9
Танец общения

В загоне, расположенном в каком-то часе от лос-анджелесской суеты, танцевали старый списанный скаковой конь и его хозяйка. Элегантный балет в их исполнении был столь же красноречив, как любое произведение эпохи плейстоцена, и столь же полон жизни, как конь из Фогельхерда.

В изысканном восторге Карен Мёрдок подняла руки. Отвечая на ее движение, Лукас изящно поднялся на дыбы. Карен в ответ погрозила пальцем. Лукас отступил. Она знаком приказала ему перейти на размашистый шаг, затем на медленную рысь, затем подойти к ней и снова отступить.

Общение шло в обе стороны. Иногда знак давал Лукас, высокий гнедой, а Карен реагировала. Лукас знал, как заставить Карен улыбнуться, а также знал, что за улыбкой последует еще что-нибудь приятное. Они были старыми друзьями и прекрасно понимали друг друга.

Прервав общение, Карен отвернулась от коня и заговорила со мной о двусторонней природе их партнерства: «Это не заученные трюки. Вся наша жизнь проходит в таком взаимодействии. Это неразрывный процесс». Она хотела сказать, что ничего не приказывает и не ждет, пока Лукас исполнит приказ, – оба они равноправны во взаимодействии.

Слова «вся наша жизнь» – это не преувеличение. Карен каждый день оставляет свой дом в южнокалифорнийском пригороде, в котором живет вместе с мужем, и отправляется в конюшню, где проводит часы за часами в обществе Лукаса, пытаясь неформальным образом – насколько это возможно – узнать, что именно заставляет лошадей поступать так, как они поступают. Это страстное желание появилось у нее еще в детстве, однако такая возможность предоставилась только после выхода Карен на пенсию.

Пока Карен говорила, Лукас постепенно терял терпение. Он начал совершать небольшие, поначалу малозаметные движения, чтобы привлечь к себе внимание хозяйки. Когда это не помогло, он повесил голову. Обычно этого хватало, однако на сей раз Карен не обратила внимания на этот жест. Конь забеспокоился. Потеряв интерес ко всяким намекам и полунамекам, он продолжил представление, но так и не сумел ничем привлечь к себе внимание Карен.

Кони, как и собаки, быстро понимают, что, если им удалось рассмешить человека, работа закончена. Однако в данной ситуации ничего не помогало, и Лукас перешел к крайним мерам. Он изобразил нечто вроде дешевого шапито: будто обученный выездке, поднял одну из передних ног, потом вторую. После этого поток его фантазии хлынул наружу, и он предложил нам целый ассортимент разнообразных телесных знаков. Постоял с изогнутой шеей. Склонил голову сперва в одну сторону, потом в другую. Попробовал отправиться прочь. Безрезультатно.

Наконец он подошел к Карен, аккуратно и осторожно прикусил самый край ее куртки и негрубо, но твердо повел прочь. Мы расхохотались, несмотря на то что делать это не следовало. Смех наш отчасти был вызван иронией ситуации: Лукас не просто уводил свою хозяйку, но еще и, подобно едва ставшему на ноги малышу, сумел положить конец разговору, в котором участия не принимал.

Язык тела Лукаса во многом напомнил мне плоды моих наблюдений за лошадьми, обитающими на горах Маккуллох и Прайор в Вайоминге в компании с Джейсоном Рэнсомом, а также рожденную терпением дружбу между Крисом Кокалом и его мустангами. Кони общаются между собой «непрерывно», по словам Рэнсома. Честно говоря, они никогда не умолкают. Они разговаривают и с людьми посредством языка тела, однако видеть, чтобы человек отвечал им, как это делает Карен, приходится нечасто. Это действительно было двустороннее общение. Говорил то один из них, то другой – словно два приятеля за кофе.

Наблюдать за Карен и Лукасом было для меня чем-то вроде откровения. Я провела среди лошадей немалую часть своей жизни, однако даже не представляла, что возможен столь глубокий уровень взаимопонимания. Карен закончила на том же месте, на котором прервалась, сказав, что Лукас не «дрессированная лошадь», a она не «дрессировщица», просто она человек, заботящийся о Лукасе: «Я работаю с Лукасом, потому что мне интересна связь с ним, ведь взаимная симпатия должна возникать в первую очередь».

А потом она ушла к коню, и он снова оказался в центре ее внимания. Когда они окончили свой вальс и настало время отдыха, все мы вернулись к открытому деннику Лукаса. Конь оказался внутри, а Карен снаружи, и между ними была всего лишь веревка. Карен раскрыла небольшой складной столик и выложила на него яркие пластмассовые цифры – 6, 2, 5, 3, – с помощью которых учат считать малышей.

Карен называла цифру, а Лукас прикасался мордой к правильному варианту. Когда он не ошибался, а ошибался он редко, Карен давала ему кусок морковки. Карен с мужем проводят вечерами больше часа, нарезая морковку на завтрашний день. Карен нравится выдумывать новые общие занятия для себя и Лукаса, однако она не специалист в области психологии и не ведет никакой научной работы. Ей просто хочется активно общаться со своим конем и смотреть, что бывает, когда лошадиная сила остается без применения.

Морковка, наверное, служит валютой в их взаимоотношениях, однако дружба уходит корнями куда-то глубже. По всему свету активно обсуждают тему: «правильно» ли вознаграждать коня, когда он что-то сделал, или животное должно просто выполнить приказ, отданный ему человеком. Однако то, что происходило между Карен и Лукасом, очевидным образом объяснялось их дружбой, а не подчинением животного человеку или какими-то подачками. Они сотрудничали, а морковка была чем-то вроде глазури на кексе.

Народная мудрость утверждает, что у лошади короткая память, однако я видела, как Лукас час за часом играл с Карен, не обнаруживая признаков беспокойства. И когда Карен на несколько минут отходила, конь упорно смотрел в том направлении, куда она ушла, до тех пор, пока она не возвращалась. Вы назовете это «дружбой»? Или это зарождение глубокой привязанности, которая похожа на любовь? Кто знает?

Существует и неврологическое основание этой связи. Нейробиолог Ганс Гофман обнаружил, что позвоночные животные обладают базовым мозговым контуром, связанным с обработкой сочетания взаимоотношений и вознаграждения. Я, безусловно, была свидетельницей очень сильной социальной связи, с течением лет развившейся в подлинный «брак» между личностями. Карен и Лукас получают удовольствие от одних и тех же занятий, времяпрепровождений и игр. Карен написала книгу «Играя с Лукасом» (Playing with Lukas) об их взаимоотношениях. Вот одна из моих любимых сентенций: «Мы с Лукасом в круглом загоне, между нами метров шесть, и мы смотрим друг другу в глаза. Мир поблек, и время остановилось. Не существует ничего, кроме нашего взгляда». Я видела, как они пристально смотрели друг на друга в загоне и конюшне.

