Эстер – замечательная соседка. Была такой почти всегда. Она ни разу не сердилась на меня до того дня, когда я переставила продукты в ее кухонном шкафчике. Тогда она разозлилась на меня по-настоящему. То есть я хочу сказать, что у нее реально поехала крыша – мне так показалось. Кстати, я даже не переставляла ее продукты. Мне нужно было кое-что найти – сушеный укроп. Я хотела добавить его в свой попкорн для микроволновки. Немного соли, немного сахара, немного чеснока, немного сушеного укропа – и готово! Попкорн – одна из многих моих слабостей. Эстер была на занятиях, на вечерних занятиях по трудотерапии, а я пришла домой и собиралась посмотреть какую-то телепередачу.

У каждой из нас есть свой шкафчик для продуктов. Один шкафчик общий, для посуды, но запасы хранятся отдельно. Мой шкафчик под завязку забит всякой ерундой, чипсами и прочим, а по шкафчику Эстер сразу понятно, что она любит готовить и придерживается здорового образа жизни. У нее на полках стоят лапша с водорослями, семена базилика, сушеный укроп, арахисовая мука и даже смесь гарам-масала – понятия не имею, что это за фигня. А на завтрак она ест готовые хлопья.

Итак, я решила приготовить попкорн. Конечно, я могла бы ограничиться одной солью, но, зная, что у Эстер есть все необходимое для моей особой заправки, я немного порылась в ее специях, крупах и остальном в поисках сушеного укропа. Мне показалось, что я потом все поставила на место, но Эстер, видимо, так не считала. Когда она пришла домой, я смотрела телевизор и ела попкорн. Звук мы по вечерам всегда прикручиваем, чтобы не побеспокоить миссис Бадни снизу. Стоит сделать звук телевизора чуть-чуть погромче, как она начинает стучать нам в пол шваброй. Живо представляю, как она стоит посреди комнаты в платке на своей круглой голове, с белым рыхлым лицом, и дрожит от ненависти.

В тот день телевизор работал так тихо, что я сама почти ничего не слышала. Эстер вернулась в хорошем настроении, но все изменилось, когда она полезла в свой кухонный шкафчик за зерновыми хлопьями.

– Куин! – позвала она тоном Ганнибала Лектера в «Молчании ягнят», когда тот говорил: «Здравствуй, Кларисса…» Потом она влетела в гостиную и выключила телевизор.

– Эй, ты что? – возмутилась я. – Я же смотрю!

Эстер бросила пульт в клетчатое кресло.

– Поди сюда, пожалуйста, – попросила она и тут же, не дожидаясь моего ответа, вышла из гостиной.

Я отложила попкорн и побрела за ней на кухню. Ее шкафчик был приоткрыт. Мне вовсе не показалось, что на полке беспорядок. По-моему, все стояло на своих местах. Укроп стоял там, где ему и положено быть, – между петрушкой и фенхелем. Она расставляет специи в алфавитном порядке.

– Ты трогала мою еду? – спросила Эстер, и голос у нее странно дрожал – раньше я ни разу не слышала, чтобы у нее дрожал голос.

– Отсыпала немножко сушеного укропа, – ответила я. – Извини, Эстер, – добавила я, заметив, как она расстроилась. Я еще больше удивилась, потому что обычно Эстер на меня не обижалась. – Я куплю тебе еще, – обещала я, когда она покраснела как маков цвет, мне даже показалось: у нее из ушей вот-вот пойдет дым, как пар из паровоза. Она все больше злилась.

Подойдя к открытому шкафчику, Эстер крикнула:

– Сушеный укроп стоит здесь! – Она приподняла банку с укропом и с грохотом поставила точно на то место, где я ее оставила. – А арахисовая мука – здесь! – Она так же приподняла и плюхнула на место пакет муки – часть муки высыпалась на полку и на пол.

Поскольку я не трогала арахисовую муку, я хотела обидеться и сказать Эстер, что не прикасалась к муке. Но потом я поняла, что все разговоры сейчас бессмысленны.

– Вот смотри, что ты наделала, – продолжала Эстер. – Смотри, что ты наделала, Куин. Посмотри, какой беспорядок!

Она имела в виду дорожки муки на полке. Вдруг она опрометью выбежала из кухни, а мне пришлось убирать за ней. Убирать, хотя беспорядок был ее рук делом!

«Век живи – век учись», – твердила я себе и на следующий день купила себе отдельную банку сушеного укропа, будь он неладен.

Я возвращаюсь домой из кофейни; иду по обшарпанному коридору к нашей квартире. В коридоре постелено старое, протертое и оборванное, ковровое покрытие. Практичный рыжеватый цвет маскирует грязь и другую дрянь, которую мы приносим на подошвах обуви. Стены облупились. Одна лампочка перегорела, поэтому в коридоре полумрак.

Здесь тоскливо. На подступах к нашему дому не грязно и не опасно, а просто тоскливо. Все старое. Очень старое. Как полотенце, которым уже невозможно вытираться. Коридоры не мешает заново покрасить, настелить новое покрытие. Проявить хотя бы видимость заботы. Хотя, по контрасту с убогим коридором, наша с Эстер квартира кажется особенно уютной. Там приятно и тепло.

