28 сентября, среда

Ужасная тревога охватывает меня при мысли о появлении в школе сегодня. Я проснулась невероятно рано, поэтому решила написать скетч о том, как сенатор и его сын попадают в мусоросжигательную печь, как в весьма травматичной сцене в «Истории игрушек-3». Не то чтобы у меня возникают мысли о насилии или чем-то подобном по отношению к семье Вона.

По крайней мере, с бровью наблюдается некоторый прогресс. Аджита одолжила мне свой карандаш, и я попыталась дорисовать им недостающее, но он оказался на пять оттенков темнее, чем мне нужно. Поэтому мне пришлось подкрашивать и вторую бровь в том же месте. Теперь кажется, будто у меня на лбу сидят две светло-темные гусеницы, а взгляд поразил бы поклонников в каком-нибудь бьюти-влоге.

Я больше не лезу на сайт «ШМК», потому что опасаюсь реакции, которую вызвало мое фото. Одно дело фотография меня с Воном на скамейке, но эта… слишком откровенная. Всякий раз, когда я вспоминаю о ней, примерно каждые две целых три десятых миллисекунды, мне кажется, будто желудок куда-то проваливается, словно я на большой скорости проезжаю через «лежачего полицейского». Меня мучают мысли о тех, кто смотрит эти фотографии – где я голая, открытая, восемнадцатилетняя – и осуждает меня за это. Оценивает мое тело, мой выбор, мою жизнь.

Я понимаю, что это когда-нибудь закончится. Но пока все похоже на ад.

Мы с Аджитой и Дэнни подходим к школьным воротам, где столпились девятиклассники, направляющие камеры смартфонов прямо на меня. Как только я оказываюсь в шести метрах от них, они начинают фотографировать и снимать видео, а парочка школьников даже ведут прямые трансляции для своих подписчиков, которые не вылазят из соцсетей. Дэнни обнимает меня за плечи. Я не знаю, как расценивать этот жест в свете того, что произошло между нами, но в данный момент я благодарна ему за поддержку – как эмоциональную, так и физическую. Она придает мне сил.

А затем кто-то выкрикивает:

– Боже, О’Нилл, ты и с Уэллсом спала?

И в этот момент Аджита снимает свой рюкзак, вытаскивает из него несколько перезрелых киви и бросает их в девятиклассников. Зеленая мякоть разлетается в разные стороны. Выглядит потрясно. А затем она тянет меня за руку, уводя нас с Дэнни, и мы ни разу не оглядываемся.

– У нас закончились яйца, – спокойно говорит Аджита, когда замечает, как я с недоумением смотрю на ее руки, перепачканные соком киви.

За последние полчаса я уже больше пятисот восьмидесяти семи раз услышала саркастическое замечание: «Хорошие сиськи».

Ох, дерьмо, и merde, и scheiß, и на всех остальных языках мира. Только Дэнни решил забыть о своей влюбленности и поддержать меня в этом испытании, как наткнулся на смятые тюльпаны в рощице. Ну конечно же! Мне же мало проблем! Я же сценарист – и должна была догадаться, что тюльпаны, как чеховское ружье, выстрелят в третьем акте. [Я понимаю, что пока еще второй акт, но и ты не из литературной полиции, правда?]

Он нашел их грязные и поломанные останки перед уроками. Просто вышел прогуляться на свежем воздухе [я пыталась объяснить Дэнни, что важность свежего воздуха переоценена, но он даже не стал слушать. Вот если бы люди чаще ко мне прислушивались, то реже оказывались бы в расстраивающих их ситуациях]. Проветриться. И бум – он замечает под ногами израненные цветочные трупы.

А так как он любит раздувать драму, то вместо того, чтобы просто оставить цветы там и не доставать меня, он собирает их в бумажный пакет, возвращается в школу и высыпает мне на стол перед химией.

– Видимо, ты забыла их вчера.

Это ужасно мелочно, ведь я изо всех сил стараюсь не сходить с ума из-за недосыпа и отсутствия энергии, и при этом все мои мысли занимает моя откровенная фотография из блога.

– Это сделала не я, – пытаюсь я оправдаться.

Дэнни трясет головой и с понурым видом опускается на стул передо мной.