Одно из их любимых развлечений – игры, связанные со счетом. Карен достает морковку, но Лукасу не позволено брать корнеплод, пока хозяйка не сосчитает до трех. Иногда она считает так: раз, два, три… а иногда по-другому: раз, два, пятьдесят девять, двадцать шесть, девяносто восемь… до того, как она скажет «три», может пройти много секунд. Было заметно, как Лукас старался сдержать себя. Самоконтроль не относится к числу добродетелей, которыми мы обыкновенно наделяем нервных и возбудимых чистокровных коней, и тем не менее ситуация была именно такой. Он изгибал шею и застенчиво поворачивал голову, чтобы лучше видеть. Он хотел эту морковку. Время от времени голова его наклонялась к ней, однако Лукас не притрагивался к морковке до тех пор, пока Карен наконец не произносила нужное слово.

Карен утверждает, что Лукасу принадлежит мировой рекорд среди коней по количеству чисел, распознанных за одну минуту. И со смешком признает, что других претендентов на этот титул не видно. Она предполагает, что Лукас может «считать». Возможно. Но может оказаться, что конь настолько хорошо настроен на психику Карен, что следует ее указаниям, повинуясь знакам языка тела настолько тонким, что все остальные просто не замечают их. Эти знаки может не осознавать и сама Карен – в отличие от Лукаса. Его огромные глаза не пропускают ни одной мелочи. Поскольку кони живут в небольших табунах и нуждаются в помощи своих собратьев, они особенно чувствительны к минимальным изменениям в позах – а в данном случае Карен, образно говоря, принадлежала к его косяку.

Меня не интересовало, умеет Лукас считать или нет. Я была там не затем, чтобы получить основания подозревать в лошадях хорошо замаскированных Эйнштейнов. Не интересовало меня и то, повинуется ли Лукас приказам – нагни голову, постой на четырех ногах. Я приехала туда затем, чтобы увидеть танец. Этот танец был для меня тем более интересен благодаря тому, что Лукас прежде имел репутацию очень нервного животного. В моем восприятии он оставался бы нервным и поныне, если бы я не знала о той связи, что образовалась между ним и Карен. Я однажды спросила Карен о том, ездила ли она на нем. «Ох, – призналась она, – это его не интересует».

В двухлетнем возрасте Лукас несколько раз участвовал в скачках, побед он не одержал, но заработал искривление сухожилий, что сулило ему в будущем постоянные боли. Несколько человек пытались сделать из него верховую лошадь, однако или из-за болей, или из-за характера Лукаса попытки эти оказались неудачными.

Что прикажете делать с лошадью, ездить на которой небезопасно и которая к тому же прихрамывает? Конь сменил несколько хозяев и заслужил репутацию опасного животного. Репутация эта провожала его из конюшни в конюшню, и никто не знал, что с ним делать. Он кипел энергией, однако больные сухожилия не позволяли ему избавиться от этой энергии самым естественным для него способом – бегом.

В конечном итоге он оказался забытым и предоставленным судьбе на крошечном пастбище. Какая-то женщина увидела его, исхудавшего и больного. Она взяла беднягу к себе домой и поместила объявление в местном журнале, описав его как нуждающегося в уходе – то есть коня, которого будет непросто реабилитировать. Карен купила его и обнаружила, что приобрела загадку. Она попробовала заняться с ним выездкой, однако Лукас оставался непредсказуемым бунтарем.

Наконец она обратилась к поискам альтернатив. Если у нее не получается выдрессировать его в буквальном смысле этого слова, то, быть может, удастся использовать опыт, накопленный на основной работе. Она работала медсестрой в психиатрической клинике, а эта деятельность, по ее словам, нередко требовала участия в ситуациях «напряженных, скоротечных и непредсказуемых».

Похожих на проблему Лукаса.

Она попробовала применить к нему методику, которую использовала при общении с наиболее трудными пациентами, плохо реагирующими на слово «нет». Наблюдая за тем, как она работала с Лукасом теперь, спустя много лет после того, как оставила работу, я видела, насколько мастерски, спокойно, твердо, последовательно, мягко и тонко она формулирует свои реплики и намеки. Эта манера и стала ключом к ее успеху. Я ни разу не слышала от нее слово «нет», но когда пара играла в числа на складном столике, Карен вовсю старалась помочь Лукасу удержаться в предписанных ему рамках. Временами коня охватывал, так сказать, излишний энтузиазм, он начинал заводиться и правой ногой чуть-чуть переступал за пределы денника. Каждый раз Карен брала копыто и передвигала его назад. Никаких укоризн. Никаких негативных слов. Никаких пинков. Только порядок и логика.

Лукас по-прежнему остается очень нервным конем, в чем я убедилась, когда его впервые при мне выпустили в загон. Хотя сухожилия явно причиняли ему боль, он исполнил все положенные по такому случаю номера: брыкался, срывался в галоп, крутил повороты в воздухе. Однако я видела и то, что Лукас по своей природе любопытен, – как те кони из Вайоминга. Оказавшись в одиночестве, он начал проверять обстановку, хотя, конечно, гулял в этом загоне уже тысячу раз. Он подошел к перекладине ограды, по которой только что пробежала белка. Затем замер, рассматривая горизонт и проверяя, все ли там в порядке. Обнюхал корыто с водой, потыкал носом в угол забора, то есть осознал все перемены, происшедшие со времени его последнего визита в это место, нанесенного не далее как днем ранее. Пока я наблюдала за ним, он был постоянно на взводе. Не успокаивался, суетился, гадая, какой подвох может ждать его за углом.

Но как только вышла Карен, конь сразу же успокоился, подошел к ней и пригласил в их мир, один на двоих.

Начинался танец.

Согласно мнению специалистов, изучающих эволюцию эмоций и поведения, биологической основой для столь глубокого взаимопонимания между представителями столь очевидно различных видов – явления, укорененного в самой нашей природе, – оказывается общность нашей естественной истории. «Как бы ни было велико умственное различие между человеком и высшими животными, оно только количественное, а не качественное», – писал Дарвин в своей работе «Происхождение человека и половой отбор».Откровенно рискованное утверждение для викторианца: приравнивать разум человека к разуму животного.

