Лос-Анджелес

Лейла ехала в центр, на ужин с Роксаной в ее офисе. При этом опаздывала: 405-я магистраль была запружена. Сзади, как приклеенный, чуть ли не от самого Бальбоа тащился белый фургон со слоганом «Сантехника Стэна: смотрим вглубь!» по всему борту. Может, это фургон так выводит ее из себя? Или то, что она решила просить Роксану о помощи?

От Роксаны все еще веяло холодком из-за того, что Лейла так и не объяснила ей свою двухдневную задержку на пути домой. Старшие сестры обожают, когда их насчет всего держат в курсе. Лейла же выкладывать Роксане все подчистую не хотела: там, где Дилан корчил из себя скептика, Роксана пускала колкости. К тому же Лейла все никак не могла застать сестру наедине. Жила Роксана отдельно, в перестроенном бунгало Эко-парка. Перемещалась в основном из дома в офис или куда там еще по службе, но неизменно в сопровождении ассистента по инвалидности, теперь уже старого поляка по имени Эдди, что состоял при ней вот уже семнадцать лет.

Роксана была фокомеликом. То есть родилась с синдромом фокомелии – появилась на свет без рук. Первые годы жизни, в Иране, она была живой карикатурой. Уберите у младенца ручки, и то, что останется, будет забавно напоминать рыбешку – забавно настолько, что подруги Мариам постепенно начали ее сторониться: в основном из печали, а втайне от неприязни к ее уродцу-дочери. На Востоке базар – аналог школьного двора для взрослых женщин, и вот уже с Мариам перестали водиться; она в одиночестве покупала финики, специи, пила в чайной чай.

Когда Меджнуны перебрались в Америку, жить стало легче. Здесь для Роксаны существовали программы, можно было рассчитывать на помощь. Иранские беженцы из среды интеллигенции встретили их приветливо. Сайрус получил степень в сфере образования, а Меджнуны встретили людей, которые с охотой помогали находящейся в беженстве семье. Стали назначаться гранты, даваться займы, в том числе под оборудование жилья; были и иные пожертвования и компенсации – все это ненавязчиво, по-доброму, иной раз даже непонятно откуда.

Ну а когда все отчетливей стали проявляться удивительные способности Роксаны в области лингвистики и вычислений, те, кто помогал семье Меджнунов, почувствовали себя отмщенными, и энтузиазм в помощи стал лишь возрастать. Круг благотворителей ширился. Теперь Роксана слыла уже не ходячей карикатурой, а юным дарованием. Появилось множество стипендий для безрукой девочки, что в свои одиннадцать научилась свободно говорить на оджибва, освоив его всего лишь по документальному сериалу «Пи-Би-Эс». Пошли даже звонки с телевидения и из журналов с предложениями сделать передачу, опубликовать очерк, на что Мариам и Сайрус отвечали: «Очерк и передача – пожалуйста, но только, извините, без фотографий». Последнее, судя по всему, отбило у ньюсмейкеров охоту: звонки прекратились.

До своих семи лет Лейла как-то даже и не замечала, что у ее сестренки нет рук. Но как-то раз в ближней кондитерской Роксана, стоя чибисом на одной ноге, пальцами другой стала пересчитывать на прилавке сдачу. Это заметил какой-то мальчуган и звонким голосом воскликнул: «Па, глянь! Во стрём!» Стоящий рядом отец тут же одернул сына, и в эту секунду Лейла поняла, что безрукость Роксаны, оказывается, у кого-то вызывает неприязнь. Что за это над тобой могут надсмехаться, дразнить. Дома у нее было четыре набивных единорога и множество кукол, все из них с ручками. И тогда Лейла яростно сверкнула на того мальчишку глазами, а когда пришла домой, то всем своим куклам поотрывала руки.

Все вытаращенные взгляды, охи и ахи в свой адрес Роксана сносила со стоической твердостью; игнорировала и ограничения, которые ей вроде как вменялись по инвалидности. В восемнадцать, на своих первых курсах программирования, она заявила, что собирается стать врачом. Сказать «у тебя же нет рук» ни у кого язык не поворачивался, так что она несколько лет штурмовала подступы к этому поприщу. Оказалось, что на этом пути проблему составляла даже не инвалидность, а скорее нехватка опыта межличностного общения. И когда от медицинской карьеры пришлось отказаться («Ты ж не можешь лечить руками», – все-таки брякнул на каком-то семейном застолье Дилан), Роксана переключилась на научную генетику, а затем на исследовательскую онкологию. Во всех этих лабораториях и на факультетах она, как правило, была на десяток лет младше своих самых близких по возрасту коллег. С онкологии Роксана перешла на какие-то смешанные математическо-лингвистические исследования, от одних формулировок которых у Лейлы ум заходил за разум. Последний раз, когда она посещала Роксану на работе, та числилась в каком-то благодушно-флегматичном исследовательском центре, расположенном в Пасадине (помнится, по залам с офисными закутками там неприкаянно слонялся лабрадор, а в холодильнике рекреации лежал пакет с надписью: «Я сэндвич Джима. Если ты не Джим, не ешь меня»).

