КДС

Сегодня меня ведут в барак, куда арестантов — тех, кому положено, — иногда водят на свидания с родственниками. Чаще всего с женами и матерями. Такой барак есть в каждой колонии. Он называется КДС, аббревиатура старая: комната для длительных свиданий.

Длительное свидание — отравленный дар с наказанием внутри. Три дня и три ночи. Они долгожданны, но это лишь три дня, под оберткой короткой встречи с семьей — всегда расставание длиной в бесконечность. Ты знаешь все это, но берешь подарок. Слишком ценно время, когда у тебя появляется что-то свое. Тарелка, чайник, минуты под душем, кофе утром, который ты можешь сварить в турке и пить долго, не торопясь никуда — сегодня у тебя нет построений, обходов, шмонов, сюда не зайдут безопасники, чтобы проверить, не сел ли ты на кровать и не повесил ли майку на батарею, чтобы быстрее высохла после стирки, а главное — ты не в робе. Ты можешь ходить в шортах и футболке, которые тебе привезли из дома, и они не черные, и пахнут домом, ты думал, что забыл этот запах, но ты не забыл.

Сначала всех заводят на первый этаж, людей надо обыскать. Жены и матери уже завершили эту процедуру, их раздели донага, осмотрели их вещи, проверили, не несут ли они чего запрещенного. Теперь они ждут на втором этаже, многие уже начинают суетиться на кухне. Женщины, что прошли обыск впервые, пока не суетятся, им надо пережить первый шок от прикосновения чужих рук там, где сознание чужих рук не допускает, эти руки им только что вернули их белье, они его надели, иначе нельзя.

Они привыкнут.

Нас обыскивают, с нами все просто и быстро, одежды на нас немного, процедура отработана, мы быстро раздеваемся и быстро одеваемся, отличие от обычных, много раз пройденных шмонов лишь в том, что робы мы оставляем в специальных шкафчиках и одеваемся в спортивные костюмы, они есть тут почти у всех.

И пусть костюмы спортивные тоже пахнут тюрьмой, в них ты чувствуешь себя ближе к воле. Мы поднимаемся. Со мной идет Влад, он старший дневальный в нарядке, это теплое место, и ведет он себя подобающе — как сука. Его хорошо знают в зоне. Он бывший начинающий ментовской опер, сел за пытки, в зоне сразу прибился к сучьей стае и вырос до мелкого вожака. Он надменен, ему приятно, что его избегают, он принимает это за страх.

Ему нравится, что его боятся.

Первое, что я делаю, — иду в душ. Не потому, что душ в колонии раз в неделю, я давно нашел возможность мыться чаще, а потому, что хочу смыть с себя запах тюрьмы и надеть домашнее.

— Ты все равно пахнешь, — говорит мне жена вечером, спустя несколько часов.

Да, я знаю. Этот запах не смывается за один раз. И за два. Я вообще не знаю, смоется ли он.

Вечером мы идем смотреть телевизор, это общее место, лаундж. Я мог бы «пробить» комнату с телевизором, «решить вопрос», здесь есть и такие комнаты, в этом бараке, там хорошая отделка, как в средней руки отеле, но я не стал. Просьба в зоне — всегда обязательство. И к телевизору я иду не ради него, я хочу посмотреть на людей в обычной человеческой одежде. Я устал от черных роб.

Я вижу жену Влада. Одежда на ней скромная.

— Видишь девочку? — показывает на нее жена. — Мы заходили вместе. Хорошая такая. Очень сложно им. Она на дорогу денег заняла, муж очень просил, чтобы приехала. Говорит, мужу выходить скоро, подыскала ему место помощника адвоката. Пять тысяч рублей в месяц. В Омске нет ничего больше.

Все обычно. Человек получил видимость власти над такими же несчастными. Он стал пауком, и его посадили в банку, где он смог вылезти на край. Он наслаждается, отгоняя мысль, что это лишь миг.

Жена считает его добрым, он считает себя умным, но он ни тот ни другой.

Даже если он выпадет из банки, он останется пауком навсегда.

