В вечерних сумерках черты Макара заострились, морщинки стрелками собрались в уголках глаз. Конопушки казались оспинами на бледном лице, рыжие волосы приобрели пепельно-серый цвет.

Виктор осторожно достал сигарету, прикурил. Облако дыма окутало голову Макара, но он не обратил на это внимания.

— Чай пить будешь? — спросил бесцветным голосом, тяжело поднимаясь с лавки.

— Буду, — тихо ответил Ковалев. — Только докурю.

Виктору стало жаль старого товарища. По-настоящему жаль. Сколько сил потратил Макар сегодня, спасая Ковалева от пьяных пацанов, сколько сил отобрала глупая дуэль с машиной, скольких сил ему стоили поиски Лизы и спасение Любы. Зотов страшно вымотался и устал. Как еще на ногах держится? Виктор вдруг понял, почему конокрадам так все удается, а Зоту приходится прилагать массу усилий для достижения своих целей. Джордж и Цыганок просто воруют коней, уводят коров. Им абсолютно все равно, где они это делают. Они могут воровать пьяными в дым, могут уходить от погони, пересекая границы миров вдоль и поперек, — ничего с ними не станется. А Макар знает эти миры, видит, что происходит на самом деле, идет к разгадке тайн Шпаревой балки и кургана Рытого… Тайны не любят, когда их разгадывают. Вот если бы у кого-то была тайна, захотел бы он, чтобы посторонний человек прознал о ней? Так и с курганом. Больше знаешь — больше спрос с тебя, больше препятствий, сложнее задача.

На кухне пахло травами. Две большие чашки паровали на столе — Макар заварил чай прямо в них, чтобы не терялся вкус и запах. Сам Зот складывал бутерброды: на черный хлеб два ломтика копченого сыра и два ломтика сухой колбасы.

— Хорошо-о, — с наслаждением принюхался Виктор.

— Ромашка, мята, цедра, — перечислил Макар, — жасмин. Все собрано на кургане в урочный час, так что имеет полную силу.

— И цедра с жасмином? — лукаво прищурился Ковалев.

Зотов улыбнулся бледными губами, но ничего не ответил.

Виктор жадно впился в бутерброд и принялся жевать, упиваясь вкусом. В животе заурчало — час назад пили, практически не закусывая.

На пороге кухни появился Рафинад, поскулил, напоминая о себе.

— О! — хмыкнул Макар. — Явление.

— Тож чафю хофет, — прошамкал Ковалев, с трудом ворочая челюстями, — пожадничал, блин.

— Ну, заходи, — кивнул щенку Макар.

Рафинад шустро пробежал к табурету хозяина, сел на задницу, вопросительно уставившись на Зотова.

После схватки с волками Лиза заболела — бронхит. Терапевт высказал опасение, что возможна пневмония и лучше всего отвезти девушку в больницу на стационар.

— Только учтите, что в поликлинике с отоплением неважно, постельное нужно брать свое…

— Тогда какой смысл в стационаре? — спросил Макар.

— За вашей женой присмотрят, будут делать уколы. — Терапевт говорила скучным усталым голосом.

Зотов прекрасно понимал ее: весной, когда простуда и грипп валят народ толпами, докторше приходится нелегко, и то, что она сейчас объясняет Макару, она повторяла не один раз за день другим больным.

Зотов испугался по-настоящему: температура у Лизы не падала, сухой кашель терзал горло, и Макар не находил себе места, считая болезнь наказанием за убийство волка.

Он купил бутыль меда, поил любимую травяными отварами — в медпункте не оказалось необходимых медикаментов, а ехать в город — значит оставить ее одну. Зотов разрывался между необходимостью поездки и страхом за девушку.

А тут еще Любка вновь стала здороваться да разговоры разговаривать. Все больше сочувственные, с предложением помощи. Макар отвечал, что Лиза идет на поправку, а за помощь спасибо, не требуется.

— Да брось ты, Макар. В конце-то концов, Лиза сестра мне, — горестно вздыхала она. — Мы ж не чужие.

— Точно, — кивнул Макар, убирая руку из-под ее ладони. — Ну так заходи в гости. Как надумаешь.

Однажды Зотов задремал у кровати больной и очнулся от тишины в комнате. Девушка лежала неподвижно, в сумраке комнаты темные круги под глазами показались кузнецу пустыми глазницами. Макара прошибло, кровь острыми иголочками ударила в пальцы рук. Он склонился над Лизой, прислушиваясь к дыханию, но мешал шум в ушах. Девушка чуть пошевелилась, хрипло вздохнула. Зотов хлопнулся на стул — больная впервые за последние несколько дней спокойно уснула и до смерти напугала его.