Теперь у Роксаны была новая работа – судя по названию организации, какой-то режимный объект (по словам сестры, что-то связанное с астрономией). На поверку оказалось, что расположен он в бетонной громаде без окон, которую видно уже издали, а вот подъездного пути к ней нет. Казалось бы, вот она, как на ладони, но отделяют-то ее четыре полосы движения: чтобы подрулить, требуется сноровка как минимум летчика-испытателя. Лейла сделала утомительный круг по кольцевой петле и лишь со второго раза сподобилась повернуть где надо. Заодно этот маневр позволил отвязаться от «Сантехники Стэна», что само по себе облегчение. Припарковалась Лейла у бетонной опоры в густой тени днища автострады с немолчным гудением наверху. Десять минут ушло на то, чтобы найти вход в циклопический зиккурат. Лейла дважды прошла мимо, прежде чем заметила на неприметной двери такую же малозаметную табличку: «Комплекс расширенного астрального наблюдения округа Лос-Анджелес. Объект охраняется. Персоналу удостоверения иметь при себе постоянно».

Дожидаться Роксану Лейла пристроилась у стойки регистрации. В вестибюле стояла всего одна деревянная скамейка. Ничего более – ни журналов, ни пальмы в горшке, ни даже корзины для мусора. Лейла села на скамейку, ощущая на коленях отрадный вес белого пакета из кулинарии: салат с цыпленком, сэндвичи и маринованные патиссоны, Роксанины любимые. В пустынном вестибюле было тихо – настолько, что ухо уловило гидравлическое шипение офисного стула, который подрегулировала под собой администратор.

Сестра прибыла в экипировке, похожей на настольный светильник с большой взбивалкой на конце; все это хозяйство лямками крепилось к туловищу. Это была демоверсия протезов, которые она иногда надевала в порядке тестирования для одного своего знакомого протезиста-изобретателя. Со стороны Роксаны это была не более чем услуга: никакая механическая рука и рядом не стояла с той грацией и функциональностью, которых сестра добилась при использовании своих искусных ног и ступней.

– Доктор Меджнун, вам есть корреспонденция, – сказала администратор, подавая со стойки желто-коричневый внутриофисный конверт и еще один курьерский от «Ю-Пи-Эс». Их она без всякой скованности и смущения сунула Роксане в щупальце протеза.

– Строго у вас тут: все под роспись, и телефон у меня забрали, – поделилась Лейла, когда они с сестрой шли к лифтам.

– Здесь на четвертом этаже магнит в пятьдесят тесл, – пояснила Роксана, – для группы обработки плазмы. А еще, я думаю, они получают кучу денег от Пентагона. Так что за безопасностью в этом здании следят хорошо.

– Ого, – зачарованно выдохнула Лейла. – Магнит мощностью в пятьдесят тесл?

Ей сразу представилась гигантская подкова, зависающая под сводами какой-нибудь похожей на склеп лаборатории; подкова исходит трепетными язычками колдовских молний, а к ней со всех сторон слетаются канцелярские скрепки.

За двадцать лет Лейла так и не уяснила себе характер Роксаниной работы; знала лишь, что сестра нынче работает в области «контроля и динамических систем», а последние пять лет занимается «моделированием языка». А также, что два года назад она была удостоена нехилой премии, о которой не посвященные в науку и слыхом не слыхивали, а в этом году ее удостоятся скорее всего трое чешских математиков, каждому из которых изрядно за шестьдесят. Все эти годы Роксана вращалась в сфере, где бытуют лишь персоны недюжинного ума; мире, в котором ее тяжелая группа инвалидности в профессиональном плане ничего не значит. Ее коллеги, как и она сама, проживали в разбросанных по всему свету академических столицах – на расстоянии компьютерных экранов, обрученные со своими рабочими столами и сонмами цифр. Ее работа не требовала ни рук, ни такта.

Так что девочка-уродец, которую соседи в свое время советовали родителям выкинуть, нынче выросла в гиганта мысли, витающего в стратосфере лучших исследовательских центров мира.

