4 октября, вторник

Кто-то подкинул нам презерватив, наполненный собачьими какашками, через окошко для почты. Дамблдор был озадачен, благослови его господи, и решил, что это необычная новая жевательная игрушка. Это история о том, почему нам понадобился новый диван.

Сегодня Бэтти позволила мне остаться дома. Она такая милая и заботливая и ухаживает за мной. Она даже связала мне шарф, чтобы я могла носить его в прохладную погоду. И хотя это самая уродливая вещь, которую я когда-либо видела – напоминает раздавленное на дороге животное, – но она уже моя любимая.

И у меня все еще не хватает смелости, чтобы проверить новости.

Почему-у-у-у-у-у-у-у???????

Почему-у-у-у-у-у-у-у мне позволили проверить новости???????

Статья с речью Вона собрала более ста тысяч просмотров по всему штату, и к ней добавили комментарии Тэда Вона, чьи политические убеждения так же противоестественны, как изюм в салате [или похожи на салат по своей концепции]. Он говорит:

Тэд Вон, наверное, только рад полезному маленькому пиару, так необходимому его кампании. После он пускается в рассказ о политике абортов и о том, какие шаги он предпримет, чтобы оказать помощь нам, сломленным подросткам: систематическая кастрация гомосексуалистов, пояс целомудрия для незамужних женщин…

Также мне попались сообщения о провале программы сексуального воспитания по всей стране, список известных женщин, откровенные фотографии которых просочились в интернет, чьи-то страстные проповеди о воздержании как единственном работающем средстве контрацепции и множество высказываний религиозных фанатиков, обрекающих меня на вечность в аду.

И фотография, на которой запечатлено, как мы с Воном занимаемся сексом на скамейке. Она везде.

Я изо всех сил стараюсь переварить увиденное: мое имя, лицо и интимные части тела заполонили весь интернет. Но при этом чувствую себя странным образом отстраненно, словно не могу осознать, что это происходит со мной на самом деле.

Аджита прислала мне шесть тысяч сообщений, интересуясь, в порядке ли я, а Дэнни, предсказуемо, ни одного. Последним от Аджиты приходит: «Послушай, понимаю, что в это трудно поверить, но я переживаю за тебя. На моем лице такое месиво, как, ну не знаю, Лионель Месси. А у школьных ворот дежурят репортеры, которые расспрашивают о тебе, и хотя я, что удивительно, задира, но смогу опрокинуть наших сверстников на землю, как в регби, всего пару раз, прежде чем мое плечо запротестует. И ТВОЮ МАТЬ, ПОЧЕМУ ТЫ МНЕ НЕ ОТВЕЧАЕШЬ, ЖЕНЩИНА?? Не вынуждай меня звонить тебе, мы обе знаем, что ты ненавидишь разговаривать по телефону, когда можно написать сообщение. ХО».

Я незамедлительно отправляю ей образное и исчерпывающее сообщение о моем психическом состоянии: «Мой ответ репортерам: мне плевать. Более того, если прислушаешься, то до тебя донесутся звуки того, как все посланные в их сторону плевки, один за другим, разлетаются на крошечные плевочные частички, которые нельзя увидеть невооруженным взглядом. Зайдешь ко мне после школы? Люблю тебя».

На что она отвечает: «Люблю тебя??? Ты точно не умираешь? Это звучит так, будто ты при смерти. Я поняла, ты неутомимый куратор плевков, но поклянись мне, что ты в порядке. После сегодняшней шумихи в прессе ситуация стала совершенно, беспрецедентно отсосной. Даже если объединить минет от непревзойденной Аманды Бейтман с высококлассным пылесосом “Дайсон”, то все равно не получится достичь этого уровня. ХО».

Несмотря на множество заманчивых вариантов текста для ответа, родившихся в голове, у меня нет сил, чтобы напечатать сообщение.

Я провела весь день в одиночестве в безуспешной борьбе с сильным, терзающим стыдом, поедающим меня изнутри, и теперь собираюсь выйти. Из дома, тела, подальше от мыслей. Мне просто нужно выбраться отсюда.

Желая меня приободрить, Аджита настойчиво зовет пойти с ней за покупкой реквизита для скетча. У меня есть некоторые опасения, что меня узнают в торговом центре – где торчат по вечерам и в выходные дни все, кто живет в радиусе ста шестидесяти километров, – но помимо школьников, которых я знаю, кажется, никто меня не замечает.

Ради справедливости стоит заметить, что большая часть сообщений в блоге «ШМК» и недавнее освещение в прессе привлекли внимание только к моему телу. Моим лицом никто особенно не интересовался. А с телом, прикрытым сейчас одеждой, что́ я могу предложить миру? Точно ничего.

