29 сентября, четверг

Сегодня какой-то заботливый человек распечатал сотни, и сотни, и сотни моих фотографий в стиле ню и разложил их аккуратными стопками в каждом уголке школы, как какие-нибудь листовки для посетителей. Все они черно-белые и не очень хорошего качества, но дело не в нем. Проблема в том, что, куда бы я ни посмотрела, я вижу их торчащими из папок, журналов и карманов рубашек и р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р.

Когда я иду по проходу в столовой, несколько мальчиков-горилл из футбольной команды бросают бумажные самолетики, сделанные из распечаток фото с моим обнаженным телом. Аджита по пути отмахивается от них, словно от мух. Но один прилетает в мое слоновье ухо. И все смеются.

Аджита невозмутимо усаживает меня за наш столик, сметает с него флот корабликов оригами, также сделанных из распечаток, и пускается в монолог об источниках дохода эфиопских фермеров, выращивающих ячмень. Имей в виду, я не особо прислушивалась, и, возможно, она говорила о чем-то другом, но давай доверимся ей.

Не передать словами, как я в этот момент благодарна Аджите Дутте. Если бы не она, я бы наверняка все обеды отсиживалась в туалете или пряталась на дереве, отчаянно пытаясь не столкнуться с Тарзаном-фетишистом, который постоянно тренируется.

Тем не менее не могу заставить себя начать разговор о Карли. Это явная трусость, но я не уверена, что смогу поднять эту тему, не обидев Аджиту. Она ведь не знает, что я наткнулась на фотографию Карли в бикини на ее ноутбуке. Возможно, Аджита даже не в курсе, как очевидны для окружающих искры, которые пробегают между ней и красноволосой богиней при встрече. Не хочу разбивать ее розовые очки и показывать ей то, с чем она еще не готова столкнуться.

Почему я не так хороша в этом? Я могу шутить, рассказывать истории и смешить мою лучшую подругу до бесконечности, но, кажется, у меня совершенно отсутствует способность эмоционально поддерживать кого-то в трудную минуту. Мне нужно поработать над этим, потому что это не нормально. Может, я могу записаться на какие-нибудь курсы? Или получить диплом лучшего друга? Напомни мне разузнать.

Невероятно. Дэнни купил мне еще один подарок, чтобы извиниться за то, что он взбесился из-за уничтожения тюльпанов, которые тоже преподнес в качестве извинения. Мне так и хочется крикнуть ему: «Мне не нужны твои подарки! Мне нужно, чтобы ты перестал вести себя как мудак!», – но не думаю, что это лучший выход. Для него очень важно сохранить образ хорошего парня.

Как бы там ни было, когда мы все вместе возвращаемся домой после уроков, стеная из-за холодного ветра, он заявляет:

– Так… что вы планируете делать в первые декабрьские выходные? О, знаю! Пойдете на концерт Coldplay.

Замечательно. Циник внутри меня подозревает, что он, скорее всего, во время песни «Fix You» станет подпевать им со слезами на глазах, пронзая меня взглядами.

Аджита визжит и обнимает его.

– Дэнни! Это так здорово. Спасибо! Я даже не могу придумать ничего ужасного и саркастичного прямо сейчас.

Я пытаюсь собрать по крупицам благодарность и получше выразить ее, но задора хватает лишь вяло «дать пять». Вяло, потому что я эмоционально истощена и настороженно отношусь к выходкам мистера Уэллса, у которого, кажется, есть какие-то скрытые мотивы.

Он кривит губы, явно расстроенный отсутствием у меня воодушевления. В его защиту скажу, что это, скорее всего, обошлось ему в сотню или две долларов карманных денег, потому что билеты были распроданы еще за несколько месяцев до этого.

Хотя если посмотреть с другой стороны, картина проясняется. Кажется, каждый раз, когда он хочет произвести на меня впечатление, он тут же достает кошелек. Молочные коктейли, свитер как у Гарри Поттера, тюльпаны, «Ферреро Роше», билеты на концерт. Словно хочет купить мою любовь.

Он же говорил: «Я хотел показать тебе, как может быть здорово. Если мы начнем встречаться».