Пользуясь моментом, Макар решил быстренько смотаться за свежим хлебом. На обратном пути он и нашел Рафинада.

Нечто грязное, скулящее возилось в сухой траве под забором, пытаясь выбраться из частокола стеблей сухого молочая, но слишком толстым было брюхо, а лапы — слишком короткими.

— Боже ж ты мой, — покачал головой Зотов, за холку вытаскивая щенка на белый свет. Звереныш задрыгал задними лапками и заскулил еще громче. Макар переложил хлеб за пазуху и сунул щенка в освободившийся пакет.

Так Рафинад попал к ним домой. Когда Макар вошел из веранды на кухню, Лиза, сидя на табурете, заваривала чай.

— Зачем ты? — спохватился кузнец.

— Надоело лежать, — слабым голосом ответила девушка.

Макар быстро скинул куртку и обнял любимую.

— Слава богу, слава богу, — затараторил он, целуя ее в прохладный влажный лоб.

— Все нормально, — заверила Лиза, отстранившись. Маленькая ладошка легла на колючую щеку Зотова. — Сам похудел, осунулся.

В пакете, который Макар оставил у двери на полу, тявкнуло, завозилось. Девушка удивленно посмотрела на Макара.

— Под нашим забором нашел, — сказал тот, демонстрируя щенка любимой.

— О-е-ей! — восхитилась Лиза. — Какая собака!

— Рябой масти. Зовут… Как звать-то тебя? А! Рафинад…

— Странное имя для собаки. Сахар любит, что ли?

— Колбасу он любит, — усмехнулся Макар. — Просто он похож на кусочек рафинада: весь мелкими пятнышками.

Виктор зевнул, широко раскрыв рот. От чая тело покрылось испариной, и Ковалев сидел, расставив руки, как курица крылья в жару. Глаза слипались.

— Не верю я твоим корешам, — вдруг заявил он. — Все же сперли они мою авдюшку.

Макар внимательно взглянул на друга.

— А пшиму бы нет. — Ковалев сонно хлопнул ресницами. — А ты щас при мние бабло отхватил за нее. — Он прыснул смехом. — Ирония сутьбы! Кнехтом вас по чайнику… Коней оне воруют — не смеши меня, Зот. Вам тот гребаный поворот — мания… манная небесная. Скока в месяц лохов на него ведется? Мылчишь? А-а-а! А всье потому, шо я прав. Развел ты меня, земеля, как последнего лоха развел. Гребаный кнехт! Зот, за шо? Я ж вроде свой, а? — Ковалев заглянул в спокойные глаза друга.

— Дурень ты, Кова, — не повышая тона, ответил Макар. — Лохов мы ловим? Ну да! Каждый проезжий турист, как увидит вывеску «Гостра Могила», сразу к нам вертает. Прямо не деревня, а Канны с Канарами. Двинься об кнехт!

— Врешь! У вас крыша хырошая. Вон! Участковый даже не пикнул при Князе.

Макар придвинулся к Ковалеву:

— Чтобы ты, Витек, заглох, я расскажу тебе, что творится. А там можешь верить, можешь — нет. Сам решай.

Глаза Зотова зло сверкнули золотым огнем — сонливость словно ветром сдуло.

— Аномалия кургана включается где-то раз в сто лет. Это как в старых преданиях: страшный клад, из-за которого гибли люди, заложенный на человеческую голову, раз в сто лет поднимается из земли, и его можно взять голыми руками и прожить безбедно всю жизнь. Но аномалия может сработать и тогда, когда происходит нечто вроде полного солнечного затмения. А сейчас произошло два затмения: двадцать восьмого июля было лунное. Сегодня — солнечное. Да еще Нострадамус предсказал конец света. — Макар усмехнулся. — Как мы до сих пор живы — ума не приложу? В этом веке она уже включалась: в двадцать втором году, когда в Крыму голод свирепствовал. Чего моргаешь? Ты о таком слыхом не слыхивал. Мой прадед — Илья Зотов — казачий сотник из тех, кто добровольно перешел на сторону советской власти. В то время он вроде председателя в селе был, да власти не могли допустить, чтобы военный из бывших на руководящей должности стоял. Прислали сознательного рабочего. Но я не об этом.

Макар отхлебнул чая.

