10
Возвращение в дикую природу

Чем мы обязаны этим лошадям, прошедшим рядом с нами сквозь время, носившим нас по равнинам Северной Америки и по степям Азии, тянувшим наши плуги и сохи, помогавшим нам найти пропитание и даровавшим глубокое эстетическое наслаждение? По мере того как растет численность людей на земном шаре, планета как бы становится меньше. Теперь, когда лошадиная сила больше не нужна нам, как найти лошадям место в нашей жизни? Каким оно будет? И как отплатить лошадям за все, что они дали нам?

Чтобы больше узнать о будущем лошадей, я отправилась в Монголию, где им по-прежнему принадлежит верховная власть.

Большинство знакомых мне лошадников глубоко привязаны к своим животным вне зависимости от стиля и степени владения искусством верховой езды. Первым велел мне быть доброй к коню седовласый ковбой, проводивший в седле столько времени, что ему приходилось носить грыжевой бандаж. «Будь с ним добра, – сказал он мне, заседлывая коня и глядя вверх на крутые утесы Скалистых гор, по которым нам предстояло ездить. – Он намеревается сохранить твою жизнь. Он твой друг. И он тебе понадобится там, наверху». Подчас забота эта достигает подлинно героического уровня.

Задолго до того, как я начала подумывать о написании этой книги, мне довелось услышать о выпуске на волю лошадей Пржевальского (см. илл. 16 на вклейке), и я была глубоко тронута многолетней преданностью немногих добровольцев, добившихся в конечном счете успеха, в том числе инициаторов этого предприятия – голландцев Инге и Яна Боуманов. Несколько лет назад я оказалась в Амстердаме на научной конференции, и, воспользовавшись возможностью, пригласила Инге на ланч в Роттердаме, недалеко от ее загородного дома.

Мы встретились в кафе – совершенно современной ресторации XXI века в совершенно современном городе, почти полностью построенном заново после жутких разрушений Второй мировой войны. В Соединенных Штатах эта война уже перешла в разряд древней истории, однако среди европейцев находится немало людей, которые в свои юные годы пережили этот кошмар. В Европе люди до сих пор говорят о мучительном пламени того пожара так, как если бы он случился вчера. Город перестроить можно, но изгладить воспоминания нельзя.

Ко времени нашего с Инге ланча я уже успела привыкнуть к этому, однако все же оказалась неготовой к той повести, которую она мне рассказала. Оказывается, причина, побудившая Инге и ее мужа Яна заняться восстановлением популяции диких лошадей, во многом связана со страшными переживаниями, перенесенными ими во время войны. В конце 1930-х годов родители Инге работали в Малайзии на голландскую компанию. Когда началась война, семья была интернирована в японском тюремном лагере. Значительная часть детства Инге прошла за колючей проволокой. После войны она вернулась в Нидерланды, но никогда не чувствовала себя там дома. Родной для нее стала культура людей, выживших в тюремном лагере, а не культура своего народа. Дети всех национальностей мира были ей друзьями в заключении. Став взрослой, она занялась детской психологией, посвятив себя уходу за забитыми и забытыми ребятами.

Ян, рассказала мне Инге, был сыном состоятельного бизнесмена, и его предвоенное детство прошло в Нидерландах под деспотической властью несчастной мачехи. Случалось, что он спасался от ее гнева, ночуя в конюшне. Пони был ему другом и утешителем. Его общество позволяло мальчику чувствовать себя не таким одиноким и испуганным. И потому пони занимал особое место в его сердце на протяжении всей последующей жизни.

К началу 1940-х Ян Боуман, как в свое время и его отец, стал бизнесменом. Когда нацисты заняли Амстердам, он на себе испытал нищету и страх, выпавшие на долю горожан. Все время оккупации он заботился о своих наемных работниках и их семьях.

Но перейдем дальше, ко времени после войны, когда его искренняя привязанность к пони и привычка заботиться и защищать слились воедино. Большинство зоопарков Европы были тогда разрушены. Животные умирали от голода в своих клетках и вольерах, или, оказавшись на воле, самостоятельно добывали пропитание в разрушенных бомбежкой городах, или шли на прокорм голодным людям. Число обитателей зоопарков резко сократилось. Среди почти истребленных видов оказались лошади Пржевальского, которых монголы называют тахи.

Тахи – лошадь странная, коренастая, коротконогая, наделенная непропорционально большой головой, огромной челюстью и щетинистой, как у зебры, гривой. Более жалкого хвоста, чем у тахи, я не видала. Во Франции многие гиды утверждают, что тахи похожи на тех лошадей, которых в эпоху плейстоцена рисовали на стенах пещер, однако доказательств того, что эти лошади действительно жили в то время в Европе, не существует. Тахи были «открыты» в Азии европейцами в конце XIX века (монголы, конечно, всегда знали о них), и зоопарки Европы живо заинтересовались этими животными. Лошадок сотнями отправляли в Европу, и многие из них умирали, не выдерживая тяжести путешествия на запад. Многие из числа выживших так и не смогли приспособиться к тесным загонам зоопарков. A количество тех лошадей, которые все-таки приспособились, изрядно проредила Вторая мировая война. К 1960-м годам в живых оставалось совсем немного тахи, причем к размножению были способны всего девять животных. Следствием этой крайней ограниченности генного пула стала невысокая скорость воспроизводства популяции.

Но что еще хуже, к этому времени вымерли вольные тахи и в Монголии. Причина их исчезновения, как и вымирания лошадей в Западном полушарии, остается неясной, однако оно, скорее всего, каким-то образом связано с ростом численности населения в этой стране или изменением традиционного образа жизни монголов в результате действий советских чиновников. Монголы всегда вели очень подвижный образ жизни, что позволяло им реагировать на климатические аномалии простым переселением на новое место. Советы, напротив, настаивали на том, чтобы монголы селились оседлыми коллективами, создавая тем самым излишнюю нагрузку на экологию пустыни.

С ростом числа домашних животных – коз, овец, крупного рогатого скота, домашних лошадей, конкурировавших между собой на пастбищах, – росла сухость климата. Возможно, именно стада домашних животных столкнули тахи с края обрыва истории. Возможно, что тахи вымерли еще и потому, что они и домашние лошади способны давать общее потомство, и тахи растворились в последних, исчезнув как самостоятельный вид. Возможно также, что агенты европейских зоопарков сократили дикую популяцию до таких пределов, что свободные косяки утратили способность воспроизводиться в достаточном для этого количестве. В любом случае, какова бы ни была причина их исчезновения, последнего вольного тахи видели в конце 1960-х годов.