Может, я слишком остро реагирую? Получить билеты на концерт Coldplay довольно приятно. Дэнни знает, что мы с Аджитой их любим, и, хотя ему слишком нравится хипстерская музыка, чтобы наслаждаться «этим переоцененным бредом», он достаточно великодушный человек, поэтому молчит о своих предпочтениях и идет с нами на концерт. По крайней мере, он старается быть хорошим другом. По-своему. Просто мне трудно понять его в данный момент. Вот он заботится об Аджите и Прадже как о своей семье, а затем с членами своей семьи обращается как с отбросами. Видимо, слишком много дерьма бурлит в семье Уэллсов. Скорее всего, дело не просто в интрижке на стороне. От одной мысли об этом мне становится настолько скверно, что хочется забить на его странное поведение.

К тому же мои дела сейчас тоже паршивы. Поэтому, наверное, стоит простить Дэнни нескончаемый поток высококлассного мудачества и попытаться заново отстроить нашу поломавшуюся дружбу. Мне всего-то хочется, чтобы все снова стало нормально, и этот момент не хуже других, чтобы начать действовать.

Поэтому я благодарю его и тоже сжимаю в объятиях.

Мы уже около одиннадцати минут играем в настольный теннис в подвале дома Аджиты, старательно не замечая голого слона в комнате, когда мой телефон начинает вибрировать. Пришло сообщение.

Поскольку мы с Аджитой яростно сражаемся на тай-брейке, Дэнни без предупреждения и прежде, чем я сама успеваю его остановить, берет телефон и читает.

– Это Карсон, – говорит он, – Он хочет встретиться.

Черт! Я же забыла ответить на последнее сообщение Карсона! Черт! С какой стати Дэнни прочитал его?

– Ох. Ладно, – отвечаю я, старательно избегая взгляда Дэнни.

Он пытается оценить мою реакцию, а я хочу лишить его этой роскоши. Я подбрасываю шарик для подачи с таким выражением, будто победа в этом матче для меня важнее всего остального в этом мире, даже потрясающих мальчиков-баскетболистов, которые выглядят как кинозвезды, заставляют меня смеяться и не осуждают за то, что я облажалась.

– Оу, трали-вали! – услужливо добавляет Аджита, несмотря на то что я последние пять лет по два раза на день твержу ей, что так уже никто не говорит. – Мэннинг хочет устроить второй раунд. Как будто могло быть по-другому.

Я пытаюсь подать, но шарик улетает за пределы стола. Теперь у нас по двадцать два очка.

Сильно покраснев после комментария Аджиты, Дэнни бросает мой телефон на диван и запихивает ноги в свои потрепанные кроссовки, бормоча, что встретится с нами позже. «Хоть бы нет», – безмолвно молюсь я. А через три секунды его и след простыл.

Господи. А я только решила оставить в прошлом этот запутанный эпизод безответной любви и эмоциональных манипуляций.

Я так ошеломлена его уходом, что пропускаю подачу Аджиты. Двадцать два – двадцать три.

– Что это за херня?!

– Я поняла. Парень безнадежно влюблен в тебя. И при этом осознает, что определен на постоянное место жительства во френдзону.

– Да ладно, – выпаливаю я. – Значит, раз он потратил кучу денег и оказал мне знаки дружеского внимания, то может теперь в любое время делать предложения переспать/пожениться?

Она вздыхает и начинает подбрасывать шарик, ожидая, пока я успокоюсь, чтобы продолжить игру.

– Знаю. Это дерьмо из-за мужского доминирования.

– Но?

– Не думаю, что ему было приятно читать сообщение.

– О да. Бедный Дэнни. Именно его мы должны жалеть сейчас. Разве я просила его читать сообщение? Нет. Знаю, что изредка во мне просыпаются садистские наклонности, но я не мазохистка. А это причиняет мне боль не меньше, чем ему.

– Правда? – задумчиво спрашивает она. – Что именно?

– Когда я обижаю вас.

Она кладет ракетку для настольного тенниса на стол, догадавшись, что я не успокоюсь в ближайшее время, и делает глоток крем-соды.

– Кажется, ты слишком спокойно реагируешь на все это. Блог, твоя откровенная фотография, шепотки в коридоре. Закари. Дэнни. Знаю, ты крепкий орешек и предпочитаешь бросаться на амбразуру вместо того, чтобы попросить о помощи или проявить какие-нибудь эмоции, но иногда стоит поистерить, понимаешь?

«Я не спокойно реагирую! – хочется закричать мне. – Это совершенно убивает меня! Но мне трудно показать ранимость и попросить о помощи, потому что я ТРАГИЧЕСКАЯ СИРОТКА, КОТОРАЯ ИСПОЛЬЗУЕТ ЮМОР КАК ЗАЩИТНЫЙ МЕХАНИЗМ!!!»