Вставляя ключ в замок и поворачивая ручку, я очень надеюсь, что Эстер уже вернулась домой. Представляю, как она готовит ужин в любимом свитере с застежкой на спине и джинсах. Запахи, которые приветствуют меня, восхитительны и божественны. Либо включен телевизор – кулинарный канал, либо проигрыватель, и из трех супердорогих динамиков льется акустический фолк, а Эстер подпевает, и ее легато и диапазон голоса гораздо лучше, чем тот, что льется из проигрывателя, хотя той певице платят за то, что она поет.

Если радиатор не включен на полную мощность, Эстер встретит меня у двери с моей вытертой флисовой курткой и тапочками. Потому что это Эстер. Святая Эстер. Такая соседка, которая встречает у двери, готовит ужин, а по воскресеньям приносит мне кофе и бейглы, даже если я ее не прошу.

Но Эстер нет, и я весьма обескуражена, чтобы не сказать большего.

Без Эстер мне самой приходится искать свою флиску. Потом я нахожу тапочки. Включаю проигрыватель.

Роюсь в холодильнике в поисках съестного; останавливаюсь на замороженной пицце, в которой много жира и куриного мяса «механической обвалки». Я не отличаюсь здоровыми пристрастиями в еде, скорее наоборот. Обожаю жирную пищу – и мороженое. Это своего рода бунт, естественно, способ отомстить матери. Мать все детство кормила меня курицей в сухарях, запеканками и тушеными замороженными овощами, которые быстро остывали на тарелке: горошком, кукурузой, резаной зеленой фасолью. Мне запрещалось вставать из-за стола, пока я все не съем. И не важно, сколько мне было лет – восемь или восемнадцать.

Первым делом, вселившись к Эстер, я бросилась в магазин и скупила все то, что мать никогда не разрешала мне есть. Еда стала моей Декларацией независимости: отныне я сама себе хозяйка! Эстер выделила мне кухонный шкафчик и полку в холодильнике. Свой шкафчик я тут же набила чипсами и печеньем «Орео». А в морозилке у меня столько готовых пицц, что ими можно накормить целую футбольную команду.

Конечно, иногда Эстер намекала мне, что я питаюсь неправильно. Эстер отлично готовит, лучше всех, кого я знаю. Даже цветная капуста и спаржа получаются у нее вкусными – восхитительными, пальчики оближешь! Она ищет рецепты в Интернете; она читает кулинарные блоги. Ну а я? Я не готовлю. Сейчас, когда Эстер нет, некому готовить для меня. Поэтому я нахожу противень и сбрызгиваю его растительным маслом.

Пока запекается пицца, я захожу в комнату Эстер. Там темно, и я включаю настольную лампу, которая стоит на краю ее письменного стола. Комната оживает. Понимаю, что рыбка Эстер, далматинская моллинезия, умирает с голоду. Смотрю в ее черные глазки-бусинки, и мне кажется, будто она просит: «Накорми меня». Засыпаю в аквариум пригоршню корма и начинаю наугад вытягивать ящики письменного стола и комода. Вчера я осматривалась с чисто ознакомительными целями, но сейчас начинаю поиски всерьез. Полный обыск. Без всяких барьеров. Я пришла не для того, чтобы что-нибудь выудить (простите за невольный каламбур). Мне нужны сведения.

Вытаскивая наугад бумаги из ящиков, я вдруг понимаю, что у нас с рыбкой есть кое-что общее: Эстер нас обеих бросила. Бросила на произвол судьбы, оставила на смерть.

В основном мне попадается всякая ерунда. Меню из ресторанов. Эссе по приспособительной реакции и еще одно – по диспраксии. Заметки по кинестезии, где попадаются такие словосочетания, как «зрительно-моторная координация» и «сенсорные ощущения». Они записаны на листках отрывного блокнота почерком Эстер. Поздравительная открытка от ее двоюродной тетки Люсиль. Стихи церковного гимна. Клейкие листочки с напоминаниями: «Забрать вещи из химчистки» и «Купить молока». Случайный телефонный номер. Коробка контактных линз, цветных контактных линз – найдя ее, я замираю на месте. Потом внимательно осматриваю содержимое. Линзы голубые, ярко-голубые, как написано на коробке. Я представляю себе ангельское личико Эстер, с одним карим глазом и одним голубым. Разные глаза – явное доказательство ее непохожести на других, ее избранности.

Я застываю на месте. Неужели… Не может быть!

Неужели один голубой глаз Эстер – фальшивка?

