8
Лошадиный глаз

Однажды утром много лет назад специалист по природе зрения канадец Брайан Тимни заметил, что кони на его поле внимательно смотрят куда-то вдаль. Тимни уже смотрел в эту сторону и ничего не заметил, однако взглянул снова. В 11 километрах от его дома в синем ласковом небе парили надутые горячим воздухом пестрые воздушные шары. С точки зрения Тимни, в шарах не было ничего угрожающего – простой элемент летнего праздника.

Лошади, напротив, видели в этих шарах нечто, вселяющее тревогу – не из-за их цвета и формы, а потому что для них эти шары были предметами совершенно незнакомыми, чем-то, с чем их предкам за миллионы лет не приходилось сталкиваться. Эти шары для коней представляли собой кошмар из кошмаров: неопознанные движущиеся объекты. Они были едва заметны, однако, наблюдая за своими лошадьми в эти мгновения, Тимни увидел, что кони всем телом выказывают характерное недоумение, словно не понимая, стоит ли вновь заняться травкой или же надо пуститься во всю прыть на поиски более безопасного пастбища. За десятки миллионов лет, прожитых их предками на открытых просторах степей, эволюция наделила лошадей не терпящей компромиссов позицией: безопасность превыше всего.

Большую часть своей карьеры до этого момента Тимни посвятил изучению зрения людей. Однако поведение коней заинтриговало его. Насколько хорошо видят лошади эти воздушные шары? И в какой степени то, что видят они, соответствует тому, что видит он? Насколько далеко видят кони? И что они воспринимают?

Он видел на фоне неба яркие краски и формы. Какие цвета различают кони?

Я и сама однажды предприняла небольшое исследование лошадиного зрения, на что меня вдохновило неожиданное поведение моей лошади. В отличие от Тимни, меня интересовала не способность различать удаленные объекты. Мне хотелось узнать, как хорошо видят кони то, что находится у них «под носом». Как-то раз, пытаясь заставить коня лечь в деннике, я скармливала ему куски ярко-оранжевой морковки, так что ему приходилось то поворачивать голову к крупу, то смотреть себе под ноги и даже между ног.

Пока морковка оставалась у меня в руке, все было отлично: этот конь обожал морковь. Но когда я случайно уронила один из кусков, он не сумел найти его.

Наконец я поняла, что конь просто не видит морковку. Мне казалось, что ее невозможно было не заметить: оранжево-красная морковина лежала перед ним на соломе и была видна за километр. Конь думал иначе. Он как будто бы смотрел прямо на корнеплод, но не видел его. Подобно большинству коневладельцев я всегда полагала, что конь видит примерно так же, как я сама, ну, плюс-минус какие-нибудь там детали. Но это было неожиданно. В том мире, который видела я, на полу денника лежала морковка. В мире, который видел конь, никакой морковки не было.

Чтобы убедиться в том, что я не ошибаюсь, я попробовала провести тот же эксперимент снаружи. Может быть, в деннике было слишком темно. На лугу я бросила морковку под ноги коню – прямо ему под нос. И он снова не увидел ее. Я нагнула его голову так, чтобы он смотрел на лакомство, и снова безрезультатно. Наконец я указала на морковку пальцем. Это тоже не помогло.

Подумав, а не потерял ли мой конь интерес к морковкам в принципе, я решила поднять яркий овощ и поднести его к носу коня. Оказалось, что морковка в моей руке осталась для коня совершенно привычным предметом… и потому моментально исчезла.

В течение тысячелетий кони и люди – два вида, обладающие уникальным зрительным аппаратом, – в сотрудничестве друг с другом помогали каждому видеть мир вокруг себя. Мы делаем это интуитивно, и наша способность воспринимать то, что воспринимает лошадь, во многом зависит от проведенного в седле времени. Чем больше вы ездите, тем более учитываете особенности зрения вашего коня. Если вы не научились этому искусству, то часть конной прогулки непременно будете проводить лежа в грязи. Опытный конь в свою очередь заранее знает, что всадник увидит какие-то вещи за него.

Сработавшаяся, узнавшая друг друга пара из коня и наездника воистину единый живой организм, состоящий из двух фундаментальных компонентов. В этом и кроется вся суть удовольствия от езды. Мы часто ощущаем, что видит конь, и реагируем на это. Например, когда конь начинает нервничать, оттого что, как ему кажется, вблизи присутствует какая-то опасность, мы успокаиваем его прикосновением, дающим понять, что мы не видим ничего плохого. Если наше партнерство зиждется на прочной основе, он поверит нам. Находясь же на дикой тропе, мы полагаемся на лошадей, которые замечают ускользающие от наших глаз мелочи. Вспомните старые вестерны: ковбои, сидящие у костра, немедленно настораживаются, когда их лошади замечают нечто подозрительное на дальнем бугре.

Конечно, мы не всегда понимаем, что напугает коня, а что нет. Однажды в Свазиленде посреди бела дня я ехала по парку в компании болтливого местного гида, стремившегося как можно ближе познакомить меня со всеми представителями местной фауны. Я подъехала к гиппопотаму, нежившемуся в небольшой луже, однако он проигнорировал наше с конем приближение – в отличие от оказавшегося поблизости крокодила. Предположив, что конь немедленно отреагирует на приближение рептилии, я покрепче вцепилась в поводья, ожидая рывка. Однако конь, урожденный свазилендец, должно быть, привык к подобной реакции со стороны иностранцев, поскольку, не обращая внимания на мои руки, продолжал движение шагом едва ли не в полудреме. Скорее всего, он увидел ползущего в высокой траве крокодила гораздо раньше меня и не счел этот факт достойным тревоги.

В результате долгой эволюции глаза лошадей прекрасно настроены на различение малейших движений в своем широчайшем поле зрения. Вот почему мой свазилендский конь, скорее всего, раньше меня заметил того зашевелившегося в гуще растений крокодила. При этом, как утверждают ученые, кони воспринимают всего лишь около 10 000 цветов, в то время как люди различают миллионы оттенков. Конечно, доступными нам цветами все существующее их разнообразие не исчерпывается. Невидимых нами оттенков насчитываются десятки миллионов, однако мы просто не способны различить их. Голуби значительно опередили нас в этом отношении, доказав, что в мире есть множество того, что нашему зрению недоступно.

