Глава 23

Возле церкви Дио в небольшом городке Вирту собралась толпа самых ревностных прихожан, удивленных тем, что долго не начинается служба. В первый день нового года службу обычно начинали в полдень, вместо обычных восьми часов утра, но вот городские часы пробили один раз, а церковь все пуста и закрыта.

Поползли разговорчики. Кто-то предположил, что Фабиано умер, и эта байка, облетев всех, внезапно обратилась в уверенность, назывались даже точные обстоятельства смерти и высказывались предположения относительно того, как будет дальше.

– Ламберто не потянет, – вздыхали одни. – Нет в нем этого, самого…

– Нового жреца пришлют, – категорически утверждали другие.

– Церковь закроют, – сокрушались третьи.

Но вот к церкви подошли менее ревностные прихожане, зато с закопченными лицами и пропахшими дымом одеждами.

– Дом у Фабиано сгорел, – ошеломленно говорили они. – Как спичка. Раз – и нету. Сам он на колдунов считает. Они, говорит, ночью много бед наворотили. Казнить, говорит, надо.

– Да как же он говорит, коли помер?

– Чего несешь-то, бестолочь? Где он помер, когда я его десять минут назад, как тебя видел! Он к Ламберто пошел, умыться. Сейчас придет и все расскажет.

– Рокко-то, говорят, нынешней ночью скрипачку нашу укокошил, а с ней – Нильса, за каким-то интересом.

– Энрику?! Вот скотина какая! Это Фабиано верно говорит – надо ему башку-то отпилить.

– А за него Аргенто встал. Сейчас, верно, двинем, с факелами. Суд вершить.

– Рику-то жалко… Только-только в возраст вошла.

– А еще, слышал, час назад ее призрак видели, в свадебном платье, – в дом к родителям заходила.

– Это днем-то призрак?

– А призраку какая разница, день там или ночь?

– … каждую ночь теперь сидит в музыкальном классе и плачет, что учеников нетути…

– Какую «каждую ночь», дура? Ее только этой ночью-то и убили!

– Вот этой ночью и плакала, и сказала, что и вперед так будет, пока хоть один учиться музыке не захочет – эт Диаскол ее так проклял…

Гомон стоял уже невообразимый, но все голоса разом стихли, когда на тропинке, ведущей к церкви, появились Фабиано и Ламберто в сопровождении трех карабинеров. Толпа расступилась, пропуская жрецов к церкви. Ламберто остановился на первой ступеньке, Фабиано же поднялся на крыльцо и повернулся к прихожанам суровым, но изрядно помятым лицом.

– Живой, кормилец! – запоздало растрогалась старушка, чем вызвала сдержанные смешки.

Карабинеры тоже встали у крыльца, и, устрашенные их грозным видом, люди отступили. Только после этого Фабиано начал говорить:

– Дети мои! – провозгласил он. – Происками Диаскола не будет сегодня столь любимой вами душеспасительной службы.

– Досада! – заорал Филиберто Берлускони, с чувством ударив себя в грудь кулаком.

– Сегодня, – продолжал Фабиано, – Дио хочет от нас другого. Мы должны оставить смиренные молитвы и силой защитить себя от Диаскола, свившего гнездо в доме презренных колдунов. Великая скрипачка Энрика Маззарини, невеста моего сына – погибла. Нильс Альтерман, командир наших доблестных карабинеров – мертв. Мой сын, мой милый, благочестивый сын Гиацинто пропал без вести и, скорее всего, тоже мертв. А в довершение всего колдуны сожгли мой дом…

– А еще, – прозвучал вдруг веселый голос, – я во всех колодцах ночью воду выпил, а взамен чистейшего пива налил – бегите, проверяйте!

Заволновались, разворачиваясь, прихожане, и увидели как всегда веселого и довольного Рокко, шагающего к церкви рядом с Аргенто Боселли. В руке он нес саквояжик, судя по всему, увесистый. Рядом, напевая веселую песенку без слов, прыгала Ванесса.