– Ты когда-нибудь думала о карьере психолога? – вместо этого спрашиваю я. – Образ с амбразурой был очень ярким.

– Ты ведь услышала меня, – вздыхает она. – Не стоит все держать в себе. Иногда нужно просить о помощи.

Она попыталась поговорить об этом со мной серьезно – я это ценю, но, если честно, во мне сейчас столько гнева на Дэнни за его жалость к себе, что я не готова к такому разговору. Еще я понимаю: вероятно, в этот момент она говорила о себе, о своей сексуальной ориентации. Так что с моей стороны было бы нечестно сейчас срываться.

– Может, – ухмыляюсь я, – мы поговорим о чем-нибудь другом, например о том, как ты вчера обоссалась?

По телевизору начинается очередной эпизод «Клиники» с ее вечно раздражающей и приставучей мелодией: «Я не могу со всем справиться самостоятельно, я знаю, я не Супермен». Или как оно там.

Конечно же, Аджита не удерживается:

– Ты не Супермен, Иззи. И не можешь справиться со всем одна.

Как я уже говорила, у меня нет настроения, поэтому я заканчиваю этот разговор, пока нас не понесло.

– Хорошо поговорили, наставник.

Наконец она сдается. Но мне все еще не по себе, ведь я знаю, насколько для нее мучительны попытки быть хорошим человеком. Но что я могла бы ей сказать? Что все это похоже на ночной кошмар, словно я проснулась парализованная от ужаса и могу лишь сидеть и наблюдать за происходящим?

Съев пять порций макарон с сыром, коронного блюда Бэтти, я иду на баскетбольную площадку. Это секрет, но она добавляет в тертый сыр измельченные чипсы с солью, чтобы получилась хрустящая корочка, которая даже круче, чем секс. Мне-то лучше знать, ведь я не раз пробовала и то и другое.

Видимо, вселенная решила, что с меня хватит того дерьма, которое уже на меня свалилось, ведь я вижу на площадке Карсона, одного, он тренирует броски. Без рубашки. Серьезно, чем я заслужила эту милость?

На улице еще светло, но небо уже посерело, а в воздухе кружатся мошки и повисла небольшая дымка.

Карсон прекращает терзания [мяча, а не губ], когда замечает меня на трибуне. Я неуклюже машу ему, впрочем, как делаю это всегда. Он медленно пробирается ко мне, его грудь то вздымается, то опадает от напряжения. Ох, эти воспоминания.

– Иззззззи-и-и, – с усмешкой говорит он, завалившись на скамейку напротив меня. – Готова на второй раунд со мной?

Я спускаюсь взглядом по темной дорожке волос, которая исчезает в его желтых баскетбольных шортах.

– М-м-м.

Карсон подмигивает. Он такой красивый, серьезно.

– Я не шучу. В прошлые выходные я хорошо повеселился. И ты тоже.

Теперь и я усмехаюсь. Перестань, Иззи! Не стоит погружаться в обмен кокетливыми шуточками! Повторяю, не стоит!

– Спасибо, Карсон. Вот только весь мир называет безобидное веселье распутством мирового класса.

Выражение его лица тут же меняется, и я чувствую себя паршиво оттого, что я так быстро испортила ему настроение. Я не хотела заводить разговор о своей унылой личной жизни, но – бам – и это случилось. Я тереблю свой брелок – индийского слона в большой шляпе. Аджита привезла мне его из Дели, куда ездила с семьей в десятом классе. Она сказала, что он своими ушами напомнил ей меня. Благослови ее господь.

– Да, – поморщившись, кивает он. – Прости, чика. Отстойно, что люди так относятся к тебе. Будто подобное не случалось раньше.

– Справедливости ради, с большинством такого не случалось.

– Это точно. – Он насмешливо закатывает глаза, вращая мяч на указательном пальце. – С девственницами.

Не знаю, что он пытался этим показать, но он произнес «с девственницами» с таким сарказмом, что я решаю не переспрашивать. Парни странные.

– У тебя есть мысли, кто это сделал? – спрашивает он, пока я безуспешно заставляю себя посмотреть ему в глаза. [Мне не стыдно, просто его торс невероятно привлекательный.] – Создал блог. Выложил твою фотографию. Все это.

– Нет, – пожимаю плечами я, притворяясь беззаботной, хотя на самом деле мой пульс в этот момент ориентировочно сто девяносто два удара в минуту. – Кто бы это ни был, он явно покопался в моем телефоне. Я обычно оставляю его за кулисами во время репетиций. Так что любой мог сделать скриншот.