Сэндвичи они ели в небольшом Роксанином кабинете, состоящем сплошь из экранов, столов и специализированной мебели. Кроме того, здесь была уйма кактусов. Фотографий не было. Роксана не ела ни перед кем, кроме членов своей семьи и немногочисленных близких друзей. Даже благожелательные и вполне хорошо воспитанные не могли на нее при этом не таращиться, а в ресторанах посетители пару раз в голос потребовали, чтобы их отсадили от безрукой подальше.

На самом же деле движения Роксаны была так изящны, что Лейле собственные руки по сравнению с Роксаниными ногами казались никчемными придатками, как будто бы сестра была белой лебедью, а она пауком.

– Я хотела сказать тебе спасибо, сестренка, – сказала Роксана, съев четвертинку своего сэндвича.

Это еще что? Дождаться «спасибо» от Роксаны – это, знаете ли, надо сильно постараться. Такие случаи Лейла помнила наперечет.

– Интересно, за что?

– Дилан сказал, что ты знаешь людей, добывших доказательство, что та грязь на папином компьютере – подстава. Так что спасибо тебе за это. Если это и есть причина твоей задержки на пути домой, то извини меня за мои наезды. С моей стороны это было свинством.

– Вот насчет этого я с тобой и хочу поговорить. А не о твоем свинстве: я к нему привыкла. – Лейла улыбнулась, показывая, что шутит. – Я о тех людях, что добыли нам доказательство, Рокс. Мне нужна твоя помощь в том, чтобы снова их найти.

– Что ты имеешь в виду?

Вдаваться с сестрой в политику Лейла не планировала. Политически Роксана отстояла от Лейлы резко вправо. Так было всегда. Помнится, когда Лейла в десятилетнем возрасте сидела в парке за коробкой на пожертвования «Синим китам», Роксана ее подзуживала: «Ты хотя бы знаешь, как они эти твои деньги, будут расходовать?»

Так что свою историю Лейла изложила в усеченном виде. Она рассказала Роксане о Неде и Ding-Dong.com; о том, как у нее на рабочем столе ноутбука появилась и исчезла иконка с совой. Как ее «отклонили» в Дублин, где она встретила людей, которые сказали ей, что у них есть доказательства того, что на отца фабрикуют компромат какие-то непроницаемо темные злые силы. Там же в Дублине ей сказали встретить в Орегоне одного человека с целью кое-что для них выяснить, а они за это обеспечат ей свидетельство, способное выручить отца. Перескакивая с фрагмента на фрагмент и оставляя солидные куски на домысливание (возможно, Роксана попытается заполнить их прежде, чем помочь), Лейла торопливо вела рассказ, надеясь благополучно миновать неудобные нюансы.

– Не существует ли, по-твоему, какого-нибудь тайного Интернета – типа спрятанного внутри настоящего – и если да, знаешь ли ты к нему доступ? Или, может, знаешь кого-нибудь, кто знает? Не занималась ли ты чем-нибудь подобным, скажем, в том своем исследовательском центре в Пасадине? Потому что та женщина в Дублине определенно сказала, что я могу найти ее через домашнюю страницу «Дорогого дневника».

Роксана не спрашивала, каким образом Лейла отклонилась от маршрута, не расспрашивала о тех людях в Дублине; не спрашивала, зачем им хотелось, чтобы Лейла расспросила того парня в Портленде. Она задала всего один вопрос:

– То есть это все твоя вина?

Лейла сидела, словно получив кулаком под дых.

– Это ведь, по твоим словам, имел в виду Нед? Что те нехорошие заговорщики поступили так с папой из-за того, что это ты начала совать свой нос куда не следует, что-то там вынюхивать в своей манере?

– Вынюхивать в своей манере? Какого черта, Роксана? Не начинай сейчас раздирать меня на части. Зачем ты так?

Врезать сестре по сопатке Лейлу по жизни подмывало множество раз. Фактически это произошло только единожды, на ее одиннадцатилетии, когда Роксана умыкнула всю любовь, жалость и восторг компании – в очередной раз и намеренно. Тогда Лейла поняла, что лупцевать безруких – отнюдь не лучшая форма демонстрации чувств.

– Если папа от этого пострадает, – восстановив дыхание, начала Лейла.

– Если?

– Если он пострадает еще сильней, я этого себе никогда не прощу, поняла? Я себя просто возненавижу. Буду ненавидеть каждый день. Обещаю. Но, Рокс, пожалуйста. Пока просто помоги мне отыскать этих людей.

