6 октября, четверг

Вчера вечером я так разозлилась, что даже не смогла заставить себя записать наш диалог с мистером Уэллсом. На самом деле я все еще злюсь, поэтому просто лежу в кровати, стараясь проглотить подступающую тошноту, какая, наверное, бывает у Меланьи, когда она смотрит на Дональда, снимающего рубашку.

Так вот, он появляется с таким невинным видом [Дэнни, а не Трамп], просит разрешения войти, и Бэтти любезно предлагает ему горячего какао с виски, несмотря на то, что он за рулем. Дэнни отказывается и просит разрешения поговорить с ее внучкой наедине – это довольно смешно, потому что наша квартира не больше квадратного метра – и здесь не существует такого явления, как конфиденциальность [об этом я узнала в то же время, что и о предназначении вагины]. Как бы там ни было, Бэтти идет в гостиную и быстро прижимается ухом к тонкой стене. Я в этом уверена потому, что прекрасно слышу, как она пытается высосать маковое зернышко из своих вставных зубов.

– Что случилось, Дэнни? – спрашиваю я в своей манере.

Я не знаю, какой оборот примет разговор, поэтому решаю использовать проверенные методы. [Оглядываясь назад, могу сказать, что мне стоило начать со слов: «Привет, ужасный маленький кретин». Но век живи, век учись.]

Дамблдор с интересом наблюдает за нами. Дэнни проводит руками по своим спутанным волосам, которые сейчас напоминают дреды. Я подумываю о том, чтобы прочитать ему лекцию о культурной апроприации, но не решаюсь.

– Я просто… хотел тебя увидеть, – наконец говорит он. – Убедиться, что у тебя все в хорошо, несмотря на происходящее.

Мы почти не говорили с тех пор, как он предложил мне помощь. Даже когда в BuzzFeed впервые написали статью о фотографии, он держался на расстоянии. И теперь мне кажется, что уже слишком поздно и этого будет недостаточно, но, думаю, Дэнни заслуживает шанса исправить ошибку. Мы же так долго дружим. Он словно член моей семьи, и ему тоже сейчас тяжело.

– О, знаешь, у меня все в порядке. Ситуация отстойная. Но, ты знаешь, все хорошо.

Это преуменьшение, и оно звучит так же глупо, как утверждение, что ситуация на Ближнем Востоке «слегка напряженная», но я не в настроении вдаваться в подробности.

Честно говоря, Дэнни выглядит ужасно. Его кожа шелушится, как засохшее печенье, а глаза красные. Я думала, я запатентовала подобный вид в прошлом году, когда Аджита уехала изучать швейное дело в летний лагерь, а я так сильно скучала, что практически не спала. Поэтому видеть Дэнни в таком состоянии удивительно.

После нескольких секунд неловкого ерзанья и рассеянного перебирания крошек от тоста, оставшихся на столе [у Дамблдора чуть не случается припадок, и он их буквально всасывает], Дэнни говорит:

– Хорошо. Я рад. Просто… просто хотел, чтобы ты знала… что я прощаю тебя, Из.

Такого я не ожидала. Насколько мне помнится, я никак его не обижала, только если своим поцелуем, который больше не должен повториться. По-моему, мне никто не запрещал целоваться, парни вообще делают это все время. Может, не стоило делать это с лучшим другом, но так уж получилось.

– Меня… что? – В этот раз я и в самом деле теряю дар речи.

– Я прощаю тебя. Правда. Все хорошо.

– Но… почему?

– Потому что не хочу, чтобы мы враждовали. Только чтобы мы были вместе… – Он замолкает, увидев ярость на моем лице.

– Нет, я имею в виду – за что ты меня прощаешь? – с раздражением уточняю я.

Он вопросительно смотрит на меня сквозь свои очки, которые необходимо протереть.

– За все.

Может, из-за усталости или гормонов, или это стало последней каплей в моей чаше терпимости ко всякому дерьму, но я еле сдерживаюсь, чтобы не врезать ему.

– Что ты подразумеваешь под «все», Дэнни? Ну же.

– Ну, ты знаешь, – заламывая руки, говорит он. – За устроенный скандал. За то, что спала с кем попало. За обман. За встречи с Аджитой без меня. За отправку откровенного фото. За поцелуй с Карсоном у меня на виду. За растоптанные цветы. За обращение со мной как с дерьмом из-за предложения помочь деньгами. Ты хочешь, чтобы я составил список?

– Звучит так, словно он у тебя уже есть, – огрызаюсь я.

– Что с тобой? Я пытаюсь быть хорошим.

– В точку! Ты «прощаешь» меня за то, как ведет себя любой парень в старшей школе. И все потому, что ты такой «хороший парень».

– Что это значит?

– Ты хоть раз задумывался, что мне не нужно твое прощение за все это? – спрашиваю я. – Мы не вместе, Дэнни. Я могу встречаться с кем захочу. И мне не обязательно получать твое одобрение, чтобы принять решение, что делать со своим телом. Так что засунь свое прощение себе в задницу.

