Глава 15. Выход примадонны

Узкий коридор районного суда был полон посетителей. Возле каждого кабинета, помпезно, но совершенно безосновательно прозванных залами суда, сидели на жестких скамейках люди: адвокаты, юристы, истцы, ответчики, эксперты и прочие заинтересованные лица. Часть народа толпилась в рекреациях, часть сновала туда-сюда по вытянутому вдоль всего здания коридору. Воздуха было мало, а народу, как всегда в такого рода местах, несоразмерно много.

Я знал, что Вика всегда приезжает задолго до заседания. Чтобы загладить свою вину за вчерашнее, я тоже явился почти на час раньше, но тетка все равно опередила меня: я обнаружил ее сидящей возле назначенного для нас зала заседаний с папкой документов на коленях. Ни Селиверстова, ни представителей профсоюза на месте еще не было. Когда я подошел, Вика подняла голову и бросила строгий взгляд. Оправдание было заготовлено заранее: может быть, прогуливать день подготовки к суду не самое дальновидное решение, однако мой главный выход должен был состояться именно сегодня, а для этой цели, пожалуйста, вот он я. Она что-то неопределенно фыркнула, но больше высказываться не стала, показав на место рядом с собой.

Дело в том, что по существующей судебной процедуре эксперты приравниваются к свидетелям и их вызывают только непосредственно на допрос. До этого счастливого момента эксперт сидит в коридоре и ждет, то есть пропускает весь обычный судебный цирк с конями. Мы себе такого позволить не могли, поэтому, если процесс был открытым, я приходил на заседание и слушал все подряд, записывал на диктофон, а также пересказывал потом Вике в лицах. Так было у нас заведено.

Пока тетка репетировала, не обращая на меня внимания, я принялся рассматривать местную публику. Адвокаты, юристы и эксперты всех мастей бросались в глаза сразу. На мужчинах были аккуратные хорошо сидящие костюмы, тщательно подобранные галстуки и рубашки, блестящие туфли: даже в лютый холод или в тридцатиградусную жару это всегда остроносые, полностью закрытые модели на тоненькой кожаной подошве. Женщины-юристы предпочитают костюмы-тройки, неброские, неяркие, нефасонистые, но громко сообщающие о своей дороговизне материалами и идеальным кроем. Все это вместе называется адвокатским имиджем, который должен успокаивать клиента предсказуемой деловой элегантностью. Эксперты тоже стараются не отставать от юридической братии. Вика, например, явилась в сером мягком пиджаке и строгой юбке до середины икр. Шедевром образа были, конечно, сапоги, на платформе и огромном каблуке, совершенно нефункциональные, но красивые. На голове у нее был накручен кокон – кажется, в 70-е это называлось бабеттой, а челка зачесана строгой гелевой волной. Вообще, сегодня тетка наконец-то выглядела привычно для меня – то есть превосходно, стильно, благополучно.

Царившая в коридоре суда тщательность – в гардеробе, в выбритых до гладкого блеска подбородках, в острых запахах духов и лосьонов – говорила о том, что люди пришли сюда не просто на работу. Они явились на бой, на родео, на сцену, и выступать каждый намеревался так, чтобы не пришлось делать дубль.

Состояние истцов и ответчиков заметно отличалось. Эти что-то лихорадочно вспоминали, звонили по телефонам, садились, вскакивали, прохаживались туда-сюда. Одеты они были кто как: слишком богато, слишком бедно, и этой своей неупорядоченностью резко отличались от людей, для которых сутяжничество было частью привычного хода жизни.

Вдруг в этой серо-черно-белой толкотне мое внимание привлекло яркое голубое пятно. Я поднял глаза и, конечно, сразу узнал ее. Она была все так же эффектна, как и два года назад, когда я видел ее в последний раз. По направлению к нам шествовал эксперт со стороны профсоюза – Ада Львовна Миллер. Заметив ее, люди невольно расступались, поэтому ничто не мешало женщине гордо нести себя и весь свой нетривиальный туалет. На Аде Львовне было длинное голубое платье из какого-то летящего струящегося материала, с крупным цветочно-цыганистым узором, которое на ком угодно смотрелось бы вульгарно, но только не на ней. Миллер шла легко, кокетливо цокая каблуками. Ее черные гладкие волосы были сегодня собраны в непростую на вид корзину. В общем, она напомнила сказочную королеву: бледнолицая, высокая, с талией, плотно обхваченной красным лаковым поясом. Все это цветовое богатство радостно играло в скучном коридоре районного суда.