– Ну чего, священство? – спросил Рокко, останавливаясь в пяти шагах от толпы. – Командуй расстрел. Грехи наши тяжкие, двух человек ночью в могилу свели. Употелись воскрешать.

И он шагнул в сторону, как и Аргенто с Ванессой, уступая дорогу мертвецам.

– Призрак! – закричали в толпе.

Но никто не поддержал крика, потому что Энрика, хоть и бледная, сверкала глазами точь-в-точь как живая и была вовсе не в свадебном платье, а в своем обычном пальто, и в правой руке держала кофр со скрипкой. В общем, выглядела она совершенно обычно, если не считать того, что левая ее рука вцепилась в большую ладонь Нильса Альтермана. И на безымянном пальце в набирающих силу лучах солнца поблескивал золотой ободок обручального кольца. Такой же, как и на левой руке Нильса.

Справа от Энрики шла Лиза, но она, как и идущие следом Герландо и Агата Маззарини, остановилась возле семьи колдунов. Лиза взяла за локоть Рокко, чем довела изумление горожан до предела.

– Вольно! – скомандовал Нильс карабинерам.

Те прыснули в сторону, освобождая дорогу. Фабиано молчал, переводя взгляд с Нильса на Энрику и обратно. Наконец, что-то решив, попытался выдавить улыбку, но Нильс не дал ему сказать ни слова:

– Ну что, ваше святейшество? Ключик потеряли? Позвольте, я открою.

Из левого кармана он вынул невиданный пистолет. Он даже похож не был на привычное оружие, но все сразу догадались, что это такое. Фабиано сообразил быстрее остальных и шарахнулся в сторону. Упал бы с крыльца, но его, застонав от натуги, придержал Ламберто.

Пистолет громыхнул, вспугнув стаю ворон с крыши церкви и заставив прихожан зажимать уши руками. Врезной замок улетел внутрь. Нильс пинком отворил дверь. Пара зашла в церковь. Вслед за ними проскользнула колдовская семейка с Лизой, Герландо и Агатой. Следом побежали Фабиано и Ламберто, а там уже потянулись горожане.

– Свет! – крикнула Ванесса, шагая по спинкам стульев. Она хлопала в ладоши, и от каждого хлопка зарождался блуждающий огонек, отправлялся в бесконечное странствие по церкви, которая быстро освещалась, несмотря на закрытые ставни. – Музыка! Новый год!

Подойдя к алтарю, Нильс подсадил Энрику и сделал шаг назад. Поймал сброшенное ею пальто, потом – кофр. А Энрика в своем самом лучшем черном платье повернулась лицом к прихожанам и улыбнулась:

– Дорогие мои и любимые жители Вирту! Вы даже не представляете, как я рада вас видеть. Я думала сказать многое, хотела кричать слова обвинения, ругаться и оскорблять. Но теперь ничего этого мне не хочется. Я здесь, чтобы просто подарить вам подарок. Единственный, на который я способна. Вернуть вам частичку того, что вы незаметно потеряли.

Фабиано попытался прорваться к алтарю.

– Вы что себе позволяете? – кричал он.

Но в лоб ему ткнулся ствол пистолета, в живот – карабин Томмасо. Солдат ничего не понимал, но знал одно: его командир жив, а значит, этот толстый жрец лгал. Армелло и Эдуардо держали на прицеле Ламберто, который в полубессознательном от страха состоянии жался к стенке, высоко подняв руки.

– Не сметь приближаться к моей жене, – сказал Нильс, подкрепив слова таким взглядом, что Фабиано тотчас же обмяк и посерел лицом.

– Новогодняя фантазия, – продолжала Энрика, не обратив внимания на возникшую внизу заминку. – Я назвала ее: «Палач, скрипачка и дракон».

Блуждающие огоньки переместились на алтарь, освещая стоящую рядом с трибуной Энрику. А она, прикрыв на секунду глаза, улыбнулась и, глядя в зал, провела по струнам смычком.

