Придя на работу, я понимаю, что не могу думать ни о чем, кроме Эстер. И пусть это ей не известно, она занимает каждую свободную секунду моего времени. У меня звонит телефон, и первая мысль, которая возникает: «Это Эстер». Но это не Эстер. Слышу, как меня вызывают по громкой связи в приемную. Со всех ног несусь по скользкому лакированному полу, уверенная, что там Эстер, что она стоит у стойки и ждет меня, но вместо нее я вижу напыщенного адвоката, который велит мне отнести документы на экспертизу. Выполняю задание, по-прежнему думая об Эстер. Я испытываю одновременно боль и тревогу. То и дело вспоминаю, что Эстер пыталась избавиться от меня, что она меня предала. Обида часто сопровождается страхом за нее. С ней что-то случилось!

Выполнив поручение, я возвращаюсь к себе и разыскиваю Бена. Оказывается, он тоже зашел в тупик. Поиски мистера или миссис Вон ни к чему не привели. Когда я захожу в крошечный отсек, где сидит Бен, он вздрагивает от неожиданности и резко оборачивается. При виде меня он потирает затылок и вздыхает. Мы с ним теряем надежду. На мониторе перед ним то и дело возникают слова: «Результатов по запросу не найдено».

– От Эстер вестей нет? – спрашивает он.

– Ни слова. – Я качаю головой.

Не только я не могу сосредоточиться на тупой и нудной работе. Меня совершенно не волнуют такие вещи, как сквозная нумерация страниц, представление документов и крайний срок, к которому какой-нибудь ненормальный адвокат требует от меня скопировать несколько тысяч листов. Все отступает на второй план, ведь Эстер пропала!

Не только я испытываю досаду от такого странного оборота событий. Бен, сидя в своем унылом отсеке, чувствует то же самое. Мы признаемся друг другу в том, что не в состоянии сосредоточиться на работе, когда думать о работе хочется меньше всего. Сговариваемся уйти и в два пятнадцать симулируем отравление. Мы хватаемся за животы и уверяем, что съели что-то испорченное, гнилое или протухшее.

– Ростбиф! – восклицаю я.

Бен обвиняет во всем куриный салат. Мы уверяем, что нас тошнит и нам нужно сейчас же, немедленно отправиться домой.

– Ну идите!

И мы уходим.

Садимся в такси – я угощаю, потому что Бен едет ко мне в Андерсонвилль. Попробуем разгадать загадку вместе.

Конечно, он благородно предлагает разделить пополам счет за такси – как же иначе, ведь он мой рыцарь в сверкающих доспехах (хотя ему пока об этом не известно). Я отказываюсь. Таксист везет нас по извилистым чикагским улицам, а мы сидим рядом на вытертом кожаном сиденье, и нас швыряет то в одну, то в другую сторону. Мы покидаем центр; такси едет по Лейк-Шор-Драйв и съезжает на Фостер. Я смотрю в грязное окошко на озеро Мичиган; вода в озере голубая, как небо, но безоблачное небо не означает тепла. День ясный, солнечный; говорят, в такие дни с верхнего этажа Уиллис-Тауэр виден весь штат Мичиган. Не знаю, что оттуда можно разглядеть. Скорее всего, просто другой берег озера, на котором раскинулся какой-нибудь невзрачный городишко.

На улице холодно, дует пронизывающий ветер. Вспоминаю неофициальное название Чикаго – Город ветров, – и оно кажется мне чрезвычайно уместным.

Таксист едет по Лейк-Шор-Драйв под сто километров в час; и хотя мы с Беном немного напуганы, дружно хохочем.

Кажется, что в нашем положении неприлично смеяться… Это нехорошо. Ведь Эстер в самом деле может быть в опасности. Наш смех отнюдь не беззаботный, а скорее истерический.