После окончания Второй мировой войны Ян много читал о тяжелом положении, в которое попали тахи, и решил прийти к ним на помощь. Он видел в этих лошадках благородных животных, доблестных предков того пони, который так помог ему в детстве, и в 1972 году они с Инге решили объехать Европу, посещая остававшихся в зоопарках лошадей. Они заранее радовались путешествию, однако, когда они наконец увидели этих животных, Ян расстроился.

Это были отнюдь не те дикие красавцы, которыми он их представлял. Перед ними прошла череда унылых, заброшенных и обделенных вниманием пленников, томившихся в крошечных загонах, где едва можно было пошевелиться. Увиденное встревожило пару. Кони стояли повесив головы, подобно отставленным от дела пахотным лошадям. Под ногами этих несчастных лошадей была грязь, в загонах не было травы, которую можно было пощипать. Они даже не хотели глядеть друг на друга, не говоря уже об общении, если под этим словом не подразумевать пинки и укусы. Но даже обороняли свое пространство они без особого интереса, словно бы это занятие вообще не стоило труда. Лошади казались полуживыми. Они напомнили Яну жителей оккупированного нацистами Амстердама. А Инге они напомнили о том, каково это – жить за колючей проволокой.

Впрочем, эти лошади еще дышали.

Военные горести преподали Инге и Яну один важный урок: пока есть жизнь, есть и надежда.

И Ян решил освободить лошадей.

Они с Инге задались целью найти способ вернуть этих коней обратно в степь, где животные снова смогут жить на воле, и таким образом сохранить жизнь этому виду.

Процесс выведения животных из состояния неволи и возвращения в природные условия никогда не бывает простым, однако эта задача в случае тахи оказалась еще более сложной. Кони – довольно крупные животные, им необходима большая территория, а кроме того, как мне объяснили Джейсон Рэнсом и Лаура Лагос, они хорошо чувствуют себя, только когда живут в дружном небольшом табуне. К сожалению, в Европе трудно найти большое открытое пространство, проще найти лес. Земли, пригодные для жизни косяков лошадей, давно используются в сельском хозяйстве.

К этим сложностям добавляла свой вклад политическая ситуация в Европе и Азии. В результате Второй мировой войны международное сотрудничество было ограничено, так как в каждой стране на повестке дня стояло воскрешение собственной экономики. Кроме того, многие страны – в том числе обладающие землями, пригодными для свободного выпаса лошадей, – оказались под контролем Советского Союза. И если бы Боуманы решили подыскать наилучшие пастбища для своих коней, им пришлось бы отправиться за «железный занавес» (по выражению Черчилля), что добавило бы дополнительных дипломатических сложностей.

Тем не менее, начиная с 1972 года до смерти Яна в 1996 году, пара без устали трудилась ради достижения своей цели. Они оставили работу, перебрались в дешевую квартиру, чтобы иметь возможность тратить больше денег на лошадей, не обращали внимания на скептиков, твердивших, что поставленная ими цель недостижима, и путешествовали за свой счет по Европе, Северной Америке и Азии, рассказывая о тяжелом положении этих коней всем, кто желал их слушать. Они от руки составили подробные родословные карты на лошадей, содержавшихся в зоопарках, чтобы избежать, где возможно, генетически неудачных пар.

Они начинали свою работу независимо, без финансовой поддержки со стороны зоопарков, правительств, богатых общественных организаций. Они старались найти деньги для своего проекта практически везде: торговали ковриками и теннисками на ярмарках и пирожками на распродажах домашней выпечки. После слишком эмоционального выступления на одной из конференций Ян с сердечным приступом попал в больницу. Их старания редко находили должную поддержку со стороны европейских чиновников и зоопарков, полагавших, что эта пара не обладает должным статусом и полномочиями. В более свободомыслящих тогда Соединенных Штатах их приняли хорошо, однако помощи тем не менее не оказали, ибо в Америке считали, что спасать этот вид должны европейцы. Временами, сказала мне Инге, они ощущали полную безнадежность своего предприятия.

Но они стояли на своем. С помощью многих других волонтеров Ян и Инге учредили Нидерландский фонд сохранения и защиты лошади Пржевальского. Наконец, их эмоциональный настрой распространился по всей стране. Дело лошади Пржевальского стало предметом особого интереса голландцев. В новостях стали упоминать о лошадях и решимости Боуманов. Правительственные чиновники начали одобрительно высказываться в их адрес. Слово «Пржевальского» даже попало в голландские национальные соревнования по правописанию.

Международная программа размножения в неволе общими усилиями зоопарков всей Европы и Соединенных Штатов помогла увеличить численность тахи на нашей планете до более чем пятисот голов. Положение улучшилось, однако этого все равно было мало.

По мере роста популяции тахи Ян и Инге – и не только они – начали подумывать о переселении лошадей из зоопарков на пастбища, которые сами они называли «полурезерватами». Переселенные на такие луга лошади должны были получить хотя бы относительную свободу.

Тем не менее Ян и Инге надеялись на еще более комфортную жизнь для своих подопечных. Они представляли себе такое место, где тахи будут бродить по холмам, выбирать, где им пастись, из какого чистого ручья пить воду, – где можно жить так, как велит им природа. Ибо лошадям нужно открытое пространство. Наилучшим местом для тахи, считали они, должны были стать степи Азии. Прекрасным вариантом могли бы быть, к примеру, украинские степи. Однако и они, и другие похожие регионы до 1990-х годов почти всецело принадлежали Советскому Союзу. Отправлять туда лошадей поначалу казалось невозможным.

Однако в 1988 году в самый разгар политики гласности, проводившейся Михаилом Горбачевым, советские чиновники связались с ними и предложили несколько вариантов устройства заказника в Сибири, на Украине, в Восточном Казахстане и Монголии. Они пригласили Боуманов посетить эти места и решить, которое окажется наиболее пригодным для постоянного проживания лошадей.

К сожалению, совершив поездку по всем этим местам, Боуманы отвергли их. Некоторые показались им слишком маленькими. В других было мало пастбищных угодий. В третьих потребовалось бы переселять местных жителей, чего Боуманы делать не хотели. Прочие места уже использовались для выпаса домашних лошадей и других животных. Отправлять тахи туда, где местные жители будут не рады им, Боуманы хотели меньше всего.

