27 сентября, вторник

Вышеупомянутый «огарок свечи» радует меня не так долго, как можно было бы надеяться. Во-первых, первым уроком у нас математика. И почему Пифагору не жилось спокойно? Ведь теперь из-за него все ненавидят обычный треугольник. Это же наплевательское отношение к другим.

Думаю, из-за многократного повторения слова «гипотенуза» большая часть класса погружается в состояние невероятной скуки, которая развеивается только шуточками над кем-то. Конечно, этот кто-то – я, из-за моих бесстыдных сексуальных пристрастий и, как правило, веселого нрава; и теперь приходится терпеть все их грубые шуточки. Например, у меня появилось новое прозвище – Герпес МакСыпь. Школьники в наши дни не очень-то изобретательны.

Как правило, я спокойно отношусь к шуткам надо мной. Трудно удержаться в повороте, если вы сильно разогнались и потеряли управление, поэтому я вчера подписала свою домашнюю работу «Г. МакС.» и тут же забыла об этом. Неудивительно, что мистер Вонг, раздавая нам проверенные работы, хмурится и спрашивает:

– Кто такой Г. МакС.? У нас новый ученик?

Класс взрывается хохотом. Может, я больная, но мне нравится смеяться. Комик во мне готов бросить свою гордость под автобус, если из-за этого кто-то захихикает.

Но мистер Вонг не дает отвертеться от объяснений и настаивает, чтобы я рассказала, что означают эти инициалы. Он из тех учителей, которые воображают, что у них приятельские отношения с учениками. Это вовсе не так. Крутым парнем его не назовешь.

– Сэр, – говорит Аджита, как всегда приходя мне на помощь, – я считаю, что это намек на болезни, передаваемые половым путем, которыми якобы заразилась моя подруга согласно блогу «Иззи О’Нилл – шлюха мирового класса». Вся информация из анонимных источников. Сделать для вас сноску или оформить ссылку в библиографический список?

Даже я не удерживаюсь от хихиканья. Люди вокруг меня просто валятся под столы, как будто сейчас умрут от смеха, а мистер Вонг изо всех сил старается сохранить на лице ухмылку в стиле «Я с вами, друзья», хотя видно, что ему до усрачки противно.

А знаешь, кто единственный выглядит так, словно ему под нос подсунули тухлую рыбу? Дэнни. Он с пренебрежением смотрит на меня, стиснув зубы.

И от этого я снова чувствую себя грязью.

В обед все шутки крутятся вокруг скамейки в саду. Ну, ты же помнишь ту фотографию, на которой я занимаюсь сексом именно на скамейке в саду. Целый ассортимент шуток о стертых коленках.

Мы в столовой, где удивительно тихо, потому что девятиклассники отправились на экскурсию на какое-то предприятие. Сегодня на обед спагетти и фрикадельки, но повара, видимо, забыли о том, что народу будет меньше, поэтому все, кто пришел, набрали огромные порции.

Парень, вроде бы из школьной команды бега по пересеченной местности (понятно, что он психопат; кто в здравом уме побежит куда-то, только если ему не приставили пистолет к голове?), подходит к скамейке, на которой сидим мы с Аджитой. Она размышляет о достоинствах и недостатках нашей нелепой двухпартийной политической системы, поэтому не очень рада, когда ее перебивают.

– Эй, Иззи, – говорит бегун-психопат с вызывающей тошноту усмешкой и странным, притворно-озабоченным, выражением на лице. – С тобой всё в порядке? Может, сбегать к медсестре за аптечкой?

Я вздыхаю.

– Хорошо, давай я тебе подыграю. Зачем мне аптечка?

– Ну, – говорит он взволнованно, потому что у него появилась возможность закончить шутку, – чтобы обработать ссадины, которые появятся у тебя на коленях, пока ты будешь скользить назад и вперед на этой скамье. Назад. И вперед. И…

– Да, да, конечно. Спасибо, – говорит Аджита, делая глоток сока «Капри-Сан». [В этот раз это именно «Капри-Сан». Даже Аджита не пьет пиво в школе. Впрочем, всё еще впереди.] – До свидания.

Он удаляется, по пути ударяясь кулаками со своими друзьями-психопатами из команды бега по пересеченной местности.

Аджита допивает сок и сминает коробочку.

