Иветта Апфилд смотрела на красное пятнышко. От него, из того места, куда Деревянный Нос воткнул иглу, волной густого меда разливалось благотворное тепло. Мир успокоился и притих. Пятнышко постепенно увеличилось, разбухло, превратившись в алую бусинку, которая покатилась по напудренной коже.

Кровать поднялась к затылку, потолок поплыл перед остекленевшими глазами. По балке ползла членистая тварь с бесчисленными ножками. В этом существе Иветта узнала сосуд, куда отправляла свой дух, когда тело высасывало, словно яд, семя слабых мужчин.

Восхитительное тепло распространялось от красного пятнышка, заменяло собой поврежденные клетки, составлявшие ее кости, мышцы и ткани. Ткань тела размягчалась, становилась однородной – плотным пористым материалом, впитывавшим и поглощавшим боли и муки.

Иветта попыталась вспомнить, что рассказала Деревянному Носу, но ее сознание напоминало болото.

– Что я сказала? – спросила она, обратившись к насекомому.

Многоногое существо на потолке описало эллипсоид, остановилось ровно над ее лицом и уставилось вниз фасеточными глянцево-черными глазами.

– Что ты пытаешься мне сказать?

Наблюдатель молчал.

Капелька крови, добежавшая до кончика правого указательного пальца, сорвалась и упала на пол. Иветте стало вдруг ясно, что она сможет общаться с насекомым, если только дотронется до его глаз. Женщина попыталась задействовать мышцы руки, но не смогла вспомнить, как это делается.

– Попробую позже.

Секундой или, может, десятью минутами позже в кончиках пальцев зазвенела кровь. Высохшая изнуренная женщина подняла глаза и, найдя сосуд, куда так часто сбегала, где укрывалась от бед, сказала:

– Мне нужно, чтобы ты привел Сэмюэля. Моего мужа.

В фасеточных глазах дрожали огоньки свечей. Женщина с однородным телом знала правду. Иветта Апфилд испорчена, и Сэмюэль С. Апфилд не хочет ее больше. Слишком многие попользовались ею, и теперь у нее даже завелись сомнения насчет Него. Четыре месяца назад в животе зародилась новая жизнь, и хотя она резала себя, имитируя месячные, Деревянный Нос разгадал уловку и применил какую-то мазь для прерывания беременности, пахшую ягодами, серой и жженым цикорием. Невинное дитя уступило место обжигающей боли. Вскоре после того случая Деревянный Нос дал ей лекарство (чтобы перестала плакать), и с тех пор она была зависима от него. С ней творили грех, и она грешила тоже; грехи угнездились глубоко внутри.

– Я была другой, – сообщила насекомому Иветта, думая о своем муже, Сэмюэле С. Апфилде IV, тридцативосьмилетнем предпринимателе, чей неугомонный мозг изобретал эликсиры и механизмы с такой легкостью, будто телефонный кабель соединял его непосредственно с великим Творцом. Хотя самым главным его желанием было изобрести нечто очень важное (вроде двигателя или телефона), бо́льшую часть времени он продавал эликсиры, а вырученные деньги вкладывал в перспективные предприятия.

– Если б я родился раньше, до сегодняшних войн, – сказал как-то Сэмюэль С. Апфилд IV, сидя за дубовым столом, занимавшим едва ли не половину их крохотной квартирки в Сан-Франциско, – то уже имел бы на своем счету великое множество достойных внимания изобретений и несметное количество хитроумных приспособлений. – Он оторвал взгляд от лежащих на столе набросков, составлявших «Большую книгу важнейших диаграмм Апфилда», и задумчиво уставился в эркерное окно. Бирюзовые волны безобидно грохотали под кружащими неутомимо чайками. – Но, увы, столь многое уже изобретено…

Сомнения одолевали этого образованного, набожного, приятной наружности блондина, бывшего одного с женой роста.

– Я верю в тебя. – Иветта подошла к столу.

Сэмюэль поднялся, выдвинул для супруги стул (он всегда выбирал тот, что стоял ближе к нему) и предложил ей.

– Располагай свое благословенное седалище.

Иветта опустилась в ворох воздушных складок своего яркого голубого платья, и Сэмюэль принялся навешивать на мочки ее ушей нежные, невесомые серьги поцелуев.

– Прекрасно. – Хормейстерша положила на стол нотный лист и посмотрела на супруга. – Господь наделил тебя великим даром, дабы ты мог украсить мир. И ты его украшаешь.

Сэмюэль тоже сел и, взглянув с тоской на «Большую книгу важнейших диаграмм Апфилда», печально вздохнул.

– Боюсь, я так и не претворю в жизнь свой громадный творческий потенциал. У меня были такие планы на передвижной маяк, но потом… (Апфилды редко произносили слово «электричество».)

– Твои эликсиры помогают людям, – напомнила мужу Иветта.

– Что такое эликсиры? Разве они изменят мир? – Он отпил из чашки пряного бренди.

– Они уже меняют его прямо сейчас – люди живут другой, более счастливой жизнью. У Тода Паркса живот болел три года, пока он не выпил твое укрепляющее средство.

– Это частный случай, – возразил Сэмюэль. – Приятный, но частный.

– Наш хор, каждую неделю возносящий хвалу Господу, пользуется твоим тоником для горла. Разве это не важно?

– Важно. – Лицо Сэмюэля просветлело. Он поставил на стол чашку с бренди, поправил шарф, поднялся, шагнул к Иветте и поцеловал ее в лоб. – Да опустится тьма.

Повинуясь условной фразе, хормейстерша закрыла глаза и откинула голову. В комнате скрипнули половицы. Мягкие губы прикоснулись сначала к левому веку, потом к правому. Супруги поцеловались.

Глаза Иветты распахнулись.

Многоногое насекомое наблюдало за ней с потолка тюремной камеры.

– Где же ты? – Из уголков глаз выскользнули слезинки. Капля теплой крови проползла по правой руке и, остыв, сорвалась на пол. Женщина посмотрела вниз. Крохотная алая полусфера ушла в древний камень.

– ¡Gringo, vas! – крикнули за дверью.

Одурманенная пленница, уроженка Шолдерстоуна, штат Техас, хормейстерша, до недавнего времени проживавшая в Сан-Франциско, внезапно вспомнила, кого выдала ради лекарства. Членистоногое забралось в трещину на потолке и пропало.

Душа Иветты пропала вместе с ним.

– Нет. – Женщина вспомнила о своей семье, о высоком светловолосом джентльмене и о том, на что обрекла их всех потребность в лекарстве, ее греховная слабость.

– Нет! – закричала Иветта, хотя в «Catacumbas» это слово ровно ничего не значило. – Нет!