Теперь мы знаем, что Дарвин был наполовину прав и наполовину ошибался. Разделяя животных на «высших» и «низших», он следовал викторианской убежденности в том, что человек – вершина эволюции. Сегодня мы иначе воспринимаем это утверждение. Например, нам известно, что род Equus не был «выше» давно исчезнувшего мегагиппуса, а всего лишь лучше соответствовал экосистеме, в которой развивался. Сегодня мы предпочитаем представлять себе не лестницу жизни, а паутину или даже складную мозаику жизни – чтобы получить исчерпывающую картину, нам необходимы все кусочки этой головоломки. Мы, люди, действительно «особые» существа – некоторые из нас способны рисовать величественные картины, или сочинять потрясающей сложности симфонии, или даже изобретать системы счисления, – однако мы также являемся частью системы взаимосвязей, включающей такие факторы, как абсолютная зависимость от простейшей бактерии, позволяющей нам переваривать пищу. Мы зависим от других сложных животных, играющих важные роли в мире и, подобно нам самим, зависящих от сложной паутины энергосистем – от тектонических сил, океанских течений, подъемов и падений температуры на Земле, a также от многого другого.

Без всех этих сложностей – в том числе без катастроф – мы не стали бы такими, какие мы есть сегодня. Сочиняя свои великие трактаты, Дарвин только начинал осознавать эти процессы – надежное понимание тектоники плит будет достигнуто еще только через век, – так что не стоит удивляться тому, что он продолжал считать жизнь иерархичной, понимая, как она все же меняется со временем. При жизни Дарвина недоставало значительного количества деталей от пазла – тех же данных о тектонике плит, например. Он пытался представить себе всю картину целиком, располагая, в сущности, крохами информации. Лишь благодаря своей гениальности он сумел понять, что с течением времени в природе происходят глобальные изменения, и посвятил себя постижению ее феноменов. Только подумайте, как много мог бы он понять, если бы знал, что континенты передвигаются.

К счастью, за последние полтора века ученые смогли нащупать новые подступы к полной картине жизни на Земле. Бесспорно, обнаружены пока далеко не все факторы, но, когда будут открыты новые пути познания, наше понимание эволюции обретет новый блеск и полноту. Дарвин видел только вершину айсберга, мы же теперь способны заглянуть всего лишь на несколько метров ниже уровня воды. Сколько же еще нужно понять и найти! Когда-то я читала статью, написанную ученым конца XIX века о недавнем открытии электрона. Он считал, что науке пора «закрывать лавочку»: мы знаем все, что можно узнать. Но всего лишь через несколько лет, в 1905 году, Эйнштейн опубликовал свое уравнение E=mc², открыв перед человечеством новые глубины в познании природы энергии.

Дарвин хорошо понимал, что его теория представляет собой всего лишь первый шаг сказочного путешествия, и он, возможно, был бы счастлив узнать, что эволюция – это не о том, кто кого «выше», а о том, как всех нас соединяют наши корни. Природа создает основание для развития, подобное пьедесталу, на котором расположена огромная скульптура.

Сегодня нам известно, что природа предоставляет нам ряд фундаментальных общих положений, с помощью которых мы можем понимать других живых существ. Мы понимаем выражение страха, застывшего в глазах коня, потому что располагаем общей с ним эволюционной историей. Это не значит, что мы не представляем собой ничего, кроме биологического строения, как можно, к несчастью, иногда истолковать ученых и исследователей, не вполне осторожно обращающихся со словами. Однако это значит, что эти биологические банальности существенно улучшают нашу жизнь, потому что мы способны понимать лошадей и прочих животных, разделяющих с нами этот мир. Лишившись в их лице компаньонов, путешествовавших с нами сквозь время, мы оказались бы просто подвешенными в пустоте.

«Люди рвутся к общению с другими существами», – написал Томас Макгуэйн в книге «Некоторые лошади». Прочитав эту сентенцию, я исполнилась благодарности. Наконец-то было высказано то, что мы, лошадники, знали всегда: в нашей природе, как и в конской, есть нечто связывающее нас. В жизни человека должны участвовать кони, собаки, кошки и прочие звери, чтобы наша психика работала нормально, – это сродни тому, как нам нужны бактерии для переваривания пищи.

Современная наука способна отчасти объяснить, почему это так. Например, гормон кортизол присутствует в организмах большинства животных. Он присутствует даже в организмах рыб, что говорит о появлении этого гормона на ранней стадии эволюции позвоночных. Давно известно, что высокие уровни кортизола коррелируют с высокими уровнями стресса и связанными с ними заболеваниями. Современные исследования показали, что у людей, имеющих домашних любимцев, уровень кортизола – а значит, и стресса – ниже, чем у тех, у кого их нет. Люди, ведущие жизнь в окружении животных, часто живут дольше, счастливее, полноценнее.

В какой-то мере это было известно еще плейстоценовым художникам. Я поняла это, увидев их произведения. Когда в испанских пещерах люди теснились друг к другу, их окружали лошади и другие животные, нарисованные на стенах. Художники стремились передать внутреннюю сущность этих лошадей, изображая плавные, полные изящества изгибы конских шей и спин. Похоже на то, что художники прошлого хотели, чтобы животные всегда были рядом с ними, всегда составляли им компанию.

Это врожденное чувство. Когда-то, в Зимбабве, в палатке возле реки я проснулась на рассвете от создаваемого животными шума – фыркали гиппопотамы, визжали бабуины, пели птицы, – куда более громкого, чем поутру производят мусорные машины на улицах Нью-Йорка. Царила невообразимая какофония. Однако, в отличие от шума городских грузовиков, звуки эти утешали, подобно чрезвычайно громкой, захватывающей «Оде к радости» из Девятой симфонии Бетховена. Окружавшие в то утро мою палатку животные исполняли собственную «Оду», и, несмотря на ее новизну для моего слуха, я это поняла.

Если бы Дарвин мог видеть, какие плоды дали его идеи в XXI веке, думаю, ему было бы чрезвычайно интересно узнать, что разум человека не совершеннее разума коня. Они взаимно дополняют друг друга.