– Эй, я кое-что сделала для тебя.

Она бросает коробочку в мусорный бак на расстоянии, но промахивается, а затем начинает копаться в своем рюкзаке, пока с торжествующим видом не вытаскивает глянцевую карточку.

Это распечатанное фото с садовой скамейкой, но она превратила ее в произведение искусства! Думаю, она применила какой-то из фильтров в «Фотошопе», отчего изображение стало напоминать витраж. Но все же это смешно и в стиле Аджиты.

Я сжимаю ее руку.

– Спасибо. За… ну ты знаешь.

Она прижимает меня к себе.

– Знаю. Пожалуйста.

Девушка, которая вроде бы ходит со мной на математику, направляется ко мне на перемене перед последним уроком. Она на инвалидном кресле, с мышино-каштановыми волосами и в маленьких круглых очках. По-моему, ее зовут Мэг.

– Иззи?

Я изо всех сил стараюсь сохранить невозмутимый вид, потому что процентов на девяносто пять уверена, что она будет издеваться надо мной.

– Эмм, я…

– Если ты собираешься выдать мне очередную шутку о скамейке в саду, постарайся сделать это побыстрее, а то я опаздываю на географию, и, господь не даст соврать, всё, что занимает сейчас мои мысли, – это скальные породы. А последний урок закончился на невероятно интересном моменте, как в фильме «Скалолаз». [Понимаешь? Скалолаз! Скальные образования! Стоит объяснять только лучшие шутки.]

– Нет! – яростно качает головой она. – И даже не собиралась. Я хотела… хорошо, я хотела сказать, что считаю тебя невероятно крутой. И смешной. Ты действительно рассмешила меня сегодня утром на математике. Ну, с инициалами Г. МакС. Мне бы хотелось быть такой же забавной, как ты. – Она неистово краснеет.

Огромная улыбка расплывается на моем лице. И я ничего не могу с ней поделать. Слова Мэг так умиляют меня, что я совсем забываю про маску равнодушия, за которой хотела спрятаться.

– Это так приятно слышать, Мэг! Ты должна как-нибудь прийти и потусоваться со мной и Аджитой. Мы делаем отличные начос.

– Омойбог, правда? – лучезарно улыбается она. – Мне бы этого хотелось!

Я записываю ей свой номер телефона и направляюсь к классу географии, чувствуя необычайную радость: в школе есть хоть немного хороших людей.

Какого черта? Дэнни заваливается на репетицию «Великого Гэтсби» с кучей тюльпанов и коробкой моих любимых конфет [ «Ферреро Роше». Да, мой вкус в кондитерских изделиях неразумно притязателен, учитывая мое финансовое положение]. А с учетом того, что его последние слова, адресованные мне, были «Да пошла ты», я поначалу (и по глупости) думаю, что это всего лишь извинение. Увы, но по следующим событиям я понимаю, что это не так.

Он легким шагом двигается по проходу между сиденьями. И все поворачиваются в его сторону. Мы только заняли свои позиции, чтобы отрепетировать первую сцену, и нам прекрасно видно, как он идет к нам, хотя его лицо скрыто огромным букетом цветов. В зале повисает жуткая тишина.

Миссис Крэннон совершенно не знает, как поступить. Так что я соскальзываю со сцены и подхожу к Дэнни.

– Пожалуйста, скажи, что это не для меня, – шепчу я, молясь про себя, чтобы они не решили, что я эгоцентричная идиотка.

– Я думал, что ты любишь тюльпаны и мажорные шарики с «Нутеллой», – недоуменно нахмурившись, отвечает он.

– Так и есть. Но… зачем?

И я жду от него признания, что он вел себя как полнейший мудак и что, конечно же, просит прощения.

Но он сует подарки мне и неуклюже засовывает руки в карманы.

– Да просто так. Я хочу начать все сначала. Можешь забыть последние несколько недель? – Не дождавшись от меня ответа, он продолжает: – И… ну. Я хотел показать тебе, как может быть здорово. Если мы начнем встречаться.

И вот тогда я наконец-то понимаю. Это не извинение. А взятка. Я принес подарки. Пожалуйста, стань моей девушкой и взорви мой мир своими умениями в сексе. Что-то в этом роде.