Люди, кони и все остальные млекопитающие пользуются в общих чертах одним и тем же зрительным аппаратом – еще один результат единого для всех эволюционного процесса. Наши глаза построены по принципу камеры, снабженной роговицей, линзой-хрусталиком, сетчаткой и зрительным нервом. Однако в связи с тем, что кони и люди шли различными эволюционными путями по меньшей мере 56 млн лет, глаза лошадей и людей приобрели важные различия. Возьмем цветовое зрение. Подобно большинству плацентарных млекопитающих, кони располагают колбочками, воспринимающими только два цвета. Мы тоже были такими, пока 30–35 млн лет назад наши предки-приматы, еще проводившие свою жизнь на вершинах деревьев, не обзавелись третьим видом колбочки, позволившим видеть с гораздо большей ясностью, точностью и скоростью (цвет воспринимается человеческим мозгом чуть быстрее, чем линия или форма). Мы не реагируем на далекие опасности (тот, кто живет на деревьях, обычно не видит ничего дальше опушки леса), однако три цветовые колбочки и 20/20 зрение позволяют нам увидеть удаленные объекты достаточно хорошо. Кони с их зрением 20/30 также обнаруживают расположенные вдали объекты, но не с такой четкостью.

Невзирая на все различия, глаза людей и лошадей обладают одним важным качеством: они передают эмоции. Например, «расширенные» глаза, когда видна склера (белки), у коней и у людей – признак страха. Мы также читаем эмоции по выражению глаз. Чарльз Дарвин считал эту способность врожденной, выходящей за культурные и даже видовые границы.

Десятки лет назад психолог Пауль Экман решил провести эксперимент, проверяющий это положение Дарвина. Экман объехал планету, фотографируя представителей самых далеких от цивилизации культур, в наименьшей степени контактирующих с окружающим миром – ситуация почти невозможная в наше время, – и обнаружил, что все они могли понимать эмоции совершенно незнакомых им людей.

Недавние исследования показали, что эта способность, видимо, связана с определенными участками мозга и может наследоваться. Как утверждает нобелевский лауреат нейробиолог Эрик Кандель в объемной книге о нейробиологии, цветном зрении и недавних открытиях в области строения мозга «Век самопознания»,в нашем мозге находятся по меньше мере пять разных областей, называемых зонами распознавания лиц. Эти группы мозговых клеток отвечают за считывание черт, подтверждая утверждение Экмана о том, что выражения лиц – универсальная и наследуемая коммуникационная система. Интересно, что как минимум одна из этих клеточных зон непосредственно соединена с миндалевидной железой, регулирующей наши эмоции и социальное поведение.

Кроме того, исследования этологов и специалистов по поведению животных подтверждают, что эта наследственная способность может быть присущей не только Homo sapiens. Ею, безусловно, обладают некоторые собаки, и, как охотно подтвердит вам любой владелец коня, лошади также способны читать выражения глаз и лиц.

Канадские ученые Йен Вишоу и Эмилина Йанкунис обнаружили, что мимике лошадей присуще особенное универсальное выражение, соответствующее ощущению кислого во рту, и что это выражение вполне соответствует выражению лица человека, хлебнувшего чистого лимонного сока. Сорок четыре коня получали от них воду либо с сахаром, либо с горьким хинином. Отпив сладкой воды, кони качали головами и облизывались. Хлебнув горечи, животные недовольно скалили зубы и высовывали языки – как дети, которым дали противное лекарство.

Итак, как показал Экман, мы запрограммированы на чтение этих выражений. Чарльз Дарвин первым предположил, что мы способны таким образом толковать намерения других животных, потому что эта способность помогает нам выживать. Иногда это происходит неосознанно. Много лет назад в Зимбабве я проплывала на лодке по реке, кишевшей гиппопотамами. Мое знакомство с этими животными исчерпывалось детскими книгами, где веселый бегемотик на картинке дружелюбно открывает свою пасть где-нибудь посередине африканского озера. Но когда такой же бегемотик высунулся из воды возле моего каноэ и разинул передо мной свою пасть, я мгновенно поняла, что мне угрожают. Он не смеялся и не улыбался, мне тоже было не до радости: я уже знала, что нахожусь в опасности. Мы с партнером по лодке не проронили ни слова, просто немедленно отгребли назад.

В своей работе «О выражении эмоций у человека и животных» Дарвин обсуждал сходство эмоциональных выражений глаз многих различных млекопитающих, выдвинув предположение о том, что комплекс универсальных эмоций, связанных с этими выражениями, вырабатывался десятки миллионов лет параллельно тому, как формировались скелеты. Дарвин был прекрасным наездником – отец часто распекал его за то, что он носится по окрестностям на коне, вместо того чтобы думать, как заработать на жизнь, – и потому превосходно разбирался в конской мимике и эмоциях. Одну страшно опасную поездку, во время которой его конь заметил неожиданно оказавшийся в поле кусок парусины и передал свой ужас непосредственно седоку, Дарвин впоследствии вспоминал, уже будучи пожилым человеком: «Его глаза и уши были с предельной концентрацией обращены вперед, а биения его сердца доносились до меня даже через седло». Сделанная спустя многие годы запись наглядно демонстрирует, что сам Дарвин так и не изжил свой страх, вызванный возможностью оказаться выброшенным из седла на землю.

Врач-психолог Сандра Визе полагает, что гармония общения между лошадьми и людьми во многом зависит от способности людей и животных обмениваться информацией, глядя друг другу в глаза. «Во взгляде коня присутствует сразу и инь, и ян, – сказала она мне. – В нем можно видеть их генетически заложенный страх, страх добычи перед хищником, однако заметно и естественное любопытство». Визе руководит программой, обучающей людей тончайшим моментам взаимодействия между собой с помощью общения со свободными лошадьми породы флоридский крэкер, восходящей к самым ранним дням испанской колонизации (см. илл. 17 на вклейке). В ходе ее программы «Глаз коня» студенты учатся внимательно следить за глазами лошадей, чтобы понять, какое впечатление производят люди на животных. Среди ее клиентов – люди с аутизмом, люди, в детском возрасте пережившие различные психологические травмы, а также будущие специалисты в области клинической психологии. Визе полагает, что люди, научившиеся вступать в плодотворный визуальный контакт с конем, делают важный шаг к способности полноценно контактировать с другими людьми.

Лошади наделены огромными глазами, даже более крупными, чем глаза слонов. Величина глаз может быть связана с защитной стратегией лошади, требующей бегства от хищника. Биолог Кристофер Кирк сопоставлял максимальную скорость бега животных с размером их глаз. Он считает, что глаза лошадей настолько велики, потому что скорость бега лошади по равнине может превышать 60 км/ч. Потребность видеть объекты на расстоянии при такой скорости, по мнению Кирка, наделила лошадей зрением, позволяющим быстро реагировать на обстановку вокруг себя.

«Каким образом возникли особые взаимоотношения между людьми и лошадьми? Думаю, что они в какой-то мере обусловлены зрением, – сказал мне Кирк. – Среди всех млекопитающих, не принадлежащих к приматам, лошади обладают наиболее близким к нам зрительным аппаратом. Их глаза лишь немногим меньше теннисного мяча, а острота зрения просто жуткая». Слово «жуткая» в данном контексте подразумевало, что в сравнении с большинством млекопитающих зрение лошадей приближается к чрезвычайной остроте человеческого зрения.

