Глава 16. Сомнительная победа

– Потом договорим! – почти прошептала Милллер, и Вика одними губами ответила ей «хорошо». Они посмотрели друг на друга. Совсем не так, как в начале разговора.

Даже между богом и человеком стоит церковь и кем-то пересказанное предание, а ученик и учитель переливаются друг в друга свободно, без посредников. Как бы пафосно ни звучала история о Пигмалеоне и Галатее, но это не только миф. Профессор Хиггинс, изменяя речь, изменял характер своей ученицы Элизы Дулиттл в знаменитой пьесе Бернарда Шоу. Что же говорить об учителях, которые меняют мировоззрение своих учеников? Учитель и ученик прошиты одной магической нитью – чудом преображающего жизнь знания.

Проклятье и счастье этой связи в том, что каждый учитель должен быть готов однажды отпустить нить, встать в тень собственного ученика и не искать больше своего отражения в его глазах.

Я всегда думал, что Миллер и ее ученица Вика не сошлись именно по этому пункту. Ада Львовна кукловод, любитель подергать за ниточки, когда ей того хочется: «Тень, знай свое место!» Сначала приманкой служат гранты, зарубежные стажировки, престижные публикации, конференции, магистратура, аспирантура, докторантура. Кроме всего прочего есть, конечно, и любовь. Почти во всех религиозных сектах существует техника «бомбардировка любовью». Неблатная, непервоочередная девочка вдруг становится самой-самой. Это ведь, наверное, почти как попробовать наркотики. Достаточно одного приема, а потом: «Тень, знай свое место!»

Виктория на такие правила могла согласиться только по неопытности, как только она разобралась, в чем дело, нитка была выдрана с корнем. А Миллер не смогла простить бунта, что тот Карабас-Барабас. Кажется, все более-менее ясно. Но сейчас я подумал, что, возможно, ошибался, считая, что эти дамы ни при каких обстоятельствах не захотят иметь дел друг с другом.

– Как это понимать, Виктория Александровна? – наигранно приподнятым тоном воскликнул Селиверстов. – Вы же вроде как у федералов сегодня судитесь?

– Заседание перенесли, – ответил я вместо Вики после несколько затянувшегося молчания, потому что сама Вика разглядывала документы к суду, делая вид, что вопрос ее не касается.

Насколько я мог видеть, разговор с Миллер не прошел для нее бесследно.

Сразу за Селиверстовым к нашему залу суда подплыл высокий тучный человек с красными следами дерматита на щеках. Костюм, кожаная папка с бумагами и остроносые туфли выдавали в нем юриста, стало ясно, что это представитель ответчика – адвокат профсоюза некто господин Никаноров, которому Селиверстов пожал руку, демонстративно стерев с лица улыбку.

Ни Жильцов, ни представители редакции не явились. Наверное, с экспертизой профессора на своей стороне дело им казалось решенным и никто, кроме штатного юриста, не хотел попусту тратить время.

Наконец тощая помощница судьи в вызывающе коротком красном платье (почему на автозаправках есть дресс-код, а в суде нет?) гнусаво пригласила нас в зал. Все заторопились, кроме экспертов. Судьей оказалась крохотного роста девушка, на которой мантия смотрелась, как платье с плеча старшей сестры.

– Итак, ответчики приобщили к материалам дела экспертизу профессора университета Ады Львовны Миллер, – начала судья тоненьким, писклявым голоском.

От неожиданности я едва сдержал смех. Судья не была карлицей, ее пропорции и лицо были в пределах нормы, но все настолько на грани, что, встретив такую девушку на улице, легко принять ее за подростка-тринадцатилетку. Вдобавок ко всему воробушек в мантии хмурил брови, видимо для важности вида, достигая прямо противоположного эффекта. Это смахивало на плохой театр.

– Выводы экспертизы Миллер противоречат выводам эксперта-филолога Виктории Александровны Берсеньевой об оскорбительном смысле статьи «Селиверстов вляпался», – пищала судья и хмурилась.

– Ваша честь, – поднял руку Селиверстов, и воробушек клюнул воздух, разрешая ему высказаться.

– Кандидата филологических наук Виктории Александровны Берсеньевой, действительного члена российской гильдии экспертов, эксперта Следственного комитета, – поправил судью юрист «Русского минерала».

– В протоколе эта информация будет отражена, – сухо согласилась судья.