Тем не менее я присматриваюсь к каждому менеджеру в магазине, который помогает нам; к каждому кассиру, который принимает оплату с маминой карты у Аджиты. Мне интересно: они видели меня голой? Интересно, смеялись надо мной со своими друзьями или обсуждали с коллегами в перерыв? Интересно, думают они, что я получила по заслугам? Интересно, разглядывали они интимные части моего тела, которые стали достоянием общественности?

Я чувствую бессилие. Совершенное и крайнее бессилие.

Мы сидим на фуд-корте с молочными коктейлями [я выбрала с арахисовой пастой и печеньем «Орео», потому что стараюсь, чтобы моя еда была разнообразна, и верю, что необходимо употреблять одинаковое количество жира и сахара] и обсуждаем серию сатирических постов в «Инстаграме» с пижамами-комбинезонами в виде авокадо. Хотя гурманы-хипстеры абсолютно невинные и, вероятно, очень приятные люди, они чрезвычайно легкая цель. Кстати, отказ от банальных приколов проходит у нас мучительно. Когда я отучалась подкалывать людей «про маму», чуть не ударила саму себя, так что это вполне можно счесть самобичеванием ради самоконтроля. Это известный медицинский и философский феномен. Верьте мне. У меня IQ восемьдесят четыре.

Как только мы перестаем смеяться над переодетым в авокадо, которого «размазало» по куску цельнозернового хлеба, а сверху присыпало молотым черным перцем, Аджита с наигранной беззаботностью спрашивает:

– Ты больше не думала о том, кто создал блог? Ты же знаешь, что это их ответственность. Не твоя. Не хотелось бы подпитывать твою самовлюбленность, а то твое эго и так уже невыносимо, но… Ты замечательная. И ты ни в чем из этой истории не виновата.

На глаза наворачиваются слезы, но я сдерживаю их, чтобы Аджита не решила, что я переживаю.

– Мне хочется верить, что Дэнни сказал правду, – говорю я. – И что он действительно не имеет к этому никакого отношения.

Она обдумывает мои слова, делая очередной глоток молочного коктейля. Рядом с ней стоит табличка с надписью: «Твой сэндвич для меня – закон». [Даже не вздумай смеяться. Это самое несмешное название кафе во всем мире. Лучше подумай, сколько еще вариантов! «Властелин фри». «Форрест Гамб’ургер». «Карасный отец». Я могла бы придумать еще, но не буду.]

– Думаю, стоит поверить ему просто потому, что иначе можно впасть в депрессию, – добавляю я.

– То есть?

– Ну, я устала от того, что люди каждую секунду доказывают, какие они величайшие мудаки, – и я многозначительно замолкаю, теребя обертку от трубочки. – Ты приглашала его сегодня?

– Нет. Я лучше трахну тарелку фруктов, чем стану смотреть на его мученылое лицо весь обед.

Я так сильно смеюсь, что меня начинает тошнить.

Драматический звук клаксона. За последние тридцать минут произошло следующее:

1. Мне позвонил Вон [реальный телефонный звонок, в наши дни! Да кем он себя возомнил??], чтобы извиниться за шумиху в СМИ, которую он случайно вызвал своей речью в столовой. Думаю, решение произнести ее было более опрометчивым, чем вторжение в Ирак в две тысячи третьем году. Я в ответ посоветовала ему совершить половой акт с кактусом, после чего он назвал меня сучкой и бросил трубку.

2. Дэнни как-то узнал про мои тайные посиделки с Аджитой и написал мне: «Спасибо, что позвали меня сегодня. Было приятно услышать, что двое моих предполагаемых лучших друзей тусуются за моей спиной». Он словно большой ребенок. И теперь я ищу древние колдовские ритуалы, надеясь уговорить вселенную терзать его. [Я чувствую, «терзать» – недооцененный глагол, правда?]

Но это уже не задевает меня, у меня не осталось эмоций.

Сегодня я почувствовала столько презрения и печали, что отправляюсь принять долгий горячий душ в надежде смыть с себя это. Блог, обнаженную натуру, освещение в прессе. Дэнни. Всё.

Обычно мне хватает пяти минут, чтобы не глядя намазаться дешевым гелем и провести бритвой там, где необходимо, но сегодня вечером я рассматриваю свое тело пристальнее, чем в последние годы. Оно побывало под микроскопом, где его изучил весь мир, и мне хочется понять, что же они увидели. Это попахивает садизмом, но мне хочется расчесать эту болячку.

Целлюлит и растяжки на боках и бедрах. Гигантская родинка на левой ягодице. Припухшая грудь из-за предстоящих месячных.

Недостатки, которые еще несколько недель назад были моими и только моими. Пока я не поделилась этим с двумя парнями, которым доверяла. И теперь это увидел весь мир.

Я моюсь в душе целый час. Но чувство, будто я грязная, так и не смывается.