Что происходило в мозге Лукаса, когда он танцевал с Карен? Подходя к этому вопросу с научной точки зрения, нам следует соблюдать осторожность. История жившего в начале XX века Умного Ганса (см. рис. 12), одного из моих любимых коней во всей человеческой истории, стала предупреждением – не стоит ждать от ума лошади слишком многого. Умный Ганс был знаменитым конем. Подобно Лукасу и Уисперу, он прожил интересную жизнь. Они с хозяином пребывали в полном восторге друг от друга. Хозяин научил коня «считать» и часто демонстрировал его способности на публике. Он спрашивал, скажем: сколько будет шесть плюс два? И Ганс восемь раз стучал передним копытом. Он всегда давал правильный ответ и проявлял равные способности в умножении и делении.

Рис. 12. Умный Ганс. Фотография Карла Кралля, одного из владельцев коня

Ганс был знаменит. Физиономия его украшала первые страницы газет всего мира. Однако существовали и такие люди, которые сомневались в том, что Ганс действительно настолько гениален, как это преподносил его хозяин. В качестве ответной меры хозяин согласился на эксперимент. Теперь вместо него арифметические вопросы коню задавали чужие, незнакомые ему люди. И он давал правильные ответы.

Затем экспериментаторы спрятались за ширмой для того, чтобы конь не видел их во время сеанса. И тут оказалось, что Ганс больше не реагирует на вопросы. То есть Ганс, подобно Лукасу, читал язык тела: когда владелец и прочие экзаменаторы задавали вопросы, они чуть склоняли головы, услышав правильный ответ. Тела их «говорили», а Ганс удивительно точным образом толковал неосознанные движения. Он понимал их смысл, даже когда экзаменаторы были незнакомы ему. То есть Ганс знал о нас, людях, больше, чем мы знаем о себе сами, во всяком случае в отношении языка тела.

К сожалению, после того, как все узнали правду, Ганс и его владелец потеряли любовь публики. Так как оказалось, что на самом деле Ганс не умеет считать, люди пренебрегли его способностями, не обратив внимания на очевидный высокий интеллект – умение понимать желания людей по их поведению.

В том, что подлинный талант Ганса остался нераскрытым, нет ничего неожиданного. Таким же образом, как Чарльз Дарвин видел эволюцию в терминах иерархии, до самых недавних времен многие из нас понимали интеллект через действия, которые считаются интеллектуальными в обществе людей – как, например, математические способности. Более того, некоторые ученые считали, что животные совершенно не обладают разумом, а ведут себя согласно простым правилам поощрения и наказания – положительного или отрицательного подкрепления. Разум животных, в том числе человека, представлялся от рождения чистым листом, на котором оставлял свои записи опыт. Назвать животное способным думать значило проявить антропоморфизм.

Сегодня мы понимаем, что это не так и что подобный черно-белый подход ошибочен. Как только ученые осознали это, начался подлинный ренессанс исследований мышления животных. Например, в первой главе своей основополагающей книги, уместным образом озаглавленной «Разум животных» (Animal Minds), Дональд Р. Гриффин писал: «Сознательное мышление может оказаться основной и глубинной функцией центральных нервных систем». В 1992 году, когда его книга была впервые опубликована, утверждение это вызвало бурную дискуссию. Не скажу, чтобы Дона это смутило: он был прирожденным революционером, истинным первопроходцем. Один из оппонентов назвал подрывной его опубликованную в 1976 году раннюю книгу «Вопрос о сознании животных» (The Question of Animal Awareness), в которой было выдвинуто предположение о том, что животные обладают сознанием. Эпитет восхитил его. Конформистом Дон не был.

Если бы он дожил до нашего времени, то, бесспорно, порадовался бы тому, что его идеи послужили активизации научного направления. Исследователи начали ставить эксперименты, позволившие постепенно проникнуть в сложности организации мышления отличных от нашего вида животных. К сожалению, Гриффин никогда не обращался к исследованиям разума коня, скорее всего потому, что при его жизни существовало лишь небольшое количество научного материала на эту тему.

Лично я объясняю это пренебрежение двумя факторами. При жизни Дона лошади, быть может, впервые за всю историю партнерства человека и коня перестали играть значительную роль в жизни человечества. Понятие лошадиных сил теперь ассоциировалось с автомобилями, а живая лошадь стала восприниматься как предмет роскоши. Изобретение танков и прочих самодвижущихся военных машин сделало лошадей ненужными и на поле боя. Фермеры отказались от конных плугов в пользу трактора. Лошади стали редкостью, интересовавшей немногих исследователей. Однако куда более важную роль сыграла, на мой взгляд, история Умного Ганса. Всякий специалист, занявшийся изучением разума лошадей, подставлял себя под обвинения в антропоморфизме.

Такое положение изменилось за несколько последних десятилетий. По мере того как шло на убыль влияние бихевиоризма и совершенствовалось наше понимание эволюции, исследования разума животных стали привлекать все больший и больший интерес. В настоящее время узкий круг ученых, в основном проживающих в Европе, начал включать лошадей в список животных, чья способность к мышлению заслуживает самого пристального внимания. Результаты исследований интеллекта лошадей чрезвычайно интересны.

Естественно, многим людям, жизнь которых непосредственно связана с лошадьми, не требуется никаких доказательств того, что кони умны. Однако существует разница между забавными историями из жизни и наукой. В молодости я поняла, что в Уиспере присутствует нечто особенное. Я гордилась его достижениями. Однако любые мои рассказы так и остались рассказами – а не методичным изучением его способностей.

Наука часто начинается с некоего жизненного эпизода: примером этого может стать история Брайана Тимни и его лошадей, вглядывавшихся за горизонт, над которым поднимались воздушные шары. Однако, основываясь на своем опыте, он провел серию экспериментов, открывших нам многие детали работы механизмов зрения лошади. Тот же самый процесс происходит сейчас в области сознания коней. Некоторые находки этих ученых весьма поучительны.

Живущая в Оклахоме исследовательница Шеррил Стоун решила узнать, способны ли лошади получить представление о том трехмерном мире, в котором живут, глядя на двумерное изображение. Брайан Тимни уже доказал, что кони, глядящие на плоское изображение, так же подвержены иллюзии Понцо – неправильной оценке длины нарисованного отрезка. Стоун продвинулась дальше.

Сперва она научила нескольких лошадей подходить к определенной фигуре, например к звездочке или треугольнику, изображенным на плоской доске. Она помещала на стене два таких знака. Если конь подходил к правильной фигуре, ему давали что-нибудь вкусненькое. Если к неправильной – он ничего не получал.