У нас, людей, визуальный контакт важен для умственного здоровья. И мы настаиваем на нем даже при общении с представителями других видов. Моего бордер-колли, которого учили пасти овец в суровых высококонкурентных условиях, специально заставляли не входить в визуальный контакт со своим пастухом – которым в итоге оказалась я. Я сочла этот факт неприятным и была обрадована, когда он наконец начал смотреть на меня. Возможно, теперь он хуже пасет овец, чем до попадания ко мне, однако стал более комфортным жизненным спутником. Визуальный контакт необходим нам как биологическому виду. Психологи обнаружили, что визуальный контакт с родителями нужен новорожденным для их жизненного благополучия. Как взрослые, мы разделяем это чувство. Мы умиляемся, например, глядя в большие глаза младенцев. Тут ничего не поделаешь, этого требует от нас наше биологическое устройство. Нами владеет почти непреодолимая потребность смотреть в глаза других живых существ.

Но в чьи глаза заглянуть легче, чем в глаза лошади, сухопутного животного, наделенного самыми крупными на планете глазами? И эта обычно не осознаваемая потребность имеет непосредственное отношение к нашей естественной привязанности к лошадям. Этот факт известен художникам. Начиная с времен коня из Фогельхерда они изображали лошадей с огромными влажными глазами. На картине «Шатер араба» британский художник викторианской эпохи Эдвин Ландсир изобразил арабскую кобылу с жеребенком, лежащими на пестром ковре внутри шатра. Когда мы смотрим в огромные черные глаза благородной белой кобылы, сердца наши стучат чаще. На картине Рафаэля «Святой Георгий, поражающий дракона» лошадь с благодарностью смотрит на своего седока после того, как святой Георгий сразил хищного змея (см. илл. 24 на вклейке). В 1769 году британский художник Уильям Соури Гилпин нарисовал картину «Гулливер прощается со страной гуигнгнмов», изобразив в глазах лошадей презрение к человеку, которого они вот-вот выставят со своего острова за отсутствие разума. На картине Джорджа Стаббса «Кобылы и жеребята» лошадь с предостережением смотрит на другую лошадь, слишком сильно приблизившуюся к ее жеребенку, а мирные кони Франца Марка часто наполовину прикрывают глаза, создавая воистину необыкновенный эффект. Проходя по созданной в начале XVIII века венской конюшне принца Евгения Савойского, знаменитого полководца Священной Римской империи, успешно применявшего конницу в войне с турками, я отметила, что его любимые лошади пили воду из мраморных поилок, a посмотрев на потолок, обнаружила мраморные головы коней, благосклонно взиравшие на меня. Мне захотелось понять, отчего эти лошади показались мне такими добрыми. А потом поняла, что художник наделил их невозможно большими глазами, сдвинув их вперед так, что лошадиные физиономии обрели почти человеческий облик. Они напомнили мне херувимов из Сикстинской капеллы. Такие кони бесспорно представляют собой дар богов. Кто не полюбит подобных животных?

Однако глаза перволошадей никак нельзя было назвать «добрыми». На самом деле они были больше похожи на глаза грызунов и располагались гораздо ближе к носу. Желая еще раз поразмыслить об эволюции лошадиных глаз, я вернулась в Американский музей естественной истории, где палеонтолог Мэтью Мильбахлер снова принялся терпеливо извлекать все новые и новые кости из шкафов, в которых они хранятся. Экспозиция в открытой для публики части музея успела несколько раз перемениться с момента моей последней встречи с Мильбахлером, однако эти задние комнаты оставались в точности такими, какими были прежде. Пахло, как и раньше, пылью и вечностью.

На сей раз Мильбахлер провел меня прямо в отдел ныне существующих млекопитающих и достал черепа современных представителей рода Equus, к которому относятся лошадь, равнинная зебра, горная зебра, онагр (находящийся в опасности вид, проживающий в некоторых местах аравийской и азиатских пустынь), осел и лошадь Пржевальского – причем все эти виды происходят от первоначального Equus simplicidens, жившего 4 млн лет назад.

Мы проверили положение глазницы в каждом из этих черепов. Возле смоляных ям Ла-Брея Эрик Скотт показывал мне извлеченный из смолы череп лошади и сравнивал его с черепом лошади современной чистокровной породы. Глаза скакового коня были в большей степени обращены вперед, давая отличное бинокулярное зрение, что помешало бы в жизни на лоне дикой природы, так как коню было бы труднее заметить подкрадывающихся сзади хищников. На древнем черепе из Ла-Брея, напротив, глазницы были раздвинуты дальше друг от друга. Обладатель этого черепа не мог похвастаться отличным бинокулярным зрением, однако вполне мог одним глазком поглядывать на горизонт, выискивая потенциальную опасность, но не отрываясь при этом от еды. Нас интересовало, не проявятся ли подобные различия при переходе от вида к виду, но мы не сумели заметить ничего такого.

Затем мы попытались определить ход процесса изменения положения лошадиных глаз во времени и вернулись для этого на 56 млн лет назад, перейдя в палеонтологический отдел музея. Возможности для исследования там потрясающие. Путешествие из голоцена назад в эоцен оказалось довольно продолжительным. Из залов длиной в городские кварталы Нью-Йорка мы попадали в просторные колодцы лестниц, пропахших полуторавековым настоем исследовательского духа, проходили сквозь тяжелые противопожарные двери, чтобы наконец вернуться на то самое место, где я впервые познакомилась с Мильбахлером, – в мрачное помещение, в котором хранились ископаемые останки лошадей.

Мильбахлер снова достал черепа – на сей раз нескольких давно вымерших видов лошадей. Он выстроил эволюционное древо из конских голов, разложив их на длинном столе, подобном тем, которые можно увидеть в школьном кафетерии.

В самом основании родословного древа находились перволошади; от основания расходились ветви, показывавшие, как много различных эволюционных решений пришлось принять лошадям за все время своего существования на Земле.

Эволюция лошадей стала для меня очевидной. Конечно, мне уже не раз приходилось видеть эволюционное древо лошадей в научных публикациях (см. рис. 10), однако сейчас передо мной находилась подлинная картина, отражавшая изменение лошадиных черепов за десятки миллионов лет. В то время как челюсти лошадей, содержащие минерализованные зубы, – частые находки во всем Северном полушарии, полные черепа из-за своей хрупкости встречаются гораздо реже. Как сказал мне Мильбахлер, челюсти животных сохраняются намного чаще благодаря тому, что зубы более прочны и, как клей, предохраняют челюсти от разрушения. А вот плоские кости черепной коробки ломаются легко, и потому их труднее найти.

Рассматривая выстроенное Мильбахлером древо черепов, я вновь вспомнила о болезненном и тревожном Чарльзе Дарвине, который боялся публиковать свои книги. Вполне возможно, что если бы Дарвин имел возможность видеть то, что видели мы в тот день, желудок не так часто беспокоил бы его и позволил бы пореже ездить на дорогие курорты.

