Глава 12. Планы примадонны

– Итак, я здесь, и что вы мне скажете? – с места в карьер начал Селиверстов. – Почему мы не можем говорить в моем кабинете? Между прочим, после вашего ухода наши технари основательно облазили кабинет, но ничего не обнаружили. Записывающих устройств, камер – ничего нет. Чисто. Эти мероприятия обошлись мне в кругленькую сумму и два отмененных совещания. Так что потрудитесь объяснить, что за приступ паранойи был у вас сегодня утром?

Голос Селиверстова звучал шутливо-приподнято, однако было ясно, что он не шутит. Провожая гостя по узкой тропинке между газетами, Виктория ответила ему в тон:

– Два параноика на одном деле – это, конечно, перебор, но, учитывая характер вашего дела, я думаю, мы с вами сработаемся.

Селиверстов криво усмехнулся и аккуратно пробрался к креслу, где и устроился с максимальным для себя комфортом, прихватив по дороге несколько подушек с дивана.

– Это… – Он обвел взглядом теткину фабрику макулатуры, подбирая слова.

– Ваши газеты, – подхватила она. – Так удобнее работать.

Селиверстов кивнул, снял пиджак и небрежно перебросил через подлокотник кресла. Сейчас главный юрист «Русского минерала» казался моложе и как-то даже человечнее. Он растянулся в кресле, тщательно пристраивая подушки под поясницу.

– Спину прострелило, – извинился он за свою фамильярность.

– Я задам вам несколько вопросов, – перешла к делу Вика, коротко кивнув, мол делайте, как вам удобно. – Я правильно понимаю, что Юля работает у вас секретарем не очень давно?

– Год, – пожал плечами Селиверстов.

– Всего год…

– Целый год.

– Как она…

Вика не договорила, потому что Селиверстов перебил ее:

– Если вас беспокоит Юля, то мы ее проверяли – ни родственников, ни, так сказать, порочащих связей с профсоюзом и редакцией «Рабочей силы» у нее нет. Приобрести их, работая у меня в отделе, она не может физически.

– Вы так уверены в том, что контролируете все? – спросил я, но Селиверстов даже не повернул головы в мою сторону.

Тетка тоже не поддержала меня, предложив сделать гостю кофе или чай. И от того и от другого, впрочем, Селиверстов отказался.

– Так вы довольны работой Юли? – вернулась к теме Вика.

– Чем она вам не угодила? – нетерпеливо воскликнул Селиверстов. – Она же вроде тоже филолог. Ваш человек. Да, я ей доволен. Она очень выросла за этот год. Знаете, я не из тех людей, кто набирает команду по знакомству. Это мой девиз. Юля прошла серьезный конкурс, у нее прекрасное образование, широкая эрудиция, грамотность, свободный английский. Она прекрасно справляется.

– Юля совсем не глупа, – согласилась тетка.

Пальцы Селиверстова нетерпеливо застучали по подлокотникам, но сам он оставался все в той же притворно расслабленной позе, но, конечно, он не был расслаблен, а лишь демонстрировал нам, что даже здесь, в нашем доме, он остается хозяином положения.

– Не доводилось ли вам, Владислав Юрьевич, слышать имя преподавателя, под руководством которого делала диплом ваша помощница? – продолжала Вика, ничуть не смущаясь его реакцией.

Селиверстов отрицательно помотал головой и сознался, что такая информация его никогда не интересовала.

– Не буду вас томить – это Ада Львовна Миллер.

– Ну надо же!

Мужчина встал, что стоило ему заметных усилий, придерживая поясницу, прошелся до окна прямо по газетам. За этот день он заметно сдал и уже не был похож на бодрого Вилли Вонку, кофейного супермена.

– Вы думаете, Юля захочет рискнуть своей стабильной карьерой ради сиюминутных денег? – размышлял он вслух. – Ведь она серьезная девушка, насколько я понял. Ну какие там деньги ей могли предложить эти козлы? Шпионаж на производстве – ведь это клеймо… Из города беги… Я могу устроить ей такую несладкую жизнь… Ни одна взятка такого не стоит… Нет-нет, я не думаю, что Юлю подослали ко мне с перспективой слива информации. Бред. К тому же я вам объяснил, я сам набирал свою команду. По результатам тестов.

Селиверстов сделал проход вдоль окна, разминая руки и ноги.

– И это знакомство с Миллер настолько легко проверяется… – продолжал он.