Далее Стоун сделала трехмерные модели этих двумерных фигур. И обнаружила, что, когда этих лошадей выпускают в загон, они идут к той трехмерной фигуре, которая более всего напоминала им двумерную, нарисованную на плоскости. Большинство лошадей превосходно справлялись с заданием: кони останавливались возле той самой фигуры, которая должна была ассоциироваться с получением пищи.

Я была удивлена тем, что лошади способны перенести в жизнь то, что узнали по картинкам. Я бы скорее подумала, что подобному можно научить – потратив на это достаточно много времени.

На следующем этапе эксперимента Стоун взяла две фотографии человеческих лиц и поместила их на два стенда. Лошадей приучили получать угощение возле одного из изображений. После этого лошадей выпустили в загон. Они направились к тому человеку, возле фотографии которого они получали лакомство.

Животные успешно справлялись с этим заданием во всех случаях, кроме одного. Некоторым лошадям Стоун показывала фотографии двоих идентичных близнецов. Животные различали их фотографии, однако в реальной жизни не могли отличить одного близнеца от другого.

«Я, кстати говоря, тоже», – призналась Стоун.

Я удивилась тому, что лошади были способны различать фотографии близнецов. Рассмотрев их лица в опубликованной Стоун статье о проделанной работе, я также смогла заметить некоторые различия во внешности. Однако я старалась быть внимательной. Подозреваю, что в обычной жизни я могла бы и не справиться.

Но на какие части человеческих лиц обращают внимание лошади? За последнее десятилетие исследования нашей нервной системы показали, что человеческий мозг содержит группы нейронов, специализирующихся на обработке информации о проявлении эмоций другими людьми. Согласно Канделю, по крайней мере одна из этих клеточных групп соединена непосредственно с расположенной в мозжечке миндалевидной железой, влияющей на нашу эмоциональную реакцию на окружающий мир. Именно поэтому мы так быстро реагируем на эмоциональные выражения.

Есть ли подобные нейроны у лошадей? «Весьма вероятно, – ответил мне на этот вопрос нейробиолог Ганс Гофман, – поскольку к настоящему времени все млекопитающие обладают очень похожим устройством социальной мозговой деятельности». В таком случае соединена ли какая-нибудь из этих областей с миндалевидной железой и у лошадей? Подобное исследование еще предстоит провести.

Конечно, результат научной работы должен подтверждаться исследователями, работающими с другими объектами. Британские ученые Дженнифер Уэтан и Карен Маккомб также изучали реакцию лошадей на фотоснимки. На сей раз объектом исследования оказались семьдесят две лошади; цель заключалась в том, чтобы понять реакцию лошадей в том случае, если предметами будут не лица людей, а снимки конских морд, наклеенные на плоскость.

Сперва исследовательницы воспользовались фотографией головы лошади, которая внимательно смотрела на какой-то видимый только ей предмет. Глаза и уши коня были обращены к этому предмету. Они повесили это фото на стене посередине между двумя ведерками для зерна.

Конь на снимке, казалось, смотрит на одно из ведерок.

Затем они поставили испытуемую лошадь в 1,5 метра от фотографии и ведерок и разрешили ей подойти ближе. Делая первый шаг, конь обычно останавливался и смотрел на фотографию, а потом избирал то направление и совал нос в то ведерко, которые явно привлекали внимание лошади со снимка. Отсюда следует, что испытуемые лошади ориентировались на «поведение» изображенной лошади.

Но чем именно руководствовались кони, рассматривая фотографию? На следующей стадии исследования коню завязывали глаза, а потом фотографировали. Затем фотографировали лошадь с обвязанными платком ушами. Когда эти фото помещали на стене между ведерками для зерна, испытуемая лошадь впадала в нерешительность. Она колебалась. В выборе ведерка не усматривалось никакой последовательности. Не было важно, что именно было закрыто у сфотографированной лошади, глаза или уши; испытуемые кони явно нуждались в том, чтобы видеть всю морду лошади для того, чтобы принять решение.

Итак, исследование показало, что лошади ориентируются на глаза и уши своих товарок. Подобно работам Тимни и Стоуна, его результаты свидетельствуют о том, что лошади понимают двумерные изображения и способны использовать это понимание для постижения окружающего их мира, а также подтверждают, что лошади – в высшей степени социальные существа и постоянно общаются друг с другом. Они считывают язык тела и принимают решения в соответствии с тем, что видели. Вот каким мастерством обладал Умный Ганс.

Предположим, что лошадь узнала нечто, но как долго она помнит то, что узнала? Французская исследовательница Кэрол Сэнки, опубликовавшая большое количество работ о поведении лошадей, показала, что они обладают долговременной памятью и переживания юных дней могут достаточно долго сохраняться в их голове. Она также продемонстрировала, что положительное подкрепление гораздо более эффективно, чем негативное.

Сэнки работала с двумя группами жеребят, перед этим минимально общавшихся с человеком. Одну группу жеребят учили по команде замирать на месте, и если они оставались неподвижными, то получали вкусную награду. Другую группу учили тому же, но ничем не вознаграждали. Сэнки обнаружила, что жеребята, получавшие пищевое вознаграждение, учились быстрее и лучше запоминали усвоенные уроки, чем те, которых не подкармливали. Кроме того, она обнаружила, что положительные моменты в воспитании жеребят сформировали в них более положительное отношение к людям вообще. «Лошади ничем не отличаются от людей, – писала Сэнки. – Они лучше ведут себя, лучше учатся и запоминают, когда учеба проходит приятным для них образом».

По мнению Ганса Гофмана, одна из причин, объясняющих, почему люди и лошади лучше учатся в ситуациях с положительным для себя исходом, заключается в том, что плацентарные млекопитающие обладают нервным контуром, регулирующим общественное поведение и поведение при подкреплении, эволюционные корни которого уходят в глубину времен до предшествовавшей динозаврам эры. Когда задействован контур подкрепления, память эта остается при нем.

Контур положительного подкрепления был открыт еще в 1950-х годах, когда исследователи обнаружили, что если бы крысы могли нажимать на переключатель, подающий небольшое напряжение на некоторые участки их мозга, то делали бы это все время до самой смерти от голода, не отвлекаясь на еду. Иными словами, они впадали в зависимость. Этот nucleus accumbens, так называемое прилежащее ядро, существует в мозге всех млекопитающих и участвует во многих ситуациях привыкания.