Он смотрит на меня так, будто я только что выдвинула свою кандидатуру на пост премьер-министра Узбекистана.

– Ты, должно быть, единственный человек в северном полушарии, у кого нет пароля на телефоне, чика.

Я снова пожимаю плечами – по-видимому, я не в состоянии сделать что-нибудь еще.

– Я с трудом иногда вспоминаю свой адрес. Или то, что по утрам нужно чистить зубы. И я бы не хотела добавлять в свою жизнь еще что-то, что могу забыть.

На его лице появляется дерзкая ухмылка, от которой у меня внутри все холодеет.

– Ну. Не думаю, что смогу быстро забыть ту фотографию.

Ух. Теперь ясно. Мне сразу это не понравилось. И думаю, по моему лицу все можно прочесть, потому что он тут же добавляет:

– Ты там такая сексуальная. А не потому что, ну, знаешь, ты должна быть скромнее или вроде того. Так как ты не должна. Совсем нет.

Нет, не знаю. Я не хотела, чтобы, комментируя мои фото, со мной делились благочестивыми чувствами вроде того, как это отвратительно. Согласна, он подросток. А они в основном отвратительны по своей природе. Но… ух.

Теперь меня ждет именно это? Придется выслушивать отвратительные комментарии, потому что я осмелилась отправить парню откровенную фотографию? Неужели весь мир теперь предполагает, что я стану выставлять себя на всеобщее обозрение постоянно, раз уже сделала это однажды?

Неужели люди думают, что после этого я стала частично принадлежать им, чем-то вроде общественного достояния?

Не думаю, что Карсон такой. Совсем нет. Но я превратилась в чертова параноика и уже не знаю, кому доверять. Особенно после того, как один из моих лучших друзей отвернулся от меня просто потому, что я отказалась спать с ним.

И тут звонит мой телефон. Приходит текстовое сообщение с неизвестного номера: «Чертова шлюха».

Клянусь богом, мое сердце замерло. В самом деле остановилось. Глаза щиплет от слез. Не знаю почему. Не знаю, почему из всех оскорблений и насмешек, которые я выслушала, меня задело именно это. Ненавижу себя за то, что я жалкая, потому что обычно горжусь тем, что я какая угодно, но не жалкая.

Но сейчас мне хочется лишь плакать. Это желание так внезапно накатывает на меня, что я начинаю задыхаться.

– Извини, Карсон. Мне пора идти.

Как только я отхожу, тут же заливаюсь слезами. Не знаю, почему это анонимное сообщение так меня задело. Может, потому что оно напомнило мне о том, сколько людей видели меня голой. Или потому что меня теперь всегда будет преследовать это неловкое чувство, будто за мной кто-то наблюдает. Возможно, я просто устала, и это та соломинка, которая сломала спину верблюду. А еще надо сказать: когда вас ненавидят знакомые – это бьет сильнее, чем когда вас ненавидят незнакомые. Но ненависть и тех, и других разрушает вас до основания.

Карсон кричит мне вслед, но я едва его слышу.

Вернувшись в спальню, я достаю свой телефон и смотрю, и смотрю, и смотрю на свою фотографию, пока она не отпечатывается на сетчатке навечно.

Я рассматриваю ее, как какой-то незнакомец, подмечая недостатки и изъяны и красноречивые признаки того, что я все еще испуганная девочка-подросток. Смотрю на животик, которого не замечала раньше. Смотрю на разноразмерные сиськи и сосок, проколотый прошлым летом по безрассудной прихоти. Смотрю на короткие, чуть расставленные ноги: я попыталась принять соблазнительную позу перед помутневшим от времени зеркалом. Смотрю на свою вагину – и хочу умереть оттого, что знаю, как много людей ее видели.

Смотрю на счастливую, наивную девушку, которая понятия не имеет, как сильно она пожалеет о том, что поддалась порыву и сделала эту фотографию. Что это заставит ее сомневаться во всех знакомых и незнакомых парнях и их намерениях. Что это, прежде всего, заставит ее придираться к себе.

Услышав мои всхлипы, Бэтти тихо стучит в дверь. Не дождавшись ответа, она заходит в комнату.

– Малышка, – бормочет она. – Что случилось?

Я всхлипываю и прижимаюсь лицом к подушке, прежде чем протянуть ей свой телефон.

– Пожалуйста, не ненавидь меня.