Вика посмеивалась над ее манерой одеваться, называя попугаем. На мой же взгляд, Миллер многоцветье очень шло: она умела преподнести себя, во всяком случае, ее появление вызвало в коридоре суда живейший интерес. Сама Ада Львовна привычно не замечала повышенного внимания: неспешно шла вдоль скамеек и людей, близоруко щурилась, пытаясь прочитать на табличках фамилии судей. Дойдя до нашей двери, она сама себе сказала «мг», развернулась на каблуках и наконец увидела нас.

Поставьте мне вместо головы Викину мультиварку, если я ошибся. Миллер не ожидала: глаза ее заметно округлились, она слегка вздрогнула, но уже в следующую секунду ее губы растянулись в широкой профессиональной улыбке.

– Сколько лет, сколько зим мы с вами не виделись, дорогая моя Виктория! – воскликнула Миллер. – И Саша здесь, здравствуйте, Саша!

Голос ее тоже слегка завибрировал, но это была лишь секунда. Мы ответили на ее приветствие, а Вика еще и ухватила Миллер за руку, пожав ее по-мужски. Инстинктивно женщина попыталась отдернуть руку, но мгновенно передумала. Так они и стояли почти минуту, держась за руки, рассматривая друг друга с одинаковыми пластмассовыми улыбками на лицах, глядя на которые оставалось только делать ставки, насколько громким будет скандал.

– Я даже не узнала вас, – начала Миллер, слегка поведя головой в сторону, как будто сделала первое движение индийского танца. Эта неестественность выдавала колоссальные нервные усилия.

– Богатой буду, – лучисто улыбнулась в ответ Вика и наконец разжала ладонь.

Дамы сели друг напротив друга и снова улыбнулись, как бы приглашая к разговору, но обе молчали. Миллер уже овладела собой: улыбки у нее стали выходить живые, изысканные, наклоны головы – церемонные, глаза смотрели с нежностью, пониманием и поистине философским смирением. Все то же зеркально отобразила Виктория. На моих глазах разворачивалась игра, которую можно смело назвать «инструкция по подчинению». Это вам не жалкий Дейл Карнеги с его детской песочницей для лидера, не «50 оттенков серого» и не пособия по полевой психологии, как соблазнить миллионера. Это высший пилотаж.

Предыдущая встреча Миллер и моей тетки закончилась разоблачением вора-плагиатора, потерей работы для одного доцента, а сам я при этом разъезжал по городу в женском парике и Викиной юбке. Они друг друга стоят, так что это обещало быть интересным.

Итак, картина первая: прощупывание почвы.

– Вы позволите, я немного поготовлюсь? – Вика вдруг кивнула на свои бумаги, и Миллер, как вежливому человеку, осталось лишь согласиться.

Ада Львовна откинулась на спинку своей лавки и замерла на несколько секунд, собираясь с мыслями. Своим молчанием Вика, безусловно, провоцировала: просто сидеть напротив оппонента и не говорить ничего было не в характере Миллер, она обязательно попытается взять инициативу. Тот, кто начинает, выбирает тему, направление и тон разговора, а это уже само по себе многое говорит о намерениях и настрое человека. Они обе прекрасно знали об этом, молчание затянулось, но Миллер этот разговор был нужен немного больше, чем Виктории, поэтому прошла пара минут, и Ада Львовна заговорила.

– Перед смертью не надышишься, помните такую студенческую поговорку? – игриво улыбнулась женщина.

Виктория медленно подняла голову, улыбнулась в ответ.

– Умирать никто вроде не собирается! – тоже пошутила тетка. – Это всего лишь суд.

– Лучше расскажите, как ваши дела, Виктория? – Примадонна сделала большие трогательные глаза.

– Мои дела хорошо, – нежно отозвалась Вика. – А как ваши?

Миллер грустно улыбнулась:

– Жить можно.

Виктория слегка нахмурилась, как того требовали приличия, и поинтересовалась с достаточной для случая тревогой в голосе:

– Что-то случилось?

– Все хорошо, – пожала плечами Миллер, скрестив свои красивые слегка полноватые руки на коленках. – Только немного скучно. Кажется, что лучшие времена прошли и ничего интересного уже не будет.

– Неужели?! – возразила Виктория светским тоном. – Я вижу, вы на месте не стоите – вот, осваиваете новую сферу деятельности. Юридическая филология. Разве это не интересно?

Миллер подалась вперед и посмотрела в глаза Виктории долгим пристальным взглядом. Меня она все это время не замечала вовсе и теперь, кажется, собиралась загипнотизировать собеседницу. Не исключено, что ее ледяной бирюзовый взгляд вполне мог довести жертву до нужного уровня транса, если бы окружающая обстановка хоть немного располагала к сеансу гипноза. Однако вокруг было слишком суетно: между лавками то и дело пробегали серые костюмы и черные юбки-карандаши, в коридоре равномерно гудело, время от времени кашляло, хлопало и звякало.