Я боюсь за Эстер и одновременно возмущена ее тайными кознями. Почему она так хочет заменить меня? И куда ведут многочисленные следы? Эстер писала жутковатые письма человеку, к которому она обращается «Любовь моя»; Эстер поместила объявление в «Ридере» о поиске соседки; Эстер сменила имя; Эстер сфотографировалась на паспорт; Эстер попросила сменить в нашей квартире замки. Эстер, Эстер, Эстер…

С чего мне волноваться за Эстер, если все происходящее – ее рук дело?

Кроме того, если я не буду смеяться, я сойду с ума.

Мы вылезаем из такси в нашем маленьком жилом квартале на Фаррагут-авеню; ветер треплет мне волосы и тащит в противоположную от дома сторону. Инстинктивно хватаю Бена за плечо, и он помогает мне не упасть и не улететь.

Я выпускаю его.

– Ты как? – спрашивает он.

– Нормально, – отвечаю я. – Просто ветер сильный. – Но я по-прежнему ощущаю прикосновение его плеча и невольно думаю: «Что такого, в конце концов, он нашел в Прии? Почему она, а не я?!»

Гоню прочь неуместные мысли.

Бен идет первым; я поднимаюсь на наше крыльцо за ним по пятам. Открыв белую дверь, мы входим в пустой подъезд. Внизу нет ничего, кроме шестнадцати почтовых ящиков и грязного серого коврика. Коврик весь в пыли и саже.

На коврике написано «Добро пожаловать», хотя он перевернут и надпись видна, когда уходишь.

Понятия не имею, что сделаем мы с Беном или как мы попытаемся разыскать Эстер. Зато я знаю другое. Я счастлива до безумия, потому что не одна. Рядом со мной умный, практичный Бен; он поможет мне разобраться во всех бессмысленных идеях, которые приходят мне в голову. Кроме того, мне просто одиноко и ужасно хочется, чтобы кто-нибудь составил мне компанию. Приятно беседовать не только с самой собой. И все же самое приятное, что рядом со мной не просто «кто-то», а Бен.

Вынимаю почту из ящика, и мы начинаем подниматься по лестнице: Бен впереди, я сзади. Я солгу, если скажу, что не глазею на его зад.

У двери долго вожусь с ключами; совсем забыла, что мой ключ – маленький медный ключик, которым я пользовалась почти год, – уже не подходит к замку; роюсь в карманах в поисках нового ключа, который взяла у техника-смотрителя Джона. Когда мы входим в прихожую, я захлопываю дверь ногой и бросаю стопку писем на столик. Иду на кухню, даже не просмотрев почту. Бен заглядывает на кухню: в руках у него какой-то каталог.

– Интересно, – говорит он, – кто из вас покупает по этому каталогу – ты или Эстер?

Он улыбается, словно поддразнивает, но внезапно я испытываю раздражение и замешательство. Я часто вижу этот каталог. Он регулярно появляется в нашем с Эстер почтовом ящике; конечно, он почти сразу же отправляется в мусорную корзину, как реклама ресторанчика, в котором мы с Эстер как-то отравились. Почему нам по-прежнему бросают этот каталог? На обложке изображена девица не старше двадцати в каком-то оккультном наряде: платье-туника, которое было бы милым, если бы не узор из черепов и скрещенных костей, туфли на платформе с пиками, торчащими со всех сторон. На шее у нее кожаный ошейничек; он такой тугой, что мне странно, как его владелица не задыхается. Я беру у Бена каталог и, сама не знаю почему, переворачиваю его. Чей адрес там указан? Почему его упорно бросают в наш почтовый ящик? Может, каталог заказывает Эстер? Может, в прошлой жизни она была вампиром? Готом? Одевалась в черное и тусила по клубам под кличкой Ворона, Буря или Друзилла? Может, у нее странное влечение к смерти, к сверхъестественному? Не знаю. Ничего не знаю… У меня ужасное чувство: я больше не знаю, кто такая Эстер.

Но в адресном прямоугольничке значится совсем другое имя. Там написано: «Келси Беллами или нынешний обитатель дома 1621 по Фаррагут-авеню».