Лицо Роксаны было жестким, но что-то в ее глазах смягчилось, и она повернулась на своем сетчатом стуле. Под столом у нее были мышь и джойстик; она принялась проворно с ними работать большими пальцами ног.

– «Дорогой дневник», говоришь? – спросила она.

Лейла молча кивнула.

Роксана ввела слова в строку поиска, цепко глядя на клавиатуру и экран.

– По поисковикам я это название уже прогоняла, – сказала Лейла.

– Здесь у нас не совсем поисковики, – надменно сказала Роксана.

Пока Роксана занималась поиском, Лейла продолжала рассказывать о «Дневнике». Казаться пустомелей ей не хотелось, но сестра как будто специально не открывала рот, и, чтобы заполнять тишину, это приходилось делать Лейле.

– Лейла, – наконец заговорила Роксана, – а тебе не кажется, что этот злой заговор на самом деле… Нет ли вероятности, что ты, пока находилась в Бирме, как-то слегка попростела?

Лейлу коробило, когда сестра использовала такие вот неоколониалистские словечки.

– Что значит «попростела»? – накренив голову, спросила она.

– Я в смысле, а не играют ли тобой те твои люди по твоей простоте душевной? Иногда ты так жутко хочешь творить добро, что забываешь об осторожности.

Ох уж это Роксанино снисхождение. Всезнание старшей сестры.

– Вряд ли они мною играли, Роксана: ведь того, чего они хотели, я им не дала, а они все равно нас выручили.

– Ох уж и выручили. Дилан рассказал мне об объеме той помощи. Папа унижается, подает всякие идиотские прошения, а его все так и считают за педофила. Ты сказала, они используют идентификаторы в пятнадцать цифр?

Лейла кивнула. Она решила говорить все-таки «они», а не «мы». О проверке зрения она не упомянула ни Роксане, ни Дилану.

– Я просто не хочу, чтобы ты путалась не с той стороной, – сказала Роксана. Сейчас она открыто пользовалась своим преимуществом: тем, что Лейла обратилась к ней за помощью и теперь вынуждена сидеть и впитывать критику.

– Не с той стороной? – вскинулась Лейла. – Рокс, ты серьезно? Ты вообще давно вылезала из этого своего пузыря? Говно снаружи течет потоками.

– Милая, на тебя, случайно, не уборщик внизу поглядел особо жалостно? Я знаю, ты всю дорогу лезешь на рожон за обездоленных, но помни: заниматься этим ты можешь только потому, что нас пустили сюда. – Эта строчка всегда была у нее лейтмотивом. – Думаешь, при Ахмадинежаде мне жилось бы хорошо?

– Знай он, что ты научишься вычислять траектории ракет, то жила бы ты на славу.

– Ага. Меня бы уже или в живых не было, или б я сидела где-нибудь в застенке. Ты это знаешь.

Лейла закатила глаза. Ужас как хотелось топнуть ногами.

– Послушай, Рокс. Да, ты права. Я не думаю, что ты – точнее, мы все – при Ахмадинежаде жили бы припеваючи. – Вид у Роксаны был все еще неутоленный. – Да, я горжусь, что я американка. Этого тебе достаточно?

– А так ли это? Ты, мне кажется, одна из так называемых оправдывающихся американцев. Хотя тебе это, похоже, вменяет твоя профессия, верно?

– Да пошла ты к черту. За что мне оправдываться: за Билль о правах? Ты как будто ни во что не вникаешь. Из года в год богатство и власть концентрируются в руках все более узкого мафиозного круга. Пятисот человек, полусотни многонациональных корпораций. А чтобы богатеть, нужно все так же помыкать всеми бедными поцами, что под тобой, – плевать, что на дворе уже новое тысячелетие. Все устроено так, чтобы богатство каждого толстосума уравновешивалось бедностью тысяч человек. Ты думаешь, за это должна извиняться я? А вот мне кажется, в этом не мешает повиниться тебе, перед какой-нибудь девчушкой из третьего мира, которая вынуждена справлять нужду в канаве, за то, что тебе в это время кто-то разрабатывает навороченные протезы.

– Да ладно тебе, – пошла на попятный Роксана. Праведный гнев, как видно, сработал. – Извини за наезд насчет твоей работы. Я думаю, то, чем ты занимаешься, достойно восхищения, – снизошла Роксана, пожимая грушевидными плечиками. – А вот насчет здешнего устройства ты все-таки не права. Все эти бедные людишки, что находят здесь приют, как и мы, должны быть этой стране благодарны. И я, Лейла, эту страну люблю. Те же, кто разглагольствует о ее поражении, мягко говоря, заблуждаются. А так называемые радикалы просто опасны, потому как движения у них слишком резкие, как у детей. И как те же дети, они срываются и падают с балконов и крыш. Обычно все их затеи оканчиваются совсем не так, как они задумывали.