Миллер отодвинулась и печально улыбнулась:

– Мы с вами вынуждены сегодня выступать на разных сторонах. Но это только работа. Это только работа, моя дорогая Виктория. И работа никак не должна повлиять на наши с вами отношения.

– Отношения? – подняла брови Вика, произнеся это слово одновременно игриво и иронично.

– Отношения, – убежденно проговорила Миллер. И в каком-то высшем философском смысле она, наверное, была права, потому что сознательное прекращение отношений – тоже отношения.

Как бы то ни было, маневр Виктории удался. Она предоставила первое слово Миллер, и та выбрала оружие. Отношения – это было в ее стиле.

– Знаете, Вика, давайте так: кто старое помянет… как говорится. – Миллер стыдливо потупила глаза. – Я вам лучше вот что скажу. Теперь я понимаю, что вы оказались гораздо умнее, чем все остальные мои ученицы, – медленно продолжала она, беря для лести долгое дыхание. Перевела взгляд: сначала посмотрела в левый угол комнаты, потом скользнула по лицу собеседницы и сфокусировалась на глазах.

Картина вторая: Сирена – манипуляторский прием, который, как и следует из его названия, основан на том, чтобы усыпить бдительность собеседника приятными его слуху речами. Немного лести, немного искренности, можно даже парочку слезинок, отсылка к приятным воспоминаниям в прошлом… После положительной подстройки происходит собственно атака.

– С вами по-настоящему было интересно, – сказала Ада Львовна, приблизила корпус и слегка приглушила голос, чтобы нам с теткой пришлось прислушиваться. В ход пошли воспоминания. – Это я и называю отношениями. Теперь вы сами можете научить меня многому.

Лесть и большая удача в нашем стремительно глупеющем мире – слеза.

Виктория закрыла папку с документами и посмотрела в лицо своей собеседнице с серьезным вниманием. Легкий ветерок, который создавали проходящие мимо нас люди, доносил сладковатый аромат духов профессора литературы. Взвешенный, чарующий запах роскошной женщины.

– Чему же лично вы можете у меня научиться? – спросила Вика как будто с легкой иронией в голосе, и кокон на ее голове привстал, как петушиный гребень.

– У меня к вам деловое предложение, – неожиданно заявила Миллер. – Я вам предлагаю выпустить ваши методики анализа текста для судов… Не беспокойтесь! Это совершенно бескорыстно! – Миллер подняла руки, как будто старалась вернуть нам наши возражения, хотя от неожиданности ей никто и не возражал. Ада Львовна продолжала: – Если бы я имела в этом деле какой-то умысел для себя, я бы не пошла ва-банк. Но мои желания вполне очевидные – я хочу помочь вам получить научное признание.

Картина третья: «взять быка за рога» – прием, не нуждающийся в дополнительных разъяснениях, если бы не одно «но». Миллер решила стреножить быка гораздо раньше, чем предписывали тактика и ожидания собеседника. Все-таки что-то она умела – своеобразное обнуление приема. И карты на стол.

– А взамен? – поинтересовалась Виктория.

– Взамен? – искренне удивилась Миллер. – Когда вы так говорите, мне кажется, мы совсем не знаем друг друга, – пробормотала она как бы про себя.

Виктория вопросительно подняла брови, и Миллер немедленно пояснила:

– Я могу вам помочь сделать ваши наработки международными, с высоким рейтингом цитирования. А для себя приобрету новый опыт. К тому же дело, насколько я могу судить, прибыльное и новое. Мы могли бы написать совместную монографию…

Звучало логично. Но это, конечно же, не могло быть правдой. Вика немедленно подтвердила мою догадку, громко рассмеявшись.

– Ада Львовна, дорогая! – воскликнула тетка. – Давайте, ва-банк так ва-банк! Я же вас не первый день знаю. Доходы у вас и без меня, и без юридической филологии хорошие, статей и монографий столько, что плюс-минус одна – как лишняя колючка в шкуру бедуинского верблюда. В чем дело? Почему вы снова заинтересовались мною? Не будете же вы отрицать, что взялись защищать профсоюз для того, чтобы поспорить со мной? Зачем?

Принять правила игры, но продолжать тянуть одеяло на себя – логичный ход, которым и воспользовалась Вика. В ее тоне больше не было настороженности, она рассмеялась открыто и весело, несколько раз повторив свое «зачем». Они жонглировали словами, подавали, подхватывали и смотрели друг на друга так радостно и счастливо, что мне было сложно поверить в то, что именно Вика всегда советовала мне держаться от Миллер подальше.

Ада Львовна удовлетворенно хмыкнула и откинулась на жесткую спинку деревянной скамьи.