На самом деле nucleus accumbens является всего лишь одной составляющей контура подкрепления. Гофман изучал и второй аналогичный контур – контур социального поведения. Он полагает, что этот мозговой контур также возник очень давно. «Эти социальные контуры присутствуют даже у рыб, также образующих сложные группы. Контуры существуют очень и очень давно, хотя, по всей видимости, функционируют теперь не так, как 500 миллионов лет назад», – сообщил он мне. Гофман обнаружил, что даже рыбы формируют какой-то уровень взаимосвязи и что благодаря этой древней социальной сети они подчас даже проявляют родительскую заботу.

«Если хорошенько подумать, – сказал Гофман, – это нельзя считать чем-то удивительным. Всем животным предоставляются одни и те же вызовы, одни и те же возможности. Всем нужно найти себе пару, пищу, защитить себя».

А потом он задал вопрос мне:«Как вы считаете, способны ли лошади привязаться к людям так, как это делают собаки?»

Я задумалась. До того, как я начала собирать материал для этой книги, я сказала бы – нет. Оставленные на собственном попечении лошади, сказала бы я, предпочтут, чтобы мы не докучали им.

«Сейчас, – сказала я Гофману, – я думаю иначе, чем раньше».

«На мой взгляд, они подобны собакам, – продолжил Гофман. – Я не влюблен в лошадей, я всего лишь исследую поведение животных. Мне известно, что кони образуют очень сложные социальные группы и что одомашнивание лошадей прошло настолько успешно потому лишь, что кони были способны на подобную общественную привязанность».

Мысль о том, что я могла бы чувствовать столь глубокую связь с лошадью – на уровне той привязанности, которую я испытываю к своему бордер-колли, – восхитила меня. Лошади ведут общественную жизнь, во всех отношениях столь же сложную и привлекательную, как общественная жизнь слонов. Я сразу вспомнила о кобыле Высокий Хвост и ее избранном жеребце, подумала о Карен и Лукасе и поняла, что все мы со времен мастеров плейстоцена пренебрегали знаниями о подлинной природе лошадей.

Получается, что животные способны поддерживать глубокие эмоциональные связи и учиться друг у друга. Но в какой среде предпочтительно учиться коню? Выдвинутое Сэнки предположение о том, что кони лучше обучаются при положительном подкреплении, подтверждается результатами предварительного исследования, проведенного биологом Кэтлин Морган. Занимаясь дрессировкой миниатюрных лошадей, она хотела выяснить, какое из действий по отношению к лошадям окажется более плодотворным: отрицательное (вызывающее неприязнь) или положительное. Она исследовала две группы коней: одну из них учили боковому шагу в сторону, толкая в бок (негативное действие), a другую учили тому же положительным подкреплением за правильное действие. Сэнки обнаружила, что обе группы обучались примерно с одинаковой скоростью, однако лошади, имевшие положительное подкрепление правильным действиям, проявляли большую готовность сотрудничать с дрессировщиком при выполнении дальнейших заданий. Подобно Лукасу, миниатюрные лошадки радовались сотрудничеству с человеком.

Поощрение эффективнее, чем сила, настраивало лошадей на долговременный процесс обучения. «Партнерство приобретает совершенно другой характер, когда конь получает только положительное подкрепление, – сказала мне Морган. – Мы как бы совершаем более качественную покупку. Это все равно что класть деньги в банк: если у вас там уже много средств, то, когда дело доходит до действительно неприятных вещей, таких как выравнивание зубов, снять нужную сумму становится проще, чем в том случае, если там почти ничего нет. Мы вносим свой вклад в дружественную связь, которая окупится позже».

Подобно Кэтлин Морган, немецкий этолог Констанц Крюгер Konstanze Krüger et al. The Effects of Age, Rank and Neophobia on Social Learning in Horses // Animal Cognition 17, 2014. P. 645–655 изучала процесс обучения лошадей, однако ее интересовал природный процесс обучения, их отношение друг к другу. Крюгер исследовала две различные популяции лошадей – живущих в конюшне и отпущенных на волю.

Согласно более ранним данным, лошади не учатся друг у друга (подобный вид обучения называется «общественным» обучением). Крюгер решила, что это утверждение ошибочно. Лошади, безусловно, способные на образование прочных связей между собой и чтение языка тела, должны учиться и путем наблюдения. Из множества исследований, в том числе и предпринятых Джейн Гудолл, мы знаем, что африканские приматы обучаются путем наблюдения, а значит, обладают тем, что некоторые специалисты называют «культурой» – то есть механизмом передачи знаний от поколения к поколению. Результаты достаточного количества исследований указывают на то, что данный тезис справедлив также для позвоночных, не принадлежащих к классу млекопитающих, например птиц.

Поэтому Крюгер сочла обоснованным предположение о том, что лошади также способны на это. Табуну лошадей придется узнавать от других, где можно найти источники воды и где расположены самые лучшие пастбища. Эту идею подтверждали и многочисленные истории из жизни лошадников. Как известно любому владельцу лошади, некоторые кони наблюдают за тем, как люди открывают дверцы денника, а затем повторяют это действие. Я знаю это, потому что не «учила» Уиспера открывать кран с водой. Должно быть, он внимательно смотрел за тем, как я открываю его рукой (возможно, передним копытом, с его точки зрения) и добываю воду, и потому он просто повторил мои движения. Некоторые тренеры начинают работу с молодыми лошадьми с показа нужных действий, выполненных более обученным конем.

Конечно, все это устные байки, однако Крюгер подошла к этому вопросу с научной точки зрения. В одном из экспериментов она учила лошадей следовать за человеком. Затем она поставила другую лошадь смотреть, как первая следует за человеком. Лошадь № 2 обучалась, наблюдая за лошадью № 1 – но только в том случае, если лошадь № 1 была старше лошади № 2 и имела более высокий статус в косяке. Если наблюдавшая лошадь, лошадь № 2, имела более высокий общественный статус, чем лошадь № 1, она оставляла пример этой лошади без внимания.

Возраст и опыт в косяках лошадей имеют такое же значение, как и в группах людей. Как сказала Крюгер, учитывают эти факторы и другие животные: «Известное подобие этой реакции можно наблюдать и среди бабуинов. Эти животные не обращают внимания на тревожные сигналы со стороны обезьян низшего статуса, однако, если тревогу поднимет бабуин высокого ранга, вся стая немедленно оказывается на деревьях, потому что взрослые и опытные животные обладают более надежной информацией».