Я не оставляю надежды, что сейчас он отступится – спрячет голову в руках, на глаза набегут слезы, полный джентельменский набор, – но он, очевидно, в таком же боевом настроении, поэтому рычит, как Римус Люпин в полнолуние, и говорит:

– Знаешь, после всего, что я для тебя сделал, ты должна быть благодарна, что в твоей жизни есть такие люди, как я. Не каждый парень будет мириться с подобным дерьмом, не говоря уже о том, чтобы быть с тобой. А остальные? Где они сейчас? Может, рассказывают на CNN, что ты пустышка?

ТЫ ИЗЗЗЗЗДЕВАЕШШШШЬСЯ НАДО МНОЙ???

– Должна быть благодарна? – кричу я. – За то, что ты унижаешь меня с уважением? Проваливай из моего дома, Дэнни. Прямо сейчас.

Клянусь, я слышу сквозь стену, как Бэтти шепчет: «Проклятье!» Хотя, учитывая мои невероятные усталость и разочарование, мне могло и показаться.

К его чести, он уходит.

И сейчас я сижу в кафетерии, пересказывая все в подробностях Аджите. Она так же злится на него, как и я из-за ее наклонностей питбуля, и мечтает провести ему ректальный экзамен бутылкой кетчупа, когда ее телефон гудит. Она опускает взгляд – и тут же на ее лице появляется ужас.

– Что? Что случилось? – спрашиваю я.

– Без паники… – медленно говорит она. – С этого лучше начинать всегда.

Она кусает нижнюю губу, водя глазами по экрану. Затем, даже не глядя на меня, в неверии качает головой и говорит:

– Карсон Мэннинг продал свою историю.

Сердце ухает к пяткам, как камень с горы.

– Продал свою историю? Какую историю?

А затем наступает худший момент в моей жизни. Она морщится.

– Ты сказала ему, что я лесбиянка?

Карсон дал интервью одной из региональных газет. Они попросили его рассказать свою историю, так как он миллион раз упоминался в блоге «Шлюха мирового класса», а он на это решился, скорее всего, потому, что ему нужны были деньги или у него нет души. И все им рассказал.

Все-все. Не только свое мнение по поводу дерьма, которое уже всем было известно, например о той роковой вечеринке [как ни странно, он не упоминает, что наш секс длился менее сорока пяти секунд] и моих интимных фотографиях, но и то, что произошло между нами с того времени. Как я написала ему сообщение с извинениями, тем самым, если верить статье, признавая свою вину. Как встречалась с ним на баскетбольной площадке. Про мои дурные шутки о Фритцлях.

Есть и цитата, в которой он называет меня шлюхой.

А еще в статье – скриншоты нашей переписки.

Не думаю, что журналист заботился о чувствах Аджиты или парня, который хотел пригласить ее на свидание. Часть статьи посвящена моим отвратительным манерам и тому, что теперь все девочки-подростки в мире потеряли самоуважение и чувство собственного достоинства. Но в основном автор поддерживал все, что говорило семейство Вон с тех пор, как атомная бомба лошадиного дерьма взорвалась в моей жизни. На самом деле, я бы не удивилась, узнав, что Вон заплатил журналисту, чтобы тот написал эту достойную желтой прессы статью.

Но Аджита тоже пострадала. И я никогда себя за это не прощу.

Карсон написал мне, как только вышла статья. Он утверждает, что никому ничего не говорил, что мы оба облажались, что не стал бы такого делать. Утверждает, что его телефон взломали, а статью придумали, основываясь на нашей переписке. Возможно, это правда. Может, его телефон взломали. А может, и нет.

Уже не знаю, во что верить. И даже не о Карсоне сейчас мои мысли. Я дерьмово себя чувствую и думаю лишь о том, как ужасно поступила со своей лучшей подругой.

Почему мне пришло в голову, что могу шутить о том, о чем сама Аджита никогда не говорила? Почему это внезапное и жестокое необдуманное решение пришло мне в голову, и я бросила лучшую подругу под автобус ради глупой шутки?

Все это время в СМИ обсуждали череду моих отвратительных ошибок; то, что мне стоит обдумывать свои поступки; то, что я настолько недальновидна и безответственна, что даже не понимаю, какими катастрофическими могут быть последствия.

До этого момента мне не хотелось признавать это. До этого момента я осознавала свои поступки и всячески отгоняла мысли о том, что в чем-то ошиблась. Да, я переспала с парнями. Да, выпила пива. Да, отправила свою откровенную фотку. Но эти поступки ежедневно и ежечасно совершают миллионы людей, не только подростки, но и взрослые. Где-то в глубине души я знала, что я не плохой человек, и мне оставалось лишь цепляться за эти мысли, как за спасительный плот.

Но эта ситуация? Аджита? Это была моя ошибка. Необдуманное решение.

И это делает меня ужасным человеком.

Я в тысячный раз пытаюсь дозвониться до нее – моей прекрасной лучшей подруги, которую готова защищать до последней капли крови, моей прекрасной лучшей подруги, которую так сильно обидела, моей прекрасной лучшей подруги, которая никогда меня не простит, – потому что она убежала из столовой в слезах.

Но она не берет трубку.

Я только что получила письмо из Лос-Анджелеса. Мой сценарий попал в шорт-лист. И меня это совершенно не радует. Ни капли.