Рис. 10.Эволюционное древо семейства лошадиных, демонстрирующее изменения в географическом положении, питании и размере тела за последние 56 млн лет. Источник –MacFadden Bruce J. Fossil Horses –Evidence for Evolution. Science 307 (2005). P. 1728–1730.

Указав на череп перволошади, Мильбахлер сказал: «Это животное, по-видимому, вело ночной образ жизни. Для своего размера у него слишком большие глаза. – После чего, указав на непонятные вмятины под глазницами лежавшего на столе черепа, он продолжил: – Они называются “подглазничными ямками”. Современные лошади их не имеют».– «А зачем они нужны?» – спросила я. «Мы этого не знаем, – ответил он, – это большая тайна».

Некоторые ученые предполагали, что в этих ямках могли находиться обонятельные железы, другие усматривали в них место прикрепления особых мышц.

Глаза перволошадей находились ближе к носу, чем глаза представителей рода Equus. Они располагались как раз над зубами. Прослеживая изменение лошадиных черепов во времени, мы в известном смысле могли по положению глазниц получить представление о распространении травяных лугов.

«По мере того как увеличивался размер зубов, – объяснял Мильбахлер, – глазам приходилось перемещаться все ближе к ушам, чтобы дать место зубам». Перемещение глазниц позволило использовать более массивные моляры, способные перемалывать больше кремнийсодержащей травы.

Итак, поняла я, эволюция лошадиных глаз связана с эволюцией конских зубов, a эволюция зубов связана с эволюцией травы, которая, в свой черед, связана с изменениями планетарной температуры, a изменения температуры определяются тектоническими движениями, изменениями характера океанических течений и стремлением Антарктиды утвердиться во власти над планетой, расположившись на Южном полюсе.

И, заглянув в глаза лошади, нетрудно заметить, что все мы – члены единой, не перестающей бурлить, энергетической системы нашей планеты.

Теперь то, чего не мог понять Дарвин, кажется нам непреложной истиной: наш мир подвержен переменам и не все изменения бывают равно успешными. Некоторые элементы – такие как колоссальных размеров слепая кишка лошадей – оказываются чрезвычайно устойчивыми, в то время как другие, выгодные в конкретный момент истории, в итоге приводят к печальным в долгосрочном плане последствиям. Слишком крупные и быстрые изменения могут создать в высшей степени специализированных животных, неспособных приспособиться к серьезным изменениям внешних условий, например резкому падению или росту температуры. Чрезвычайно высокая специализация может не позволить таким животным выжить. Но и полное отсутствие изменений в изменяющейся среде имеет недостатки. Иллюстрируя тезис, гласящий, что для эволюции важна синхронность с окружающим миром, Мильбахлер выложил на крышку стола целую отдельную ветвь эволюционного древа лошадей, породившую крупных восхитительных животных, во всем столь же прекрасных, как современные кони. Эти животные, однако, оказались в числе исчезнувших с поверхности нашей планеты – потому лишь, что более не соответствовали условиям окружающей среды. В эволюции лошадей много таких ветвей: например, удивительно успешный гиппарион, распространившийся по всему миру, а потом полностью вымерший.

Первый из лежавших на столе черепов принадлежал мерикгиппусу (Merychippus), коню, появившемуся примерно 17 млн лет назад, одному из череды возможных предков наших лошадей. Еще один череп остался от мегагиппуса (Megahippus), члена той отмершей тупиковой ветки, о которой мы как раз думали. «Если бы вы увидели это животное в зоопарке, – тронул Мильбахлер череп мерикгиппуса, – то сразу сказали бы, что это какая-то странная лошадь. Но, увидев этого зверя, – он показал на мегагиппуса, – вы долго гадали бы, кто это такой».

И он был прав. Я могла угадать будущего коня в черепе малыша мерикгиппуса, но мегагиппус, живший всего 10 млн лет назад, еще до появления рода Equus, начисто выпадал из общей линии.

Он был крупным зверем и не уступал в размерах современной лошади, но так и не приобрел все прочие детали ее скелета – длинные ноги и копыто на одном пальце. Мегагиппус остался трехпалым, что заметно ограничивало его возможности в постепенно холодеющем мире. Его зубной аппарат так и не видоизменился, так что конь не перешел грани между объеданием листвы и пастьбой. Даже форма его морды не расширилась пригодным для питания травой образом, она осталась тонкой и узкой, похожей на морду оленя. В отличие от юконского коня, мегагиппус не имел возможности разгребать снег, чтобы пощипать укрытую им зелень. Не мог он и окинуть взглядом степные просторы. Глаза его так и остались на середине черепа, а не придвинулись ближе к ушам.

Приспособленный к жизни в лесу, а не в степи, мегагиппус вымер. Некоторые люди называют этот процесс «выживанием приспособленных», однако эти популярные слова извращают сущность того, что имел в виду Чарльз Дарвин: мегагиппус был вполне приспособлен к тому миру, в котором жил, – но мир этот исчез. Случилась крупная неудача, а не что-то другое. Действительно, если бы мир мегагиппуса не ужался в размерах, а мир рода Equusне расширился, мы сегодня могли бы разъезжать на мегагиппусах – хотя при странной форме позвоночника этого животного нам потребовалось бы другое седло.

Что любопытно, в то время как глаза перволошадей заключали в себе лишь надежду на далекое блестящее будущее, глаза примата с Поулкэт-Бенч уже были кое в чем похожи на наши. Как сказал мне Фил Гингерих, они уже передвинулись на лицевую часть головы, вероятно обеспечивая достаточно хорошее бинокулярное зрение.

Нам бинокулярное зрение необходимо. Оно дает восприятие глубины. Кто захочет перепрыгивать с ветки на ветку, не зная заранее, насколько толста та ветка, на которой закончится прыжок? Или насколько она далека на самом деле? Одна ошибка – и ты летишь на землю.

Наша способность различать больше цветов, чем могут другие плацентарные млекопитающие, также помогает восприятию глубины. Различая цвета, мы различаем подробности. Когда примерно 35 млн лет назад мы вырастили третью колбочку, мир перед нами как бы открылся заново: мы вдруг обрели способность видеть красный цвет. Тем из нас, кто может видеть его (а могут не все, ибо некоторые люди страдают цветовой слепотой), трудно представить, когда-то было по-другому. А ведь большинство млекопитающих слепо к красному цвету.

Это относится и к лошадям, так и не получившим эту третью колбочку. Глядя на красный предмет, какой-то цвет они видят – но только не тот яркий красный, который воспринимаем мы. Согласно мнению большинства исследователей, наш красный в их глазах представляется желто-зеленым. Если мы смотрим на красный мяч, лежащий на зеленой траве, он выделяется для нас своим цветом. Если на него посмотрит лошадь, резкого контраста не будет. Вот почему, если вы заметите мяч издали, ваша лошадь сделает это лишь на более близком расстоянии. И, заметив, может испугаться.