Едва родившись, мелодия заполнила помещение церкви, тугая, плотная, состоящая из прочно увязанных друг с другом звуков. Прихожане рассаживались, утратив дар речи от изумления. Что это за невидаль? Концерт в церкви?! Да еще и жрецов держат на прицеле!

Однако страх почему-то не появлялся. Было интересно и странно. И музыка постепенно пробивалась через пелену сиюминутных мыслей, отбрасывала их на задний план. Трогательная и забавная, жестокая и милосердная, отчаянная и романтичная, эта мелодия вобрала в себя столько всего, что некоторые, не удержавшись, начали тихо смеяться, у других на глазах выступили слезы. Стоя на алтаре, как на сцене, Энрика с помощью скрипки и смычка отдавала жителям Вирту свою душу, и каждый находил в этой душе что-то для себя прекрасное.

Ну, почти каждый. Некоторые люди глухи к музыке, какой бы она ни была. Вот, например, Рокко. Взобрался, как ни в чем не бывало, на алтарь, уселся возле стены с изображением Дио и что-то там творит в своем саквояжике. Ванесса с Аргенто стоят рядом, подсказывают.

Новые и новые люди заходят в церковь. Мелодию не могли сдержать стены, и она летела над городом, выкликивая людей из домов, заставляя бросать все дела и смотреть в сторону церкви, озадаченно хмуриться, а потом – одеваться и бежать, бежать скорее, чтобы выяснить, что же еще такого выдумала эта неугомонная Энрика. Ну а кто же еще? Одна в городе скрипачка, настолько сумасшедшая, чтобы устроить концерт в церкви.

Когда же в зале собралось столько народу, сколько не собиралось ни разу, когда даже двери перестали закрываться, и снаружи образовалась толпа любопытных, когда детей стали поднимать повыше, сажать на плечи, чтобы показать будто явившуюся из сказки озаренную волшебным светом темноволосую скрипачку, – только тогда мелодия подошла к концу. Самая грозная ее часть неуловимо превратилась в лирическую и, наконец, смолкла. Энрика опустила смычок.

Несколько секунд было тихо, потом церковный зал наполнился громом аплодисментов. Стены возмущенно гудели от такого количества надругательств, но взгляд Дио на фреске за алтарем почему-то казался веселым, а вовсе не грозным, как обычно. Быть может, думали многие, дело все в том, что Дио живет у каждого в душе, и он именно такой, каким захочешь его видеть.

Раскрасневшаяся, довольная Энрика спрыгнула с алтаря в объятия Нильса Альтермана.

А когда шум стих, к краю алтаря подошел Аргенто Боселли. Народ заволновался. Никогда, с самого ее основания, колдун не был в церкви, но сейчас стоял тут – как хозяин.

– Много лет назад, – густым басом заговорил он, – Фабиано Моттола обратился ко мне за помощью. Ему нужен был способ, с помощью которого он мог бы отправлять девушек, пожелавших стать монахинями, в монастырь, находящийся на другой стороне Земли. И я оказал ему эту услугу, в соответствии с соглашением, заключенным между мною и церковью Дио. Соглашением, на котором настояли досточтимые жители Вирту.

Аргенто поклонился, выражая почтение прихожанам, и продолжил рассказ:

– Это соглашение связало меня по рукам и ногам. Я был вынужден оказывать жрецам Дио все мыслимые и немыслимые услуги, потому что жрец, как считается, действует лишь во славу Дио. Но что-то меня насторожило в истории с монастырем. Название города, прекрасно мне известного. Ластер. Город, в котором отродясь не поклонялись Дио. Зато там жил мой старый знакомый по академии – Волькер Гуггенбергер. Я слетал к нему в гости, и он любезно рассказал мне об истинных мотивах действий Фабиано.

– Ложь! – голосил Фабиано, напирая животом на карабин Томмасо. – Все, что говорит колдун, – ложь!