— Первый раз мужики в иной мир… Да не на тот свет! А реально в другой мир… Случайно они туда попали и нарвались на стадо диких лошадей. Пригнали пяток в деревню — шо делать? Пошли к прадеду за советом. Понятно, что Илья велел всем молчать. Конину втихаря резали и по домам разносили. Тока шила в мешке не утаишь. Новый председатель, который из рабочих, да пара сознательных придурков стукнули на мужиков — и приехали чекисты. Они вроде тебя, тож неверящие попались. Не психуй, не психуй… Им больше понравилась своя версия происходящего, которую командир красного отряда из пальца высосал. Типа мужики золотишко из кургана помещичье выкопали и за него конины у врагов советской власти купили. Прадеда Илью взяли под стражу, а мужиков на курган золото копать отправили.

— Ну, и нашли? — обиженно произнес Ковалев.

— Ты песчаную яму видел? Видел, как Петька в нее провалился? Вот там почти все чекисты и остались. Ловушка это для всяких охочих до золота. А чё Спиридоныч? Я тебя предупреждал — трепач он порядочный. Так вот… О чем я? — Зотов на секунду задумался. — Так вот, когда в этот раз курган чудить начал, Цыганок и Джордж по пьяни в балку забрели. Попросили их сельские помочь на кладбище, могилу выкопать, и самогона дали. Ну, те выкопать выкопали, да дорогу назад перепутали. Не знаю, сколько они бродили, только утром с тремя коровами вернулись. Сечешь, где они скот взяли? М-да. Я понял, откуда ноги растут, только на все мои предупреждения конокрады начхали с высокой башни. Скот, считай, ничейный, а колбасный цех Рефката — вон, — Макар указал за спину, — в соседнем селе. Конина в копченку всегда нужна, и от говядины он не откажется. В деревне особого дохода. — Он скрутил шиш. — Зимой приходится Новый год с пирожками с картошкой да салом встречать — не до тортов, не до елок. Возле усадьбы было пяток сосен — ни хрена не осталось. Джордж с Цыганом, ясное дело, быстро свое пробухают. А я откладываю на черный день. Моя доля самая маленькая, да чё жаловаться. Кузнецу всегда работа есть и без этого.

— А в случае чего золотишка из кургана копнешь, — пробормотал Виктор. — Ведь курган открыт сейчас, и никто, кроме тебя, об этом не знает, курганник?

Макар грохнул смехом, едва не падая с табурета.

— Ты опасный человек, Виктор Сергеевич, — вытирая слезы, сказал Зотов. — Вычислил меня с полуоборота.

— Очень… опасный. — Ковалев вновь стал клевать носом. — Потому ты меня опоил?

— Ага. Чтобы под ногами не болтался. — Макар помог другу подняться. — Давай-ка спать.

— Ну и черт с тыбой. — Виктор не сопротивлялся. Он готов был упасть на пол и заснуть прямо на кухне, только бы его оставили в покое, дали выспаться. — Ой, вымотался я, — тихо пожаловался Ковалев. — Не деревня, а… Срамдом и Геморрой.

— Содом и Гоморра, — уточнил Зотов.

— Во-во. — Виктор упал без сил на диван. — Мшину украли… — шептал он, засыпая. — Хорошая была… мши-на… нывая… пшти…

Макар скинул с друга тапочки.

— Спи, Кова. Хватит с тебя приключений.

Он выключил свет и вернулся на кухню.

Мужики слушали молча. Про еще живую контрреволюционную сволочь, про индустриализацию всей страны, про происки Антанты и наставления далекого товарища Ленина. О последнем они знали меньше, чем об Антанте, в основном слухи: кто говорил, что Ленин самолично засеял поле вокруг Москвы, чтобы помочь голодающим, кто болтал, что заправляет теперь всем немецкий шпион под фамилией Ленин…

Мужикам Гострой Могилы было все равно. Вождь всемирного пролетариата от них так же далек, как солнце, и, как солнце, он со своих высот иногда припекал их. Вот теперь напасть: мировому пролетариату и строителям социализма понадобилось золото. Вроде обещали деньги уничтожить, чтобы не допустить эксплуатации, золото выбросить, а поди ж ты — понадобилось.

— Потому мы должны все как один помочь советской власти! — орал агитатор, надрывая связки.