– Во-первых, проверяется не так уж и легко. Вы ведь только от меня узнали, – моментально возразила Вика. – А экспертом с вашей стороны мог быть и кто-то другой, не знакомый с Юлей и Миллер лично.

Она снова замолчала, перелистывая свои бумаги.

– А во-вторых?

– Что во-вторых? – удивилась Вика.

– Вы сказали «во-первых», значит, есть и во-вторых?

Вика посмотрела непонимающе и отрицательно покачала головой.

– По-моему, «во-первых» уже достаточно.

Селиверстов пожал плечами:

– Спасибо, что предупредили. Я буду иметь в виду. Займу Юлю другими текущими делами. А сейчас давайте поговорим о возражениях на экспертизу Миллер.

Виктория улыбнулась. Я слишком хорошо знал эту улыбку. Сейчас она улыбалась, глядя как бы немного сквозь собеседника, и эта улыбка говорила о том, что она уверена на все сто процентов. Учитывая сложившуюся ситуацию, это было крайне самонадеянно.

Селиверстов передернул шеей и плечами под ее немигающим взглядом.

– Да, мы можем поговорить о возражениях, – медленно произнесла Вика, заметив движение. – Только я уверена, что как раз сейчас Юля договаривается с Миллер о том, что завтра Ада Львовна сможет прочитать эти самые возражения. До суда, само собой.

На наших глазах с Селиверстовым произошла метаморфоза. Он подобрался, оперся локтями о собственные колени, взгляд его стал холодным, напряженным, как у хищника в засаде.

– Почему вы так настаиваете? – зло поинтересовался он.

– Потому что отношения «учитель – ученик» иногда бывают сложнее, чем кажутся, – криво усмехнулась тетка.

– Насколько сложнее? – приглушенно спросил Селиверстов, кажется, он еле сдерживался, чтобы не взорваться, и в общем и целом я понимал его. – Объясните по-человечески. Я не понимаю этих всех тонких отношений. У нас на юрфаке между учителем и учеником все было просто: послушал лекции, сдал зачет, сходил на семинары, сдал экзамен. Если нет – иди пересдавай или договаривайся как-то. Тут были, конечно, иной раз и тонкие отношения. Так тонко приходилось заходить, что сам потом полгода тонко жил. А преподаватели, наоборот, жили толсто. Я как раз в девяностые учился, тогда все вообще как с цепи сорвались: все хотели быть толстыми. И все хотели быть юристами. Но вы ведь не про это сейчас? У вас же на кафедре собираются люди тонкой душевной организации, а мы люди простые, заводчане…

Селиверстов ехидничал. И хотя этот человек мне не нравился, ему сложно было отказать в здравомыслии. Юмор вскрывает фальшь, и сейчас история про Миллер и ее девочек показалась мне особенно невероятной и глупой. Впрочем, Виктория это тоже чувствовала и не стала рассказывать про Пигмалиона и Галатею, про то, как творец влюбляется в свое творение, или про Нарцисса, глядящегося в реку, и реку, видящую себя в глазах Нарцисса. Хотя именно такая версия, честное слово, была популярна на филфаке. Виктория рассказала сугубо материальную сторону этих событий.

– Юля поступила в университет вместе со своей подругой Надей Колобковой. Они дружили еще со школы, – начала Виктория. – В группе девушки держались особняком, ни с кем так и не сошлись. Обе не красавицы, со странностями, необщительные, при этом амбициозные необыкновенно и далеко не глупые. Миллер студенток заприметила – это была легкая добыча. Поездки на конференции, совместные работы, гранты… Медные трубы дули Юле и Наде в уши во всю свою проектную мощь. Окруженные вниманием Миллер, девушки стремительно росли в профессии. По просьбе девочек Миллер дала им одну на двоих научную работу. И все было бы прекрасно: девушки собирались защищаться, Юля готовилась в аспирантуру, а там научная карьера, преподавание, зарубежные стажировки. Но, к несчастью, как раз в это время начались сокращения мест на гуманитарных отделениях, и в аспирантуре было выделено меньше мест, чем обычно. Как назло, в тот же год, что и Юля, в аспирантуру поступал сын заведующей кафедрой. Юля имела награды российских олимпиад по литературе и многочисленные публикации уже не только в студенческих сборниках, а сын заведующей был только сыном заведующей. Вы меня понимаете, надеюсь?

Селиверстов понимал.