Разочарованные и отчаявшиеся Ян и Инге уже начинали думать, что в мире больше не осталось места для диких лошадей. Однако, когда настроение их достигло самой нижней своей точки, политическая ситуация изменилась. После распада Советского Союза Монголия стала независимым государством. Монголы получили возможность вернуться к своей тысячелетней местной культуре, a Яну и Инге удалось найти нацию, с восторгом ожидающую возвращения своих прославленных лошадей.

Голландцы нашли идеальное сочетание трех факторов: открытых просторов и хороших пастбищ, родственную по духу культуру и удобную политическую ситуацию, позволяющую ученым всего мира и всем заинтересованным сторонам свободно посещать лошадей и работать в заказнике. Более того, Ян и Инге обнаружили, что в Монголии не только рады лошадям Пржевальского, но и чтят их. Монголы еще пели старинные народные песни, превозносившие силу, выносливость и красоту тахи. Этих диких лошадей воспевали поэты. Старинные предания восхваляли их отвагу. И хотя монголы наших дней никогда не видели в своих степях тахи, они «помнили» этих лошадей.

Культурная память сделалась ключевым фактором, обеспечившим благополучное возвращение тахи в естественную среду. Одним из самых важных условий при реакклиматизации любого животного выступает обеспечение полной поддержки местным населением. Без этой поддержки проект по возвращению гарантированно обречен на неудачу. Животные будут исчезать поодиночке. Их будут употреблять в пищу, продавать на черном рынке или просто убивать и закапывать там, где их никто не найдет. В особенности это справедливо для бедных регионов, жители которых остро нуждаются в деньгах и пропитании. Трудно объяснить отцу голодных детей, почему он не должен охотиться на диких животных или почему должен позволять им есть ту траву, которой и так не хватает для его домашнего скота. Без поддержки людей интродуцированные животные выжить не могут.

В Монголии эта проблема не возникала. Благодаря общенародной симпатии к тахи многие местные жители не просто готовы были терпеть их присутствие, но и с энтузиазмом дожидались их возвращения. К сожалению, в наше время место для жизни коней трудно найти даже в Монголии. Хотя земля этой страны не иссечена заборами и, на западный взгляд, кажется открытой до горизонта, на самом деле там существуют обычаи тысячелетней давности, касающиеся того, как, кем и когда она может использоваться. Кочевники-монголы отнюдь не скитаются со своими стадами по родной земле, как не скитались и люди плейстоцена по европейским равнинам. Многие семейства монголов перекочевывают от пастбища к пастбищу и часто обладают определенными правами на их использование. И если земля не находится в частной собственности, согласно нашему западному пониманию этого слова, то традиционные права до сих пор не потеряли своей важности. То есть для того, чтобы поселить лошадей в каком-то месте, следовало заручиться согласием пользующихся этой землей людей изменить свои обычаи.

Это составило отдельную проблему. Но затем кто-то предложил посетить область, расположенную примерно в часе езды на автомобиле от столицы Монголии, города Улан-Батор. В экологическом отношении район выглядел идеально, полноводная круглый год река текла между обильных лугов. С рекой соседствовали горы, ущелья, росли деревья – там кони смогли бы найти убежище и от летней жары, и от зимних ветров и снега.

Лучше всего было то, что в центре региона возвышалась гора Хустай, священное место буддистов, куда люди веками съезжались для совершения обрядов и молитв. Хранить святость этой горы будут многие монголы, поэтому если объявить ее центром заповедника, общество примет это с пониманием. Но многие пастухи пасли своих животных на окружавших гору лугах. Кроме того, здесь же находилась короткая долина, которая с незапамятных времен служила путем кочевок. Запрет на ее посещение после создания парка мог стать серьезным нарушением местной традиции. Ян и Инге с помощью монгольских ученых и сочувствовавших их делу чиновников выработали соглашения, не только учитывавшие традиционные интересы, но и защищавшие лошадей. В конечном итоге заинтересованные стороны согласились с тем, что возвращение тахи в Хустай будет выгодно для всех. Поскольку проект оказался чрезвычайно затратным, правительство Голландии даже согласилось помочь с финансированием.

И наконец 5 июня 1992 года первые тахи возвратились из Европы на родину.

«Приезжайте в следующем месяце в Монголию, – предложила мне Инге за ланчем, после того как закончила свою историю. – Прошло двадцать лет после того, как лошади вернулись домой. У нас будет праздник».

И я последовала ее совету.

Значительную часть информации, содержащейся в этой главе, я почерпнула во время визита в Монголию в разговорах с учеными, правительственными чиновниками и местными жителями. Когда я начала копить материал для написания этой книги, поиск информации о тахи и других монгольских лошадях оказался очень сложным. Хотя материалов достаточно много, большинство документов написаны или по-монгольски, или по-русски. Я наткнулась на две фантастически интересные книги американского историка Джека Уэзерфорда, которые проглотила буквально залпом: «Чингисхан и рождение современного мира», а также «Тайная история монгольских цариц. Как дочери Чингисхана спасли его империю» (The Secret History of the Mongol Queens: How the Daughters of Genghis Khan Rescued His Empire).Эти книги можно рекомендовать каждому, кто интересуется не только Монголией, но и всемирной историей в целом. Уэзерфорд несколько лет жил и работал в Монголии. Кроме того, он самым любезным образом потратил несколько часов своего времени на телефонные разговоры со мной, помогая подготовиться к исследовательской поездке. На Западе сложно найти книги, посвященные истории Монголии, хотя положение медленно, но меняется. Чтобы понять некоторые проблемы современного монгольского общества, рекомендую ознакомиться с книгой Мандухая Буяндэлгэра «Трагические духи» (Tragic Spirits), посвященной духовным проблемам монгольского общества, и с легкой приключенческой повестью Тима Коупа, решившего пройти по дорогам Чингисхана. Доступна читателю также «История Монголии. От мировой империи до советского сателлита» (History of Mongolia: From World Power to Soviet Satellite). Узнать подробнее о создании Национального парка Хустай и жизни Яна и Инге Боуман можно в «Повести о лошади Пржевальского» (The Tale of the Przewalski’s Horse). Этот внушительный том содержит самую подробную информацию о самом парке и о процессе возвращения тахи из европейских зоопарков назад в Монголию. К книге приложен диск с информативной документацией, с которой стоит ознакомиться. Инге Боуман и ее коллега Анетт Грёневелд также выпустили небольшой буклет об истории и процессе возвращения лошадей Пржевальского в Монголию.После основания Хустая ученые всего мира занялись изучением различных аспектов экосистемы парка. Некоторые результаты были опубликованы на английском языке, однако доступны только при посещении парка. Хустай стал также важным центром охраны птиц. Двое местных ученых, С. Гомбобатаар и Д. Усухъяргал, опубликовали превосходный справочник по птицам парка, также изданный своими усилиями и продающийся непосредственно в парке.