Способность различать цвета является ключевой для правильного восприятия окружающего мира, и чем меньшее число цветов мы способны распознать, тем менее четким становится наше восприятие – поэтому важно представлять мир тех красок, в которых живет конь. Но на что похож этот мир? В детстве мне говорили, что собаки и лошади видят только черно-белые тона, однако сегодня нам известно, что это не так. Возможно, диапазон цветового восприятия у собак и лошадей совпадает.

Но каким образом ученые могут быть настолько уверены в этом? Что, если наша «синяя» колбочка воспринимает один оттенок синего цвета, а та же колбочка у лошадей и собак воспринимает совершенно другой оттенок?

Я спросила об этом Джозефа Кэрролла, специалиста по цветному зрению, изучавшего этот феномен у ряда животных. Оказалось, что нам известно достаточно много о цветном зрении человека, a заодно и собак с лошадьми, благодаря исследователям, старавшимся выяснить природу дальтонизма, красно-зеленой цветовой слепоты, то есть неспособности некоторых людей видеть красный цвет. К числу порожденных наукой устройств относится электроретинограф, которым Кэрролл пользовался для изучения цветового зрения у животных. Это устройство фиксирует электрическую активность глаза точно так же, как электрокардиограф фиксирует электрическую активность сердца. «Ты даешь вспышки разного цвета и смотришь, как реагирует глаз. Неоднократно повторяя процесс, можно сделать вывод о цветовой чувствительности», – пояснил Кэрролл.

Оказывается, цветовая чувствительность лошади аналогична чувствительности людей, страдающих красно-зеленой цветовой слепотой. Чтобы проиллюстрировать цветовое зрение лошадей, Кэрролл взял фотографию, на которой двое детей в красном сидели на спине лошади. Потом он взял вторую фотографию, где лошадь шла по загону на фоне зеленого поля. А затем поменял цвета на фотографии согласно восприятию лошади.

Он также создал круговую диаграмму цветового зрения лошади. Зеленую траву лошадь также видит «зеленой», однако лишенной того сочного, полного жизни оттенка, которым наслаждаются люди. Зелень эта тусклая. Красный цвет отсутствует. Синий есть, но и он лишен яркости. Нам бы показалось, что кони живут в очень блеклом мире.

Отсутствие ярких красок в данном случае означает, что способность лошадей видеть мелкие детали ограниченна. На сделанных Кэрроллом фотографиях, где одна и та же сценка представлена глазами лошади и человека, на голове белого коня человек видит четко выделяющийся недоуздок. В лошадиных глазах этот недоуздок тускнеет, становясь менее заметным.

Джеральд Джейкобс, специалист в области эволюции цветового зрения, полагает, что способность животных различать цвета могла начать развиваться еще 540 млн лет назад, когда в океане появились первые животные. По его словам, возникновение цветного зрения было неизбежно. Оно дает возможность воспринимать пространство.

Тот, у кого плохое зрение, без труда поймет Джейкобса. Снимите очки, и окажется, что вы, как и прежде, воспринимаете предметы не за счет четких контуров, а благодаря цветовым различиям. Следуя им, вполне можно передвигаться по комнате. А теперь поставьте себя на место коня. Цветовых ориентиров станет меньше.

Именно поэтому лошадям труднее воспринимать предметы, чем нам. Представьте себе британский красный городской автобус за пологом зеленой листвы. Хотя вам удается увидеть лишь пятна красного цвета, в вашем уме уже сложился «образ» автобуса, поскольку мозг самостоятельно вставил все недостающие части. «Мозг представляет собой наделенную даром творчества машину, выискивающую упорядоченные структуры в часто путаном сумбуре сигналов», – подметил невролог Эрик Кандель.

Для коня красный цвет не будет столь же информативным. Лошадь не получит достаточно данных, чтобы воспринять этот автобус в листве. Теперь представьте себе несколько яблок на стоящем поблизости видавшем виды садовом столе. Вы замечаете их и поворачиваете к ним коня, чтобы тот мог перекусить. Однако конь не может определить, что это яблоки, пока не подойдет ближе и не почувствует их запах. Правда, если он привык видеть горку вкусных яблок на этом столе, то может оказаться способным самостоятельно сложить детали головоломки в законченную картину и направиться в нужную сторону. Вот почему важно знакомить лошадей с новыми предметами, появляющимися в известных им местах. Они должны сами исследовать всякое новшество, чтобы составить представление о нем.

Это положение особенно верно для далеко расположенных предметов. Представим себе наездника в красной куртке, стоящего посреди поля зеленой травы. Мы видим его со всей четкостью. Лошадь – необязательно. Она может не заметить его, пока он не сойдет с места. А в этом случае она может испугаться и понести.

К сожалению, если специалисты могут сообщить нам о том, какие цвета воспринимает лошадь, они не способны сказать, что именно лошадь воспринимает или каким образом складывает куски и обрывки визуальной информации в ментальную картину окружающего ее мира. Однако нам известно, что она блестящим образом справляется со всякого рода нововведениями: для этого достаточно внимательно рассмотреть ранее незнакомый предмет.

Мы многое знаем о том, как этот процесс визуального познания происходит в мозге человека, и кое-что знаем о том, как он происходит в мозге собаки и даже кошки. Однако, как считает Джеральд Джейкобс, для нас по-прежнему остается тайной то, как визуальную информацию обрабатывает мозг лошади, – за исключением того факта, что он, вероятно, не воспринимает красный цвет.

Это заставило меня задуматься: «А что тогда можно сказать о той нью-йоркской упряжной лошади, остановившейся на красный свет?»

Несколько лет назад в Нью-Йорке упряжной конь из Центрального парка по имени Орео, испугавшийся неожиданного громкого звука, понесся по одной из главных артерий города – Девятой авеню. Несколько человек пытались остановить животное, однако Орео был слишком испуган, успев к этому времени врезаться в серебристую BMW и сорвать с нее бампер, а также разбить вдребезги собственную повозку, обломки которой все еще волоклись за его спиной.

Наконец конь оказался на перекрестке. Горел красный свет. Орео остановился вместе с автомобилями, дожидаясь момента, когда вспыхнет зеленый.

«Если кони слепы в отношении красного и зеленого цветов, каким образом он понял, что надо остановиться?» – спросила я.

Джейкобс объяснил мне, что мы не можем в точности знать, почему именно Орео остановился на красный свет, однако возможно, что конь усвоил смысл взаимного положения красного и зеленого сигналов светофора. Если кони и не отличают зеленого цвета от красного, то они вполне способны пользоваться при движении другими визуальными ориентирами.