– Так вот, к счастью для сына заведующей, за несколько месяцев до защиты диплома Юля Волобуева и Надя Колобкова перессорились, да так, что смотреть друг на друга не могли. О совместной защите не могло быть и речи. Миллер как научный руководитель отложила защиту обеих с формулировкой: «нуждается в доработке». Ничего фатального для девочек. Они дописывают каждая свою часть, защищаются осенью. Но к тому времени экзамены в аспирантуру уже завершены. Сын заведующей поступает, а Юля идет работать на завод. Вот такая история. Просто крах всех надежд.

– Подождите, – сощурился Селиверстов. – Но какова здесь роль Миллер? Ну поссорились студентки, бывает.

– Нет, они не просто поссорились. Их поссорила Миллер.

– С чего вы это взяли?

– Девочки рассказали.

– Вам?

– Мне. Я же вам говорю – мы хорошо знакомы. Я дописывала кандидатскую, они дописывали диплом.

Селиверстов неуверенно завертел головой, как будто в поисках опоры в этом бурлящем и путающемся потоке взаимосвязей.

– Погодите, и вы тоже?! – наконец дошло до него.

– Да, – подтвердила Вика со смехом в голосе. – У Миллер много учеников. Я одна из них.

– Выходит, вы даже опаснее Юли, – пошутил в ответ Селиверстов. – Там только диплом, а у вас целая кандидатская.

– Как раз наоборот, – улыбнулась в ответ Вика.

– Это почему же?

– Потому что мне Миллер не может уже предложить нечего, а вот Юле – может.

– Вряд ли Волобуева захочет помогать Миллер после такого предательства.

– Я бы не поручилась, – уклончиво сказала Виктория. – Тем более вы не знаете эту женщину. Она очаровательна. А Юля – крайне амбициозна. Думаю, вот прямо сейчас Миллер объясняет Юле, как сильно ее прижала к стенке заведующая, как больно ей было терять своих лучших студенток. Как она страдала и втайне вынашивала идею взять Юлю к себе снова. Немного лести и обещание научной карьеры…

– И думаете, моя помощница купится?

– Зачем гадать? Для вашей службы безопасности выяснить это не составит труда. Но и мы с вами со своей стороны подстрахуемся.

Селиверстов вытянул губы в подобии улыбки.

– Подстрахуемся?..

– Конечно. Словом владеет не только Миллер. Слово и наше оружие.

– Неужели вы предлагаете составить подложную экспертизу? – удивленно пробормотал Селиверстов.

– Боже! Вы ловите на лету! – не менее удивилась и восхитилась Виктория. – А вы видите какой-то другой выход из этой ситуации?

– Вообще-то да. Я могу перевести Юлю в другой отдел… Но тогда…

– Тогда мы потеряем канал заброски дезинформации нашему оппоненту, – закончила за него Виктория, и юрист с экспертом посмотрели друг на друга долгим изучающим взглядом, как будто видели друг друга впервые.

Честно говоря, наблюдать за этими двоими было довольно увлекательно.

– А вот теперь давайте по существу экспертизы, – сказала довольная собой и собеседником Виктория, выкладывая перед гостем документы. – Миллер доказывает, что выражение «тюрьма плачет» и заголовок «Селиверстов вляпался» – это не мат и уголовником прямо вас никто не называет. Все намеки, а намеки каждый понимает в меру своей испорченности.

– Как еще можно понимать выражение «по нему тюрьма плачет» и рубрику «криминал»? – удивился юрист.

Вика выбралась из своего кресла и подошла к окну. Селиверстов тоже встал, держась за поясницу.

– Миллер использует слово «обидный» вместо «оскорбительный»! – покачала головой Вика. – А на обиженных, как известно, воду возят. Вот и весь разговор.

– Мошенничество, – пожал плечами Селиверстов.

Они зашагали по периметру комнаты в противоположных направлениях и снова встретились у окна.

– Чтобы подать ходатайство о дополнительной экспертизе, мне нужно от вас, Виктория, обоснованное развернутое доказательство подлога терминов, – проговорил Селиверстов, глядя на наш скучный зимний двор со спящими серыми деревьями, забытыми до лета качелями и снежной подушкой на постели песочницы.

– М-м-м, – пропела Виктория, резко отделилась от подоконника и снова пошла вдоль стены. – Формально нет никакого подлога терминов, вот в чем дело!

