Глава 18. Война объявлена

Уже через два дня мы читали заголовки местных газет, как сводки с линии фронта. Профсоюзники подключили городские аналитические издания, впрочем, не гнушались и желтыми журнальчиками и даже как-то проникли на новостные порталы. Несмотря на то что именно журналисты были основным источником заработка эксперта-филолога, в массе своей Виктория не любила представителей этой профессии и относилась к ним с легким презрением. Хотя были среди журналистов и те настоящие профессионалы, знакомством с которыми она гордилась. Сейчас именно журналисты обрушились на Вику со всей яростью, на которую были способны:

«Шах или мат известному эксперту Виктории Берсеньевой?» – писала еженедельная городская газета.

«Зачем деньги заводчан тратятся на «компетентного» эксперта?».

«Эксперт Берсеньева облегчилась в суде».

Обширные связи в журналистике, как выразилась Ада Львовна, на этот раз нисколько не помогали уважаемому эксперту: мочили Вику со всех сторон, как врага народа. Возможно, обширные связи даже мешали, потому что результат судов, где участвовали теткины заключения, бывал самым разным, не всегда приятным, как минимум для одной из сторон. Кроме того, Вика остра на язык и не все в городе относятся к ней доброжелательно, что в общем и целом справедливо. Люди не любят правду о себе, а уж грамотно высказанную правду ненавидят сильнее самого черта. Во всяком случае, я заметил довольно много перепостов хулительных статей про Викторию, которые наверняка делались без всякого дополнительного поощрения, зато эти посты прирастали дополнительными подробностями:

«Слезы и жалобы обиженной женщины, или последнее выступление Виктории Берсеньевой».

– Виктория Александровна, вы готовы подтвердить или опровергнуть информацию о том, что получили от администрации завода приказ выиграть информационную войну любой ценой? Какова цена? – кричал нам вслед молодой человек в рваных, спущенных чуть не до колен джинсах, когда мы в очередной раз вышли из зала суда.

Внезапно Вика развернулась, и журналюга едва успел затормозиться, чтобы не врезаться, но ткнул диктофоном ей в живот.

– Э-э-э, молодой человек, – воскликнул Селиверстов, придерживая парня за плечо. – Без рук.

– Посмотрите в толковом словаре значение слова «приказ», – вежливо проговорила Вика.

– В смысле? – Журналист выкатил алчно сверкнувшие глаза.

– В данной ситуации ваш вопрос как раз не имеет смысла из-за того, что вы не знаете значения слова «приказ», а соответственно, не совсем представляете себе, кому и в каких ситуациях возможно отдавать приказы.

Парень отступил.

– Толковый словарь русского языка под редакцией Ожегова или Ушакова вполне подойдут, – кинула тетка через плечо и отправилась дальше.

Если поодиночке с этими борзописцами еще можно было разделаться, то все вместе они были смертельны, как стая гиен для льва.

Перед очередным заседанием суда городской интернет-портал опубликовал интервью с Адой Львовной Миллер. Ада Львовна искала поддержки у широкой аудитории. Поднимая честные бирюзовые очи горе, Примадонна рассуждала о том, как это низко прессовать рабочих и лишать их последней возможности высказаться хотя бы на страницах заводской многотиражки.

– Люди должны быть в равных условиях, – глядя прямо в камеру, провозгласила Ада Львовна, и ей очень хотелось верить, потому что говорила она безупречно и выглядела тоже безупречно. – Ценен каждый человек, а не только те, у кого есть деньги и власть. Каждый должен иметь право голоса. Именно этому учит нас великая русская литература. Нет такой великой цели, ради которой должны страдать простые люди!

О Вике она не упоминала, но так описала неких «экспертов» во множественном числе, что хотелось немедленно всех этих прохиндеев и алчных засранцев, готовых ради денег опорочить даже родную мать, посадить на кол. Я был в шоке.

Еще вчера я сам подписался бы под каждым словом Ады Львовны, теперь же я был на сто процентов уверен, что Примадонна говорит все это исключительно назло. Миллер всем своим видом на экране подтверждала мои догадки: женщина сидела в кресле, сложив на коленях безвольные руки и низко опустив голову, словно в знак профессиональной скорби обо всех заблудших экспертах вроде Вики.

– Черт, она опять объявила мне войну не на жизнь, а на смерть, – буркнула Вика, увидев интервью, и было сложно понять, чего больше в ее тоне – беспокойства, удивления или удовлетворения.