Кроме того, сказал Джейкобс, Орео мог заметить разницу в цвете между двумя сигналами, так как «зеленый» цвет современного светофора нельзя считать истинно зеленым. Конечно же животное могло остановиться и потому, что остановились машины, однако оно могло и осознать цветовое различие: «Если бы красный и зеленый огни светофора были идеально красным и идеально зеленым и имели одинаковую яркость, страдающие цветовой слепотой водители не смогли бы различать их. Однако инженеры-дорожники добавили к зеленому цвету коротковолновую компоненту, отливающую синевой».

Теперь, располагая основами, необходимыми для понимания зрительного восприятия людей и лошадей, мы можем возвратиться к Брайану Тимни и его исследованиям. Определив, что его кони увидели аэростаты, поднимавшиеся в воздух более чем за 10 километров от него, Тимни решил определить, насколько хорошо могут видеть кони, полагаясь исключительно на остроту зрения, а не на цвет. Для людей резкость – острота зрения – имеет центральное значение для восприятия мира. Мы можем проверить ее, читая плакатик у глазного врача: когда мы опускаемся к строчке, которую не можем прочесть, оптик сообщает нам остроту нашего зрения. Хорошее качество зрения соответствует показателю 20/20. Острота моего зрения до операции на глазах оценивалась как двадцать к бесконечному множеству. Предметы, которые другие люди замечали вдали, для меня не существовали. Однажды в национальном парке я стояла среди компании людей, следивших за тем, как по склону не столь уж далекой скалы поднимался медведь-гризли.

Я не видела ничего.

Но как определить нечто подобное в отношении коня, который никак не может поведать нам о том, что он видит или не видит? Тимни обратился к проверенной временем методике определения остроты зрения младенцев, внеся в нее некоторые изменения. Он встроил в некое подобие стены две открывающиеся на петлях дверцы. За дверцами помещались лакомства. Чтобы добраться до них, коню нужно было открыть дверцу своей мордой. Как известно любому владельцу конюшни, кони без всякого труда осваивают подобные фокусы.

Затем Тимни усложнил ситуацию. Кони узнали, что никаких угощений за дверцей, выкрашенной в ровный серый цвет, не будет, в отличие от двери, закрашенной широкими белыми и черными полосами. Это кони выучили так же легко, так что ученый убедился в том, что они «считывают» узор из полос.

Тимни начал понемногу уменьшать ширину полос, постепенно увеличивая тем самым сложность задачи по поиску разницы между полосатой и равномерно закрашенной дверцами. В каком-то смысле кони читали адаптированную для них версию плаката оптометриста.

Чтобы эксперимент действительно измерял остроту зрения на расстоянии, Тимни отводил коней назад примерно на 2 метра. Дорожки к дверцам разделяла двухметровая стена, так что животным приходилось делать свой выбор на расстоянии.

Сначала, пока полосы оставались достаточно широкими, успех сопутствовал почти 100 % попыток. Но когда полосы начали постепенно сужаться, приближая восприятие полосатой дверцы к серой, кони стали сталкиваться со все большими сложностями при выборе. Когда процент удачных решений приблизился к пятидесяти, Тимни понял, что животные идут наугад. Очевидно, совсем узкие полосы воспринимались ими как ровный серый цвет.

Этот прекрасный эксперимент способен поведать нам о многом. Например, о том, что кони – превосходные объекты для исследования, так как охотно обучаются в расчете на то, чтобы получить награду. А еще о том, что хотя зрение у лошадей хуже, чем 20/20, они видят с большей четкостью, чем все другие млекопитающие, кроме приматов. Тимни проводил подобные эксперименты с кошками, обезьянами, верблюдами и даже шмелями и обнаружил, что острота зрения лошадей на большом расстоянии выше, чем у большинства других животных.

«Острота зрения лошадей составляет примерно две трети от нашей, человеческой, – сообщил он мне. – И это весьма неплохо. Несомненно, воздушные шары, поднимающиеся в воздух на том расстоянии, на котором они видели их, представляли собой достаточно малые объекты. Кошка даже не может надеяться что-то увидеть в такой дали». Это говорит нам не только о том, что кони обладают относительно хорошим зрением по сравнению с другими млекопитающими, но еще и о том, что, когда конь со всадником на спине готовятся к прыжку, животное может нормально видеть место завершения прыжка.

Тимни также хотел узнать, в какой мере лошадь способна воспринимать глубину. Не является ли мир коня двумерным и плоским? Скорее всего, нет, потому что в таком случае лошади не умели бы перепрыгивать через заборы. Однако какого рода концепцией восприятия глубины они обладают?

Для определения этого он воспользовался иллюзией Понцо. Эта простенькая двумерная картинка способна обмануть любого из нас так, что, даже располагая необходимой информацией, ей невозможно не поверить.

Итак, нарисуем на листе бумаги два отрезка равной длины один над другим, чтобы получилось подобие колонны. Вам легко убедиться в том, что линии эти действительно равной длины (см. рис. 11).

Рис. 11.Оптическая иллюзия Понцо

Однако введем обе равные линии в наш контекст. Если разместить их над уходящими вдаль железнодорожными рельсами, вы отчетливо увидите, что верхняя из них длиннее нижней. Ваш глаз точно фиксирует информацию, но когда мозг берется совмещать оба рисунка, он вводит вас в заблуждение.

Феномен этот настолько могуч, что даже в том случае, когда нам точно известно, что обе линии равны, мы продолжаем неправильно толковать их соотношение. Невролог Кандель так объясняет это явление: «Зрение представляет собой не просто окно в мир, а воистину творение мозга». Иными словами, человеческий мозг пользуется концепцией глубины даже в тех случаях, когда таковая отсутствует. Когда художники Ренессанса осознали эту странную истину – что мозг автоматически «усматривает» трехмерную перспективу даже в плоском двумерном рисунке, – западное искусство полностью изменилось.

Тимни установил, что кони совершают ту же ошибку, что и люди. Он показывал своим лошадям два отдельных комплекта линий, расположенных друг над другом. Один набор линий имел равную длину. Во втором верхняя линия действительно была длиннее нижней. Кони были обучены идти к рисунку с более длинной верхней линией. Затем он познакомил коней с иллюзией Понцо. Он показал им два набора линий, причем на обоих линии были равной длины. Один комплект был помещен на рисунок деревьев и ландшафта, изображенных вне перспективы. Второй был на фоне уходящей вдаль железной дороги.

«Занятно, что все они направились к тому рисунку, где верхняя линия и нам кажется длиннее, – сказал мне Тимни. – Они также подвержены этой иллюзии».

Это потрясает. Та зрительная способность, которой мы, люди, так гордимся, наша способность «считывать» глубину с листа бумаги оказывается присущей также и лошадям. Более того, тот факт, что люди и лошади совершают одинаковую ошибку восприятия, – еще одно указание на общее эволюционное наследие. Возможно, так мог ошибаться и наш последний общий предок. Я невольно подумала: сумели бы лошади понять живопись венецианского Ренессанса с ее достижениями в передаче перспективы? Сумели бы они выделить такую картину из общей совокупности более ранних картин, не передающих глубины?