На диване напротив сидит Серега Абхаз. Абхаз — потому что из Абхазии. Там он был ментом, потому и в России сидит на зоне для бывших сотрудников. За ним кража в особо крупном, сидеть еще три года. Жена красивая, Абхаз лежит на диване, голова на ее коленях. На экране кадр из какого-то фэнтези: монстр со спиленным рогом и его обнимает красивая монстрица.

— Как мы, — говорит жена Сергею.

— У меня рог нэт! — строго отвечает он.

— Нет, дорогой, нет… — улыбается она и гладит мужа по голове.

Глаза у нее живые и быстрые. Абхаз доволен.

Возвращаемся, заглядываем на кухню, там бывший гаишник Денис, сидит за небольшую взятку, он тяжелоатлет, в спортзале зоны занимается пауэрлифтингом. Он ждал этих дней, чтобы набрать массы, ему это важно. Невысокая и подвижная жена Дениса смотрится рядом с ним совсем маленькой. Денис стоит у плиты, что-то помешивает в кастрюле. Он будет есть три дня: яйца, гречку, мясо, очень много мяса. На последней перед свиданием тренировке он весил сто семнадцать килограммов, его цель — сто двадцать.

— На массе, братан? — улыбаюсь я ему.

— На массе, Леха, — улыбается он в ответ, — ты тоже налегай давай.

Жена будет готовить Денису, будет кормить его, ей это нравится.

Люди смотрят телевизор, стоят в очередь к телефону, толпятся в курилке, любят друг друга, ругаются и едят, много едят. Здесь жизнь, она сжата и спрессована, тут мало спят и почти всегда что-то делают, надо успеть все, хотя каждый понимает: не успеет ничего.

У входа в коридор второго этажа, где комнаты для свиданий, в полдень всегда оживление, здесь слезы тех, кто расстается с родными, и слезы тех, кто их встречает.

Сначала уводят в зону мужчин, следом провожают их женщин, затем заводят новых женщин и те начинают суетиться. Потом приходят их мужья.

Люди три дня живут в симулякре семьи. И расстаются. Все вокруг в эти три дня ненастоящее, но тем больнее уходить друг от друга по разные стороны решетки.

Наступает третий день, мой, очень быстро наступает. Ухожу с мыслью, что где-то есть жизнь, которая настоящая. И время, которое идет правильно, потому что рядом есть те, ради кого надо жить.

Когда-то давно в книге о тактике военных допросов я вычитал термин — «депривация». Лишение не только свободы, что воспринимается мозгом как временное, не может мозг иначе, но даже иллюзии — исключительно мотивирующей иллюзии наличия хоть и чего-то малого, но своего.

Это эффективная штука — человек лишен одежды и оружия, а враги экипированы, и жалости у них нет, разве что совсем чуть-чуть, ровно столько, чтобы дать человеку прожить еще день, если будет правильным его поведение и слова он будет говорить такие, которых от него ждут.

Книга та была о полевых допросах, когда цель допроса — информация, получить которую надо в считаные минуты, максимум — часы, а дальнейшее существование допрашиваемого интереса не представляет.

Человека в этой книге предписано для начала полностью раздеть, он обязательно должен пройти через насилие, в определенных случаях автор полагает наиболее эффективным насилие сексуальное, но главное, что должен усвоить допрашиваемый, — у него не осталось ничего личного, ничего своего, никаких интимных зон и приватных границ — он во власти.

Во власти того, кто задает вопросы и устанавливает правила. Кто может казнить, а может подарить еще день.

Этот автор учился во ФСИН.

Зона — это депривация, полная и без оговорок. Злая сила всегда рядом. Все, что есть у человека, может быть пощупано чужими руками и отнято в любой момент.

Но долго так нельзя, человек так умирает. Потому придуманы свидания, чтобы арестант мог почувствовать свой мирок. Трех дней достаточно, чтобы подышать, а потом снова жить какое-то время, сняв с себя все.

Человек, который вернулся со свидания, несет с собой заряд, им питаются бедолаги, к которым никто не приезжает. И все живут тем, что будет потом.

Далеко от этого времени, которое ненастоящее.