– Почему она так ненавидит тебя?

Вика почему-то вдруг рассмеялась.

– Разве это ненависть? По-моему, нет!

– Ну, если это любовь, то у нас с тобой разные о ней представления. Миллер же нагло лжет!

– Строго говоря, она не лжет, – снова ухмыльнулась Вика и подмигнула задорно. – Ты ведь сам мне недавно доказывал нечто подобное. Так почему Миллер нельзя?

Следующее интервью называлось «Скандал в университете». Подзаголовок вопрошал: «Кто такая эксперт Виктория Берсеньева?» Какой-то лысый толстый очкарик, якобы тоже эксперт по филологии, тяжело вздыхая, как бы нехотя рассказывал на камеру о том, что Виктория давно не работает в университете, не публикуется, серьезных научных достижений не имеет. На второй минуте в студии появился и театральный реквизит. Крупным планом показали рукопись статьи с именем Виктории в заголовке. Статья была напечатана на листах формата A4, на первом же листе красовался жирный штамп «отклонить». На самом деле никакого такого штампа в университете не существовало, более того, вся переписка по приему статей в научные журналы давно велась электронно, но кто из зрителей об этом знал?

Чернильный синий штамп смотрелся сквозь призму телекамеры очень эффектно. Наглядное доказательство отказа показали с нескольких ракурсов, пока задыхающийся от праведных эмоций ведущий восклицал:

– А теперь представьте себе! Человек, много лет назад закончивший научную карьеру, не имеющий никакого отношения ни к науке, ни к преподаванию в вузе, пишет заключения, от которых зависит жизнь и судьба нескольких тысяч рабочих! Давайте разберемся, много ли хотят рабочие? Спокойной безопасной работы, достойного отношения к себе и конкурентной зарплаты. Как вы думаете, разве это много? Но мы видим, что руками так называемых экспертов, как Берсеньева, людей хотят лишить даже этой малости.

Этот пример сенсационной журналистики мы посмотрели в ставшем дежурным для общих собраний ретро-кафе «Максимус», главным достоинством которого, помимо официанток в обтягивающих платьицах с передничками, был тот факт, что кафе находилось неподалеку от суда. Мы как раз дожидались следующего заседания, которое было назначено через пару часов. Темп сутяжничества зашкаливал.

– Это что-то личное у вас с Миллер, да? – спросил Викторию Селиверстов.

Вика улыбнулась:

– Смотря что подразумевать под личным: любовников я у нее не уводила, карьеру не портила, репутацию не чернила, научных идей не воровала.

– Тогда что происходит? – интимно придвинулся к ней Селиверстов, но, поморщившись и ухватившись рукой за спину, вынужден был сесть в более удобное положение. – Я понимаю, за что борется профсоюз, но зачем профессору Миллер уничтожать вас? Вы же коллеги. Адвокаты иной раз на процессе друг друга до самой земли нагибают, а потом вместе идут в ресторан гудеть. Это работа. Мне уже даже, право, неловко, что я вас втянул во все это.

Виктория обернулась к юристу и посмотрела на него почти в упор – они сидели на двухместном диване. Теперь тетка наклонилась к Селиверстову, соприкоснувшись с ним плечом:

– Не беспокойтесь, Владислав Юрьевич. Мне давно не было так весело на процессе. Считайте, что Миллер – это мой Мориарти.

Они улыбнулись, глядя друг на друга довольно нежно. Удивительно, но, кажется, этот хитрый зазвездившийся bad boy с простреленной поясницей все больше и больше очаровывал Вику. Вот уж поистине, о вкусах не спорят. Зато теперь, если она снова рискнет делить моих девушек на сорта, у меня есть что возразить ей. Селиверстов – рыбка явно не первого сорта и уж точно не первой свежести.

Но шутки шутками, а пора было снова выдвигаться в суд: сегодня мы разбирали очередную статью газеты «Рабочая сила» под названием «Тихо шинами шурша…». В статье выдвигалась версия о том, что на заводе все плохо, потому что директор Карнавалов вместе со всей своей командой помешался от мании величия – в клиническом понимании этого выражения.