Если кони тахи и принадлежат к определенному региону, то принадлежат они к миру Центральной Азии, где земли не перечеркнуты заборами и оградами, где плавные холмы напоминают океанские волны, где сельские края покрыты лугами и зарослями кустарников, где идти пешком просто немыслимо, потому что невозможно дойти до следующего склона, но можно скакать, скакать и скакать, если у тебя есть лошадь; где самозабвенно носились перволошади, гиппарионы и, наконец, представители славного рода Equus, пасшиеся среди зеленых трав и цветущих лугов, дарованных лошадям и людям происшедшей 100 млн лет назад Меловой наземной революцией.

Это Страна лошадей – с большой буквы.

Одного взгляда на тахи достаточно, чтобы понять: его место здесь. Одновременно нетрудно заметить, что он не похож на привычных нам лошадей. Ему не дано изящество коня из Фогельхерда. Темная полоса вдоль спины выдает его происхождение. Широкие передние резцы массивнее зубов других лошадей, а необычно большая челюсть достаточно велика, чтобы вместить столь же крупные моляры.

И еще – на нем нельзя ездить. Он непокорен по самой своей природе. Жеребцы тахи часто бывают чрезвычайно агрессивными. Смитсоновский биологический институт реализует программу размножения тахи в Фронт-Ройал, Виргиния, где ветеринары учатся искусственному осеменению лошадей, что, несомненно, поможет увеличить численность общемирового поголовья тахи. Посещая Фронт-Ройал, я остановилась возле городского центра помощи туристам и разговорилась с волонтером, рассказавшим мне о том, как однажды беспечно остановился возле ограды, за которой находился жеребец тахи. Едва он успел подумать про себя: «хорошая лошадка», жеребец во мгновение ока бросился на него с оскаленными зубами, готовый отхватить кус человеческой плоти. Впечатление было сильным, но к любви не склоняющим.

Действительно, поладить с тахи не слишком просто, однако монголов это не смущает. В качестве национального символа он воплощает в Монголии дух независимости. Монголы считают удачей иметь жеребенка, которого их домашняя кобыла зачала от коня тахи, гены которого придают потомству выносливость и крепость. Тахи представляет собой генетическую аномалию. Верховые кони, в том числе и монгольские, имеют 64 хромосомы, а у тахи 66 хромосом. Тем не менее тахи и домашние лошади легко скрещиваются и производят способных к размножению жеребят. У таких жеребят 65 хромосом, однако если затем случить выросшего жеребца с домашней кобылой, у потомства будет стандартное число хромосом – 64.

Некоторые исследователи ранее предполагали, что тахи являются предками современных лошадей, однако недавние генетические исследования позволили обнаружить, что тахи отделились от основного ствола эволюции лошадей около 160 000 лет назад, вскоре после того, как на африканских равнинах возник Homo sapiens. Таким образом, тахи представляет собой боковую ветвь эволюции лошадей, будучи неким современным подобием мегагиппуса, эволюционного тупика, о котором мне рассказывал Мэтью Мильбахлер в Американском музее естественной истории. Тахи нельзя назвать тем корнем, из которого выросли современные кони, – они просто их близкие родственники.

То, что тахи – своего рода эмблема современной Монголии, мне стало ясно в тот самый момент, когда я сошла в Улан-Баторе с самолета. Монголы обожают это животное. Я беседовала о тахи со многими людьми, и все были в восторге от того, что кони вернулись на родину. Эмблемой государственной авиакомпании, на самолете которой я летела, стала синяя голова лошади в желтом круге, причем синий цвет означает, что Монголия является страной Вечного Синего Неба, а желтый – что солнце вечно сияет над этим сухопутным народом. При всей внутренней привязанности монголов к лошадям, в их сердцах находится особое место и для тахи, для этих бесстрашных и неукротимых блудных детей своего отечества, потерянных было для него, но вернувшихся домой. Каждый раз, когда я произносила слово «тахи», мои собеседники млели от восторга.

Улан-Батор, еще два десятилетия назад представлявший собой небольшой сельский городок, в котором кони и благородные олени попадались чаще, чем автомобили, теперь превратился в крупный международный центр. Найти место праздника оказалось не просто, однако водитель моего такси был настойчив. Оказалось, что мне дали неправильный адрес, и сначала мы приехали в какой-то глухой переулок. Затем он привез меня в центр оформления лицензий иностранным охотникам на право добыть монгольскую крупную дичь. Проводники-охотоведы очень быстро поняли, что у нас разные интересы. Они отослали нас в буддийский монастырь, где монахи в золотых облачениях с благосклонными улыбками выслушали нас, ничего не поняв при этом. Я уже ждала, что таксист поднимет руки и сдастся, но не тут-то было. Не так-то прост этот целеустремленный народ!

Наконец мы подъехали к небольшому зданию, относящемуся к национальному парку. Фотографии тахи покрывали все стены здания. Мой таксист победоносно улыбался. Помещение было до отказа набито монголами, было и несколько европейцев, в том числе Инге и ее коллега Пит Вит, опытный эксперт в области городской фауны и опора программы спасения тахи. Помимо участия в кампании по реинтродукции тахи в Хустай, Вит много работал в Африке в рамках программ обучения местных жителей охране дикой фауны, расходованию водных ресурсов и внедрению ответственного лесопользования. В сложной в политическом отношении стране Гвинея-Бисау он учредил в память своего трагически погибшего сына важную исследовательскую и природоохранную программу «Чимбо», направленную на спасение находящихся под угрозой полного уничтожения западноафриканских шимпанзе. Кроме того, он – председатель Комиссии IUCN (Международного союза по охране природы) по управлению экосистемами. Реинтродукция видов требует значительного опыта, и Вит, посвятивший этому делу всю свою жизнь, считается одним из лучших специалистов в этой области.