Тучный юрист профсоюза «Единым фронтом», разместившийся на скамье через проход, выкинул вверх руку:

– Ваша честь!

– Да?! – Маленькая судья по-птичьи быстро вертела головой.

– Нам, как представителю ответчика, – тарабанил дерматитный, – кажется неуместным мериться авторитетами экспертов в зале суда. Нам важна научная истина. Но если на то пошло, то регалий у нашего эксперта, профессора Миллер, будет не меньше, а даже больше, чем у госпожи Берсеньевой. Ада Львовна – профессор университета, автор монографий…

Судья задержала взгляд на каждом адвокате по очереди и ответила с усталым вздохом:

– В протоколе будут отражены статусы экспертов со всей тщательностью. Приложите документы об образовании и научных степенях. Итак, ответчик, зачитайте выводы эксперта Ады Львовны Миллер.

Тучный человек с красным лицом встал и начал читать:

– «Селиверстов – вляпался» и «по таким тюрьма плачет» – это негативные высказывания. Они сообщают о том, что Селиверстов ведет некую осуждаемую обществом деятельность и что деятельность его незаконна. В качестве оценки деятельности Селиверстова слова написаны в газете «Рабочая сила», тираж пять тысяч экземпляров. Однако каждый гражданин Российской Федерации имеет право на свободное высказывание своих оценок и критики в разумных пределах. Оценка, в отличие от факта, отражает картину мира говорящего и не может быть проверена на истинность или ложность. Анализируемые высказывания способны нанести Селиверстову обиду, но не являются оскорблением, поскольку они не имеют неприличную форму, как того требует формулировка закона об оскорблении. Следовательно, не могут быть признаны оскорбительными».

– Спасибо, – пискнула судья и обратилась к Селиверстову: – Возражения по существу заключения есть?

– Ваша честь! – Селиверстов дождался протокольного кивка и продолжил: – Мы не готовили письменного возражения. Но у нас есть просьба: допросить свидетеля.

– Кто свидетель? – пискнула судья.

– Эксперт-филолог Виктория Александровна Берсеньева.

– Возражаю, ваша честь! – с грохотом поднялся тучный юрист профсоюза. – Если у оппонента нет письменных возражений по существу, прошу принять мнение профессора Миллер как единственное оформленное согласно процедуре.

Судья вопросительно подняла бровь и снова посмотрела то на одного, то на другого: «что за идиоты», вопрошал ее взгляд.

– У нас есть возражения, ваша честь. Просто они не письменные, а устные, – мягко, но настойчиво возразил Владислав Юрьевич.

– Пригласите эксперта Берсеньеву, – обратилась судья к своей помощнице, и пока та, виляя красным куском материи на тощей заднице, цокала до коридора и обратно, молодая судья наконец разгладила брови. Лицо ее без этой неуместной гримасы оказалось вполне милым и вовсе не детским.

– Ваша честь, наш эксперт сегодня тоже здесь, просим о ее присутствии на допросе эксперта Берсеньевой, – вставил юрист профсоюза.

– Ваша честь, возражаю… – начал было Селиверстов.

Но судья проигнорировала и снова обратилась к помощнице:

– Пусть войдут профессор Миллер и эксперт Берсеньева.

Красный подол снова завилял в сторону двери, но Селиверстов не отступался:

– Ваша честь! Но мнение эксперта Миллер мы уже знаем.

– Возражение отклонено, – строго прервала его пигалица. – Наш суд основан на правиле состязательности сторон. Не забывайте, Владислав Юрьевич.

Селиверстов пробормотал «да, хорошо, ваша честь» и с недовольной миной уселся на место.

В зал суда Миллер и Виктория вошли друг за другом и сразу разошлись в разные стороны. Миллер села рядом с дерматитным юристом, красиво сложив ноги вбок, приготовившись слушать заседание с таким видом, будто пришла не в суд, а на концерт органной музыки.

Маленькая судья задержалась на ней взглядом чуть дольше, чем на остальных участниках процесса. Возможно, потому, что видела Аду Львовну впервые, возможно – из-за яркого одеяния.

Виктория встала за кафедру.

