Люба лежала неподвижно, будто уснула. Но ресницы ее мелко дрожали, глазные яблоки шевелились под сомкнутыми веками, пальцы чуть вздрагивали. Похоже, она и правда видела сон, в котором ей приходилось беспрестанно двигаться, словно на нее нападали со всех сторон невидимые Макару враги. Демон ли, дух ли, проявивший себя в драке, теперь увлек сознание девушки в свои миры. Кто знает, сколько может продержаться там Любовь? Если сейчас приняться за изгнание мятежного подселенца, можно самому подцепить нечто подобное или принять изгнанного в себя. Да и не по силам Зотову изгнание. Все, что он хочет, — заглянуть за занавес, увидеть чужака, быть может, понять, откуда взялся, чего хочет: завладеть телом или вернуться в иной мир.

Макар сел на стул рядом со спящей, принялся разминать пальцами воск, начитывая слова:

— Знаменуйся, раб Божий Макар, крестом животворящим — одесную и ошую, спереди и сзади…

Он прикрыл глаза. Бьющие в окно лучи солнца просвечивали веки. Когда в сердце и душу кузнеца пришел покой, он ощутил себя плывущим в золотом дожде. В вышине — волнующаяся поверхность моря, в глубине — за ним неповоротливыми рыбами плывут неясные тени, охотятся, и только яркий свет сдерживает хищников.

— Близ меня Христос и вся сила небесная…

Яркие вспышки, похожие на шаровые молнии, стали загораться вокруг Макара, и он неожиданно понял, что никуда не плывет, а висит на месте в подвижном огненном море.

— А далече от меня со своею темною силою стоит, и со всеми человеки прогнан бысть, третьюстами и шестидесятью ангелы стали Божии…

Покончив с установкой защиты, Зотов приоткрыл глаза. Если бы сейчас кто посторонний заглянул в них — испугался бы. Зрачки Макара горели оранжевым пламенем, словно в них полыхал костер.

Кузнец нацепил размятый воск на свой крестик, осторожно взял девушку за запястье, как это делает доктор, нащупывая пульс.

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь! Нравом причастник и Апостолам наместник, Апостолом быв, деяние обрел еси боговдохновенне…

В золотом сиянии солнца за закрытыми веками прорисовался контур тела обнаженной девушки. Сначала обозначился золотистой линией, потом приобрел объем, в котором стали видны потоки и искрящиеся линии — кровотоки, нервные импульсы — закрутились взвеси. За девичьей спиной возникла тень. Зотов сначала не обратил внимания — увлекся поиском темной «медузы» наговора или злого чарования, которое могло вложить в Любу подселенца. Но такового не находилось, зато тень набрала силу, повторяя контуры золотого тела. Сразу так и не отличишь. Теперь отчетливо проступили различия: плечи и бедра шире, удлиненная форма головы.

— …с него же молимся человеколюбчу… — Слова стали даваться Макару с усилием.

Пришедшая на ум догадка не давала сосредоточиться. А ведь нет никакого чарования! Любка сама, по доброй воле или любопытной неосторожности подцепила неприкаянную душу. Каким только образом умудрилась?

— …очиститися и избавитися рабе Божьей Любви от всякого злого чарования, обаяния, колдования, — дочитывал Макар, наблюдая синхронное колебание светлого и темного контуров, — …от сего часу и минуты по весь ее век и на всю жизнь, во веки и веки. Аминь!

Золотое море огня вспыхнуло и исчезло вместе с силуэтами — солнечный свет пробивался через опущенные веки. Девичье запястье в пальцах кузнеца дрогнуло.

— Зотов? Ты чего? — В голосе испуг, неприязнь.

Он открыл глаза — темные кляксы плавали, скрывая лицо Любы.

Диван скрипнул. Девушка резко села и охнула — после всего случившегося кружилась голова. Макар поднялся со стула осторожно, чтобы та же участь не постигла и его. Ладонями растер уставшие глаза, виски.

— Ты чего тут творил со мной, курганник?

— Ты где-то нашла старинную вещь, — сказал напрямую Зотов. — Где? Что?

— Какую еще вещь? — жалобно всхлипнула Люба. — Отстань!

Курганник стиснул ее руку, девушка испуганно отстранилась. На мгновение их взгляды встретились — для Макара этого было достаточно.

— Старую бронзовую бляху размером с ладонь, — не унимался он.

— Зотов, будь же человеком. — Непритворные слезы потекли по щекам девушки. — У меня голова раскалывается.

Зотов ругнулся про себя: экзорцист хренов! Не разобравшись, что к чему, принялся изгонять из девки беса. Вместо этого едва насильно не оторвал подселенца, а без предмета, из которого вышел дух, этого не сделать. Скорее всего, Люба нашла зеркало, причем старинное, возможно, сарматское. Иначе откуда у нее вдруг появился навык фехтования и с чего вдруг она заговорила на странном языке, очень похожем на язык Степной Хозяйки?

Курганник, ты пропускаешь важные мелочи. Устал. Нет, халтуришь…

— Халтура, — недовольно произнес дед Федор.