К тому моменту, когда я попала на этот праздник, тахи прожили на воле уже два десятилетия, однако три дня, наполненные речами в честь возвращения «нашей дорогой лошади», тем не менее показали, что пока еще никто не воспринимает этих коней как данность. Они остаются живым сокровищем – подобно австрийским липицианам. Невзирая на все попытки, за три бурных дня я сумела усвоить очень немного монгольских слов, однако часто, едва ли не каждые десять минут рядом со мной звучали два произнесенных с гордостью слова: «монгол тах, монгол тах». Я их никогда не забуду.

За время этой конференции я познакомилась со многими людьми, участвовавшими в спасении блудных пони. После появления в Хустае первых лошадей к проекту присоединились многие монгольские чиновники и ученые. Яхин Цэрэнделег присматривал за размножением лошадей. Он умер почти в то же время, что и Ян Боуман, однако его сын до сих пор участвует в проекте. Еще я познакомилась с Банди Намкаем, директором Хустая с самого первого дня существования парка. Хотя Хустай первоначально задумывался как охранная территория для обитания лошадей, масштабы его с тех пор значительно увеличились. Теперь Хустай считается национальным парком, и на его территории охраняются не только лошади-тахи, но и находящиеся в опасности виды птиц, газели, благородные олени, сурки, волки, барсуки, крупные и мелкие кошки и разнообразные растения.

В парк перевели даже диких баранов архаров, спасая их от охотников (этим в особенности гордятся Вит и его монгольские коллеги). Сегодня парк, начинавшийся как место поселения лошадей, сделался важным природоохранным учреждением, как часто случается в ходе реинтродукции животных. После коллапса коммунизма в Монголии и Центральной Азии воцарился экономический хаос. Стабильность была утеряна, хаос и отсутствие надежной торговой системы вызвали голод и чрезвычайную бедность. Учитывая эти обстоятельства, отчаявшиеся люди истребляли диких животных целыми популяциями.

Вит и Банди Намкай взяли на себя незавидное дело пропаганды среди местных жителей и добились того, что те стали уважать границы парка при охоте. Сделать это было непросто. Одно дело убедить людей принять на свою землю тахи и совсем другое – уговорить их не охотиться на других животных и не загонять украдкой своих коз, овец и домашних лошадей на богатые луга парка, когда их собственные пастбища истощены. Сперва Яну и Инге, a потом Банди и Виту пришлось основательно потрудиться, чтобы местные жители согласились потерпеть в расчете на дальнюю перспективу возникновения здесь туристической индустрии, способной их обеспечить.

Сегодня парк сделался экономической основой существования всей округи. Тысячи людей из разных концов света приезжают сюда каждый год, чтобы полюбоваться на лошадей, переночевать в аккуратных монгольских юртах (гэр) – небольших круглых переносных домиках, снабженных постелями, а зимой и печками, и побродить или поездить по парку, на автомобилях в компании гида или на спине коня. Дополнительно парковый фонд практикует выдачу микрокредитов местным жителям, решившим завести собственное дело. Вит объяснил мне, что практика кредитования оказалась вполне успешной.

Все это мне рассказали во время празднования в городе, где я также познакомилась с представителями зарегистрированной в Швейцарии Международной тахи-группы (ITG). ITG проводит собственный проект реинтродукции в пустыне Гоби, на границе с Китаем.

Международное сотрудничество принесло свои плоды. Ко времени юбилея в различных зоопарках, на выгонах и в диких уголках мира насчитывалось почти 2000 тахи. В те дни, когда Инге и Ян начинали свой крестовый поход ради спасения этих лошадей, исследователи природы обладали ничтожным опытом реинтродукции пленных животных в родные для них условия, однако ко времени монгольского юбилея стало широко известно, что животных нельзя переселять из зоопарка на природу, не оказывая им первоначально какой-то помощи.

Как следовало из наших бесед с Рэнсомом, дикие животные должны досконально знать свою территорию. Некоторые аспекты поведения лошадей могут оказаться врожденными, однако знание о том, как можно выжить в конкретном месте, приобретается только непосредственным опытом. Привыкшие к тесным и грязным загонам и выгонам зоопарков, лишенные необходимого движения, кони даже не понимают, что должны многое знать. Они не знают, что необходимо искать пищу и воду, поскольку и то и другое им всегда давали люди. Они не знают, какую социальную структуру должны образовать, не знают, как и в чем полагаться друг на друга, не знают даже, какие хищники опасны для них, а на каких можно не обращать особого внимания. Они столько пробыли в своем одиночном заключении, что не имеют представления о том, как надо жить на свободе.

Так как сами тахи не умели формировать группы, Ян и Инге усомнились в том, что лошади сумеют выжить самостоятельно. Для начала они купили в зоопарках нескольких лошадей и выпустили их на небольшое пастбище, расположенное недалеко от Амстердама. За животными ухаживали смотрители. Первыми начали формироваться косяки кобыл. Они стали находить пищу и воду, и в итоге на пастбищах образовались хорошо протоптанные тропы, по которым лошади ходили к воде и обратно. Оказавшись в этом полурезервате, лошади начали расширять свой поведенческий репертуар. С каждым прошедшим месяцем они во все большей степени походили на популяции прочих вольных лошадей. Начали исчезать некоторые результаты доместикации. Например, в этих более естественных условиях резко повысилась рождаемость тахи. Она практически утроилась, поднявшись примерно до 92 % успешности родов по сравнению с 35 % у содержавшихся в зоопарках животных. Одной из причин этого явления стало то, что даты беременностей и родов у кобыл стали совпадать с природными ритмами. У одомашненных кобыл роды часто планируются на январь или февраль. Этого же календаря придерживались в отношении тахи в зоопарке. Когда содержавшихся в зоопарках кобыл выпустили в заказник, подобная ситуация сохранялась только первый год. Уже на следующий год случка стала происходить в правильное для кобыл время, в начале лета, когда солнце высоко стоит в небе. Роды происходили в конце весны. Стало выживать больше жеребят. Более теплая погода и хороший корм способствовали улучшению их здоровья.