– Как это нет?! – искренне изумился черный силуэт Селиверстова, взмахнув руками, как фигурка жертвы в театре теней.

– Нет, и все.

– А «обида» вместо «оскорбление» – это что?

– Я попробую вам объяснить. Вот мой племянник – ветеринар, только что с практики…

Юрист вернулся в кресло и уставился на меня.

– Корова у нас дает что? – спросила Вика, обращаясь к Селиверстову, который от неожиданности только несколько раз хлопнул глазами. – Что дает корова? – повторила Вика, повернувшись ко мне.

– Молоко. Корова дает молоко, – ответил я, хотя и не понимал, к чему тетка клонит.

– Молоко. Все верно. Но, кроме молока, корова дает еще сыр и масло. Правильно?

– Что вы хотите этим сказать? – нахмурился Селиверстов.

– Я хочу сказать, что наши оппоненты решили замолчать тот факт, что из молока, которое дает корова, получаются также сыр и масло и еще много чего. Одно не исключает другого.

Селивеерстов покачал головой:

– Извините, я не понимаю вашей аллегории.

– Тут и понимать нечего. – Вика уселась в кресло напротив. – Нарушение основания классификации – типичная уловка недобросовестных спорщиков.

Моя тетка славится любовью ко всяким логическим трюкам, но сегодня она была настолько в ударе, что даже я с трудом следил за ее мыслью.

– Миллер не стала размениваться на мелочи и пошла известным путем всех манипуляторов: «Не изменяйте правде! Изменяйте правду!» Понимаете, если я обзову вас идиотом, дураком или маньяком, к примеру, то, само собой, это мое речевое действие вызовет в вас обиду, смятение и, быть может, шок, но кроме того это еще и оскорбительно, потому что понижает ваш социальный статус. Если вы не развешиваете по ночам кошек на заборе, как же вас можно называть маньяком? Верно?

– Верно, – согласился Селиверстов.

– Утверждая что-то, человек берет на себя ответственность за сказанное. Например, если я докажу, что у вас есть справка из дурдома или что по ночам вы действительно вешаете на заборах кошек, то слова «идиот», «дурак» и «маньяк» перестают быть оскорбительными лично для вас. Правда есть правда. Кошек вешает, значит, маньяк!

– Согласен с вами, – кивнул Селиверстов. – Но…

– Но! – перебила Вика. – Если я не могу ничего такого доказать, то мои утверждения – ложные. Именно так вы выиграли дело о «Карнавалове-воре». У профсоюзников не было доказательств воровства. А когда нет доказательств, возникает оскорбление! Наша корова дает и молоко, и масло! В одно и то же время. Понимаете?

– Ну как-то пока смутно, – признался юрист. – Все-таки я не филолог и не ветеринар. А можно без сельских ассоциаций?

– Можно. Дело в том, что подлога терминов, как такового, здесь нет. Просто Миллер пишет об обиде, которую может вызвать эта статья, где вас обвиняют в противозаконных действиях, но не пишет об оскорблении. Говоря об одном, как бы «забывает» сказать о другом. Молоко получила, а про масло забыла. В сущности, тут нечего опровергать. Недосказанность – не значит виновность. Миллер очень не глупа, поверьте!

Услышав это, Селиверстов замолчал, а лицо его, казалось, сменило цвет через весь доступный человеческому глазу спектр: начиная от инфракрасного излучения и заканчивая где-то глубоко за рентгеном.

– Значит, любого честного человека, по этой логике, можно назвать уголовником или вором? – процедил он. – И какая-нибудь Миллер…

– Не беспокойтесь! – нежно улыбнулась Вика. – У вас есть я!

– И что же вы предлагаете делать, уважаемый эксперт?

– Завтра я передам вам возражения. Вы отдадите их перепечатать Юле. Только не забудьте завтра же посетовать Юле между делом, что у меня совпали два судебных заседания и на вашем заседании меня не будет. Для достоверности можете уточнить у нее какой-нибудь лингвистический термин, как будто собираетесь выступать в суде сами по моей экспертизе.

– Надеюсь, Вика, вы знаете, что делаете, потому что я уже ничего не понимаю, – вздохнул Селиверстов, направляясь к двери, заметно хромая.

Кажется, радикулит его разбил нешутейный.

– Неужели надорвался, когда Игорю Курчатову чемодан денег тащил? – пошутил я, когда юрист вышел, но Виктория даже не улыбнулась.