– Хорошо. – Она соединила ладошки у груди. – Рассказываю. Дело в том, что не так давно у меня появилась теория. Вы же знаете, как я люблю теории.

– Знаю, – отозвалась Вика. – Последняя была о Пигмалионе и Галатеях. Вы были создателем-Пигмалионом и лепили из бездушного мрамора своих девочек-Галатей. Создавали, так сказать, идеальные творения, своих учеников.

– Пигмалионы и Галатеи – это да. Эта идея захватила меня, – вздохнула Миллер. – Я мечтала перелить свои знания и себя саму в своих девочек, как в сосуды. Но сначала надо было вылепить сосуд… – Миллер снова перегнула корпус, приближаясь к нам.

– Что, глина оказалась ни к черту? – интимно понизила голос Вика.

Миллер посмотрела на нее с нежностью:

– Мне не хватает вашего чувства юмора.

– Я не шучу, – подмигнула тетка.

– Да, я кое-что заметила, – продолжала Миллер, улыбнувшись в ответ. – В последнее время я все больше общаюсь с подросшими моими Галатейками… И я все больше убеждаюсь, что девочкам и мальчикам надо запретить начинать преподавательскую и научную деятельность сразу после аспирантуры. Галатея должна бунтовать. Если бунта не было, если она не уходила, не возвращалась, не топтала сердце Пигмалиона и свое собственное, не стояла перед выбором, то мрамор так и останется мрамором. Глина так и останется глиной. Понимаете, о чем я?

– Так закалялась глина, – кивнула Вика. – Понимаю, конечно, понимаю. Это называется жить нормальной жизнью. Если без лишних метафор.

– Именно, – подхватила Миллер. – Когда говоришь с молодыми преподавателями, которые никогда не покидали обоймы вузовской системы, то чувствуется чудовищная человеческая наивность, которую они скрывают под толстым слоем чужих цитат и теоретических изгибов мысли. Галатейки оживают, только когда появляется Пигмалион. То есть они так и остаются творениями. А это скучно. Они могут быть весьма неглупыми людьми, более того, они могут и правда прочесть весь тот список литературы, который указан в их диссертации. Но дела это не меняет. Университетская жизнь рождает определенного рода лень. Понимаете какую?

– Какую? Вы же знаете, я недолго работала в университете. Могла чего-то и не разглядеть, – подначивала Виктория.

– Я допустила ошибку. – Миллер выпрямилась, перекинула ногу на ногу, энергично пнув подол, и снова склонилась к нам. – Выращивая девочек, тренируя их интеллект, я допускала, что все остальное может благополучно спать в колыбели разума, в тихом уютном университетском мирке. Но это не так. Университет – лишь тоненькая жердочка над огромным морем жизни. Маяк на скалистом острове. Но мы забываем, что маяк стоит не для того, чтобы прятаться в нем от непогоды, а только и исключительно для того, чтобы проплывающие корабли видели ориентир. Я не хочу больше выращивать Галатей, которые живут на маяке, принимают кафедральную толкотню за волны мирового океана. Тот, кто никогда не жил настоящей жизнью, не имеет что сказать молодому поколению. Вы согласны со мной?

Миллер склонила голову набок и с полуулыбкой ждала. Это была четвертая картина: отсылка к прошлому, искренность. В глазах ученой дамы было сейчас столько сердечности и настоящего чувства, что усомниться мог бы только абсолютный сухарь.

Пора было переходить к пятой картине, к самой главной, ради которой все и начиналось: картина «торг». Виктория слегка потянулась, разминая спину, и проговорила вполне дружелюбно:

– Теория ясна. И… я бы даже сказала, что она хороша и умна.

– Каждый комплимент от вас дороже золота, – торжествующе протянула Миллер.

– Да, но при чем здесь я? Я не понимаю.

– Вика, вы не простой человек, мне это известно. Никто не хочет лезть в голову к тому, кто по-настоящему повышает раскрываемость. – Ада Львовна рассмеялась.

Шутка явно понравилась Вике.

– А вы ведь раскрывали даже убийства? – театральным шепотом спросила Миллер.

– Было и такое! – в тон ей ответила тетка, округлив глаза.

Миллер снова дернула головой и сделала вид, что поправила корзину своих волос. Все-таки Примадонна нервничала.

– Я не хочу, чтобы это дело, где – так уж получилось – мы на разных сторонах, встало между нами. Мы можем договориться, дело закончится, а работа останется. Вместе мы сможем сделать массу интересного. Я хочу помочь вам. Видите, это нужно мне для самосохранения. Больше мне нужно, чем вам.

Пауза затянулась. Чем закончился торг, так и осталось на некоторое время загадкой, потому что по узкому коридору районного храма правосудия сквозь плотную людскую толпу к нам продирался Селиверстов.