Было около семи вечера. Возле обширного пустующего танцпола мужчины в смокингах и коротко стриженные женщины в отделанных бахромой платьях-«рубашках» с глубокими декольте пили аперитив и слушали музыку. Играл я.

«Сиро» славился своим джазом. Но к 1929 году искушенная публика жаждала уже не просто джаза, джаза и еще раз джаза, и временами я его слегка разбавлял. Когда пары заполняли танцпол, я играл аргентинское танго или цыганскую мелодию, но в начале вечера обходился чем-нибудь менее темпераментным. В тот день я наигрывал что-то из Форе меланхолического периода, и каждая нота находила отклик у меня в душе.

– Prétendez que je ne suis pas ici, – приблизившись, обратился ко мне мужчина с фотокамерой.

– Non, – шепотом ответил я, вспомнив Хендриково правило не фотографироваться. – Pas de photos! Pas de…

Но было слишком поздно. Я настолько увлекся музыкой, что не заметил, что он меня уже сфотографировал.

– Merde, – вполголоса выругался я и, чтобы поднять себе настроение, переключился на Гершвина.