Мда. Как же он жалеет себя прямо сейчас. Если бы его действительно заботило эмоциональное состояние лучшей подруги, которая была выставлена во всей своей обнаженной красе на потеху миру, то он отложил бы свои обиды в сторону.

Но нет. Его состояние важнее, впрочем, как и всегда. Он даже представить не может, что проблемы есть не только у него, думает лишь о собственных чувствах. Вот что значат его цветы: ему стало больно, что его отвергли, поэтому он решил исправить это. Чтобы почувствовать себя лучше. И плевать на мои чувства, плевать, что я все еще хочу остаться друзьями.

Я устала от этого дерьма. Но, к сожалению, сейчас мне нужны те друзья, которые у меня еще остались.

Итак, все в школе в деталях рассмотрели мою леди. Черт бы их побрал.

Чувствую себя Серсеей Ланнистер в той откровенной сцене [спойлер], где она идет голой по улицам Королевской Гавани, пока крестьяне кидают в нее овощи и кричат: «Позор». [На мой взгляд, это расточительно и определенно излишне. Те люди явно голодали, но при этом бросались едой, как шимпанзе.] И благодарна, что никто не обстриг мне волосы, как ей, потому что я последний человек в Северной Америке, кому бы пошла короткая рваная стрижка. Мои уши слегка напоминают слоновьи, поэтому мне не обойтись без волос как у пугала, чтобы прикрыть их.

[Как обычно, я отвлекаюсь. Как бы научиться вести связный и последовательный рассказ?! Это было бы круто!]

Время до конца уроков превратилось в настоящий кошмар. Куда бы я ни пошла, школьники всех возрастов и достатка показывают на меня пальцем, шепчут и смеются, а по коридору вновь и вновь разносится: «Шлюха», «Шалава» и «Герой». Последнее относилось к двум парням, которые переспали со мной. Вот они – двойные стандарты школы и всего мира. На какой-то из перемен я вижу в коридоре Праджа. Он один, но не здоровается со мной. Просто прижимает подбородок к груди и проносится мимо, будто меня не замечая.

Я понимаю, почему он так поступает. Когда ты чувствуешь, что тебя сторонятся, то последнее, что ты станешь делать, – это общаться с тем, кого действительно сторонятся, и выбиваться из толпы еще сильнее. Но мне все равно обидно.

В обед в школе появляется отец Вона и практически вытаскивает его за школьные ворота, возможно, чтобы подготовить заявление для прессы о том, что его сын не виновен в случившемся, а слухи о его участии – всего лишь треп. Честно говоря, мне уже все равно. После того, как он растоптал цветы и устроил представление в стиле «Горе мне, горе», я пожалела, что спала с ним.

Я надеялась, что вокруг меня сплотятся школьницы, чтобы проявить свою поддержку мне и феминизму, но, увы, этого не произошло.

Сразу после обеда я иду в туалет.

– Неудивительно, что она сюда бегает, – доносится до меня голос какого-то ужасного существа с посредственным чувством юмора. – Беременные всегда много писают. Ха-ха-ха.

Серьезно. Как кто-то может быть настолько несмешным? Это уму непостижимо.

Стоит отметить, что ее подруга не поддерживает эту вялую шутку.

– Не думаю, что она беременна. Она просто шлюха. С разноразмерными сиськами и талантливыми ручонками, – говорит она и тоже хихикает.

Восхитительно.

Я со всей серьезностью заявляю, что не виню школьников за их бурную реакцию. Уверена, нездоровый интерес к личной жизни других людей заложен в человеческой природе. По той же причине я люблю смотреть на чьи-то драмы. Думаю, то, благодаря чему время тянется не так уныло, неизменно будет у всех на устах. Так что да, я не виню их за это пристальное внимание ко мне.

А если вы еще глубже покопаетесь в себе, то поймете, что вас тоже мучает нездоровый интерес, даже к событиям в вашей собственной жизни. Это чувство появляется из-за волнения, которое охватывает вас в первые несколько секунд, пока реальность вас не затопит. Когда я в первый раз открыла тот блог, то – прежде чем осознала реальность происходящего – почувствовала странный… трепет. Трагедии возбуждают, ты знала?

