стану в подробностях описывать свои страдания, потому что они заслужены и не идут ни в какое сравнение с тем, что выпало на твою долю.*

После этого твой брат распорядился, чтобы я перебрался из комнаты в кладовую.

Какое-то время спустя – полагаю, на следующий день после Рождества – меня привели встречать ковбоев, прибывших из Монтаны, дабы забрать обе-щанную плату и размять кулаки. Случилось так, что твой брат знал двоих из них по предыдущей ковбойской работе, и они обо всем договорились.

Мне выпало претерпеть еще одно насилие.

Затем ковбои отбыли, прихватив несколько моих зубов и все ценное, что нашлось в нашем доме, за исключением фонографа, подаренного твоим отцом в день нашей свадьбы.

Вскоре после Нового года, весело и шумно встреченного над и под кладовой, явился твой отец в сопровождении младшего брата и негра.

Брент без промедления усадил меня напротив них за стол, где я придумывал свои жалкие рецепты и бестолковые изобретения.

– Сэмюэль С. Апфилд Четвертый, – сказал твой отец, – я дал тебе свое разрешение перед Богом, когда ты попросил руку Иветты. Я привел ее и передал тебе. Уважь мое доверие и расскажи, что случилось с ней и Долорес, чтобы мы могли побыстрее найти их.

Я сознался.

Джон Лоуренс Плагфорд схватил меня за шею, перетащил через стол и наверняка вырвал бы мою голову из плеч, если б ему не помешали Брент, Стиви и негр. Меня тут же вернули в кладовую, где спрятали от твоего отца, обратившегося в истинного ангела гнева.

В тот же, а может, в какой-то иной вечер я очнулся и услышал разговор, который вели твой отец, твои братья и негр. Твой отец сказал:

– Пошли весточку Длинному Клэю и скажи, чтобы захватил Глубокие Озера. Пусть ждут нас в Шолдерстоуне. И пусть знают: работа будет грязная.

Меня переместили в еще меньшие апартаменты и повезли в Техас. Устрашающего вида тип по имени Длинный Клэй сказал твоей семье, что я могу пригодиться для обмена, и потому меня оставили в живых в качестве козыря. Только надежда посодействовать, пусть и в малейшей мере, твоему вызволению, удержала меня от попытки свести счеты с жизнью.

Неутомимо и самозабвенно твоя семья ищет тебя и твою сестру, и их любовь и преданность повергают меня в стыд.

Несколько раз за время пленения я видел тревожный сон, религиозное видение, которым хочу поделиться с тобой, пусть Редакторы наверняка перечеркнут его описание.

На согбенной спине через необъятную расщепленную пустыню несу я большой черный сундук. Под красным небом, сыплющим беспрестанно пепел, влачу тяжкое бремя и вдыхаю зловонные пары. Год за годом блуждаю я, пока не встречаю высокого сухощавого человека в черном одеянии и с камнями вместо глаз. Я спрашиваю, не видел ли он Иветту Апфилд, и он кивает – да, видел. Он вынимает камни из глазниц и вколачивает их мне в лицо, разрывая глазные яблоки, так что на мгновение я слепну.

Но камни теплеют, и постепенно вновь обретаю я силу зрения.

Я на холодной серой улице, что у нашего дома в Сан-Франциско. Тащу по лестнице черный сундук, переступаю порог и вижу тебя, спящую в постели. На тумбочке – ноты гимнов с твоими пометками лежат лицом вниз, и, протянув руку, чтобы перевернуть их, я понимаю, что являюсь тенью, призраком, духом, не живой плотью.

Я роняю ношу, и громкий стук пробуждает тебя от сна. Ты смотришь на черный сундук, поднимаешь крышку и видишь лежащего в нем человека. «Кто ты?» – спрашиваешь ты истерзанное тело Сэмюэля С. Апфилда IV. «Кто ты?»

Ты не узнаёшь меня, и я благодарен.

Не заслуживающий прощения и спасения, Человек, который был

Сэмюэлем С. Апфилдом IV.

Отправить