Макар сильнее зажмурился, в ушах загудело от напряжения.

— Халтура, — тверже произнес дед и шлепнул внука палкой по бедру — не сильно, но ощутимо.

Макар отскочил в сторону, потирая ушибленное место.

— А можно без этого? — спросил он деда сердито.

— Можно, только по-другому не запомнится, — наставлял Федор, сложив жилистые ладони поверх навершия палки. — Ты ведь можешь. Почему халтуришь?

Макар шмыгнул носом, возвращаясь на исходную позицию. Они тренировались в беседке под цветущей черешней. Апрельское солнце заливало сад ярким светом и за день хорошо прогрело воздух. Разве усидишь дома? А через час в клубе начнется фильм — «Ангар-18». Фантастика с пришельцами! Такое очень редко показывают. Потому фантазия Макара рисовала одну яркую картинку за другой, отвлекая внимание, мешая сосредоточиться.

— Если бы ты успокоился, то почувствовал бы мое намерение ударить, — продолжал наставлять дед. — Или молитву забыл?

— Нет.

Дед был во всем прав. Макар, понимая это, все равно злился на старого Федора, на себя. Издевается: молитву забыл.

— Отче наш. Иже еси на Небеси… — забубнил внук из ехидства.

— Не вслух, неслух! — Дед стукнул палкой об деревянный пол беседки. — Перестань себя жалеть и ерничать. Ты шо, балбес?

Макар прикрыл глаза, усмирил дыхание и бьющееся от обиды сердце. Прислушался к звукам, ощутил на лице дуновение ветра. Хорошо! Тренированное тело вспомнило отработанное бесчисленными упражнениями состояние покоя, расслабилось: руки повисли вдоль тела, голова опустилась на грудь. С первыми словами молитвы тепло окутало обнаженные плечи, словно Макар окунулся в чистую воду. Улыбка коснулась губ.

Он не знал, что заставило его поднять правую ногу и развернуться. Когда открыл глаза, дедова палка била концом в грудь. Макар с ленцой в движении скользнул в сторону и оказался за спиной Федора. Поединок длился секунды три и закончился победой деда — палка достала внука поперек спины.

— Достаточно! — остановил внука Федор.

Макар вытянул руки по швам и поклонился.

— Свободен, — пробурчал дед.

Похвалу от деда внук слышал очень редко, но Макар знал точно: недовольство наставника — лучшая награда за выученный урок. Чувство легкости и просветления — иначе не назовешь — теперь не оставит до самого вечера, и если после фильма придется столкнуться с парнями из Укромного, то… будет неплохая тренировка в боевых условиях.

— Чтоб сегодня кино без драк, — предупредил дед, глядя ему прямо в глаза.

— Как скажешь, деда, — пожал плечами внук. Откуда он знает?

Когда Макар убежал, в беседку поднялась Клавдия Ивановна — невестка Федора Зотова, мама Макара. Женщина села за стол, расстелив перед собой газету. Гречневая крупа с шелестом высыпалась из пакета на газетину.

— Зачем вы так, папа? — Ей не нравились наказания палкой. — Мальчишка ведь совсем.

— К чему заводить старый разговор, Клавдия, — вздохнул старик. — Талантливый он у нас, а талант в узде держать надо, если поймет свои силы — зарвется.

Мать заправила выбившуюся темно-русую прядь под ситцевый платок, принялась за крупу.

— Чтоб он так в школе учился, как вашу науку учит, — негромко произнесла она.

— Я жизни учу…

— Сверстников лупить?

— За это наказую, — твердо ответил дед, недовольный тем, что его перебили. — Видела, сколько он читает? Думаешь, случись кургану проснуться, он пройдет мимо?

Женщина вздрогнула, испуганно взглянула на свекра.

Старик вздохнул: слишком уж Макар на мать похож — глаза карие с длинными ресницами. Потому Клавдия любила его больше старшего и, по мнению деда, баловала больше меры.

— Господь с вами, папа!

— Вот тогда и пригодится моя наука, — устало произнес Федор. — Пойми, дочка. Макарке сейчас пятнадцать, а он уже может то, что я только к двадцати усвоил.

Клавдия Ивановна принялась за гречку, проглотив слезы. Федор, казалось, заснул, сидя на табурете, с наслаждением вдыхая терпкий запах цветущей черешни. Беспокойная синица влетела в беседку. Женщина охнула от неожиданности, а птица прыгнула на плечо старика, крутанулась на месте, словно приглядываясь к человеку, и скакнула на руки, лежащие поверх навершия палки.

— Чик-динь! Чик-динь!

Федор приоткрыл глаза. Легкая улыбка коснулась губ старика…

Макар вышел на кухню за «федоровкой». Здесь дым стоял коромыслом — Ковалев задумчиво курил в полном одиночестве.

— Ну, чего там? — спросил он, глядя на друга, как на факира в цирке.

— Все то же, — буркнул Зотов, отливая в стопочку глоток эликсира. — Окно открой — дышать уже нечем.