Понятия не имею, почему так. Может, потому что людям просто скучно. И мы постоянно изобретаем новые технологии, надеясь, что именно они помогут нам избавиться от скуки. Думаю, именно поэтому мы так любим смартфоны. И готова поспорить, многих преступников – серийных убийц, поджигателей, хакеров, – скорее всего, подталкивало на злодеяния именно желание ощутить этот нездоровый интерес. Черт, наверное, поэтому кто-то создал блог «Шлюха мирового класса». Возбуждение. Желание поразвлечься.

Как бы то ни было, пора заканчивать с рассуждениями о мотивах убийц. Меня тянет поразглагольствовать, когда я расстроена. Поехали дальше.

Вечером я договариваюсь потусоваться с Аджитой и Дэнни. Интересно, насколько он зол из-за цветов? Может, свидетельство моего публичного позора заставит его немного пожалеть меня? Обычно меня бесит, если кто-то мне сочувствует, но сейчас я, как уже говорила, приму любое проявление доброты.

И раз уж об этом зашел разговор, Аджита решила показать, что заботится обо мне. И я снова смеялась! Да, я все еще на это способна. Она пришла ко мне с красиво обернутой коробкой, к которой была прикреплена карточка. На ней рукой ее брата было каллиграфически выведено: «На случай, если наступят тяжелые времена. С любовью ХО».

А внутри лежали веревка и мыло! Она понимает меня, как никто другой.

[Извиняюсь, если мои двусмысленные шутки про самоубийство тебя задевают. Возможно, ты заметила, что для меня юмор – как эмоциональный костыль. Я дважды всерьез задумывалась об этом, но расскажу в другой раз. Я просто кладезь уморительных и в то же время душещипательных историй. Тебе несказанно повезло. Купить/украсть эту книгу было отличным решением.]

Сообщение от Карсона:

Почему мое сердце трепещет, словно я влюбленный подросток?

Шутки в сторону. Мы же говорим о Карсоне Мэннинге. Шуте класса! Известном блуднике! Почему моя нелепая любовь к нему лишь крепчает, несмотря на все происходящее?

Но я чувствую облегчение. После того как Дэнни ударил шкафчик, после появления блога «ШМК» и особенно публикации фотографии с моим обнаженным телом я опасалась, не перестанет ли Карсон общаться со мной. Знаю, что в принципе он хороший парень, но вокруг меня так много драмы, что это у кого угодно может отбить желание со мной связываться. Да и мало кому хотелось бы, чтобы весь мир узнал, что на одной из пьянок ты продержался в спальне лишь тридцать секунд. По непонятной причине парни слишком переживают о таких вещах, будто от этого зависит их мужественность.

Нет, ты только посмотри на меня! Мое достоинство бьется в мучительной агонии, а я переживаю о репутации какого-то засранца. Мне бы стоило прочитать Дэнни Уэллсу лекцию о чуткости. [Упс, снова прозвучало как-то заносчиво. Получается что-то вроде эгоистичного альтруиста.]

После школы мы отправляемся к Аджите, чтобы снять скетч-другой. Чтобы отвлечь меня от мыслей об ужасающей ситуации, в которой я оказалась.

Наш последний ролик на YouTube собрал головокружительные четыреста восемнадцать просмотров, поэтому нам кажется, будто мы чуть ли не на вершине успеха и достаточно дерзкие, чтобы попытаться извлечь из этого выгоду.

Мы пристали к Шэрон, девчонке с китайскими корнями, которая ходит с нами на театральное мастерство (у нее великолепно получается делать самое бесстрастное выражение лица, какое ты когда-либо видела в своей жизни), с просьбой помочь нам со скетчем, написанным мной до того, как начался конкурс сценаристов. По сути, в этом скетче высмеивается система Selfie Pay, которую запустил MasterCard. Может, шуточки получились и простыми, но я не всегда в язвительно-сатирическом настроении.

Начало такое. В банке по громкоговорителю объявляют: «Проблемы с Selfie Pay, включая ваше недовольство собственным лицом, никак не могут быть решены в нашем отделении. Спасибо».

Затем появляется чувак с пакетом на голове, который утверждает, что у него возникли проблемы с оплатой через Selfie Pay. Девушка, одна из менеджеров филиала, говорит ему: «Но, сэр, ваша проблема в другом: у вас пакет на голове».