Стратегия выпуска тахи на охраняемые участки оказалась настолько успешной, что теперь стала общепринятой. В наше время тахи проживают в резерватах, где за ними ведется пристальное наблюдение, в частности в Голландии, Франции, Британии, Огайо, Китае и даже в Чернобыле, куда после ядерной катастрофы выпустили много разных животных, эвакуировав людей. Некоторых коней из таких резерватов переводят в парки, подобные Хустаю, однако многие так и проведут в этих уголках все свои дни. На планете еще есть достаточно мест, где кони могут вести действительно дикую жизнь, однако их популяции, находящиеся под наблюдением в резерватах, совершенно здоровы.

Уже сам этот успех стал наградой Инге и Яну. Во время юбилея Инге и остальные известные персоны рассказывали монгольским журналистам об успехе проекта.

«Наша мечта осуществилась, – сказала им Инге. – Моему мужу и присниться не могло, что на свете будет жить столько этих лошадок».

И расплакалась.

На следующий день после пресс-конференции местная англоязычная газета UB Post вышла с огромным заголовком на первой странице: «Монголия обладает крупнейшей в мире популяцией диких лошадей». Была опубликована фотография шести кобыл и жеребенка, пасущихся в Хустае на фоне вечно синего неба.

«Важной причиной успеха нашего проекта является тот колоссальный энтузиазм, который питает по отношению к нему монгольский народ», – сказал мне Пит Вит.

Я поняла, что он имел в виду, когда приехала в Хустай, где продолжалось празднество. Местные жители устроили по этому поводу гулянья. Часть парка, отведенная для туристов, была заполнена местными жителями и гостями, которые плясали, пели и наслаждались угощениями. На соседнем пригорке монголы устроили состязание борцов.

Скачки начались, когда еще продолжалась борьба. В Монголии скачки проходят не так, как на Западе. Некоторые могут длиться часами. Всадниками на выносливых коренастых лошадках становятся самые легкие по весу младшие дети в семье – мальчики или девочки. Как только дети подрастают настолько, что способны самостоятельно предпринимать дальние поездки, им позволяют участвовать в скачках на принадлежащих их семье лошадях.

На моих глазах родители подсадили детей на спины коней. Готовясь к соревнованиям, ребята начали разъезжать по кругу, распевая народные песни, поощряющие коней к отважной лихой скачке. Наконец дети и кони собрались в конце длинной открытой и ровной луговины. Оттуда и начались скачки. Взрослые на мотоциклах последовали за детьми – затем, чтобы с ними не случилось ничего плохого.

Соревнующиеся в один миг растворились в облаке пыли. Через несколько минут никого из них уже не было видно, и все зрители вернулись к борцам, состязания которых еще не закончились. Принесли угощение. Зрители нежились на солнышке. Борцовские поединки продолжались. Дети еще не вернулись. Борцовские поединки шли и шли. Люди занялись разговорами. Дети по-прежнему не возвращались.

Примерно через час на горизонте замаячили в пыли несколько лошадей и всадников. Потом появились другие всадники и взрослые на мотоциклах. Выходило, что все в порядке и ни один ребенок не упал и не поранился. Кони, как один, шли галопом.

Когда первые всадники приблизились к линии финиша (где она в точности находилась, я к этому времени еще даже не поняла), всадники с особым пылом взялись за кнуты. Монгольские скачки допускают разные методы, и я видела, что некоторые ребята ударяют арапниками не лошадей, а конкурентов, которые совершенно не были этим расстроены.

Одна за другой финишировали лошади. Победителя приветствовали без особого пыла: просто вежливо похлопали. В скачках борются за победу, однако важны они не только этим – на праздники собираются члены разъехавшихся в разные стороны семей, люди обмениваются информацией о том, где в этом году были пастбища лучше и каковы ныне цены на лошадей.

Кони всегда были предметом особенного интереса монголов на протяжении всей их зафиксированной истории, в частности с начала XIII века, с дней Чингисхана. Его конные воины прошли весь путь от Кореи до Вены. Империя продержалась еще несколько веков, так как монгольские всадники переносили вести по всей ее территории, примерно в той же манере, как верховые «Пони-Экспресс» доставляли в XIX веке почту из Миссури по всей Великой равнине через Скалистые горы в Калифорнию. И монгольские гонцы эпохи Чингисхана меняли своих лошадей таким же образом, как это делали всадники «Пони-Экспресс» на станциях, устроенных вдоль пути.

Домашняя лошадь в Монголии наших дней столь же важна, как в прежние времена. Она воспринимается как нечто, объединяющее нацию. Монгольские пастухи содержат разных животных, в том числе верблюдов, яков, коз и овец. Однако самая важная роль принадлежит лошади. Монголию можно назвать «страной, не знающей заборов», и домашние лошади пасутся на воле. Крупную и мелкую живность стерегут, но лошадей предоставляют самим себе, хотя люди время от времени проверяют, все ли у них в порядке. Тем не менее, как и в Галисии, каждая лошадь принадлежит конкретной семье. Когда кто-то из монголов собирается ехать верхом, он ловит в косяке лошадь, взнуздывает ее и привязывает возле своей юрты. Он может ездить на этой лошади в течение нескольких дней, оставляя ее у своего жилища, когда она не нужна ему. Все это время, конечно, лошадь кормят и поят. По прошествии нескольких дней, решив, что лошади пора отдохнуть, хозяин возвращает ее в семейный табун и берет оттуда другую.

Невзирая на столь непредсказуемый характер использования, монгольские верховые кони известны преданностью своим всадникам. На пастбище они проводят время с табуном, но когда их забирает оттуда владелец, держатся возле него. История и народные сказания Монголии полны рассказов о подобной верности лошадей. Преданными бывали не только лошади всадникам, но и всадники своим лошадям: воины привязывали волосы из грив коней к оружию, и «ветер в развевающихся прядях конских грив будоражил мечты воина и вдохновлял его идти навстречу судьбе», как пишет Джек Уэзерфорд в своей замечательной книге «Чингисхан и рождение современного мира».Любимых лошадей часто украшали, вплетая им в гривы синие ленты.

Чингисхан прекрасно знал, что его успех зависит от лошадей. Когда монголы захватывали город, он требовал в качестве знака покорности прежде всего фураж для своего войска. На своих выносливых коньках – их было по пять на каждого воина – монголы могли бы покорить всю Европу, однако они остановились там, где кончились пастбища, как пишет Уэзерфорд. Без травы, эквивалентной нефти в нашем современном мире, они не могли продвинуться дальше.