Под громким заголовком располагалась фотография Карнавалова: вместо головы к шее гендира был прифотошоплен скворечник, а из отверстия торчала его физиономия подловленного с улыбкой пьяного гризли. Смотрелся директор бесподобно. Даже Селиверстов не мог смотреть на эту композицию без смеха. Мы были уверены в решении суда в нашу пользу, однако в своем заключении Ада Львовна Миллер снова написала, что ничего оскорбительного для генерального директора завода в статье нет, это лишь юмор, а юмор в прессе допустим.

После привычного вступления судья вдруг подозвал помощницу. На сей раз судьей был высокий мужчина, не полный и не худой, но с выдающимся идеально овальным животом, как будто он сунул под мантию мяч для регби. Секретарь засуетилась возле компьютера, а судья выкатил живот из-за своего стола и пересел за секретарский. Никто ничего не пояснял.

Секретарь настроила проектор, и на экране появилась Ада Львовна Миллер: нам зарядили ролик, который мы только что посмотрели в кафе.

– Виктория Александровна, как вы можете прокомментировать то, что сказала профессор Миллер? – поинтересовался судья, как только ее помощница свернула экран.

Все взгляды устремились на Викторию. Суд начался более чем неожиданно, а в вопросе явно содержался подвох.

«К чему этот вопрос?» – лихорадочно соображал я.

Виктория молчала.

– Так что вы скажете, Виктория Александровна? – повторил вопрос судья.

Селиверстов от напряжения покраснел и забарабанил пальцами по столу.

– Это азбука морзе, Владислав Юрьевич? – улыбнулся судья.

– Ничего, – опередила Виктория ответ Селиверстова.

– Что значит «ничего»? – нахмурился судья.

– Ада Львовна имеет право на свое мнение по поводу этого дела, а ее мнение о моей профпригодности меня мало интересует.

– Вы не находите ее заявление обидным или оскорбительным?

– Нет.

– Хорошо, это ваше право. Продолжаем. – Судья хлопнул ладонями о стол и вернулся на свое судейское место.

– Что было бы, если бы Виктория сказала, что интервью Миллер оскорбило ее? – поинтересовался я у Владислава Юрьевича, когда все закончилось.

– Судья признал бы эксперта заинтересованным лицом, и Викторию пришлось бы отстранить от этих процессов, – проговорил Селиверстов, корчась то ли от боли в спине, то ли от ужаса при мысли о таком исходе.

– И тем не менее это нам не помогло, – буркнула Вика из угла, где она пыталась слиться с обивкой кожаного дивана. После заседания мы вернулись на завод в кабинет Селиверстова.

– Да, они пошли ва-банк. – Селиверстов возился с туркой.

– Они не рассчитывают на экспертизы Миллер, потому что им, в сущности, нечего сказать! Но вместо того, чтобы говорить в суде, она говорит за его стенами, – пробормотала Вика. Она наматывала на палец прядь, вылезшую из развалившейся прически. Выглядела тетка как после настоящей драки, при этом она что-то зачарованно разглядывала прямо перед своим носом, что делало ее вид совсем не от мира сего. – Дело в тактике суда, – несколько раз повторила она. – Дело в тактике суда. В тактике, в тактике…

– В тактике самосуда! Я бы так назвал это.

Раздался грохот – турка с жалобным звоном покатилась по плиткам пола. Дорогой галапагосский кофе рассыпался.

Селиверстов выругался, а в кабинет просунулось молодое личико его новой помощницы, которая оказалась гораздо симпатичнее Юли. Девушка молча кинулась убирать бардак. Селиверстов поблагодарил, но даже не посмотрел в ее сторону.

– Слыханное ли дело – суд поверил какому-то интервью, а не документам о вашем образовании и научных заслугах! – Он снова обратился к Виктории. – Может быть, скоро высшая аттестационная комиссия будет присуждать ученую степень, а госпожа Миллер будет ее отбирать? Надо будет на следующем суде предъявить этот аргумент…

– Вы не сможете, – грустно возразила Виктория.

В такие моменты она похожа на плохую актрису, изображающую инопланетного робота в советском фильме о космосе, и в детстве мне всегда хотелось вылить ей на голову ведро воды. Собственно, я так и делал, поливал ее, щелкал у носа пальцами, сталкивал со стула, чтобы не важничала. Однажды Вика сломала руку, потому что была так далеко, что не успела, как говорят практики йоги, вернуться в тело, когда я толкнул ее. Мама чуть не убила меня. Стыдный эпизод моего детства.