Аргенто, поморщившись, сделал рукой движение, будто запер что-то на ключ, и Фабиано умолк. Продолжал разевать рот, но не мог издать ни звука.

– С прискорбием вынужден сообщить, досточтимые жители Вирту, что все девушки, за минувшие годы отправленные в якобы монастырь, на деле были принесены в жертву дракону. За каждую из них Фабиано получал золото и драгоценности. Ах, нет, простите, не за каждую. Первых трех я изловчился спасти. Три бедные сиротки, они на самом деле не хотели в монастырь, они просто боялись преисподней. А я помог им обрести себя. Но больше провернуть такого я не смог, потому что Фабиано кое-что заподозрил и взял с меня слово не вмешиваться в ритуал перемещения монахинь.

Аргенто развел руками:

– Что я мог, досточтимые жители? Каждое слово, которым перебрасывались мы с Фабиано, должно было оставаться тайной по условиям соглашения. Я, связанный колдовским кодексом с одной стороны и соглашением с церковью – с другой, не мог ни остановить Фабиано, ни рассказать о его делах. Но я живу на свете не один день, видел многое и знал, что рано или поздно справедливость торжествует всегда. Так случилось и минувшей ночью. Мой лучший – не смотрите, что единственный! – ученик Рокко вмешался в отработанную Фабиано схему. Он, не связанный никакими соглашениями, отважился действовать на свой страх и риск. Судьба и Дио благоволили ему, и вот, последняя девушка, которая должна была стать жертвой дракона, живая и невредимая, перед вами. Лиза Алгиси, в девичестве – Лиза Руффини.

Смущенная Лиза встала рядом с колдуном и улыбнулась. Публика в зале изумленно гудела. Все услышанное казалось слишком уж чудовищным. И, судя по насмешливому выражению лица Фабиано, ему было что возразить. Колдун дал ему такую возможность, отперев невидимый замок.

– Бред! – Фабиано, пыхтя, вскарабкался по лесенке на алтарь. – Вам вешают лапшу на уши, благочестивые прихожане! Зачем мне, жрецу…

– «Фабиано Моттола, Вирту. Учредил церковь, заинтересовал молодежь институтом монашества. Через три дня обещает троих. Лукреция Агостино, Аврора Донатони, Камилла Миланесе. Две предыдущие монахини из других городов зарекомендовали себя прекрасно. Полная осознанность. Желание жертвовать собой ради общего блага». – Нильс Альтерман с толстой книгой в руках поднялся на алтарь вслед за Фабиано. Прочитав эти слова, он поднял взгляд от страницы и сказал, обращаясь к прихожанам: – Это – дневник Волькера Гуггенбергера, придворного колдуна Ластера. Хотите услышать еще? Извольте: «От меня требуют больше принцесс – я дам вам больше принцесс. Скажу Моттоле и остальным, чтобы запрещали все развлечения, кроме радости служить Дио. Надо хорошенько сжать в кулаке этих нерадивых тварей, которые не хотят отдавать Дио свои жизни!» Здесь присутствует чета Сабателли? Примите мои соболезнования, но горькая правда лучше сладкой лжи: «Вчера дракон откусил башню, в которой обреталась монахиня Маддалена Сабателли из Вирту, и с ней улетел».

Ахнула и упала в обморок женщина у самого выхода. Побледневший мужчина подхватил ее и, глядя на Фабиано, крикнул:

– Ублюдок!

Нильс продолжал, перекрывая сильным голосом нарастающий в зале гул:

– Одна из последних записей: «На редкость неурожайный год. Единственная надежда на Моттолу. Лиза Руффини, по его донесениям, благочестивая девушка, с детства посвятившая себя Дио. Ждем, ждем с нетерпением! В противном случае придется изыскивать кандидаток среди местного населения, что неизбежно скажется на престиже власти». А потом – потом вмешался синьор Рокко Алгиси. И вот что появилось в дневнике Гуггенбергера: «Толстожирный болван все испортил! Лиза Руффини не перенеслась. Вместо нее здесь какая-то Энрика Маззарини. Понятия не имею, как отнесется к своевольной скрипачке его величество, но, по крайней мере, на нее есть возможность давления. Дурехе позарез нужно выйти замуж до НГ. Хм… Черная метка, надо же! Кто бы мог подумать, что такие глупости из их религиозных книг еще способны работать».