– О, – говорю я. – Благодарю. Наверное.

А что я еще могу сказать на виду у толпы больших любителей драмы? Кроме того, я все еще очень обижена, что он послал меня со злобным видом.

– Пожалуйста, – с неуверенной улыбкой отвечает Дэнни. – Я завоюю тебя. Вот увидишь.

На мой взгляд, это нереально. Хотя неискушенному зрителю это может показаться милым. Я так и представляю, как он говорит: «Мне наплевать на твое решение не трахаться со мной, и я, черт возьми, буду давить на тебя, пока ты не передумаешь».

Но тут, конечно же, раздается один ленивый хлопок (спасибо Эвану Маклину), который перерастает в продолжительные аплодисменты, поскольку каждый из них [как и Аджита] считает, что это проявление романтики и привязанности, а не тонко завуалированное мужское доминирование и окончательный отказ от звания моего друга.

Я оставляю свои «подарки» на первом ряду [я наплевательски отношусь к личным вещам, кошельку, телефону и другим пожиткам, поэтому перед каждой репетицией просто оставляю их где-нибудь за кулисами] и возвращаюсь на свое место, чувствуя, как скручивает желудок. А Дэнни с вызывающим отвращение застенчивым, но невероятно гордым видом выслушивает вздохи девушек и терпит, пока парни хлопают его по плечу.

Р-р-р. Я же сказала ему, что меня не интересуют романтические отношения.

Неужели этого мало?

К концу репетиции я измучена и немного раздражена, поэтому все, чего мне хочется, – это вернуться домой к остаткам макарон с сыром и литрам горячего какао. Но нет! Это было бы слишком просто!

У школьных ворот меня поджидает Вон, перекатываясь с пятки на носок, словно торговец наркотиками. Только я собираюсь сказать, что меня интересует травка, как он с силой хватает меня за руку и бормочет:

– Мы можем поговорить в роще?

Прижимая к груди возмутительные подарки Дэнни, я следую за ним, пока мы не доходим до поляны.

– Если за нами увяжутся какие-нибудь детективы, то это точно станет похоже на неудавшуюся покупку наркотиков, – говорю я.

Он смотрит на меня так, будто у меня неожиданно вырос еще один нос. Я провожу рукой по своему лицу, чтобы убедиться, что это не так.

Вон скрипит зубами. И в этот момент, честно говоря, мне кажется, будто он не совсем удачно имитирует крупный рогатый скот. Я бы сказала ему об этом, но он и так, похоже, не слишком мной доволен.

– Это не смешно. Прекрати шутить.

– Прости. Просто я такой человек.

Только я собираюсь спросить, о чем он хочет поговорить, как наши телефоны одновременно пиликают. Это впечатляет. Но как часто два телефона невероятно синхронно издают один звонок? Разве это не должно доставить некое удовольствие? [Мой послужной список подсказывает, что должно.]

Но радость и веселье тут же испаряются, когда я вижу сообщение.

Кто-то разослал всем фотографию, где я в обнаженном виде. Ту, что я отправляла Вону.

Каждый сантиметр моего тела. Она разошлась по интернету, где ее сможет увидеть каждый.

Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, пожалуйста, нет.

Кто бы это ни сделал, он подставил вместе со мной и Вона, потому что его имя видно сверху.

А значит, это скриншот сообщений.

И он отправлен с моего телефона. Потому что в синих пузырях – мои сообщения. Тут же и его уговоры, и фотография его члена, и остальное. Но все, что я сейчас вижу, – это мое обнаженное тело.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, неееееееееееееееееееет.

[Извини за ругательства, но больше ничего сейчас на ум не приходит.]

Мои сиськи и вагину теперь может увидеть весь мир. Я чувствую себя омерзительно.

Грудь стягивает, а сердце сжимается. Этого не может быть. Меня трясет так сильно, что, вероятно, это можно измерить по шкале Рихтера.

Вон хлопает ладонью по стволу дерева. Уверена, он пожалеет об этом сегодня вечером, потому что не сможет дрочить.

– Это ты, не так ли? Ты слила фотки. Решила, что это послужит неплохой рекламой для сценария? Ничего так не способствует карьере, как секс-скандал, верно? – Его зрачки расширены от ярости и/или наркотиков.