– Свидетель, предоставьте суду ваши паспортные данные и назовите…

Пока шли обычные процедуры ввода в процесс свидетеля, юрист склонился к уху Миллер и что-то шептал ей, обильно выделяя испарину толстой красномясой шеей. Своей головой юрист почти заслонил Аду Львовну от меня, но, когда она отодвинулась, я мог удостовериться, что лицо ее выражает все то же величественное спокойствие.

Впрочем, у Миллер было время сделать мину. Если даже накануне она получила от Юли псевдоэкспертизу Виктории, то, увидев сегодня нас в суде, Ада Львовна должна была догадаться, что все пошло не так, как они планировали.

Виктория наконец взяла слово.

– Ваша честь, – тихо проговорила она. – У меня нет оснований не доверять мнению профессора Миллер, моей коллеги и известного ученого…

Девочка-секретарь перестала шуршать бумагами, подняла вопросительный взгляд на трибуну.

– Виктория Александровна, говорите, пожалуйста, громче, – недовольно прервала Вику судья.

Тетка извинилась и начала заново.

– Ваша честь, уважаемые присутствующие! Я ознакомилась с экспертизой со стороны ответчика. И у меня нет оснований не доверять выводам моей коллеги, известного в нашем городе и за его пределами ученого, профессора Ады Львовны Миллер…

Селиверстов шумно выдохнул и побелел. Я похолодел, не веря ушам своим. Ада Львовна едва заметно дернула плечом, но лицо ее не выразило ничего.

– Позвольте, Виктория Александровна, – нахмурилась судья. – Если выводы вашего оппонента верны и у вас нет никаких возражений… Выходит, сами вы как эксперт заблуждались? Или это было сознательное… – Судья помедлила. – Сознательная ошибка?

Она произнесла слово ошибка с такой интонацией, что это прозвучало как некомпетентность или даже обман суда.

– Нет, ваша честь, не ошибка и не заблуждение, – ровным голосом проговорила Вика после паузы. – Я не отказываюсь от своих слов, но и слова Ады Львовны Миллер, уважаемого ученого, не могу оспаривать как заведомую ошибку или тем более ее собственную некомпетентность. Это было бы слишком дерзко с моей стороны. Поэтому в связи с наличием противоречивой ситуации предлагаю провести небольшой следственный эксперимент. Он не займет много времени.

– Какой еще эксперимент? – Судья инстинктивно вытянула шею. Взгляд ее блеснул любопытством, но брови снова строго нахмурились.

– Я предлагаю пойти вслед за логикой эксперта Миллер, – без эмоций проговорила Виктория. – Оставим пока в покое господина Селиверстова и опробуем методику, предложенную профессором Миллер, на других персонах. Если вы не возражаете. Для чистоты эксперимента.

С моего места было видно лишь половину лица Селиверстова, которое снова начало приобретать здоровый цвет, однако спина его все еще оставалась ровнее доски. Миллер резко приподнялась, поправила платье. Дерматитный замер.

– Возражаю, – проговорила судья после секундного колебания.

Суд – самая скучная и рутинная процедура на свете, любое отклонение от регламента в суде – деликатес. Возможно, нашему воробушку искренне хотелось посмотреть на эксперимент, но процедура требовала другого ответа, и она резко обломала Вику:

– Ваши юристы не заявляли ходатайства об эксперименте, только опрос свидетелей. Так вы согласны с заключением Миллер или нет?

– Хорошо, поскольку все филологические эксперименты лежат в области слов, назовем наш эксперимент показаниями по существу заключения Миллер, – по-голливудски улыбнулась Виктория, нимало не смутившись отказом.

Селиверстов уже что-то сообразил в поддержку своего эксперта и уже балансировал на низком старте, приподнимая руку, готовясь выкрикнуть: «ваша честь», но этого не потребовалось. Судья согласно кивнула.

– Итак, – начала Виктория. – Как вы думаете, уважаемое собрание, можно ли написать в университетской газете следующее высказывание: «Декан филологического факультета вляпался, и по нему плачет тюрьма»? Возможно, в университетской газете только так о деканах и пишут, – продолжала она, театрально всплеснув руками. – Возможно, госпожа Миллер просто запуталась в журналистских стандартах и этических нормах для средств массовой информации…

– Ваша честь! Протестую! Не имеет отношения к делу! – воскликнул дерматитный.

– Возражение отклонено, – сказала судья, не вдаваясь в подробности, и королевски повела ручкой.

