Взросление

Аслан был молодым осетином из очень хорошей московской семьи.

Он так и сообщил об этом завхозу сразу, при первом разговоре, как только его привели из карантина. Завхозу, тоже молодому осетину из хорошей семьи, но из-под Владикавказа, это понравилось.

Особенно понравилось то, что хорошая семья Аслана очень переживала за мальчика.

— Звони своим, брат, все сделаем, брат, жить будешь в отряде ровно, дневальным тебя к себе возьму, срок у тебя маленький, через полтора года на УДО пойдешь.

Аслану срок — три года — маленьким не казался, да и полтора года до условно-досрочного освобождения тоже пока не укладывались в голове, но, как воспитанный человек, он спорить не стал и позвонил домой.

Дома очень обрадовались встрече с земляком и сразу согласились перевести на счет жены нового друга объявленную сумму — 150 000 рублей. То, что счет именно жены, благодетель пояснил просто — ну не начальнику колонии ты будешь переводить, он же тебя не знает. Не поспоришь.

Завхоз начал рьяно. Аслану дали хорошее спальное место в недавно отремонтированном кубрике, подогнали по размеру робу, что сделать на первых порах очень непросто, добыли обувь по размеру, что счастье, а через две недели даже справили разрешение на посещение спортзала и игру в футбол, что одномоментно расположило всех зэков против новичка. Это было слишком. Столько благ одному и сразу простить невозможно.

Но новые осетинские друзья не обращали на мужичье внимания.

Ко всему Аслан был высок, плечист и породист, что окончательно отторгало от него худых и сутулых бедолаг. Спасти ситуацию не могли ни его незлобивый нрав, ни наивная улыбка небитого столичного юноши.

Футбол он любил искренне и неплохо играл, но заигрывался, замедлял игру и передерживал мяч, он жаждал обвести всех и забить сам, поделать с этим ничего не мог, а пас отдавал, когда было уже совсем невмоготу. Смотреть при этом на него было больно, он страдал, хотел, чтобы мяч принадлежал только ему.

Поэтому и среди футболистов отряда дружбы он не нашел.

— Мы тебе сами до начала игры будем ноги отбивать, еще в бараке, — сказал ему однажды один старый сиделец, который играть не любил, но смотрел на поле, когда получалось, и в футболе понимал.

Так прошел месяц. Аслан обустроился, привык, приобрел вальяжность, жаловался лишь на плохой сон: в бараке многие храпели, а это сильно мешает.

Завхоз в это время работал над глобальным проектом — в бараке шел ремонт, обустраивали туалет и, главное, ставили крышу. Денег он под это дело собрал у зэков много. Но силы и время не рассчитал. Не справился и с возникшим кассовым разрывом — ремонт требовал вложений, и собранного хватило бы, но деньги разошлись на прокорм дружины из верных нукеров.

Ремонт встал, это увидел начальник колонии, завхоза сняли и отправили в ШИЗО, а потом и в СУС. Аслан остался один. Ни с кем больше он не общался, люди либо открыто, либо явно злорадствовали. Аслану закрыли доступ в спортзал, а потом и к футболу. Последнее он переживал очень болезненно.

Новый завхоз, высоченный русский парень с Дальнего Востока, Аслана невзлюбил. А это было уже серьезно.

С хорошего места Аслана согнали и перевели в барак к бедолагам, где были голые стены и десять двухъярусных шконок с мужиками из совсем не таких хороших семей, как у Аслана. Больше того, многие не имели семей никогда. И все не любили мальчиков из хороших семей. Это было необъяснимо, но переломить ситуацию не получалось. Аслан улыбался и старался быть своим, делился сахаром и конфетами. От сахара и конфет не отказывались, конечно, но это ничего не меняло. Дань никогда ничего не меняет.

Жизнь стала казаться невыносимой, и Аслан пошел к новому завхозу.

— Слушай, брат, ну я же отдал уже денег. Почему ты так со мной сейчас? — тихо, чтобы никто не услышал то, что знают все, проговорил Аслан, сев в каптерке напротив улыбающегося завхоза.

— А кому ты отдал?

— Старому завхозу.

— Ну и иди к нему.

Разговор был окончен. Аслан стал догадываться, что друг и земляк оказался не вполне благороден и деньги, перечисленные его жене, так и остались внутри этой хорошей семьи. Но сделать было уже ничего нельзя.

А потом его определили в снежную бригаду.

Асфальт должен быть черный. Снега на территории зоны быть не должно. А на Урале снег идет часто и помногу. Поэтому специальные люди, которые никуда не смогли устроиться, у которых нет самых завалящих умений для какого-нибудь производства на промзоне, нет денег на должность, к примеру, дневального спортзала или банщика, идут в снежную бригаду. Семья Аслана могла бы ему помочь, но он стыдился признаться, что ошибся с другом. И честно принял свою долю.

Всю зиму он с утра и до отбоя чистил территорию зоны, скалывал лед, а потом скоблил асфальт специальными железными щетками. Снег собирали в кучи, носили его на лопатах и простынях, а потом грузили в тракторные прицепы с наваренными металлическими бортами.

Аслан с удивлением понял, что восемь зэков вполне заменяют трактор и способны толкать прицеп, заполненный мокрым снегом, на промку, где его нужно разгрузить у снеготопки. Там этот снег топили и сливали грязную воду в канализацию. Процесс был непрерывным.

Если снег шел ночью, а это было почти всегда, снежной бригаде разрешалось вставать за час до общего подъема и начинать чистить снег еще до того, как арестанты начнут выходить на зарядку. Это делалось из добрых намерений, администрацию уговорили разрешить это, позволить снежной бригаде спать меньше, потому что, если сто человек затаптывают ночной снег, вычищать его очень сложно, он меняет агрегатное состояние и примерзает к асфальту.

Аслан сильно похудел, мышцы его стали сухими, глаза приобрели печальную выразительность. Но наладился сон. Храп работяг вокруг перестал его волновать. Да и сам он после особо снежных дней похрапывал, засыпая.

— Умаялся, — говорили работяги вокруг, уже без желчи.

Его начали уважать. Люди увидели, что он не жалуется. Работал он наравне со всеми и часто брал на себя самое тяжелое — держал «руль»: приваренный к передней оси прицепа рычаг, который надо было направлять, идя впереди прицепа. Этот рычаг, когда передние колеса наезжают на препятствие и выворачивают ось, вполне способен снести человека с ног, даже если его крепко держать. Или сломать ноги, если выпустить его из рук. Такое бывало, поэтому «рулить» не стремился никто. Аслан не боялся.

Самое сложное началось в феврале, когда дрова для снеготопки закончились и снег начали возить на футбольное поле посреди колонии. Снег утрамбовывали и закидывали выше и выше — кучи становились высотой с трехэтажный дом и заняли все поле.

А в марте эти кучи было велено вывезти на промку — появились дрова. Слежавшийся снег разбивали и вывозили, заканчивали уже под апрельскими дождями, которые были в радость. Люди выработали ресурс.

В лице Аслана появилось мужское и суровое. Сам собой наладился быт, его перевели обратно, в хороший кубрик, только теперь люди почти не возмущались. А потом его снова внесли в список тех, кому разрешено играть в футбол.

Он был счастлив.

— Пасы будешь отдавать? — спросил старый зэк Сергей, когда тот шнуровал бутсы перед первой игрой.

— Да, конечно, — заулыбался Аслан.

Но так и не отдавал, носился с мячом и за мячом по полю, которое недавно заваливал снегом, а потом очищал от него.

И выглядел вполне счастливым.