Глупый, бездумно заданный вопрос, однако удивительно, что кони способны экстраполировать информацию с двумерного рисунка, соединяя ее с фактами окружающего их трехмерного мира. Если как следует вдуматься, наличие подобной способности у лошадей свидетельствует о незаурядных умственных способностях. Неужели их ощущение перспективы аналогично нашему?

Я бы так не подумала. И тем не менее проведенное Тимни исследование может выявить больше сходства, чем мы ожидаем. В конце концов, жизнь развивалась в трехмерном мире. Вполне естественно, что мозг в своей эволюции должен был как-то учитывать этот факт.

Великолепное бинокулярное зрение помогает восприятию глубины, однако существуют и другие способы, посредством которых животные могут оценивать глубину и расстояние. Мы, люди, располагаем для этого в своем ящике с инструментами по крайней мере еще одним приспособлением. Закройте один глаз и поводите головой из стороны в сторону: вы без труда определите, какие предметы ближе к вам, а какие дальше. За эту способность отвечает явление, именуемое «двигательным параллаксом». Глядя одним глазом из окна быстро едущей машины, вы также поймете, какие предметы к вам ближе, а какие дальше.

Кони тоже способны на это. Они способны на это, не только двигаясь галопом или шагом, но и просто повертев головой. Вот почему, в частности во время верховой поездки, важно позволять коню крутить по сторонам головой. Езда на коротком поводе не позволяет лошади воспользоваться двигательным параллаксом для определения глубины. Пользуясь всего одним глазом, конь может только с большим трудом составить в голове картину окружающего его мира, особенно если все освещено пятнами, как бывает под пологом листвы. Мы-то можем воспользоваться собственным развитым зрением, однако возможности бинокулярного зрения у лошадей ограниченны, и это дело дается им труднее. Вот еще одна причина того, что лошадь реагирует на каждое движение, на каждое яркое изменение соотношения света и теней, a не только на конкретные предметы.

Мы, люди, превосходно используем цветовой механизм обнаружения в сравнении с прочими млекопитающими, зато лошади лучше нас замечают даже малейшие движения в сумерках. Так происходит, потому что кони имеют больший процент светочувствительных палочек на каждую цветовую колбочку, чем мы. Кроме того, похоже, существуют и различия в нервном соединении. Некоторые из находящихся в глазах лошади палочек посылают сигналы центральной нервной системе с куда большей скоростью, чем делают это палочки в наших глазах.

Наши глаза, однако, быстрее приспосабливаются к изменениям уровня освещенности. Если вы выключите свет в комнате после наступления темноты, то зрение вернется к вам уже через считаные секунды. Коню на соответствующую перемену нужно около получаса. Наши предки-приматы жили в густых тропических лесах, поэтому способность быстро переключаться с темноты на свет и снова на темноту была для них существенна. Приспособившийся к жизни на открытой равнине род Equus нуждался только в палочках, перестраивавшихся за время восхода или заката, то есть за назначенные природой 30 минут.

Мы часто ставим лошадей в такие ситуации, когда они не способны видеть достаточно хорошо. Например, когда мы вводим коня с яркого солнечного света в темный транспортировочный трейлер, наше зрение перестраивается почти мгновенно. Однако зрение коня не исправится еще примерно 30 минут. В восприятии коня все выглядит так, будто вы вводите его в мрачную и опасную пещеру.

Иногда, когда лошадь ведет себя странным образом, проблема заключается не в ней самой, а в ее проблемах со зрением. Однажды в Шотландии, около Эдинбурга, я видела, как тренер вывел «проблемную» лошадь с яркого солнечного света на слабо освещенную арену. Находясь в одиночестве, в обществе незнакомца, державшего его повод, конь вдруг занервничал. Напряглась каждая мышца в его теле. Он высоко задирал голову, пробовал носом воздух и явно пытался что-то увидеть. Уши его были направлены вперед.

Судя по направлению взгляда и ушей, было понятно, что именно пугает животное. В дальнем конце арены было еще темнее, чем там, где он стоял. Там поднималась сплошная каменная стенка, выделявшаяся на общем фоне яркой блестящей окраской. Стенка доставала примерно до плеча. А за этой белой стенкой суетились сновавшие туда-сюда люди в черных армейских шапках. Тела их скрывались за стеной, видны были только головы. Наше зрение острее, к тому же мы знаем, что такое армейские вязаные шапки, и для нас стена выглядела, как и положено стене, а люди имели совершенно нормальный вид. Мозг человека моделировал адекватную картину.

Конь же, с этой ареной еще незнакомый, не мог свести воедино полученную информацию. Возможно, он ощутил нечто такое, что должен был ощутить согласно велению эволюционного наследия. Быть может, картина, построенная его мозгом на основании визуальных данных, изображала не белую стенку, а далекий утес, а на утесе этом суетились черные мохнатые хищники – не иначе как волки? – бегали взад и вперед, дожидаясь времени, когда можно будет наброситься на него. Так что не стоит удивляться тому, что конь нервничал.

Бедняга фыркал, приплясывал на месте и задирал голову, стараясь как следует приглядеться.

Тренер сказал, что этот конь ведет себя подобным образом, только когда оказывается на арене в одиночестве. В обществе других лошадей он совершенно спокоен. Как нам уже известно, лошади передвигаются табунами и, подобно другим млекопитающим, которые живут тесно организованными группами – луговыми собачками, например, – часто полагаются не только на собственное зрение, но и на зрение соседей. Вот почему, находясь на открытом месте, кони редко ложатся одновременно. Кому-то приходится оставаться на страже.

Возможно, если бы пугливый конь находился в обществе человека, ставшего ему привычным и доверенным компаньоном, он вел бы себя спокойнее, однако иногда и излишняя вера в человека может привести животное к неприятностям. Австралийский нейробиолог Элисон Харман, опытный специалист в области выездки, однажды видела, как две лошади, уткнув носы в грудь, скакали кентером навстречу друг другу и столкнулись. Харман занялась выяснением причин и установила, что уткнувшая нос в грудь лошадь бежит вслепую. Столкнувшиеся лошади слишком полагались на всадников, a те оказались рассеянными.

Харман открыла, что перед носом лошади располагается слепая зона. Благодаря эволюционному наследию кони хорошо видят то, что ниже их ноздрей, и прекрасно различают ту траву, которую едят в поле, а также видят многое (хотя и не всё) за своей спиной, так что им приходится постоянно одним глазом присматривать, не объявится ли в высокой траве какой-нибудь хищник. Однако они не видят пространство перед собой так, как видим мы. Если мы причесываем лошадь между глазами, она не видит щетку и лишь изредка замечает движения руки. Ей приходится учиться доверять вам.