Нильс захлопнул книгу и, не глядя, бросил ее в толпу.

– Там – десятки имен безвозвратно погибших девушек. Дочерей Вирту и других городов, обманутых продажными жрецами. Если вы не верите этому свидетельству, выслушайте того, кто хорошо запомнил каждую из «монахинь». Рокко?

Из саквояжа Рокко повалил черный дым.

– Итит-ту ж мать! – шарахнулся тот. – Поперло!

Черный дым не расползся по церкви, он встал стеной, закрыв лик Дио, сгустился и как будто затвердел. И вот посреди черноты появилось изображение зевающего человека лет тридцати пяти, с бесконечно усталыми глазами и шишкой на лбу.

– Доброго вам дня, досточтимые жители Вирту, – сказал он. – Меня зовут Торстен Класен, и я – король великого и могучего государства, название которого вам ни о чем не скажет. В настоящий момент мне в голову целится Адам Ханн, обнимая мою бывшую жену без зазрения совести. Адам Ханн хочет, чтобы я сказал правду, и я ее скажу. Да, действительно, все возжелавшие стать монахинями девушки отправлялись сюда и становились моими женами или любовницами. Все они в итоге были съедены огромным непобедимым драконом. Вы вправе меня ненавидеть, на что мне, в сущности, плевать. Но все же позвольте пару слов в свое оправдание. Ни одна из девушек не пошла на смерть против воли. Каждой я объяснял, что она спасает жизнь целого города, и это было правдой. Увы, я не знал, как разобраться с проклятием, и действовал в интересах государства так, как умел. За каждую девушку выплачивалось солидное вознаграждение родственникам, из которого Фабиано полагалась небольшая доля, как посреднику. Однако, судя по выдающемуся брюху этого ярого служителя Дио, он, наверное, все понял с точностью до наоборот, но с этим вы разберетесь без моего участия. К добру или к худу, Вирту вне пределов моей власти. За сим – разрешите откланяться. Сегодня я был пьян, расстрелян, разбился в вертолете, чуть не был съеден драконом, получил канделябром по голове, неимоверно устал, а мне еще репетировать брачную ночь.

Торстен Класен встал и тут же исчез, оставив в поле зрения одну лишь каменную стену. Вместо него появился мужчина с добрым и открытым лицом. Он улыбнулся и поднял руку:

– Приветствую, виртуанцы! Меня зовут Адам Ханн. Я друг и сослуживец Нильса Альтермана. И вот что я вам скажу: этот человек в одиночку стоял против дракона и не дрогнул, потому что верил в свою правоту. Он пошел против целого города, чтобы спасти от верной смерти беспомощную скрипачку. И лишь благодаря ему разрушено заклятие, а ко мне вернулась моя возлюбленная Леонор. Когда вы порвете на куски жирного негодяя, который пучит на меня глаза, вам, вероятно, понадобится новый предводитель. И, хотя это и не мое дело, человека лучше вы не найдете. А если думаете, что среди вас есть лучше… – В руках Адама Ханна появились два таких же, как у Нильса, пистолета. – Я обязательно зайду с ним потолковать.

Нильс поднял руку, успокаивая друга.

– Понимаю, – сказал он, – сейчас не время и не место, но все же… Что за брачную ночь отправился репетировать Торстен? С кем?

