Ракетка двойного назначения

Евгений Иванович не верил. Он бросил заполнять очередной акт об уничтожении обнаруженного в ходе обыска кустарно изготовленного «предмета типа заточка» и смотрел на меня.

— Зачем это такое нужно? — осторожно спросил он.

— Это профессиональная ракетка для настольного тенниса. Поэтому дорогая, — вежливо пояснил я ему.

— Пятнадцать тысяч рублей? — еще осторожнее спросил он. — Откуда она у тебя? Точнее, зачем?

Иваныч был одним из немногих инспекторов отдела безопасности, способных к контакту. За свои пятьдесят с небольшим лет он повидал всякого. Удивить его было сложно, ему просто стало неинтересно удивляться. Но я сумел это сделать.

Вообще, мне повезло, что именно он изъял в ходе шмона мою ракетку. Все его считали занудным. А это было не так. Просто он любил вникать в суть проблем и ему не следовало мешать. И в нем не было истинной вертухайской подлости, он и среди своих держался сам по себе. Когда он шел по зоне, всегда сутулился, как бы закрываясь плечами, и его губы шевелились, говорить он по-настоящему любил только с собой.

— Там у нее еще чехол термоизоляционный. Он тоже дорогой, — так же спокойно сказал я.

Мне было сложно. Но я решил вывалить ему всю правду, в его шоке был мой шанс.

Я хотел, чтобы ему стало интересно.

И он слушал.

Началось это полгода назад. Меня пригласил к себе Василий Дмитриевич — старший дневальный, или попросту завхоз школы, в прошлом высокий чин Генеральной прокуратуры, государственный советник юстиции третьего класса, то есть генерал-майор.

— Ну здравствуйте, — сказал мне Валерий Павлович и спросил: — Вы правда играете в настольный теннис?

Вежливый, этим удивил. Тут все на «ты».

Высокий, худой, взгляд и манеры человека, привыкшего руководить. Встретил на пороге.

— Здравствуйте, да, — ответил я.

— Посмотрим, — сказал он. — Проходите, чай будете?

Это зона. Тут бывает и так. Хотя так быть не может.

— Да, — кивнул я и зашел в школу.

С Василием Дмитриевичем даже начальник колонии вел себя сдержанно. Слишком высокий чин. Но прокурор и не давал поводов к недовольству: был незаметен и внимания не привлекал.

В школу в колонии для бывших сотрудников органов люди ходят, у многих нет среднего образования. Это работяги, которых записали в «менты» потому, что срочную службу они проходили во внутренних войсках МВД или пограничных, что в системе ФСБ.

Уроки там по вечерам, учителя приходят с воли, днем уроки вести невозможно, потому как все ученики работают.

С таким графиком жизнь завхоза школы необременительна. Здание отдельное, арестант без разрешения администрации не зайдет, сотрудник тоже лишний раз подумает, стоит ли, все-таки сам начальник, бывает, на обходе посмотрит в эту сторону да и пойдет дальше.

Душ, стиральная машина, книги, шахматы и нарды.

И теннисный стол. Его генерал купил сам и добился разрешения поставить в коридоре школы.

Он был страстным самоучкой. Но просто играть ему было скучно. Его манил поединок. Потому он искал теннисистов в каждом прибывавшем этапе. Многие говорили ему, что играть умеют, но оказывались на поверку несостоятельными. Таких он сразу забывал.

Был у него в школе еще один ловкий игрок, старый сиделец по фамилии Перцев, которого все звали Перец. Играл он получше генерала, но, так как ходил под его началом, частенько ему проигрывал и очень правдиво сокрушался при этом.

Прокурор ухмылялся и искал настоящих соперников.

Наш этап он не отследил, был на длительном свидании и о том, что я играю, узнал случайно, почти через полгода. Узнав, устроил просмотр.

Но перед этим угостил чаем.

После того как поочередно были обыграны Василий Дмитриевич и Перец, с дивана, а у отставного генерала имелась и такая роскошь, встал худощавый зэк — калмык Арслан. Он снял робу и подошел к столу. По тому, как он взял ракетку и сделал первые удары, стало понятно все. Был он покером в генеральской колоде, кандидат в мастера спорта, найденный в отряде для рецидивистов.

Оказались мы с ним примерно одного уровня. Василий Дмитриевич наслаждался. Перец ревновал.

— Повезло, сыграем еще, — сказал он мне.

Играли потом не раз, и мне снова везло.

А вот с Арсланом битвы были настоящие.