– Уверяю тебя, я не настолько умная, – ошеломленная, отвечаю я.

Безумная ухмылка делит его лицо пополам. [Не в буквальном смысле.]

– Ты хоть представляешь, что сделает мой отец, когда узнает об этом? Он убьет меня. – Вон выглядит так, будто сейчас заплачет. – Как заставить это исчезнуть? Как заставить тебя отвязаться от меня? – Он практически выплевывает последние слова.

А затем выхватывает тюльпаны Дэнни из моих рук, бросает на землю и начинает втаптывать их в землю, словно тараканов.

Я наблюдаю за ним, наверное, секунд тридцать, но потом все же спрашиваю:

– Чего ты пытаешься этим добиться?

Вон тут же замирает.

– Ты хоть представляешь, как все это на меня давит? Поддержи отца, поступи в юридическую школу, добейся успеха! Будь охренительно идеальным сыном с охренительными качествами и охрененно прекрасной жизнью!

– Нет, не представляю, – говорю я. – Потому что мои родители мертвы. – В ушах гудит. – И ты так меня разозлил, что я лучше уйду. Найди меня, когда успокоишься, и мы придумаем, как разобраться со всем этим. Я буду либо здесь, либо в Мексике – пока еще не решила.

Новый план: пойти домой и рассказать Бэтти о катастрофе, в центре которой я оказалась. Возможно, купить по дороге каких-нибудь овощей и съесть их, чтобы исключить хотя бы цингу из всего, что мне грозит в этой ситуации.

Бэтти выглядит сильно уставшей после двойной смены в закусочной и, честно говоря, пропахла картофелем фри, но я все равно крепко стискиваю ее в объятиях, когда она возвращается домой. Ее одежда промокла от дождя, что к лучшему, так как она не замечает следы моих слез на шерстяном желтом кардигане.

– Малышка! Ты чего? – спрашивает она. Мы замираем в дверях, ее сырой зонтик валится рядом со стойкой для обуви, а я вцепляюсь в нее, как пиявка в водоеме. – Не подумай, мне нравятся внезапные и волнующие проявления любви. Но это на тебя не похоже.

– Прости, – фыркнув, отвечаю я и наконец отстраняюсь.

Бэтти закрывает дверь, запирает ее на замок и вешает цепочку, не отрывая от меня крайне озабоченного взгляда.

На ее очках капли дождя, но, вместо того чтобы вытереть их, она продолжает смотреть на меня, словно в калейдоскоп.

– Тяжелый день?

– Точно.

Она отводит меня на кухню и там сразу же берет чайник и наполняет его водой. Этого тяжеленного монстра Бэтти унаследовала от своей бабушки и с трудом поднимает его, несмотря на суперсилу Попая, которую получила после десятилетний физической работы.

Поставив его на плиту, она садится за стол рядом со мной. На нем остались крошки от наших утренних сэндвичей с беконом. Я рассказываю Бэтти про выходку Дэнни, но почему-то, как только дохожу до фотографий, попавших в интернет, слова тут же застревают у меня в горле.

– Как мило, что Дэнни купил тебе цветы, – говорит она, упуская из виду причину его поступка.

– Нет, это не так.

На плите свистит чайник, и Бэтти собирается встать, но я жестом останавливаю ее. Она и так весь день провела на ногах. Потом я наливаю чай в самые большие кружки, которые смогла найти.

– Так почему нет? – спрашивает Бэтти, поднимая ноги на стул, с которого я только что встала.

Перемешивая молоко и три ложки сахара, добавленные в каждую чашку, я вздыхаю.

– Этим он хотел утвердить свое мужское превосходство надо мной как женщиной, наплевав на мой отказ от романтических отношений с ним. Разве ты не читала книгу «Феминизм для новичков», которую я подарила тебе на Рождество?

– Там не описывался подобный сценарий.

Я переставляю кружки на стол, сажусь и укладываю ноги Бэтти к себе на колени. Дамблдор обнюхивает пол, надеясь отыскать кусочек бекона или на худой конец маршмеллоу из какао, которое мы пили вчера вечером, хотя, вероятно, сегодня он обнюхал здесь все уже сотню раз. Его я тоже поднимаю к себе на колени, чтобы он погрел ноги Бэтти. Несколько секунд он неуклюже ерзает, но вскоре замирает в странной позе, принимая мои нежные поглаживания его мягкой коричневой шерстки.