Как говорится, уря-уря! Только ведь пролетариату, будь он неладен, понадобилось золото помещика Шпаря, которое тот сокрыл в кургане Рытом. Вот вождь и направил в Гостру Могилу красноармейцев во главе с товарищем Гориматенко. А для разъяснения политического положения прислал агитатора да тачанку, запряженную двумя тощими клячами. Деревня казацкая, многие воевали на «белой» стороне, потому может статься всякая неприятность. Например, сокровище привлечет недобитков, и красным бойцам придется защищать село. Если они подымут свои трехлинейки. Красноармейцы выглядели не лучше запряженных в тачанку кляч: худые, оборванные, на ружьях вместо ремней — пеньковые веревки, такими же веревками подпоясаны. Всю кожу на прокорм пустили. Как сами живы — непонятно.

— Есть ли какие вопросы, граждане казаки? — обратился к селянам агитатор, вытирая рукой вспотевший лоб.

Мужики переглянулись. Кто покачал головой, кто махнул рукой. Выглядели они не лучше красноармейцев, только почище да поживее.

— А как же! — откликнулся коренастый мужик в фуражке красноармейца — на выгоревшем от времени околыше остался пятиконечный след. — Вы тута правильные слова сказали, гражданин агитатур. Все как один! Все — скока нас есть!

Селяне загомонили, заусмехались, но быстро смолкли, ожидая, что скажет местный балагур Спиридон Ляпунов.

— Эт правильно! — гнул свое он. — Тока одна незадача, — сдвинул фуражку на лоб и поскреб затылок. — Чё ж получается: я буду работать. Вот народ буит работать, а Илья Зотов прохлаждаться буит?

Агитатор растерянно оглянулся на комотряда товарища Гориматенко.

— Граждане казаки! — громко произнес тот, поднимаясь из-за стола, накрытого куском красной материи. Именно «граждане», чтобы помнили: каждого из них, как врага советской власти, Гориматенко может прямо здесь связать и отправить в подвал бывшего помещичьего дома, а ныне сельсовета. После справедливый суд селян, решение за который примет тот же Гориматенко — так как многие селяне еще несознательные и не разбираются в борьбе за их свободу, — приговорит контрреволюционеров к высшей справедливой мере наказания — расстрелу.

— Граждане казаки! Илья Зотов — бывший белогвардейский сотник, и дело его будет рассматривать советский суд.

Казаки насупились еще больше, а Спиридон кивнул:

— Эт народу понятно, товарисч красный командир. Только если же Илья Зотов теперя арештант, так пущай береть лопату и работает за троих, а то и за десяток. Так сказать, искупляет свою вину перед трудовым народом, — он развел руки, указывая на селян, — и перед совейской властью.

Гориматенко скрипнул зубами. Его нижняя челюсть выдвинулась чуть вперед, а правая рука легла на кобуру нагана.

— Я предупреждал, — робко прошептал председатель колхоза. — Они не пойдут на курган без Ильи.

Председатель был в Гострой Могиле человеком пришлым, относился к тем пролетариям, которых направили в село на строительство колхозов. Окрыленный столь высокой честью, а еще больше — властью, он бойко принялся руководить, да только сельское хозяйство оказалось совсем иным делом, нежели работа в слесарной мастерской. Чужака быстро поставили на место.

Товарищ комотряда испытывал острое желание взять сельчан под конвой и вывести на земляные работы на курган. Но, как правильно говорил агитатор, еще жива контрреволюция. Сегодня выгонишь их на работу, а завтра волки в степи будут грызть твой хладный труп. Да хорошо, если волки. Ныне голодающие пуще волков — живьем съедят, не побрезгуют. Был отряд — нет отряда. И тачанка не подмога.

Кроме того, у Гориматенко еще оставалось нечто в душе, что мешало порой поступать согласно приказам. Ведь приняли их гостромогильцы, накормили, и даже доноса не испугались. Правда, один конвойный помер от переедания, да и сам комотряда едва держался, чтобы не обожраться. А с другой стороны, село зажиточное. Ведь нашли, чем угостить, да и сами не тощие вусмерть. Уж на голодающих доходяг комотряда насмотрелся.

— Захин!

Красноармеец, стоявший у ступенек в усадьбу, поспешил ковыляющим шагом, волоча приклад старенькой винтовки по земле.

— Я, товарищ комотряда!

— Возьми двоих. Приведите сюда Зотова. Да поживее.

Гориматенко дернул за козырек фуражки:

— Граждане колхозники! Илья Зотов будет у нас работать за троих. — Он бросил угрюмый взгляд на Спиридона Ляпунова. — И за десятерых тоже. Пусть попробует, как достается хлеб трудовому народу.