– «Юрист профсоюза «Единым фронтом» господин Никаноров вляпался, и по нему тюрьма плачет», – не заставила себя ждать Виктория и развернулась к дерматитному. – Господин Никаноров, вы бы не стали протестовать, я полагаю?

Судья хмыкнула, ярко очерченный красный рот на мгновенье заиграл улыбкой, которую она тут же стерла. Буйные рыжие кудряшки, впалые щечки, огромные карие глаза – из-за своей комплекции и худобы девушка производила впечатление куклы, только если присмотреться к ее мимике и мгновенным реакциям на ход процесса, становилось понятно, что маленькая судья опытный профессионал и, скорее всего, ей далеко за тридцать. Только все эти как бы улыбки и даже заинтересованность во взгляде воробушка ни о чем не говорили на самом деле. В суде никогда не угадаешь, проиграет или выиграет сторона, к которой якобы благоволит судья. Излюбленный трюк – своего рода тоже отвлечение от судебной скуки. Но, по крайней мере, она не останавливала свидетеля.

– Следуя этой же логике, – продолжала Виктория, – мы можем легко заменить высказывание тюрьма плачет или глагол вляпался на любое другое «не матерное» оценочное выражение. Так в одно прекрасное утро открываем мы ту же университетскую газету, а там написано: «Ректор подзалетел в историю». Или как вам такой заголовок для статьи: «Ректор – глупец», например? Что же нам ответит уважаемый эксперт Ада Львовна Миллер? Высказывание «Ректор – глупец» сообщает негативную информацию об умственных способностях нашего ректора. В качестве оценки ума ректора эти слова написаны в газете. Однако каждый гражданин Российской Федерации имеет право на свободное высказывание своих оценок и критики. Оценка отражает картину мира говорящего и не может быть проверена на истинность или ложность. Продолжим логические заключения. «Ректор университета – глупец! И по нему тюрьма плачет». Что на это скажет профессор Миллер?

Анализируемое выражение не является оскорблением, поскольку оно не имеет неприличную форму?

Виктория повернулась к Миллер вполоборота и обратилась непосредственно к ней:

– Ада Львовна, слово мошенница, например, тоже не имеет неприличную форму. Но разве я позволю себе назвать так кого бы то ни было, пока у меня не будет серьезных доказательств? То есть по-вашему выходит, что никто не должен доказывать справедливость негативных и порочащих сведений и оценок. Они могут вызвать лишь обиду. А что же тогда вызывает оскорбление? Наверное, что-то вроде суперобиды?

Вика рисковала, обращаясь так непосредственно к другой стороне процесса, мы ждали, что в любую минуту судья остановит ее, дерматитный уже пару раз приподнимался и даже выкрикнул: «Ваша честь! Протестую», – но пигалица снова повела рукой, отклоняя протест. Быстро справившись с шумом, произведенным юристом профсоюза, Виктория продолжала:

– Ваша честь, уважаемые присутствующие, хочу обратить ваше внимание на то, что оскорбление – это не просто негативная характеристика, это отрицание ценности конкретного человека. Это удар по социальной оценке. То, что способно расшатать устоявшееся реноме. «Честь и достоинство этого человека не важны! Этот человек не важен, потому что он хуже нас!» – вот что, в сущности, говорит оскорбляющий. Обвинение в криминальной деятельности, выраженное даже самыми культурными словами, бьет именно по социальному статусу человека, подкашивает доверие к тому, о ком так сказали. Это и есть оскорбление. А вовсе не матюки пьяного дяди Васи на завалинке. Вы согласны со мною, уважаемый эксперт?

Миллер не отвечала. В отличие от юриста профсоюза, который почти достиг оттенка сливы, Ада Львовна казалась абсолютно спокойной. Она смотрела на свою бывшую ученицу, слегка склонив голову, прищурившись.

– Итак, уважаемые присутствующие, уважаемый суд, у меня, если позволите, только один вопрос к профессору, доктору филологических наук Аде Львовне Миллер…

– Протестую! – шумно поднялся дерматитный.

– Чего ж вы теперь протестуете, если сами настаивали на допросе вашего эксперта? – скривила рот судья.

– Потому что то, что делает госпожа Берсеньева, – провокация, ваша честь!