Дальше в разговоре выясняется, что недовольный клиент врезался на велосипеде в грузовик, на котором красовалась надпись: «Правовой нигилизм». Так как правдоподобие – не главное при написании сценариев (за что я их и люблю), после этого у клиента на щеке остался отпечаток: «ИГИЛ». Он рассказывает: «Я загрузил фотографию в “Фейсбук”, после чего на меня обрушились сообщения от восхищенных джихадистов. Затем на порог моего дома заявились агенты ФБР. По какой-то причине они посчитали, что история с грузовиком выдуманная. А после того, как возле станции метро меня повалили на землю полицейские, я решил, что осторожность не повредит. Поэтому и надел на голову бумажный пакет».

После этого менеджер пытается заставить его сделать новое фото и зарегистрировать его в Selfie Pay, от чего чувак бесится только сильнее. Он выспрашивает: «Отменит ли это мою предыдущую фотографию? Вы же понимаете, что этот отпечаток не навсегда? Только пока опухоль не сойдет». Но она не слушает его, из-за чего чувак начинает кричать, что он – честный гражданин своей страны и в каком он отчаянии, ведь его собственное лицо стало рекламой гангрены человечества.

Это очень трогательно.

Как ты заметила, мой юмор основывается на абсурдных ситуациях. Но больше всего мне нравится, что я могу сделать или написать что-то смешное, несмотря на творящийся вокруг хаос. Это… помогает мне отыскать себя, если можно так сказать. Я осознаю, кто я на самом деле, когда пишу, снимаю или шучу. И всегда приятно, когда люди смеются вместе со мной, а не надо мной.

Дэнни еще не заявился, поэтому я прохожусь по репликам с Шэрон, а Аджита разбирается с освещением – очень профессиональным и продвинутым сочетанием настольных ламп, подвесных люстр и одинокого светоотражателя. После того, как все установлено [этому Аджиту научил отец; может и не слишком похоже на банк, но что нам еще делать при таком бюджете], мы дожидаемся Дэнни с его камерой и микрофонами.

Телефон Аджиты гудит, и она украдкой смотрит на экран. Интересно, это Карли? Чувствую себя ужасно, потому что до сих пор не поговорила с Аджитой об их возможном романе, но это дерьмовая неделя, а я эмоционально истощена. Знаю, плохое оправдание. Мне нужно стать более внимательной подругой. В течение последних нескольких недель Аджита так поддерживала меня, что я должна ее отблагодарить. Я делаю мысленную пометку поднять эту тему, когда в следующий раз мы будем одни, хотя разговор может стать не самым приятным для нас обеих. Мы не очень сильны в душещипательных беседах.

Наконец появляется Дэнни, запыхавшийся от того, что пришлось тащить штатив. Он едва смотрит на меня, пока мы разбираемся с оборудованием. И я вспоминаю, как он разозлился из-за сломанных цветов. Нужно ли мне упомянуть об этом? Или замести это «под ковер»? А может, мне уехать в Мексику раньше, чем я планировала? Думаю, здесь нет правильного ответа.

Поразмыслив, я решаю забросать его шуточками про маму, пока он не смягчится [да брось, я же не стану пошлить]. Самое гениальное в этой тактике то, что он никак не сможет огрызнуться, потому что моя мама мертва: любой ответ в том же духе прозвучал бы жестоко и грубо.

Но у меня получается только рассмешить Аджиту до мокрых штанишек, отчего ей приходится отправиться в душ, чтобы привести себя в порядок. И я остаюсь болтать с Дэнни и Шэрон, которая очаровательна, но у нее и в обычной жизни бесстрастное выражение на лице, поэтому трудно понять, о чем она думает. Это вполне может быть как «Ничего себе, мои новые друзья такие классные и творческие», так и «Что за кучка дебилов». Невозможно угадать.

Пока Аджита принимает душ, а Шэрон переодевается, я пользуюсь случаем и спрашиваю у Дэнни:

– Как дела у Праджа? Есть о чем беспокоиться?

Не глядя на меня, Дэнни пожимает плечами и продолжает возиться с микрофонами.