Никакие полки и рати на всем протяжении Азии от ее восточного побережья до самой Европы не могли остановить натиск монголов, однако это сделало изменение экосистемы. Оказавшись вне степей, в которых монголы процветали вместе со своими конями, армия Чингисхана остановилась. И тем не менее эта опиравшаяся в своем существовании на коней империя создала Pax Mongolica. Процветали торговля и ремесла. Монгольские администраторы, которым в общении между собой помогали кони, старались изгнать коррупцию с необозримых просторов Центральной Азии. Они даже стандартизировали систему мер и весов. И если наместников хана нельзя назвать мягкими властителями – монголы вырезали непокорных целыми деревнями, – конные воины принесли новый порядок в прежде хаотичный регион.

На западный взгляд, сила и энергия этих лошадей, создавших могучую империю, кажутся удивительными. Домашние монгольские лошади намного меньше чистокровных и кажутся нам заморенными голодом. Даже в конце сытного лета на их боках нет жира. В них незаметен блеск. Однако они сильны. В скачке на километр у них нет ни единого шанса против чистокровных лошадей, однако, если гонка продлится несколько часов, победят именно они. Чего уж говорить о том, если скачка затянется на дни (на лошади едут, дают отдохнуть, гонят снова и снова). Монгольских лошадей красотками не назовешь, и их не учат тонким движениям, однако они упорны и во время мирового владычества Монголии были весьма эффективны. В многочисленных сражениях времен Чингисхана крохотные степные лошадки побеждали рослых лошадей Запада.

Монголы всегда полагали, что одной из причин крепости и выносливости их лошадей является кровь тахи, текущая в их жилах. Верно оно или нет (вопрос этот не изучался), однако подобное убеждение вызвало некоторые сложности при реинтродукции тахи. Банди Намкаю и Питу Виту пришлось потрудиться, чтобы уговорить монгольских заводчиков не пробираться украдкой в Хустай со своими кобылами, чтобы случить их с жеребцами тахи. Проезжая по парку с Питом, мы несколько раз замечали домашних лошадей посреди косяков тахи. Ему пришлось обратиться к служителям парка, чтобы они вывели лошадей за пределы охраняемой территории.

Такова одна из многих трудностей, с которыми приходится сталкиваться службам Хустая. Сперва, как это ни удивительно, было необходимо вписать новоприбывших тахи в монгольские пастбища, куда более просторные, чем те, к которым они привыкли. Даже с учетом приготовления для лошадей акклиматизационных полурезерватов выживание тахи в Хустае сначала ставилось под сомнение.

Поскольку лошадей невозможно просто привезти в Хустай и выпустить на свободу, сотрудники парка придумали еще один промежуточный план. После того как лошадей самолетом переправляли в Монголию из Европы, их на грузовиках перевозили в Хустай и выпускали в огороженном загоне, где люди смогли пристально наблюдать за ними. Сначала кони не знали, что можно есть, а что нельзя, поэтому их кормили. Потом лошадям следовало узнать, что на их новой территории обитают хищники и им необходимо научиться самостоятельно защищаться от них. Одна из новоприбывших групп получила такой урок, еще находясь в огороженном загоне. Волк перепрыгнул ограду и попытался наброситься на кобыл. Жеребец и его дамы прогнали волка, совершенно не пострадав. Об этом случае, сияя гордостью, мне рассказал один из старых служителей парка, когда я приехала в Хустай.

Стратегия неторопливого приготовления к выпуску на волю оказалась удачной, однако персонал Хустая немедленно столкнулся с другой трудностью. Люди ожидали, что, как только ворота загонов откроются, кони помчатся на волю. Но лошади отказались выходить из спокойного и надежного места. Они предпочли оставаться в тихом уголке. Пастухи пытались выманить кобыл за ворота пищей, однако жеребец не позволил им выходить. Всякий раз, когда одна из кобыл приближалась к воротам и пище, жеребец загонял ее обратно. Табунщики не сумели выгнать и жеребца. Тогда в загон въехал всадник на домашней лошади, чтобы жеребец погнался за ним. Тот так и поступил, но, когда всадник галопом вылетел из ворот, жеребец остановился как раз перед ними. У лошадей, даже у тахи, свои понятия о жизненных удобствах.

Персонал пришел в полное недоумение. Люди рассчитывали, что тахи бросятся на свободу. Однако решение все-таки нашлось: забор разобрали. Таким образом, кони получили возможность оставаться на привычном месте и исследовать парк в собственном, не навязанном извне ритме. В первые дни этой ранней стадии реинтродукции кони далеко не уходили. Однако они постепенно привыкли к местности и начали забираться все дальше и дальше, привлеченные свежей травкой.

Теперь, по прошествии двадцати лет, животные заново освоили умение жить на воле, и нынче они ведут себя во многом как кони с гор Прайор и Маккуллох. Жеребцы дерутся между собой за кобыл, а те иногда игнорируют их демонстрации верховенства. Однажды, когда молодому жеребцу случилось победить старого, узурпатор попытался доказать кобылам свою власть, напав на жеребенка. Кобылицы дружно возмутились. Табунщики видели, как они собрались вместе и прогнали молодого нахала и выскочку. Они видели также, как два молодых холостяка, друзья-приятели, общими усилиями дурачили старого жеребца. Младший отвлекал старика, а старший в это время крыл кобыл. Драки не последовало.

Осложнено и отделение домашних лошадей от тахи, уже не из-за желаний местных табунщиков, но из-за самих тахи. В туристическом лагере содержат домашних лошадей – для туристов и нужд персонала. Один из пожилых, отогнанных конкурентами жеребцов тахи завел привычку по ночам приходить в туристический лагерь, сбивать в косяк домашних кобылиц и уводить их в горы.

«Просто для того, чтобы самому скучно не было», – считает директор парка.

После первой партии в Хустай поступило внушительное количество тахи, и многие из кобыл успешно родили жеребят. По большей части лошади находятся на собственном попечении, хотя табунщикам известно, где их искать. Коней, как правило, не кормят, однако в случае чрезвычайных обстоятельств, например излишне суровой зимы, персонал парка позаботится об их пропитании.