– Насколько я вижу, госпожа Берсеньева просто разбирает ход рассуждений вашего профессора на конкретных примерах…

– Ваша честь! Можно мне слово? – Перепалку прервал ровный голос Миллер. Ада Львовна говорила громко, но слова прозвучали почти нежно. Из-за небольшого дефекта дикции звук «ш» у нее звучал скорее как «ф» – она умела сделать речь плавной, как теплая приливная волна, и как будто слегка шаловливой, слегка понарошку. Непротокольная, старомодная фраза «можно мне слово» привлекла всеобщее внимание.

– Пожалуйста, говорите! – отозвалась кроха в мантии, внимательно разглядывая Миллер.

– Я человек новый в экспертном деле, но как ученый, много лет работающий с текстом, могу сказать, что тот фокус, который сейчас продемонстрировала госпожа Берсеньева, разоблачается довольно легко, – негромко начала Миллер. – Виктория Александровна вырвала мои слова из контекста. Произвольно подставила к моему заключению по конкретному случаю пример из совершенно другой сферы. Да, слово глупец не является матерным, но оно действительно оскорбительно в определенных обстоятельствах, если употреблено необоснованно, да еще и в средствах массовой информации.

Миллер эффектно замолчала, выдерживая три счета мхатовской паузы, и продолжала, увеличивая напор:

– А вот выражение «тюрьма плачет» может быть понято по-разному, в зависимости от контекста. Например, как выражение осуждения чьих-либо поступков или как предположение: если человек не перестанет себя вести определенным образом, то попадет в тюрьму. Тут все зависит от отношения к этим словам, как я уже писала. Если человек не чувствует за собой вины, то он воспримет статью как предположение или здоровую критику. А если чувствует… Может и в суд подать.

Миллер с достоинством села на место.

– Ваша честь, – подняла руку Виктория, которая все еще стояла за кафедрой.

– Пожалуйста, – кивнула судья.

– Не могу вновь не согласиться с вами, Ада Львовна, – начала Вика серьезно. – Контекст необыкновенно важен. По этому поводу хочу уточнить, как выражение по Селиверстову тюрьма плачет раскрывается в контексте рубрики «Криминал»? Именно такой контекст мы имеем в разбираемой статье «Селиверстов вляпался».

Ада Львовна попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кислая. Употребив слово «контекст», она сама подготовила ловушку для себя.

– Виктория, вы снова подменяете логические основания, – проговорила Миллер, делая после каждого слова долгие паузы и собираясь с мыслями. – Вы позволите? Хочу свериться со словарем, – вдруг обратилась она к судье, показывая на свой телефон.

– Если это быстро, – пожала плечами судья.

Миллер хватило минуты.

– Слово «криминал» имеет два значения, – зачитала она с экрана. – Первое. Это уголовное преступление, второе – предосудительный поступок, который заслуживает морального осуждения или порицания. Например, мы можем сказать в разговоре: «Забыл позвонить. Ладно, не криминал». В таком контексте это слово не имеет никакого отношения к преступлениям против закона.

Ада Львовна подняла глаза от телефона и обвела взглядом присутствующих с самым невинным выражением лица.

– Наличие этого значения подтверждают толковые словари Ожегова и Ефремовой, – продолжала она. – Поэтому в статье «Селиверстов вляпался» авторы вполне могли использовать слово «криминал» в значении «неблаговидные поступки». Я не юрист, я всего лишь филолог и не могу достоверно сказать, что в статье правда, а что ложь. Я этого не знаю и не претендую. Но то, что статью можно трактовать не только как оскорбление, а также как мнение автора в рамках допустимой дискуссии – это неоспоримый факт. Разве мы можем признать вину там, где она лишь имеет вероятность быть?!

Это был сильный ход. Примадонна снова опустилась на свое место и с показной тщательностью расправила струящуюся юбку. Никто не сомневался в том, что Миллер достойный соперник, но тот факт, что она смогла мгновенно отразить заранее подготовленный Викой удар, произвело сильнейшее впечатление. Профсоюзный юрист неспешно расплывался в самодовольной улыбке. Селиверстов нервно барабанил пальцами по столу. Виктория молчала.

– Итак, сторона истца, сторона ответчика, есть еще вопросы к свидетелю Берсеньевой? – нарушила тишину судья.

– Вопросов нет, – небрежно бросил Никаноров, демонстративно повернулся к Примадонне и что-то начал говорить ей, склоняясь к самому уху.

– Нет, ваша честь, – проговорил Селиверстов.