– А, – поморщился Адам. – Служанка Сесилия официально приняла предложение его величества. Когда мы перенеслись в за́мок, принц был так рад, что поклялся жениться на первой же незамужней особе женского пола, которую встретит. Первой встретил Сесилию. Она, не слыша гнева дракона, решила, что Энрику-таки принесли в жертву, схватила канделябр и побежала мстить. Я ее не сразу остановил, немного полюбовался. Думается, его величество получит именно ту супругу, которой заслуживает.

По залу разлетелся смех Энрики.

– Передайте ей мои искренние поздравления! – крикнула она. – И скажите, чтобы обязательно забегала в гости.

– Всенепременно, любезная фрау, – улыбнулся Адам Ханн.

– А Фенкель? – спросил Нильс. – Стражник по имени Фенкель, он…

Адам мотнул головой:

– Увы, дорогой друг. Отнюдь не все истории заканчиваются счастливо. Всего лишь одна из тысячи. А у нас тут и без того явный перебор. До встреч. Заходи с супругой. В Ластере ты теперь – желанный гость.

Померкло изображение, рассеялся и исчез дым. Нильс понуро спустился с алтаря и встал рядом с женой. Энрика Альтерман взяла его за руку.

Давно покинули алтарь Аргенто, Ванесса и Лиза. На алтаре оставались двое. Рокко Алгиси и Фабиано Моттола. Широко улыбаясь, Рокко подошел к кафедре.

– Ну а теперь – заключение, – провозгласил он. – Откроем тайну исчезновения Гиацинто, а также попробуем понять, какого Диаскола в Вирту уже пятый год не могут отремонтировать нормально дороги!

С этими словами он повернул громоздкую кафедру, и стена с фреской поехала вниз. Возмущенный вопль вырвался из сотен ртов, хотя казалось, что больше возмутить людей уже нельзя. Но вид голого Гиацинто, храпящего на груде золота, сделал невозможное. Люди вставали со стульев. Люди шагали к алтарю. И карабинеры, послушные успокаивающему жесту руки Нильса, не собирались никого останавливать.

Аврора Донатони, Лукреция Агостино, Камилла Миланесе, полностью одетые (Камилла, правда, – в весьма потерзанную монашескую одежду) смиренно сидели в сторонке и зевали. Как только стена опустилась, они хором воскликнули:

– Рокко, нам скучно! Ты достал порошок?

Всему на свете положен предел. Вышел срок и расправе над Фабиано. Притих уставший Вирту, расползлись люди по домам, переваривать увиденное, услышанное и содеянное.

Пока Лиза объясняла матери, что уходит из дома, чтобы жить в крохотной каморке, Рокко, сидя в кухне-гостиной-лаборатории, задремал прямо на стуле. И минувший день, и ночь, и подходящий к закату день нынешний оказались столь богатыми на события, что последние силы покинули новоиспеченного колдуна.

– А ну, не спать! – рявкнул над ухом знакомый голос.

Рокко кубарем скатился со стула и, страшно ругаясь, вскочил на ноги. Перед ним, посмеиваясь, стоял одетый в непонятное рубище Аргенто.

– Фух, это вы, синьор учитель! – Рокко схватился за сердце. – Чуть жизни не лишили.

– Слабенько в тебе дух-то держится, – покачал головой Аргенто. – Крепчать надо. Ну ничего. Сейчас самостоятельную жизнь начнешь – закалишься.

– Вот, кстати, про такое, – закивал Рокко. – Я помню правила, конечно, двум колдунам под одной крышей не жить. Но вы, может, подскажете, куда податься? Денег-то у меня небогато, где селиться – ума не приложу. К супруге – оно как-то не по статусу, престиж пострадает. А строить не выучился, все с колдовством, с колдовством…

Аргенто удивленно вытаращил глаза:

– Так, я не понял. А чем тебе эти хоромы – не дворец?

Рокко недоуменно обвел взглядом дом.

– Дык ведь…

– Дыкать с женой будешь, а мне – нечего.

С этими словами колдун подошел к вделанному в стенку стеклу с надписью: «Разбить, когда все надоело».