Скоро Василий Дмитриевич уговорил начальника колонии и у нас появилась теннисная секция. Играть мы стали по официальному разрешению. Обычно раз, а иногда даже два в неделю. Снять на время робу, надеть шорты и футболку, а после этого чудесного часа сходить в душ — несказанное удовольствие для арестанта, которому мыться положено раз в неделю.

Продлилось это недолго — через пару месяцев Василию Дмитриевичу смягчили режим и перевели в колонию-поселение. В школу назначили старшим дневальным другого генерала, но из системы МВД, и секция заглохла. Нам было с ним скучно, а ему с нами страшно — как бы чего не вышло. Стол был собран и стоял в закутке.

Но еще до перевода Василия Дмитриевича мы с Арсланом успели обнаглеть и заказали с воли профессиональные ракетки. Чтобы получать от игры подлинное наслаждение. Разрешение было выбить непросто, но мы получили.

Получив, полюбовались и сложили в баулы, играть стало негде.

Лежала ракетка долго. Время от времени я вечерами доставал ее, смотрел на гладкую цепкую поверхность резины накладок — черная с одной стороны, красная с другой, такие правила. Накладки могут иметь разные свойства, тогда стороны ракетки играют по-разному, чтобы соперник знал, какой стороной ты играешь, придумали делать накладки разноцветными. Но здесь это никому не важно. Обман здесь имеет значение, лишь если он вскрыт. И все же ракетка давала связь с жизнью, той, которая не остановилась. Я полюбил просто держать ее в руках. Она была из мира, где люди участвуют в соревнованиях и ходят тренироваться, когда они захотят, выбирают, с кем и когда это делать. У них красивые спортивные костюмы и хорошая обувь. У них никто не спросит, зачем тебе такая ракетка.

А Евгений Иванович хотел знать именно это.

Позавчера он пришел с обыском в наш барак. С ним были еще безопасники, спецназ и собаки. Ничего необычного в этом нет, если в штате есть спецназ и собаки, им надо что-то делать. Специально для них придуманы такие вот «обысковые мероприятия», когда весь отряд выгоняют из барака на улицу, люди строятся рядами и ждут, пока будет проведен тотальный шмон. Недовольных выносят. Зэки не любят, когда их носят, они любят ходить сами, потому недовольные встречаются редко.

Тут он и нашел в моей тумбочке ракетку, и я сам был виноват, в тумбочке может храниться минимум предметов, и список их строго ограничен. Ракетки для настольного тенниса там точно нет.

— Так что будем делать? — задумался Иваныч. — Хранить тебе ее у себя нельзя, в перечень разрешенных вещей не входит.

— Не входит, — кивнул я.

Он очень любил инструкции. В лагерной системе инструкций великое множество, и меняются они с чрезвычайной скоростью. Евгений Иванович не переживал. Он выучивал то, что успевал, и требовал от всех исполнения того, что он помнил. Того, чего он не помнил или не знал, для него не существовало.

Сейчас он явно подыскивал какую-то инструкцию.

— Запрещенные предметы подлежат уничтожению, — проговорил он наконец.

— Евгений Иванович, — сказал я ему, — ракетка представляет собой ценность, вы согласны?

— Да, — ответил он, но не согласился на самом деле.

Он не мог смириться с тем, что это можно считать ценностью. Он искренне считал, что такие деньги на ракетку могут тратить только дураки. Но дураков всегда жаль, на это я и рассчитывал.

— Я нашел приказ начальника 2001 года о том, что все ценные спортивные и культурные предметы должны храниться в клубе. Там так и написано: «ценные спортивные и культурные предметы».

Приказ мне помог отыскать завхоз клуба.

— Покажи, — обрадовался Евгений Иванович.

И забрал у меня документ.

Через неделю он передал мою ракетку в клуб. Попутно я сумел договориться с ним, что буду забирать ее к себе в барак для ухода.

— Ценные вещи требуют ухода, — пояснил я Евгению Ивановичу.

— Отстань от меня со своей ракеткой, — искренне попросил он.

Я отстал. Ценный спортивный предмет так и лежал у меня в бауле. Если его находили при шмоне, я говорил, что мне лично разрешил Евгений Иванович. Никто не проверял.

Иногда перед отбоем я раскладывал на кровати фотографии и клал рядом ракетку. Она так и осталась вещью с воли и не срослась с тюрьмой.

Ненадолго становилось хорошо. Там никогда не становится хорошо надолго.

Когда освободился, ракетку я оставил в клубе, как и обещал Евгению Ивановичу.