– Кажется, у него все в порядке. Он сосредоточен на грядущем забеге. Хотя до сих пор выглядит немного одиноким. Мы договорились встретиться на следующей неделе, и это его поддерживает, но мне все же хочется, чтобы у него появились друзья среди сверстников, понимаешь?

– Да. Ты хороший друг, присматриваешь за ним, – на полном серьезе говорю я.

Не так много восемнадцатилетних парней согласились бы тусоваться с младшим братом своей лучшей подруги, чтобы убедиться, что он в порядке. Это напоминает мне, почему я дружу с Дэнни, несмотря на нашу мелодраму.

Есть у меня подозрение, что ему и самому нравится проводить время с Праджем. Как я говорила, у Дэнни не так много друзей-парней, а если у него еще и проблемы дома, то это, вероятно, немного его отвлекает. К тому же он действительно любит Mario Kart.

Как только Аджита смыла следы непроизвольного мочеиспускания и, надеюсь, отыскала подгузник, я объявляю начало съемки. Несмотря на мою любовь к исполнению ролей, я также люблю руководить процессом, хоть и скрываю это за постоянным нытьем. По большей части мне просто нравится командовать людьми, но еще приятно наблюдать за тем, как твое творение оживает на экране. И меня охватывает необъяснимое волнение, когда я понимаю, что могу заниматься этим всю жизнь.

А затем в миллионный раз за сегодня обновляю почту, надеясь получить новости о сценарии, хотя прошло всего несколько дней с тех пор, как я отправила исправленный вариант. Но там пусто.

И тут меня озаряет. Что, если судьи видели мое фото?

Честно говоря, я какая-то королева драмы, зацикленная на себе. Зачем продюсерам комедийных фильмов и профессиональным судьям-сценаристам рыться в интернете в поисках фото с обнаженными подростками? А если они это все-таки делают, то стоит смущаться им, а не мне.

Возьми себя в руки, О’Нилл.

Мы с Дэнни вместе возвращаемся домой. Мы живем практически в соседних кварталах, правда, его квартал благоустроеннее, отчего мне кажется, будто мы живем в разных мирах.

Мы останавливаемся на перекрестке, чтобы попрощаться, и тут Дэнни говорит:

– Эй, почему бы тебе не зайти ко мне ненадолго? Мама уже несколько месяцев ворчит, что я не приглашаю тебя. Давно ты к нам не заглядывала.

Если быть честной на сто процентов, то я очень устала и просто хочу вернуться домой к Бэтти, Дамблдору и уютной кровати, но при этом не хочу выдумывать оправдание для отказа. К тому же я помню, что бабушка говорила о проблемах его родителей и как Дэнни отреагировал, когда я спросила его об этом. Приглашение – показатель его доверия ко мне – то, в чем сейчас так нуждается наша дружба. И было бы здорово повидаться с его мамой, Мирандой. Она была лучшей подругой моей мамы и всегда рассказывает интересные истории. Поэтому девять минут спустя я сижу в гостиной их модного дома с четырьмя спальнями и поддерживаю вежливую беседу, мечтая оказаться в своей квартире. Эта гостиная излишне показушная. Здесь жесткие диваны с маленькими твердыми подушками, белый мраморный пол и гигантский персидский ковер. В камине пусто и нет даже намека на то, что его используют, зато на каминной полке стоят старинные часы, а рядом – статуэтки Иисуса и его учеников.

Миранда Уэллс прекрасна, хотя добилась этого с помощью пластической хирургии. Кожа у нее на лбу немного натянута, а губы чересчур пухлые, но одета она, как всегда, безупречно. Трудно представить, что в колледже они с мамой были лучшими подругами. Мама была убежденной хиппи со всем, что к этому прилагалось: джинсы-«варенки», травка, протесты. Может, Миранда тоже участвовала в этом, но на моей памяти она всегда была такой, как сейчас.

– Иззи, как дела в школе? – спрашивает она, закидывая одну ногу на другую и делая глоток охлажденного белого вина. – Ты уже решила, в какие колледжи будешь поступать?

Ну, снова-здорово.

– На самом деле я…

– Иззи решила не поступать в колледж, – влезает в разговор Дэнни.

Конечно. Это потому что мне там нечего делать. Я поджимаю губы.

– Просто не думаю, что для меня сейчас это лучший вариант.