– До сиреневых соплей уж надоело, – проворчал он и саданул по стеклу кулаком.

Рокко вздрогнул. Посыпались осколки. Но мир не исчез, и Диаскол не вырвался из преисподней. За стеклом оказалась ниша, где висела остроконечная серая шляпа и корявый посох. Шляпу колдун нахлобучил на голову, взял посох и, насвистывая, пошел к выходу. В дверях обернулся и сказал остолбеневшему ученику:

– Живите правильно, зарабатывайте грамотно. Несси не обижай. Она хоть дура, а добрая, ну да ты сам знаешь. Вот и все. Коль башка на плечах есть – не пропадете. Дио в помощь!

Он уже хотел выйти, но Рокко воскликнул:

– Постойте, учитель!

Аргенто повернул голову. Рокко подбежал к нему, замер, захлебываясь словами. Аргенто вздохнул и расставил руки:

– Ну иди уже сюда, остолоп ты этакий!

От могучего объятия у Рокко затрещали кости, но он даже не пикнул.

– Девчонок моих не забывай, – тихо сказал Аргенто. – Выгуливай раз в годик, а то закиснут.

– И это ваше последнее наставление? – горестно всхлипнул Рокко.

– Ну а чего ты ждал, дурачок? – ласково спросил Аргенто. – Ты сколько лет со мной под одной крышей жил, мог бы и привыкнуть.

Вскоре Аргенто вышел из дома. Улыбнулся перевалившему за точку зенита солнцу, шумно вдохнул морозный воздух и, насвистывая, пошел по дороге, ведущей из города. Ни разу не обернулся. Ему действительно надоело все.

За чертой города, у столба с перечеркнутым словом «Вирту» на табличке, сидел на обугленном полене толстый и несчастный Фабиано. Все лицо в кровоподтеках, ряса порвана, на шее болтается обрывок веревки. Жреца пытались вздернуть, но – неумеючи, и веревка порвалась. А потом все вдруг подумали, что бить – гораздо интереснее, и можно долго, тогда как убить – это раз, и все, никакого веселья.

– Упал-отжался! – прикрикнул Аргенто, стукнув Фабиано посохом по колену. – Чего приуныл-то? Уж час как бить перестали, радоваться надо, легко отделался.

Фабиано повернул к нему разбитое лицо и плюнул зубом.

– Радоваться? – просипел он. – Мне – радоваться? По твоей милости у меня теперь ничего нет! Ни денег, ни власти, ни дома. Из города выгнали! Сын родной отрекся!

– Стал быть, таким хорошим делом занимался, что даже сыну врать приходилось? – Аргенто усмехнулся, вспомнив, как пришел в себя Гиацинто и сперва, кое-как натянув штаны, бросился извиняться перед отцом. Потом ему объяснили, что происходит, и жречонка вырвало. Первый же удар нанес отцу он.

– Жив он? – тихо спросил Фабиано.

– Жив, – кивнул Аргенто. – К церкви, правда, на пушечный выстрел больше не подпустят. Там теперь Ламберто заправлять станет, как в себя придет.

Фабиано кивнул:

– Это хорошо… Ламберто – парень честный, исполнительный, хоть и вредный.

– Ты зато полезный был. Ладно, чего расселся? Пошли!

– Куда? – изумился Фабиано.

– Куда-куда… Куда глаза глядят. Добредем до Дируона, жахнем по кружке темного, а там и видно будет.

Аргенто, помахивая посохом, пошел по дороге. Фабиано, кряхтя, поднялся на ноги и заковылял следом.

– И что, – спросил он, – ты согласен пуститься в путь со мной? После всего?

Остановившись, Аргенто с удивлением посмотрел на разжалованного жреца:

– А почему бы и нет? Ты старый негодяй, я старый негодяй. Неужели у нас не найдется, о чем побеседовать за кружкой темного? Пошли! Не надо оглядываться. Пускай Вирту залечивает раны.