Адрес определенно мой, но кто такая Келси Беллами? Я ни разу не спрашивала Эстер о ее предыдущей соседке, а она никогда ничего о ней не рассказывала. Ее словно и не было, хотя, конечно, я знала о ее существовании. Именно поэтому в ее квартире освободилось место; Эстер понадобилось заполнить комнату, которая когда-то дышала жизнью, но вдруг лишилась ее.

У меня неожиданно возникла мысль, воспоминание: имя, нацарапанное на стене в моем встроенном шкафу, забытый кусок фотографии, на котором я заметила прядь волос Эстер – я нашла его на полу в тот день, когда въехала.

Я спешу в свою комнату.

– Ты куда? – спрашивает Бен и идет за мной.

Я подхожу к шкафу, раздвигаю дверцы и начинаю наугад вытаскивать вещи; платья на плечиках швыряю прямо на пол, отодвигаю чемодан на колесиках, которым никогда не пользовалась. Его подарили мне родители на выпускной – на тот случай, если мне вдруг придется «собраться и уехать». Сейчас у меня действительно потребность «собраться и уехать». Но куда?

– Что ты ищешь? – спрашивает Бен, и я дрожащей рукой показываю на пять букв, выцарапанных на сухой штукатурке. Похоже, их вырезали перочинным ножиком. Еще час назад эти пять букв ничего для меня не значили, но теперь значат.

«Келси».

«Все веселятся и играют, пока кто-нибудь не пострадает…» Кажется, так говорится в пословице?

Как нельзя кстати.

Мы сидим в гостиной. Бен устроился на розовом диване, я в черно-белом клетчатом кресле, потому что мне кажется, что я не должна навязываться. Так лучше. Конечно, я могла бы сесть на диван рядом с ним; он сдвинулся на самый край и оставил мне достаточно места. Но сесть рядом с ним я стесняюсь; по-моему, это было бы чересчур смело. А что, если, после того как я подсяду к нему, он встанет и пересядет в кресло? Совсем нехорошо.

Нет, лучше не надо… В кресле я словно на водительском месте, в седле, у руля.

Именно я сейчас главная. Кстати, с его места напротив меня лучше видно. «Чтобы лучше видеть тебя, милая».

Его русые волосы подстрижены скобкой; чтобы поддерживать форму, ему приходится через неделю ходить в парикмахерскую. Лицо серьезное, как всегда, когда он работает, например, когда, как и я, занимается важнейшим делом – проставляет сквозную нумерацию. Только сейчас он не наклеивает ярлычки. Его пальцы порхают по клавиатуре; время от времени он взглядывает на монитор. Снова что-то набирает и снова смотрит. Набирает и смотрит. Туфли он снял, а ноги положил на кофейный столик. Носки у него черные, до середины икры. Галстук он тоже снял и расстегнул две пуговицы на винтажной оксфордской рубашке. Под рубашкой нет нижнего белья; кожа загорелая и гладкая.

Мне хочется ее потрогать.

– Очень странно, – говорит он мрачным тоном и поднимает голову. Наши взгляды встречаются, хотя я и так не свожу с него глаз.

Почти пять вечера. Скоро наши сотрудники разойдутся по домам, спеша покинуть черный небоскреб, словно крысы – тонущий корабль. За окнами квартиры быстро сгущаются сумерки. Конец рабочего дня. Я встаю с клетчатого кресла, чтобы включить изогнутый торшер. Комнату заливает желтый свет.

– Что странно? – спрашиваю я, и Бен отвечает:

– Вот послушай. – Он откашливается и начинает читать: – «23 сентября, во вторник, в Методистской больнице скончалась Келси Беллами, двадцати пяти лет, жительница Чикаго (штат Иллинойс). Она родилась 16 февраля 1989 года и переехала в Чикаго в 2012 году из родительского дома в Уинчестере (штат Массачусетс). До своей кончины два года работала учительницей на замену в системе публичных школ Чикаго. У Келси остался жених, Николас Келлер, а также родители, Джон и Шеннон Беллами, брат и сестра, Морган и Эмили. Кроме того, ее оплакивают многочисленные дедушки, бабушки, тети, дяди, кузены и друзья. Проститься с ней можно в пятницу, 26 сентября, с 15 до 20 часов в похоронном бюро Палмера в Уинчестере (штат Массачусетс). Вместо цветов можно делать пожертвования в Фонд борьбы с пищевой аллергией или в Фонд образования».