Когда он вернулся в комнату, Люба по-прежнему сидела на диване, упершись локтями в колени и низко опустив голову. Она распустила волосы — темные волны спадали на плечи, скрывали лицо. Макару стало жалко бестолковую девчонку: натворила всякой всячины, чего на ум пришло, да еще дух чужой подцепила. Неизвестно, как его извлечь и что из этого выйдет.

Он присел перед девушкой на корточки, дрогнувшей ладонью — вдруг ударит по руке, закричит: не прикасайся! — убрал волосы с ее лица. Люба смотрела с укором, в уголках глаз блестели слезы. Горячей ладонью Макар вытер влажные щеки девушки, она отпрянула, откидывая волосы на спину. Курганник смутился. Надумал нежничать.

— Выпей, — предложил он.

— Не надо меня жалеть, — сглатывая слезы, с болью и обидой в голосе, ответила Люба. — Если все кончено — так тому и быть.

— Выпей, — повторил Макар, не желая возобновлять разговор.

Девушка дрожащими пальцами приняла стопку, глотнула «федоровки».

— Вот и хорошо, — одобрил Зотов. — Прости, если… что не так.

А «не так» все. Все не так, потому что не по-ее получилось, не по-Любиному, хотению-повелению…

Когда девушка ушла, Зотов плюхнулся на табурет, водрузив на кухонный стол литровую бутылку с вишневой настойкой.

— Как все прошло? — поинтересовался Виктор, наблюдая, как Макар вытирает пальцами чашку.

На слова друга курганник кивнул, налил себе вишневки и, немного поразмыслив, предложил:

— Пить будешь?

Выглядел он рассеянным и усталым, глубокая морщина пролегла меж бровей — Зотов думал сейчас о чем-то своем.

— Не откажусь, — пожал плечами Виктор. — Только с закуской.

— Да вот салат… — Макар придвинул к нему миску, — еще есть.

Ковалев поморщился:

— Там были пальцы Спиридоныча.

— А-а-а, — произнес Макар, плохо понимая, при чем тут пальцы Спиридоныча. — А-а-а! — До него наконец дошло. — Тогда салат мой, а ты возьми в холодильнике чего пожелаешь.

Не дожидаясь, пока друг сварганит закуску, курганник выпил вишневки, занюхал светлыми волосками на правой руке и задумчиво уставился в чашку, словно не понимая, как это она так быстро опустела.

— Так, — Виктору пришлось налить себе самому, выпить в одиночестве, и теперь он грыз ломтик сыра, — чего у вас было?

— Да чего там было, — задумчиво произнес Зотов. — Не пойму: такое впечатление, что эта дурища нашла где-то старинное зеркало и посмотрелась в него.

— Ну и что? — Виктор хмыкнул. — У нас в офисе старинное зеркало висит. Здоровенное такое. Конец прошлого века — не хухры-мухры. Шеф перед ним любит хорошиться. — Ковалев облизнул губы, склонился к Макару, желая выдать страшную тайну. — Говорят, он перед зеркалом тем Дашку Ларич — у нас одна фифа бестолковая — пялил.

— Хухры-мухры, мухры-хухры. — Зотов остался равнодушен к столь пикантной подробности из жизни Витькиного офиса. — Это пока никто из вас чужой дух не подцепил, как Любка. Вот тогда кому-то будет — мухры.

— Это как? — Виктор замер с поднятой бутылкой.

— А так: к примеру, если человек часто смотрелся в зеркало и не был похоронен — мало ли что: война, катастрофа над морем и концов не найти — его душа уходит в зеркало и может подселиться к любому, кто посмотрится в зеркало позже. Непохороненный дух остается неприкаянным.

Виктор сглотнул.

— Наливай-наливай. — Макар ложкой зачерпнул салат, почмокал с удовольствием и вновь предложил другу. — Будешь?

— Нет. Я ж тебе говорил: Спиридоныч там грязными пальцами копался.

— Ничего ты мне не говорил — первый раз слышу. А если и так, добру пропадать, что ли? — Зотов зачерпнул еще, прожевал, чокнулся с другом чашкой, выпил. — Вот сарматы! Они, зема, делали бронзовые зеркала. Одну сторону шлифовали до блеска. Изображение, конечно, кривенькое малость получалось, но ничего. И из Китая тогдашнего привозили бронзовые зеркала. На похоронах зеркало оставляли вместе с погребенным в кургане. Иногда даже ломали, чтобы душа усопшего не вернулась к родственникам. А ты думаешь, почему, по обычаю, у нас в доме покойника зеркала завешивают?

— Постой. Но ведь бронзовое зеркало за столько лет могло потемнеть, — заметил Виктор.

Макар внимательно посмотрел на друга.

— А разве нет, — пожал плечами Ковалев.

— Да вы гений, Виктор Сергеевич! — воскликнул Макар и тише добавил: — Я не знаю, что тебе ответить. Башка совсем не варит. Ну, наливай для дезинфекции. А то, может, Спиридоныч ел салат. Он все больше любит есть руками, которые не моет.