«Возможность передавать знания от одного поколения к другому предоставляет важное эволюционное преимущество», – продолжила Крюгер. Удалять из стада или косяка опытных животных – значит подвергать опасности всю группу. Когда охотники в Африке отстреливали самых крупных слонов, они уничтожали вместе с ними знания, важные для выживания следующего поколения. То же самое правило относится и к табунам лошадей.

Поскольку ее в первую очередь интересовала иерархия поведения лошадей в табуне, Крюгер занялась исследованием разрешения конфликтов в лошадином обществе и обнаружила, что даже жеребята умеют снять напряженность в отношениях с членами табуна, умиротворяюще постучав зубами.

«Мы исследовали интервенционное поведение кобыл и жеребцов, – сказала она, – в таких, например, случаях, когда один жеребец вмешивается в конфликт между двумя другими. Мы установили, что это делает не всегда доминантный конь, а также что вмешавшийся конь не всегда повышает свой статус».

Мирное разрешение проблем в обществе лошадей – непривычная идея. Однако ее рассказ напомнил мне о тройственном конфликте, свидетелями которого в горах Прайор стали мы с Джейсоном Рэнсомом. Я рассказала о разъяренном коне, который, вытянув шею, преследовал на лугу другого коня, пока из-за вершины холма не появился Дюк. И одного только его появления в грозной позе с горделивым изгибом шеи оказалось достаточно, чтобы утихомирить буйную парочку. В данном случае Дюк как раз и был доминантным, однако, по словам Крюгер, миротворец доминантным оказывается не всегда.

«Мы не в состоянии ткнуть пальцем и сказать, почему одни лошади, в отличие от других, часто так поступают, – сказала она мне. – Объяснение может оказаться чрезвычайно интересным. Согласно нашим предположениям, одни кони более социальны, а другие менее – так же как и мы, люди. Некоторые любят вмешиваться и устанавливать мир, а другие нет».

Открытие Крюгер в своем роде революционно, ведь ранее поведение жеребцов описывалось в терминах агрессии и доминирования. Я спросила ее о том, какие, по ее мнению, эволюционные причины могут заставлять жеребцов брать на себя улаживание ссор.

«У нас есть два варианта, – ответила она. – Возможно, общий мир и покой благоприятны для всех членов табуна. Второй причиной может быть охрана и заключение внутриколлективных связей».

Но как относиться к умению считать? Способны ли кони на самом деле понимать числа или мы приняли желаемое за действительное? Сейчас нам известно, что некоторые животные – в первую очередь птицы и приматы – способны понимать небольшие числа. Обладают ли подобной способностью лошади? Умный Ганс на самом деле считать не умел, однако Карен Мёрдок предполагает на основе здравого смысла, что ее Лукас понимает различие между цифрами два и четыре – не в визуальном плане, а как количественные концепции.

Когнитивист Клаудия Уллер, занимающаяся происхождением мышления животных, решила в 2005 году отметить столетнюю годовщину разоблачения Умного Ганса возвращением к проблеме счета у коней.

«Мы воспользовались методикой, первоначально разработанной для изучения мышления младенцев, – сказала она мне, – чтобы проверить, насколько кони чувствительны к цифрам по сравнению с человеческими детьми, которые не только воспринимают их, но и хранят их изображения в своей памяти. Другие исследователи сообщали, что подобное наблюдается и в случае других животных. Такая теоретическая идея была положена в основу эксперимента – мы хотели просто подтвердить это для лошадей. Насколько нам было известно, мы первыми занялись изучением числовых представлений у лошадей».

Уллер и ее дипломница Дженнифер Льюис показывали лошадям сначала два, а затем три пластиковых яблока. Пластиковых – для того чтобы исключить возможность того, что лошади будут использовать нюх для решения задачи. (Мы считаем, что лошади различают запахи лучше нас, однако, как отмечает французский невролог Мишель-Антуан Леблан в своей книге «Разум коня» (The Mind of the Horse), научные исследования в этой области немногочисленны.) На виду у коней женщины поместили два яблока в одно ведерко, а три – в другое. Оба ведерка были непрозрачными, чтобы лошади не могли видеть яблоки внутри. Чтобы получить яблоки, лошади должны были вспомнить, в каком из ведерок находится больше фруктов.

Уллер и Льюис обнаружили, что большая часть животных подходили к тому ведерку, в котором находилось три, а не два яблока. Важно понять, что эксперимент был поставлен не для того, чтобы установить, что кони способны выучить разницу между двумя цифрами: лошади должны были понять разницу между двумя и тремя.

«Мы исследовали спонтанно возникающую способность. Никаких тренировок, никакого обучения. Каждая лошадь получает всего лишь одну попытку. Здесь важно, что лошадям нужно было хранить два числа в своей памяти. А это уже сложный мыслительный процесс, – сказала Уллер. – И это особенно интересно, поскольку “число” – абстрактное понятие. Разница между двумя числами это не разница между яблоком и апельсином. Число находится в уме: “тройственность” яблок. И в твоем мозгу возникает понятие “троичности”. Отсюда следует, что лошади способны к абстрактному мышлению, и язык для этого им не нужен».

Конечно, это всего лишь предварительное исследование, результаты которого нуждаются в подтверждении. однако они укладываются в общую тенденцию, демонстрирующую, что наша способность понимать животных и общаться с ними отчасти основывается на способностях, которые возникли еще на ранней стадии эволюции.

Если не считать общих особенностей анатомического строения мозга, мы не слишком много знаем о сходстве и различии в механизмах работы мозга человека и мозга лошади, однако уже установили некоторую аналогию между мышлением собаки и человека, кое-что сообщающую нам о причине, позволяющей двум видам так хорошо понимать друг друга. Венгерский ученый Атилла Андикс и его коллеги приучили одиннадцать собак спокойно лежать в МРТ-сканере. Исследователи наблюдали за тем, какие области мозга собак реагировали на лай других собак, а какие на человеческие голоса. Потом они повторили эксперимент, но уже с участием людей, стремясь установить, какие области человеческого мозга реагировали на голоса людей, а какие – на собачий лай.

Они обнаружили, что в собачьем и человеческом мозге возбуждались одни и те же области, ответственные за звуки общения. Собаки сильнее реагировали на звуки, произведенные другими собаками, однако они реагировали и на человеческую речь. Люди также сильнее реагировали на звуки, произведенные другими людьми, но фиксировалась и реакция на голоса собак. Ученые предполагают, что подобные, чувствительные к голосам области есть в мозге и других млекопитающих.