Харман также показала, что кони видят наш мир широким, уплощенным и невысоким. Большинство цветовых колбочек и многие палочки глаза лошади находятся в узкой визуальной полосе, проходящей по всей сетчатке. За пределами ее насчитывается очень небольшое количество палочек и колбочек, а сама она настолько густо насыщена ими, что кони воспринимают мир как полосу.

Наше же зрение имеет круговую природу. Прыгая, мы осознаем пространство вокруг себя как своего рода визуальный круг. Когда прыгает лошадь, внимание ее обращено ко всей визуальной полосе целиком, и реагирует она на все движения в ней, особенно на те, которых, согласно его опыту, в ней не должно оказаться. Лошадь особенно чувствительна к движениям, замеченным ею на краях этой полосы. Мы не слишком хорошо видим уголками глаз, лошади тоже – однако они настроены на немедленную реакцию на всякое подмеченное шевеление, каким бы оно ни было. Вот почему упряжным лошадям одевают шоры – вращение спиц колеса, уловленное уголками глаз, сигналит лошади о том, что за ним следует нечто опасное, однако степень опасности животное не может определить.

Панорамный обзор почти в 360° означает, что конь получает множество информации. Как же он обрабатывает подобный объем, безусловно чрезмерный с нашей точки зрения? Вполне возможно, что обрабатывается отнюдь не вся поступающая информация и определенным частям ее – в частности чему-то неожиданному для лошади – оказывается предпочтение в плане реакции. Располагая достаточным временем, лошади могут научиться исключать несущественное.

Мы поступаем аналогичным образом. За рулем автомобиля, например, мы не обращаем особого внимания на окружающие виды и пейзажи, но немедленно замечаем важные сведения вроде подозрительно завилявшей впереди машины. Мы делаем это и с помощью слуха в людном ресторане. Прислушиваясь к разговору среди стука столовых приборов и звуков, доносящихся от соседнего стола, мы выбираем из всей какофонии только важные для нас звуки.

Конь также может отфильтровывать на выброс большую часть визуальной информации и «видеть» только то, что существенно для него. Так же как мы оставляем за рамками внимания все, что происходит за пределами дороги, но замечаем то, что происходит с находящейся перед нами машиной, потому что это важно для нас, так и лошадь предрасположена замечать неожиданные движения, которые благодаря эволюционному наследию могут оказаться важными для нее, будь то шелест травы за спиной или шевеление на далеком холме.

Когда девочкой я только начинала ездить верхом, никто не рассказывал мне о том, как лошади воспринимают мир. Это Уиспер и Грей научили меня принимать во внимание различия в нашем визуальном восприятии. Однажды прохладным октябрьским утром, когда подувший ночью морозный канадский ветерок расцветил клены, дубы и березы возле грунтовой дороги тысячами оттенков радуги, я решила проехаться верхом, снарядила Уиспера и заседлала Грея. Со мной собиралась на прогулку подруга, не умевшая ездить верхом. Мой старый полупершерон, всегда категорически возражавший против любых физических нагрузок, казался мне идеально подходящим для нее.

Проехав по дороге около пяти минут, мы увидели нечто совершенно новое в нашем крошечном городке: высоко задиравший ноги пони вез за собой симпатичный двухколесный экипаж. Спицы вращавшихся колес поблескивали под солнечным светом на фоне темного и торжественного, как собор, леса.

Я насторожилась. Тогда я еще ничего не знала о конском зрении, однако мне уже было известно, что кони не любят новшеств. Однако и Уиспер, и Грей казались невозмутимыми. Экипаж подъезжал к нам. Пони топал копытами. Мои кони никак не реагировали на него. Всё пучком.

Когда тележка оказалась в 12 метрах от нас, Грей понес – как чистокровный конь на ипподроме, вылетев из стартовой калитки, вытянул шею и включил высшую передачу. Было бесполезно просить подругу натянуть поводья. Даже если бы она осмелилась приподняться в седле, ее усилия оказались бы напрасными. Грей был конем, исполнявшим веление свыше, и миссия его заключалась в том, чтобы убраться подальше от монстра, без всякого предупреждения вломившегося в его поле зрения.

Спас положение конечно же Уиспер. Он догнал Грея, обошел его, перешел на рысь, потом на шаг. Грей успокоился. В отличие от моей подруги. Насколько мне известно, она больше никогда не садилась в седло.

Это был хороший урок для меня. Кони видят не то, что вижу я. Но мне всегда хотелось знать: что именно увидел Грей тем осенним утром? Когда он заметил эту тележку и пони, что именно ему померещилось? Что могло так испугать его?

С той поры наука предоставила мне кое-какие ответы на те вопросы, которые возникли в моей голове, когда Грей понес. Я знаю теперь, что когда мы с Греем смотрели вверх, в осеннее небо, то, наверное, оба видели его голубым, хотя доступная восприятию Грея блеклая голубизна сильно уступала тому сочному цвету, которому радовалась я. Когда мы переводили взгляд на осеннюю листву, конь едва ли замечал доступные мне восхитительные краски.

И хотя светило яркое солнце, высокие деревья по обеим сторонам дороги затеняли ее, так что кони, должно быть, с трудом различали то, что находилось впереди. Когда появился экипаж, я сразу же узнала, что это такое: мой мозг немедленно сложил воедино образ симпатичной лошадки, увлекающей за собой нарядную тележку. Однако Грей вполне мог воссоздать совершенно другой образ. По мере того как повозка приближалась, я замечала все больше и больше подробностей – спицы вращавшихся колес, высокую посадку головы пони. Грей, вероятно, не видел сразу столько деталей. Когда пони наконец стал ему ясно различим, внимание моего першерона переключилось на отблески солнечного света, игравшие на спицах колес. Вполне возможно, что ему было вдвойне сложно справиться с этими отблесками из-за пятен солнечного света, пробивавшегося сквозь вершины деревьев. Неужели у него в итоге сложилось общее изображение пони, за которым гонится хищник с круглыми сверкающими глазами?

Такой вывод вполне естественен, однако мы едва ли когда-нибудь узнаем, насколько он справедлив. Хотя в недавние годы ученые сумели достаточно хорошо разобраться в механизме лошадиного зрения, нам по-прежнему не слишком ясно, каким образом вся эта информация воспринимается мозгом животного. Каким именно образом кони получают представление о том мире, в котором живут? Мы кое-как представляем себе мир кошки, поскольку котики невелики и их поведение проще исследовать. Еще мы представляем себе этот процесс у собак, потому что любим их и готовы вкладывать деньги в изучение их поведения. Однако кони благодаря своей величине не слишком удобны для исследований, и, хотя они нам также не безразличны, мы пока не проявили нужного усердия и желания понять, как работает их разум.

Словом, хотя ученые уже в какой-то степени изучили процесс мышления ряда животных от китов и дельфинов до кошек и собак, мы только начинаем приближаться к пониманию того, как работает мозг лошади и как это может быть связано с тем желанием сотрудничества с человеком, которое проявляют кони.