Судья осмотрелась по сторонам. Однако она почему-то не спешила прерывать заседание для вынесения решения.

– Виктория Александровна, – вдруг обратилась судья к Вике, отчего юрист от профсоюза нервно встрепенулся. – Вы собирались задать какой-то вопрос профессору Миллер, прежде чем мы вас прервали, не хотите закончить?

Вика кивнула:

– Спасибо, ваша честь! Да, у меня к госпоже Миллер есть вопрос. Мы все согласны с тем, что каждый понимает в меру своей испорченности. Выражение «тюрьма плачет» Селиверстов воспринял как оскорбление, а не как здоровую критику как раз на том основании, что у него рыльце в пушку. Допустим. Также примем и тезис о важности контекста. А это значит, что выражение «тюрьма плачет» применено в адрес юриста завода «Русский минерал» не само по себе, а в сочетании с рубрикой «КРИМИНАЛ» и заголовком «Селиверстов вляпался». Теперь собственно вопрос. Представьте себе, Ада Львовна, что завтра вам на стол положат университетскую газету со статьей: «Ректор университета вляпался. По нему тюрьма плачет». В рубрике «КРИМИНАЛ». И ректор попросит вас дать оценку этой статьи. Что вы ответите вашему работодателю? Неужели скажете, что так можно написать о человеке, который ни в чем не виноват?

– Протестую! – вскочил дерматитный. – Это угроза.

– Протест отклонен, – отрезала пигалица.

– На каком основании? – взвился юрист.

– Угроза должна быть выполнима для того, кто угрожает, и нести реальный вред. Вряд ли эксперт Берсеньева имеет достаточно влияния на университетскую газету.

Неожиданно встала Миллер:

– Ваша честь, у госпожи Берсеньевой обширные связи в журналистских кругах. Это всем хорошо известно, – сказала она с заметным раздражением. – Поэтому прошу учесть, что Берсеньева вполне способна на подобную провокацию. Я хорошо знаю госпожу свидетельницу, она была моей студенткой. Мне неприятно говорить об этом в подобной обстановке, но сейчас установление истины важнее коллегиальности. И я должна сказать, что научной последовательностью работы Виктории Берсеньевой никогда не отличались. Именно поэтому, как известно, ни одна из ее методик до сих пор не опубликована. Зато она прославилась на кафедре и в научной среде тем, что виртуозно жонглирует терминами. Втюхать всем свой интеллект для нее важнее, чем правда и истина. Пользуясь своими обширными связями, она вполне может осуществить свою угрозу, поэтому я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

Голос Миллер похолодел: теплую приливную волну сменили штормовые валы. Однако то, что́ она говорила, скорее радовало, чем огорчало. То ли в силу неопытности в судебном деле, то ли из-за привычки, что авторитету, ученой степени и статусу преподавателя верят на слово, – ведь кому, как не педагогу, характеризовать своих учеников? – Миллер перешла на личности. Только на сей раз привычка решать судьбы своих девочек с высоты университетской кафедры, кого-то поощряя, а кого-то казня, подвела ее.

Никаноров слегка дернул Миллер за подол, что не укрылось от взгляда судьи.

– Значит, такая публикация будет расценена вами как провокация? – подняла брови миниатюрная дама в мантии.

– Это немного другое дело! – помедлив, ответила Миллер, голос ее слегка дрогнул, все-таки и у этой непробиваемой дамы имелись нервы.

– В чем же другое? – встряла Вика. – Слова те же.

– Но ситуация совершенно другая, – парировала Миллер.

– Почему другая? В чем разница между ректором университета, по которому плачет тюрьма, и юристом завода, по которому плачет тюрьма? – спокойно возразила моя тетка, которая сегодня уверенно боролась за титул «мисс железные нервы».

Миллер не отвечала. Селиверстов уже пружинил на низком старте, чтобы окончательно захлопнуть ловушку, однако юрист профсоюза опередил его:

– Протестую, ваша честь! – воскликнул он.

Как только судья дала ему слово, Никаноров наконец опротестовал вопрос на том основании, что их эксперт даст свои пояснения письменно, если суд настаивает, а устно она свое мнение уже высказала. Думаю, Миллер должна быть благодарна Никанорову, потому что ответственность за дачу ложного показания у эксперта, как известно, уголовная.

Заседание объявили закрытым. Мы выиграли.