Лошадям еще предстоит стать объектом подобного исследования, на что я очень надеюсь. Будет интересно узнать, что именно происходит в мозге лошади, когда мы разговариваем с ней. Владельцы лошадей дружно скажут, что лошади реагируют на звуки, произведенные другими лошадьми и людьми, a также могут различать голоса людей. Но это еще не подтверждено наукой.

Однако британская исследовательница Лианна Прупс и ее коллеги подтвердили в своих поведенческих экспериментах, что кони действительно определяют «голоса» отдельных лошадей. Прупс подводила членов косяка к испытуемой лошади по одному, а затем уводила. Когда испытуемая лошадь не могла больше видеть проводника, исследовательница включала запись голоса незнакомой лошади. Испытуемая лошадь внимательно прислушивалась к голосу незнакомой лошади, но не уделяла особого внимания голосу знакомой, которую только что провели мимо нее. Зов незнакомки нарушил ожидания испытуемой, писала Прупс. Впоследствии она обнаружила, что лошади узнают голос своего хозяина и реагируют на него, в отличие от голосов незнакомцев.

Результаты этих исследований настолько очевидны для владельцев лошадей, что можно сказать, что их и не стоило проводить. Но, как я уже упоминала, исследование мыслительных способностей лошадей было надолго заброшено. Каждая из этих небольших научных работ всего лишь закладывает основы для продолжения научных изысканий в этой области. И я подозреваю, что в конечном итоге мы сможем узнать, что лошади проводят дни своей жизни рядом с нами не потому, что мы кормим их и поим, а потому лишь, что порой им хочется быть с нами.

Мне кажется, что наша дружба приятна им – партнерство взаимовыгодно.

Когда я была в Вене на посвященной диким лошадям конференции, на которой познакомилась с Джейсоном Рэнсомом и Лаурой Лагос, мне удалось посетить Испанскую школу верховой езды, где уже не первое столетие обучают коней липицианской породы (см. илл. 6 на вклейке). Там я поговорила с Хервигом Раднеттером, одним из наездников школы.

Эти кони всегда нравились мне. Еще маленькой девочкой мне повезло: меня сводили на их выступление в Мэдисон-сквер-гарден, после чего позволили проехаться на таком коне «верхом». (Ну конечно же я сидела в седле, пока кто-то вел коня под уздцы по кругу.) Порода эта происходит из Испании, и Вену познакомил с нею дом Габсбургов. Сотни лет над этими конями «тряслись», как над принцами. Подстилка в их денниках настолько чиста, что на ней не стыдно заночевать человеку (во всяком случае, я бы уснула там без колебаний), а к каждому коню приставлен личный конюх, ни на минуту не оставляющий его без внимания.

Сегодня эти животные обладают статусом живого шедевра, столь же чтимого, как Парфенон или «Мона Лиза».Впрочем, в конце Второй мировой войны породу чуть не погубили. Кони были спасены лишь благодаря героизму, проявленному Алоисом Подхайски, стоявшим тогда во главе школы. Он вместе с еще несколькими жителями Вены, рискуя собственной жизнью, уводил коней из города, где они могли погибнуть.

Своей жизнью липицианы также обязаны упрямой решимости генерала Джорджа С. Паттона, тогда командовавшего Третьей армией США. Паттон приказал полковнику Чарльзу Хэнкоку Риду и его людям спасти лошадей в операции, получившей название «Операция ковбой». Художественным воплощением этой истории служит вышедший в 1963 году фильм «Чудесное спасение белых скакунов».

С этими неземными животными всегда была связана некая магия, однако фильм еще более усилил их обаяние. Впервые я увидела этих коней в Вене, конюхи вели длинную цепочку лошадей через улицу на представление. Прохожие погрузились в восторженное созерцание. Одна из женщин протянула руку и прикоснулась к одному из жеребцов. Тот взбрыкнул, и конюх сурово отчитал ее. Она не должна была позволять себе этого. Однако я вполне понимаю ее поступок. Взгляд влажных глаз этих лошадей был просто неотразим. Кони казались настолько не от мира сего, что можно было подумать – прикоснись, и они исчезнут.

Во время нашей беседы я спросила у Раднеттера о том, как получилось, что он занялся конями. Он объяснил мне, что когда новый наездник начинает свое обучение в школе, ему предоставляют трех молодых лошадей. После этого люди и лошади проходят долгое и суровое обучение, которое может продлиться четыре-пять лет. Многие из начинающих наездников сдаются в течение первого года и покидают школу. Дисциплина не менее строга, чем тренировки.

Раднеттер подчеркнул всю важность терпения – о чем говорили и Крис Кокал, и Карен Мёрдок. В частности, сказал он, важно создать крепкую и нерушимую связь с животными. Конь не может утратить веру в своего всадника. Именно она мотивирует жеребцов на выполнение требуемых действий.

Раднеттер не первым среди тренеров липицианов заговорил о важности крепкой связи между человеком и животным. В вышедшей в 1965 году книге «Мои танцующие белые кони» (My Dancing White Horses) Алоис Подхайски рассказывал о том, насколько сильной должна быть эта связь, на примере одного случая. Однажды, когда он ехал на коне по берегу Дуная, тот споткнулся и упал в быструю реку. Подхайски, успевший соскочить на берег, только и мог, что провожать коня взглядом. Тот явно не понимал, что делать. Без особой надежды Подхайски окликнул животное по имени. «Мой голос вызвал чудесную реакцию, – писал он. – Бенгали поднял голову, слабо заржал и принялся выгребать к берегу, на котором оставался я, его друг». Успех его стараний еще раз продемонстрировал Подхайски силу соединявшей их привязанности.

Позже Раднеттер познакомил меня со своими жеребцами. Едва услышав голос своего наездника, два из них, располагавшиеся в соседних денниках, оторвались от сена и выставили носы наружу. Увидев такую реакцию, Раднеттер просиял.

Затем мы посетили его третьего коня, находившегося в стороне от остальных, вдали от света рампы. Он был предоставлен самому себе.

«А вот и мой “аутичный” конь», – с улыбкой сказал он мне. Я спросила, что он хочет этим сказать, и услышала в ответ: «Когда мы уезжаем отсюда на выступления, он пытается спрятаться и для этого засовывает голову под мою куртку. Он не любит незнакомцев и неожиданности и может очень расстроиться». – «Зачем же он вам тогда нужен?» – спросила я. Раднеттер удивился: «Как зачем? Это мой конь».