– Это не самое важное, – отвечаю я. – Просто это все измучило меня. Школа. Дэнни. И… кое-что еще, – невнятно бормочу я.

Не знаю, почему именно мне не хочется рассказывать Бэтти о блоге или фотографиях. Мне кажется, что я не хочу волновать ее, особенно когда она чертовски устала. Но на самом деле меня снедает вина за то, что я собираюсь ей жаловаться, хотя она стольким пожертвовала, особенно здоровьем, чтобы я выросла и пошла учиться в школу, а не работать.

Но, похоже, она не особо прислушивается к моим словам. Бэтти обводит морщинистым пальцем край чашки, пристально всматриваясь в пар. Похоже, она собирается сказать что-то душещипательное, но обычно ей нужно собраться с мыслями для такого, поэтому я не трогаю ее.

– Послушай, малышка, – начинает она хриплым голосом, который часто бывает у нее после долгой смены. – Мне бы хотелось, чтобы твоя мама увидела тебя сейчас. – Ее голос дрожит. – Ты очень умная и не боишься это показывать, ведь так?

Глаза ее наполняются слезами.

«Нет, это не так, – хочется закричать мне. – Если бы родители появились здесь, то увидели бы мои откровенные фотографии в интернете!»

Но я не говорю этого. Не могу. К тому же Бэтти слишком устала, чтобы затевать этот разговор. Поэтому я меняю тему.

– Спасибо, – говорю я, не обращая внимания на боль, которая в сравнении с бабушкиными жертвами кажется незначительной. – А теперь расскажи, как прошел твой день.

Как только я остаюсь одна, тут же загружаю блог «Шлюха мирового класса». Не для самобичевания, а чтобы разобраться в происходящем, так как случившееся с Воном в лесу помешало мне. Каким бы безумным экстравертом я ни была и как бы ни любила находиться в гуще событий – когда происходит что-то важное, мне нужно обдумать это в одиночестве.

Умывшись и почистив зубы, я натягиваю доисторическую пижаму, выключаю свет в комнате и ложусь в постель. Затем приступаю к созданию кокона из одеяла и подушек, прячусь в него с головой и сворачиваюсь в позу эмбриона. Я не уверена, что это как-то поможет. Будь я каким-нибудь ученым, могла бы предположить, что это связано с желанием воссоздать утробу матери. Но, увы, меня совершенно не интересует наука. [Напомни спросить об этом у Аджиты.]

Загрузка сайта на телефоне занимает несколько секунд, но мне их не хватает, чтобы морально подготовиться. Хотя я точно знаю, чего ожидать, все равно чувствую, как перехватывает дыхание, когда перед глазами появляется скриншот.

Мои сиськи и вагина на виду у всего мира. Прямо под фоткой пениса Вона, который чуть длиннее и чуть тоньше среднего, а еще слегка отклоняется влево. Но я на сто четыре процента уверена, что его не будут критиковать так же, как меня.

Я смотрю, и смотрю, и смотрю на свою фотографию, чувствуя, как скручивает кишки. Дело не в том, что я стесняюсь собственного тела. Это не так. Но, можете считать меня старомодной, мне нравится самой решать, кому показывать свои сиськи и другие части тела, а не демонстрировать их семи миллиардам пользователей. Можешь посчитать это неразумным, но это правда.

Боже мой, боже мой, боже мой. Мурашки бегут по коже: так это унизительно. Будто я сижу в полицейском участке в той камере с зеркалом, через которое все тебя видят, а ты не видишь никого. Я словно обнаженный экспонат, выставленный перед каждым подростком в школе – черт, в городе.

Повторюсь, я не стесняюсь своего тела. Но некоторые его части слишком… интимные. Мне даже трудно решиться показать их семейному врачу. Пару лет назад я нащупала странный комок в груди, и, даром что это оказалось пустяком, я все еще смущаюсь от мысли, что меня трогал мужчина средних лет, от которого пахло кофе, пока я безуспешно пыталась завести разговор о курсе доллара.

Сейчас я чувствую тот же стыд, но умноженный на тысячу. И я все еще ничего не понимаю в девальвации.

Черт. Что мне теперь делать?