Нет, внушаю я себе. Нет. Невозможно! И все же…

Другие находки тоже приводят меня в замешательство. Распечатки с лекциями о горе, о процессе горевания, о семи стадиях горя. Я стараюсь убедить себя, что это как-то связано с ее занятиями трудотерапией – «Если бы Эстер в самом деле горевала, уж я бы заметила!» – и что это не на самом деле. Горе никак не связано с ее жизнью, с жизнью Эстер. С чьей-нибудь еще – да, возможно. Вскоре я уже ни в чем не уверена. Из груды бумаг выпадает визитная карточка, черно-белая, с монограммой с одной стороны, именем, адресом и номером телефона – с другой. Это карточка врача. «Психолог, психотерапевт», – написано на ней. Я беру карточку и целых три минуты глазею на нее, стараясь убедиться, что там написано именно «психолог, психотерапевт», а не, скажем, «подиатр», «пульмонолог» или «педиатр». Какой-нибудь другой врач, чья специальность начинается на «п». Но нет. Там точно написано «психолог, психотерапевт». Эстер было грустно. Эстер и сейчас грустно. Она горюет, а я ничего не замечала. Но почему, думаю я, почему Эстер грустно?

И что еще она от меня скрыла?

Дальше – больше. В стопке бумаг нахожу документ под шапкой «Штат Иллинойс». Передо мной официальное прошение в окружной суд округа Кук о смене имени.

Документ заполнен, подписан. Внизу стоят дата и печать. Эстер больше не Эстер, а Джейн?! Нелепо представлять Эстер с таким банальным именем, как Джейн. Имя совершенно не сочетается с Эстер, олицетворением всего необычного. Мне кажется, если бы она вдруг пожелала переменить имя, она наверняка выбрала бы что-нибудь вроде Порции, Корделии или Астрид. Такие имена гораздо больше подходят Эстер, чем Джейн. Но нет. Эстер теперь Джейн. Джейн Жирар.

Внезапно я кое-что вспоминаю. Дело было месяца три или четыре назад. Мы с Эстер сидим на диване и смотрим телевизор. Она где-то отсутствовала весь день, а на вопросы, где была и чем занималась, упорно отмалчивалась. Поэтому я мысленно восполнила недостающие подробности. Я решила, что Эстер встречалась с каким-нибудь женатым любовником. Женатым, с детьми. Они поехали в сомнительный отель, где по-прежнему рекламируют «туалет в номере» и «цветной телевизор» как последнее достижение.

И хотя такое на Эстер совсем не похоже, мне было забавно представить ее в таком месте. Она не хотела рассказывать о том, где была и что делала, а на мои вопросы отвечала односложно: «Да», «Нет», «Хорошо».

Тогда она сказала кое-что странное; я запомнила два необычных вопроса. Во-первых, она спросила: «У тебя когда-нибудь бывало такое – ты хотела что-нибудь исправить, но только все испортила?» Когда я попросила ее объясниться, она не стала развивать свою мысль. Да, ответила я, со мной такое случалось, и не раз. Более того, я сказала: «Это как раз про меня».

Потом, когда мы сидели рядом на диване, она вдруг спросила, грустно и задумчиво:

– Если бы ты могла переменить имя, ты бы какое выбрала?

Подумав, я выбрала имя Белль. А потом принялась разглагольствовать о том, как мне нравится имя Белль и как я терпеть не могу имя Куин. Что вообще за имя такое – Куин? По-моему, оно гораздо больше подходит мальчику. И вообще, оно скорее напоминает не на имя, а на фамилию… Так или иначе, это совсем не подходящее имя для девочки.

Вот что я тогда сказала.

Кстати, сама Эстер так и не призналась, какое бы имя выбрала. Теперь я знаю. Джейн. Эстер выбрала имя Джейн.

Эстер сменила имя. Законным образом. Она обратилась в суд и попросила о смене имени. А мне ни слова не сказала! Как вышло, что я не в курсе?

Кроме того, я вижу, что у стены стоит шредер, включенный в розетку. Снимаю крышку и вижу, что шредер набит обрезками бумаги. Набит до краев – вряд ли сюда можно запихнуть еще хоть один лист.

Интересно, сколько уйдет времени, чтобы разобрать все ленточки и снова сложить из них целые листки? Возможно ли такое вообще?

Я возвращаюсь к столу, роюсь в бумагах. Нахожу закладку, купон, подарочный сертификат и фото, судя по всему, на паспорт – три одинаковые маленькие фотографии лежат в папке с логотипом аптеки. Четвертая фотокарточка отсутствует, ее аккуратно отрезали ножницами. Паспорта нет, только три фото. Интересно, кому они принадлежат, Эстер или Джейн?

И кстати, где паспорт?

Я ищу повсюду, но паспорта нигде нет.

Если Эстер сменила имя на Джейн и получила паспорт как Джейн, ей нужно было сменить и другие документы: водительское удостоверение, карточку социального обеспечения. Неужели Эстер разгуливает где-то с водительскими правами, на которых написано «Джейн Жирар»?!

Потом, когда мне кажется, что больше я уже ничего не найду, я вдруг вижу в ящике стола еще одно письмо, напечатанное на машинке и подписанное «С любовью,Э. В.». Почерк в подписи такой же, такие же «Э» и «В». Эстер Вон. Письмо сложено втрое, как и первое, и спрятано на самом дне нижнего ящика стола.

«Любовь моя…» – читаю я, и тут на кухне звякает таймер. Принюхиваюсь – пицца вот-вот сгорит.

Я бросаю письмо на стол и выбегаю.