Он находит дату под некрологом: прошлый год. Келси умерла в сентябре прошлого года, всего за несколько недель до того, как к Эстер переехала я. Несколько недель!

– Будь я проклята, – говорю вслух и думаю: «Как грустно». И еще: «Вот черт!» Потом спрашиваю: – А она точно та самая? Та Келси Беллами, которая жила здесь?!

В голову мне приходит еще одна мысль. От всей души надеюсь, что Келси Беллами не здесь умерла, но отчетливо представляю себе мертвую девушку на полу в моей комнате. Поспешно прогоняю страшную картинку из головы.

– Конечно, я ни в чем не уверен, – продолжает Бен, – но она – единственная Келси Беллами во всем Чикаго подходящего нам возраста. Как-то не могу представить, чтобы Эстер делила квартиру с шестидесятилетней дамой.

– Просто не верится, – говорю я. – И Эстер мне ничего не рассказала… – Впрочем, теперь я способна поверить во все, что угодно. Два или три дня назад я бы сказала: «Не может быть!», но теперь я уже ни в чем не уверена. Начинаю понимать: я многого не знаю о жизни Эстер, Джейн или кто там она еще такая. – Кстати, а от чего она умерла?

– Здесь не написано, – отвечает Бен, – но, по-моему… – Голос его затихает, и вдруг он оживляется: – Вот, взгляни. – Он двигается, оставляя мне еще больше места на диване. Дважды просить ему не приходится, хотя меня слегка обижает, что он так далеко отодвинулся. Неужели он считает, что у меня такой широкий зад?

Бен показывает на экран своего планшета, а я швыряю подушку на пол и подсаживаюсь к нему. На экране планшета – Келси Беллами.

Она хорошенькая. Вот первая мысль, которая приходит мне в голову. Хотя хорошенькая не в привычном смысле; она не блондинка с голубыми глазами. Скорее похожа на гота. Иссиня-черные волосы, дымчатый макияж. Теперь понятно, почему нам кидают этот каталог! Кожа у нее молочно-белая. Белее белого, как будто ее окунули в детскую присыпку – как будто она в самом деле призрак, уже мертва. И одета она как гот, правда, с налетом женственности – черная юбочка в стиле Лолиты, кружевная блузка, черная помада.

Мне трудно представить себе Келси Беллами в роли учительницы.

– Странно, – киваю я, – очень странно.

– Вот именно, – говорит Бен и продолжает поиск – может, обнаружится что-то еще.

Мы сидим прижавшись друг к другу на маленьком диване, и наши колени находятся совсем рядом, глаза смотрят на одно и то же колесико на одном и том же экране планшета. Мы ждем, пока планшет грузится. Украдкой вдыхаю запах его свежего цитрусового одеколона… И вот перед нами мемориальная страничка Келси в «Фейсбуке». Родные и друзья оставили печальные, душераздирающие записи. Они пишут о любимой дочери, внучке, племяннице и подруге. Что это? Многие считают, что в смерти Келси виновата ее соседка. «Ужасное стечение обстоятельств», – пишут одни, хотя другие называют произошедшее несчастным случаем. Кое-кто, похоже, считает, что «она» виновата в непредумышленном убийстве. «Она» – Эстер. Соседка покойной Келси. Родственники мертвой девушки считают, что Эстер – моя Эстер – убила Келси!

– Ты ведь не думаешь, что… – начинает Бен, но не заканчивает фразу.

Да, я думаю то же самое. Мы с ним смотрим друг на друга и молчим. Боимся произнести вслух страшные слова.

Не могу описать, что творится у меня в душе. Внутри все сжимается; желудок как будто ухнул вниз, к ногам.

Похоже, меня сейчас стошнит.