При упоминании хлеба комотряда невольно сглотнул. Вчера ему довелось сжевать лепешку, размоченную, страшно сказать, в бульоне, — первую за последние полгода. Где только взяли? А там и взяли — чего тут гадать? — золотишко в сокровищнице Шпаря, видать, немалое. Если по хатам не хронят — а хаты обыскали еще вчера и допросили арестанта как надо, — значит, еще лежит сокровище в кургане и селяне знают где. Берут понемногу, чтобы не заподозрил никто, сбывают у скупщиков и жратву покупают.

— Все! Построение… Кхем! Общий сбор через полчаса у сельсовета, то есть здесь же. При себе иметь лопаты, кирки или носилки…

Высокий казак в порванной рубахе стоял посреди сельской площади под надзором трех красноармейцев, слизывая сукровицу с левого уголка разбитой губы. Рыжий чуб прилип ко лбу, и потому многим издали казалось, что голова бывшего сотника Зотова в крови. Мужики топтались вокруг конвоя, до хруста в пальцах сжимая лопаты, — человека, который спас от голода всю деревню, расстреливать собираются, как будто сами не знают, что такое голод, как будто сами не ловили людоедов, торгующих детьми на убой. Красноармейцы озирались, словно загнанные собаками зайцы, пот катился по их лицам, липкими струйками тек по худым спинам.

— Здорово, Илья! — крикнул издали Спиридон Ляпунов. — О! А ты уж и без сапог! Неужто красноармейцы щи с них сварганили? Да и то — скажи спасибо, ноги не обгрызли.

Народ дружно грохнул смехом. Зотов улыбнулся, кровь вновь потекла по подбородку.

— А то! — ответил он бузиле. — Пролетариат пролетал так низенько-низенько, и поцупыв!

Смех грохнул с новой силой.

— Ну, ты! — вспыхнул праведным гневом красноармеец Захин, поднимая трехлинейку с пристегнутым штыком, опасаясь и казаков, и командира. Первых много, и сотника они в обиду не дадут. Второй — не погладит по головке, если Захин допустит разговоры с арестантом и насмешки над гегемоном мировой революции.

— Ну, я, — усмехаясь, ответил Илья, и красноармеец совсем скис.

С мраморных ступеней сельсовета спустились Гориматенко, председатель и агитатор. Смешки стихли, народ насупился, ожидая очередного распоряжения. Но ничего особенного не произошло.

Троица села в подъехавшую тачанку, в которую впрягли конфискованных у того же Зотова крепких лошадок, мужики взвалили на плечи лопаты да кирки. Начальство поехало впереди, за ним потопал конвой с арестантом, следом поплелись бывшие казаки, а теперь колхозники.

К полудню обошли курган с северной стороны по краю Шпаревой балки и по берегу пересохшего Балкина озера — засуха даже родники высосала, — поднялись на пологий склон холма, созданного древним, почти забытым народом.

Дойти — дошли, а что дальше делать — непонятно. Ком-отряда озадачился: расчет на то, что на кургане будет видна яма, из которой казаки брали золотишко, не оправдался. Невысокий холм, ткни лопатой — звенит, будто в кирпичную стену ударили. Копай с любого края, а с какого сокровища лежат — поди сыщи. От семейства Шпарей осталась одна вдова помещика — умалишенная старуха Жузель Аидовна, которую селяне именовали Чернавкой. Ходила она во всем черном и постоянно бормотала под нос что-то неразборчивое. И уж все почти забыли, что родом она из Франции и зовут ее Агата. Видимо, по причине такой забывчивости новая власть не тронула Аидовну.

— Копать надо с вершины, — сказал председатель, вытирая лицо рукавом рубахи. — Мужики говорили, что весь холм — что тебе железо. Зато вершина рыхлая.

— Добро, — согласился комотряда.

Он спустился с тачанки и дал знак конвою следовать за ним.

— Ну что, Илья, — обратился Гориматенко к арестованному. — Вот тебе шанс оправдаться перед советской властью.

Зотов стоял, беспокойно поглядывая на землю под ногами. Здесь и вправду оказался песок — рой сколько душе угодно.

— Чего ж мне еще совершить надо? Вроде кровушкой искупил сполна, — возразил он.

— А брату Евдокиму зачем помогал?

— Брат проститься заехал. Так ведь если и помогал? Брат он мне — родная кровь.

Илья переминался с ноги на ногу, будто ощупывая почву. Комотряда принял его беспокойство за страх перед расстрелом и довольно улыбнулся.