Миранда выглядит так, словно пытается поднять брови, но из-за ботекса я не очень в этом уверена.

– Но, Иззи, дорогая! Получить хорошее образование очень важно. И уверена, это то, чего бы хотели твои родители, особенно твоя мама. Ты знала, что она закончила колледж с отличием? По специальности «Политология».

[Когда читаешь разговор, он кажется неприятным, но я знаю, что Миранда хорошо ко мне относится. Она упомянула моих родителей не для того, чтобы я почувствовала себя дерьмово. Просто у нее старомодные взгляды.]

– Я пытался поговорить с ней, мама, – снова встревает Дэнни, – но она думает, что лучше знает, как ей поступить. Иззи в своем репертуаре. – Он добродушно улыбается, чтобы показать, что шутит, но его слова меня ранят. Наваливаются грузом.

Стремясь уйти от этого разговора, я меняю тему.

– Миссис Уэллс, вы едете на озеро Мичиган на День благодарения в этом году?

– Вообще, я думаю, не полететь ли мне к сестре и шурину в Европу. Мы давно с ними не виделись, – отвечает она и слегка покачивается.

Интересно, сколько бокалов вина Миранда уже выпила? И где пропадает мистер Уэллс в десять тридцать в среду вечером? Она думает, я не заметила, как она поглядывает на часы каждые несколько секунд, но это не так.

В поведении Миранды сегодня чувствуются какая-то странная грусть и безучастность. Интересно, действительно ли все так ужасно у них с мистером Уэллсом? Мне жаль ее, правда. Может, она иногда и кажется слишком холодной, но всегда поддерживает меня. И она была важна для моей мамы, поэтому важна и для меня.

– Какого черта, мам? – выпаливает Дэнни, застигая нас с Мирандой врасплох. – И когда ты собиралась мне об этом сказать?

– Прости сынок, я не была уверена, что…

– Почему тебя не волнует, чего я хочу? – фыркает Дэнни и скрещивает руки на груди. – Ты знаешь, как я люблю ездить на Мичиган на праздники. Это единственное, что удерживает меня не бросить все.

Он ведет себя как избалованный ребенок, который стал таким потому, что единственный в семье. В целом так и есть. Я долго не заходила к нему в гости – и уже позабыла, каким испорченным он иногда себя показывает. Конечно, мы все по-разному ведем себя с родителями или опекунами. Но всё же. Я едва выношу его, когда он становится таким.

Внезапно я чувствую неимоверную усталость. Мне так все надело, что я не хочу находиться здесь больше ни секунды.

– Миссис Уэллс, я лучше пойду, – говорю я, вставая с дивана. Дэнни даже не смотрит на меня. – Рада была вас повидать. Постараюсь больше не пропадать.

Покачнувшись, Миранда тоже встает и с силой опускает бокал на журнальный столик. А затем неожиданно обнимает меня. От нее пахнет дорогими духами и «Совиньон Блан».

– Береги себя, Иззи. Ты знаешь, где меня найти, если тебе что-нибудь понадобится.

В ее словах нет материнской заботы, и не чувствуется, что у нас разница в тридцать лет. Мне кажется, мы с ней сверстницы и одна сильная женщина обнимает другую.

– Как и вы, – с улыбкой говорю я, сжимая ее в ободряющих объятиях.

Дэнни не смотрит на меня: не встал с дивана и мечет сердитые взгляды в бедную маму. Я иду по коридору ко входной двери, которая в этот момент распахивается передо мной: мистер Уэллс вернулся домой… неизвестно откуда. Судя по запаху скотча, он сидел в баре напротив своего офиса.

Он неуклюже снимает пальто и кладет его на подставку для зонтиков у двери. Его седые волосы еще больше побелели, и меня удивляет обвисшее брюхо над ремнем брюк: он сильно поправился с тех пор, как я его видела в последний раз.

Обернувшись, он наконец замечает меня. На его лице расплывается неприятная ухмылка.

– Иззи! Рад тебя видеть. Ты к нам давно не заходила.

А затем он медленно, демонстративно скользит по моему телу взглядом. И в то же мгновение я понимаю, что он видел фотографию.

Меня охватывает отвращение, и кажется, в эту секунду я повзрослела на несколько лет.