Реакклиматизация лошадей в парке Хустай оказалась настолько успешной, что стала образцом не только возвращения лошадей в родную природу, но и реинтродукции как таковой многих видов животных. На той конференции в Вене, где я познакомилась с Джейсоном Рэнсомом и Лаурой Лагос, персонал Хустая представил сведения о росте числа лошадей. Участники конференции встали с мест и сопроводили их овацией.

Зима 2009/10 года в Центральной Азии оказалась особенно суровой. Осень перед началом зимы выдалась засушливой, так что травы было немного. Следом за этой начавшейся еще с лета засухой выпали глубокие снега. Тахи было трудно добраться до пищи. В пустыне Гоби, где ITG разместили вторую популяцию тахи, численность ее со 138 голов к концу зимы сократилась всего до 49. В ходе обсуждения ученые пришли к выводу, что смертность лошадей в Гоби обнаруживает явные закономерности. Смертность среди рожденных в зоопарке тахи была выше, чем у рожденных в пустыне. Катастрофическая зима повлекла за собой еще один важный долгосрочный эффект: лишь одна из кобыл принесла жеребенка следующей весной. Авторы посвященной гобийской катастрофе статьи, озаглавленной «К вопросу о том, как опасно класть все яйца в одну корзину» (The Danger of Putting All Your Eggs in One Basket), предупредили сообщество о том, что еще одна такая зима может привести к гибели всей популяции Гоби.

Смертность в Хустае была гораздо ниже. Перед этой ужасной зимой в Хустае жили 259 лошадей, многие из которых уже были рождены на воле. Умерла примерно десятая часть всех животных. Той весной родилось меньше жеребят, однако в целом выживаемость оставалась на хорошем уровне.

Я спросила Пита Вита о том, почему в Хустае были достигнуты такие впечатляющие результаты. Он предположил, что одной из причин успеха мог стать более разнообразный рельеф парка. Коням в Хустае были доступны многие укромные уголки, в то время как в Гоби лошади пытались выжить на ровной, открытой, даже однообразной местности, предоставлявшей лошадям не столь уж много возможностей для выживания. В Гоби лошадям приходится гораздо труднее, поскольку, как и в австралийской глубинке, они вынуждены преодолевать большие расстояния в поисках еды и воды. B Хустае, напротив, есть горы, долины, леса и открытая местность и даже широкая река, не замерзающая круглый год. У лошадей Хустая был выбор – как у коней в Испании эпохи плейстоцена.

Потом я спросила у Банди Намкая, директора парка, чем он объясняет такой успех своего парка в ту зиму. Он упомянул мастерство местных табунщиков, из поколения в поколение растивших животных. Забота о животных у них в крови, пояснил Банди. Табунщики, отвечающие за благополучие тахи в Хустае, внимательно присматривают за своими подопечными. Здешние кони, конечно, «дикие», однако пастухи знают, где находится каждый конь и что он собирается делать. Территория тахи в Гоби намного больше, и ее за день не объедешь.

После конференции мы с Питом Витом решили получить самое общее представление о парке, поднявшись для этой цели на священную гору Хустай, находящуюся примерно в центре заповедника.

В Монголии высочайшие горы считаются обиталищем самых могущественных богов, и пока мы поднимались вверх по каменистому склону в тряском полноприводном, русского производства грузовичке, я поняла, что вершина этой горы не может не быть пристанищем воистину всесильного божества. Подъем, казалось мне, не прекратится никогда.

Перед самой вершиной мы вылезли из машины и пошли пешком, оставив серый автомобиль дожидаться нашего возвращения, как тысячи лет монголы оставляли здесь пастись своих коней. Вокруг нас расстилалась величественная панорама, заключенная в рамку далеких синих гор. На вершине мы заметили странную утку, гнездившуюся там вдалеке от всякой воды. Нас внимательно рассматривали благородные олени. Над головами парили степные орлы. Тахи оставались где-то далеко внизу.

На самой вершине мы с Питом три раза обошли вокруг священного буддийского обо, груды камней, из которой торчали разноцветные шелковые молитвенные флаги. Их дополняли ботинки, костыли, бумажные деньги и всякие другие предметы, которые местным жителям зачем-то понадобилось там оставить.

Стоя возле Пита, я посмотрела на юг, в сторону знаменитой пустыни Гоби, и ощутила спиной знакомый прохладный ветерок. На сей раз он задувал не из Канады, а из Сибири, но стал в конечном счете частью той же самой холодной климатической системы Северного полярного круга, определяющей погоду в Северном полушарии. В тот самый день этот ветерок еще нагнал, как и в Вайоминге, проливной дождь с градом, который снова заставил нас искать укрытие.

Однако, стоя тогда на вершине, вдыхая разреженный чистый воздух, я видела над своей головой самое синее в моей жизни небо. Под ногами моими простирался мир, лишенный оград и заборов, мощеных дорог, высоких домов… да и вообще домов, по правде сказать. Согласно монгольскому законодательству, большая часть этой земли никогда не может перейти в частную собственность. Эта земля принадлежит коням и людям, и она должна навсегда оставаться открытой для всех.

Под моими ногами лежал мир плавных холмов, очень похожий, наверное, на тот, каким когда-то был Вайоминг, – мир сухих степей, испещренный редкими купами деревьев. Более влажные ущелья заросли кустарником; тропинки, оставленные лапами животных, вились по крутому склону. В оставшейся далеко внизу под нами долине протекающей сквозь Хустай реки Туул до сих пор сохраняются могильники четырехтысячелетней давности, в которых покоятся останки первых всадников, носившихся на своих конях по открытым равнинам Азии задолго до прославленного правления Чингисхана. Перемены приходят в Монголию в облике горнодобывающей промышленности и международной торговли, и коням вместе со всадниками придется потрудиться, чтобы не отстать от времени. Однако там, на вершине, рядом с Питом меня это не смущало.

В конце концов, летняя, полная свежей травы и чистой воды Монголия под синим небом – что еще нужно кочевнику? Крис Норрис был прав, когда сказал мне: «Коням есть что рассказать людям». Например, о гибкости и умении приспосабливаться к вечно меняющейся планете, об уме и жажде общения и о сотрудничестве с человеком. Это занимательная история, и в ней больше страниц, чем сумел перелистнуть Чарльз Дарвин, и в ней найдется еще немало таких глав, которые только предстоит понять людям.

Жаль, что у бедного старого Чарльза Дарвина не было хрустального шара, чтобы заглянуть в будущее. Жизнь его тогда сложилась бы более счастливо.