— Кровь одна — верно. Потому пока доверия у власти к Зотовым нет. — Он кивнул конвою, и Захин развязал арестанту руки. — А раз так, берись за лопату и добывай золотишко, которое припрятал.

Илья хмыкнул, взвешивая лопату в руке:

— Добро, гражданин начальник. Добудем мы сокровища, раз уж нужда в том есть.

Мужики работали плохо, то и дело останавливались, вытирая потные лица. Они скинули рубахи, и загорелые тела блестели на ярком солнце, словно начищенные до блеска. Худые люди походили на деревянные живые скульптуры, которые колдун-ваятель заставил ковырять землю.

Илья копал со всеми, незаметно передвигаясь к Спиридону Ляпунову, пока они не столкнулись плечами.

— Слухай сюды, Спиря, да другим передай, — быстро заговорил бывший сотник, смахивая с бровей капли пота. — Держитесь по краю ямы. А я как крикну, шо поклад нашел, отступите назад.

— Ты чё ж это удумал? — горячо заговорил Ляпунов. — К Степной Хозяйке удумал?

— Цыц, Спиря! Нам со всех сторон кранты. Так хоть кто-то останется, за бабами да детьми присмотрит. Делай, что говорю.

— Добро, Илья Свиридович. — Спиридон произнес это таким тоном, будто простился с сотником навек.

Илья лишь подмигнул в ответ.

Несмотря на вялую работу мужиков, вершина кургана копалась неплохо. Под дерном лежала прослойка речного песка. Мужики, как велено было им сотником, стали вокруг песчаной ямы, а Зотов принялся орудовать лопатой в самой ее середине. И докопал.

Воронку Илья увидел вовремя, отступил. Песок посыпал в глубину холма, но быстро остановился.

— Нашел! — крикнул Илья, поднимая лопату. — Здеся!

Мужики замерли, глядя на счастливого сотника, ожидая какого-то подвоха. Гориматенко встрепенулся, отгоняя дрему.

— Что там? — спросил он председателя, из-под ладони глядящего на вершину холма.

— Зотов чего-то нашел, — пожал плечами тот.

— Так быстро? — удивился комотряда, вылезая из тачанки, в которой они с агитатором находились все время, пока шла работа. — Значит, знали, где копать, сами там припрятали.

Под тенью серебристого лоха хорошо было лежать, и на солнцепек совсем не хотелось. Ничего не поделаешь — революционный долг.

— Где? — спросил он арестанта, когда поднялся к вершине.

— Там, — указал Илья на землю в шагах трех от себя. — Лопата о ящик стукнула.

Зотов азартно облизал губы, отвел глаза.

Гориматенко на всякий случай поправил портупею: такой за золотишко и лопатой может. Яма уже, считай, готова, прикопают — не найдешь.

— Ну-к, Захин, подсоби. — Комотряда прошел к указанному месту, стараясь держать бывшего сотника в поле зрения.

Красноармеец передал трехлинейку товарищу и, отобрав лопату у Ляпунова, стал рядом с командиром. Копнули — песок ручейком устремился в глубину.

— И правда, что-то…

Гориматенко не успел договорить. Усердный Захин с силой ударил в землю. В недрах холма глухо ухнуло, и весь раскоп в одно мгновение превратился в воронку сыпучего песка. Зотов успел отскочить, выбрасывая держак лопаты мужикам, стоящим на краю. Спиридон Ляпунов тут же вцепился в палку, потянул, уперевшись ногами в крошащуюся землю.

— Стоять! — крикнул напоследок комотряда Гориматенко, проваливаясь в недра коварного холма.

Следом едва не соскользнул председатель, но Зотов успел схватить его за ворот рубахи. Председатель задергался, вывалив язык, — ворот стал душить его.

— Тыщите! — заорал на оторопевших мужиков Спиридон.

Казаки ожили, вцепились кто в держак лопаты Ильи, кто в руки Спиридона. И потянули. И вытащили.

— Господи, та шо ж это, та как же это, — сиплым голосом причитал председатель, хватая ртом воздух.

— Полна… победа пролетариату, — пробормотал Ляпунов, сидя на корточках.

— А-а т-таварищ Г-горимат-тенко? — У агитатора от страха дрожал подбородок и тряслись руки. От комотряда не осталось и следа. На вершине холма успокаивалась желтая песчаная воронка с торчащей из нее рукоятью лопаты красноармейца Захина.

— Хош раскопать сваго командира? — поинтересовался Ляпунов, поднимаясь на ноги. — Так давай!

Он протянул агитатору лопату, от которой тот шарахнулся, как черт от ладана.