Экстремист

Экстремист Антон сидел напротив меня и хлопал пушистыми светлыми ресницами. Чуть больше двадцати. Большие серые глаза и детское лицо вкупе с поддернутыми вверх бровями и сморщившимся оттого носом делали его вид совсем неопасным, даже смешным.

Но статьи были серьезные, говорящие, их было несколько, все недобрые, такие как у рэкетиров в 90-х.

Утром завхоза вызвали в штаб, и он вернулся озабоченным. Позвал меня.

— Нам дают нациста. Московского. Сказали — опасный. Будем воспитывать. — Это он организовал исполнение просьбы оперов, которым требовалось одно: чтобы не было проблем.

— Нациста или националиста? — спросил я.

— Которые лысые по улице ходят толпой, — ответил он, подумав.

Сам он — осетин тридцати лет от роду, выросший под Владикавказом, который искренне считал мегаполисом, — этих московских течений не понимал. К нему в аул ни нацисты, ни националисты не заходили.

— Разберемся, — обещал я.

И пошел встречать пряников с карантина.

Помимо статей меня интересовал тюремный путь нового зэка. Восемь месяцев он просидел в общей колонии. Потом его отправили к бывшим сотрудникам.

— Так это потому, что я был участковым. Недолго… — Он заморгал.

— Где? — дежурно спросил я.

— А у меня копия удостоверения есть, — заволновался он.

— Как сидеть будешь?

— Спокойно, работать буду.

— Как к мусульманам относишься?

— Уважаю все религии. — Это он опять быстро, будто боялся, что перебью.

— Сам-то кто, православный?

И тут прорвало. Антон был самой, по его словам, правильной религии — славянской.

— Ее же уничтожали, веру наших предков, ты же понимаешь, ты же русский, — полушепотом начал он убеждать меня. — Нас, славян, так решили побороть.

— Дай догадаюсь кто. — Мне было смешно: такой курносый и такой серьезный. — Масоны. Иди в отряд, тебе все покажут.

Вживался он долго. Искал друзей и недругов одновременно. И то и другое получалось плохо. Среднего росточка, он был широкоплеч, с чрезмерной стероидной мускулатурой, какой не бывает у бойцов, но хотел, чтобы его считали именно бойцом. Рассказывал о занятиях боксом. Врал, и это видели. Бойцы-то в отряде имелись, и неплохие. Пара таких его и пригрела.

Рамиль и Саша были голодранцами. Обоим за тридцать, оба наркоманы, за то и сели. Первого хоть как-то поддерживала семья, родители — башкирские крестьяне — иногда присылали передачи. Саша — простой московский бездельник, подававший большие надежды в греко-римской борьбе, но проколовший героином и карьеру, и семью. Двухметровые, за сто килограммов, легко жавшие от груди самодельные штанги в два своих веса, они заворожили Антона. А у того был отец, который слал сыну передачи.

— Попал наш экстремист, — сказал как-то завхоз-осетин, глядя, как по локалке перед вечерней проверкой бродят кругами два урукхая с семенящим хоббитом посередине.

— Ну вы же понимаете, что теория Дарвина крайне противоречива, происхождение человека от обезьяны давно опровергнуто, — говорил вверх, пытаясь, чтобы сразу и вправо и влево, Антон.

— Хорошо, что ты приехал, — отвечал Саша.

— А колбаса у нас еще осталась? — волновался Рамиль.

Они вели свою игру расчетливо, Антон верил в дружбу с ними и надеялся охватить их конфессионально, ему хотелось быть миссионером, и они явно склонялись к принятию его религиозных убеждений. По крайней мере, он был в этом убежден. Передачи ему поступали исправно, а это важно по-настоящему.

Но через пару месяцев на дружбу свалилось испытание. Первое и ожидаемо роковое. Антон заехал в ШИЗО. Это было крайне неожиданно, но очень громко обставлено. Слишком громко, но несостоявшиеся неофиты не уловили фальши и списали Антона. Выглядело это некрасиво — все его продукты они съели, а нехитрые принадлежности — тапочки, бритву, мыло и полотенце — передавать в ШИЗО другу отказались, уверовали, что он уже в зону не выйдет.

Я отнес. У меня было другое мнение. Занять его койку я никому не дал.

Антон действительно вышел через пять дней и вернулся в отряд. Скандалил он тоже смешно, повизгивал, не получалось у него внушительно. Но отношения с предателями расторг.

— Почему ты не поверил, что меня через ШИЗО в СУС укатают? — допытывался он у меня вечером. — Почему мою койку не отдал?

— Так ты ж сам понимаешь все, — ответил я ему.

— Как ты догадался? — спросил он. Очень спокойно спросил и нос не морщил.

— А я не догадывался, — сказал я и пошел спать.

Сложного было мало. Парень пробыл восемь месяцев на черной зоне и привез с собой копию удостоверения участкового. Значит, накосячил там, оперской, и приехал в зону к бывшим сотрудникам, чтобы спрятали. Легенда грубая — никто не возит копий своих служебных удостоверений. Опасно это. Направили в спокойный отряд, а могли бы приземлить в кавказском бараке. В ШИЗО его укатали аккурат перед новым этапом, в котором тоже приехал некий экстремист, которого закрыли туда же, в ШИЗО, прямо с карантина. Вот Антошу и попросили поработать там с «человечком», поспрашивать как своего. Закрывали слишком громко и быстро, комиссии не дожидались. Помещение в ШИЗО нигде у него в личном деле не отразится: это выполнение условий сотрудничества.

Все я понял, и он понял, что я догадался.

Но зачем мне об этом говорить?

Людям это неинтересно, да и не доказать, его я не изменю, а что политический тоже хочет жить — так это ж кого в России удивишь.