В отличие от меня в детстве, Селиверстов гораздо быстрее приспособился к особенностям поведения своего эксперта. Он несколько раз прошелся вдоль окна, привлекая ее внимание, и наконец просто сел напротив и долго смотрел ей в лицо:

– Почему это я не смогу? – тихо спросил Селиверстов.

– Дело не в вас, – очнулась Вика и заговорила, постепенно набирая скорость. – Дело в их тактике. Они решили не давать нам возможности ответить. Суд – это прения сторон, как известно. Вот именно прений они и будут всячески избегать. В лингвистике это называется речевой стратегией коммуникативного саботажа. Они будут любыми способами уклоняться от темы: менять ее, брать контроль над информацией и тому подобное. Главная их задача сейчас – не дать нам возможности возразить. Потому что их аргументы слабее наших. Обратите внимание, они не используют один ход дважды. Юля Волобуева слила им неверную экспертизу, и больше они даже не пытаются узнать через нее о наших планах…

– Юля уволилась, как видите, у меня теперь другой секретарь, – перебил Вику Селиверстов, тон его был холоден.

– Правда? Я не заметила. Но как бы то ни было, ход отработан лишь единожды.

Уважаемый эксперт вновь погрузился в размышления и больше не обращал внимания на нас.

– Вы Юлю совсем уволили? – осторожно спросил я главного юриста.

– Она сама уволилась. Я предложил перевести ее в канцелярию, с потерей зарплаты конечно. Но она не стала это обсуждать: разрыдалась и убежала в слезах. А на следующий день передала через девчонок заявление на увольнение.

У Чехова в записных книжках есть фраза: «Что прикажете делать с человеком, который наделал всяких мерзостей, а потом рыдает?» Я пожал плечами: ответа у меня, как и у Чехова, не было.

Наконец Вика вынырнула из своего сомнамбулеза, мы с Селиверстовым даже вздрогнули от неожиданности:

– Думаю, в следующий раз журналисты будут говорить о том, что скоро мы все умрем, – сказала она убежденно.

– Простите, что? – переспросил Селиверстов, даже не пытаясь скрыть удивление.

Он все еще сидел рядом с Викой на диване.

– Умрем? – повторил юрист, с трудом поднимаясь.

– Именно, Владислав Юрьевич, – сказала Виктория, тоже вставая, и начала собираться.

– Ну и хорошо, – пробормотал Селиверстов, снова дотрагиваясь до своей злосчастной поясницы. – Я уже в общем-то почти близок к такому исходу. У вас есть день перед следующим судом…

– У вас тоже, Владислав Юрьевич… – не выдержал я, и юрист обернулся ко мне с выражением не меньшего удивления, чем в адрес моей родственницы. – Вам надо к неврологу. Завтра же. А лучше к вертеброневрологу.

Селиверстов скривился и махнул рукой:

– Врач прописал разные мази, но ничего не помогает.

– Мази и не помогут, – ответил я. – Пять-шесть новокаиновых блокад – и будете как новый.

– Пройдет, думаете? – удивился он.

– Думаю, да. У вас зажало нерв от сидячей работы, и ваше состояние обостряется с каждым полученным нервным потрясением. А поскольку нервные потрясения вы получаете практически каждый день на судах, болезнь прогрессирует катастрофически быстро. Выход один – поясничный отдел позвоночника необходимо обезболить и блокировать воспаление. А это – новокаиновая блокада.

– Иногда от ветеринара тоже бывает польза, – усмехнулась Вика, и они с Селиверстовым рассмеялись, как будто это была хорошая шутка.

– Хорошо, сделаю, – кивнул Селиверстов, откидываясь спиной на стул. Сейчас он ничего не изображал, не пытался производить впечатление, и я подумал, что и Владислав Юрьевич может выглядеть при желании вполне по-человечески.

– Так что мы делаем? Игнорируем все эти журналистские вбросы? – спросил Селиверстов, когда мы с Викой уже стояли в дверях полностью одетые.

Виктория резко обернулась:

– Ни в коем случае!

– Что же тогда? – сморщился юрист.

– Скандалить. Только скандалить! Нам, конечно, будет труднее завоевать сочувствие широких масс, так как в нашем арсенале только законные методы, а они не столь убедительны. Но делать нечего – нас активно втягивают в скандал, поэтому нам остается только принять в нем участие.