– Лично я, Рокс, Америку низвергать не пытаюсь. Ты не задумывалась, что этим занимаются другие ребятки? Именно они обзаводятся сообщниками, укладывают дровишки и раздувают огонь? Мы же должны от них отмежевываться, пока не слишком поздно. Во всяком случае должны проявлять бдительность.

– Но ты же сама сказала, что та организация действует вне национальных барьеров, – напомнила Роксана. – Для меня это звучит как шайка отвязных анархистов. Эдакие маргиналы в водолазках, злоупотребляющие субстанциями.

– Маргинал у нас сейчас ты, – кольнула ее Лейла. – И сама это, наверно, чувствуешь. Маргинальней, чем я; чем мама с папой. Любая политика для тебя, по определению, уже что-то за гранью.

– Я хочу сказать одно. Или у твоих друзей возможности есть, или их нет. Или они могут нам помочь, или не могут.

– Возможности у них определенно есть. Я видела своими глазами.

– Что-нибудь, кроме таинственности? – усмехнулась Роксана.

– Ну допустим, то, как они лихо подменили мне в Хитроу документы или как спасали меня от слежки в Дублине. У них разветвленная сеть. Только вот со времени приезда я никак не могу на нее выйти. Мне они дали эту вот странную игрушку.

Лейла полезла в белый пакет кулинарии и из вороха лишних салфеток, пакетиков майонеза и сахара (специально набросала для объема), а также наперстков с сухими сливками (говорят, их фольговые крышечки сбивают с толку аппаратуру досмотра) вынула миниатюрную «Нокию».

– Этого здесь нельзя, – спохватилась Роксана, а Лейла не без злорадства различила в ее голосе всполошенные нотки. – Тем более он здесь работать не будет: здание заэкранировано.

– Замечательно. Да ты просто глянь. Когда ты звонила мне, а я была в Портленде, твой звонок пришел мне на эту трубку. С нее же я обменивалась эсэмэсками с женщиной из Дублина. Но с того самого дня, как я уехала из Портленда, этот телефон ни разу даже не пикнул. Сейчас все твои звонки поступают на мой «Блэкберри», который у меня забрали на ресепшене. А эта вот «Нокия» от «Дневника» – зеленый огонек с нее все так и не сходит. И часы настроены на правильную временную зону. Хотя это не смартфон, здесь нет приложений. Я могу составлять эсэмэс-сообщения, но когда пытаюсь их послать, на экране высвечивается: «Безопасный канал недоступен».

– Когда я тебе говорила, что этой штуковины здесь быть не должно, – сказала Роксана, – я имела в виду, что у тебя просто не должно было получиться пронести передающую электронику – то есть любое передающее электронное устройство – через рамку досмотра в вестибюле. У нас, видишь, как все здесь укреплено, заэкранировано, никаких там «левых» сигналов.

– Но не стали же они рыться в сэндвичах с салатами? – улыбнулась Лейла, нянча на ладони трубку.

– Дай-ка посмотрю.

Лейла протянула «Нокию» Роксане. Обычно, всю их жизнь под одной крышей, это означало, что предмет перейдет с ладони Лейлы Роксане в ступню. Но поскольку на Роксане был экспериментальный протез, за «Нокией» она протянула свой гибрид настольной лампы и взбивалку. Лейлу, у которой безрукость сестры никогда не вызывала антипатии, слегка покоробило подавать трубку в бионическое щупальце протеза.

– Понимаю, видок еще тот, – ухмыльнулась Роксана. – Но это лишь механика: конечный продукт обтянут искусственной кожей или типа того.

Лейлу смутило, что сестра углядела на ее лице неприязнь. Вблизи было видно, что та взбивалка больше похожа на искусно выделанную кулинарную лопатку с гнездом проводов с тефлоновым покрытием, что придавало протезу сходство с собранной в горсть лапкой. Роксана могла надежно удерживать ею трубку и вертеть едва ли не более сноровисто, чем человеческая рука. Затем она «Нокию» перехватила босыми ступнями и теперь вращала в них трубку, пробуя ее на ощупь, словно фрукт перед тем, как его съесть.

– Кажется, я поняла, почему трубка прошла через контроль, – сказала она. – Она не электронная. Сигнатуры нет. Ты уверена, что это не взрывное устройство?

Несмотря на колкость, было видно, что Роксану прибор заинтересовал. Она положила его рядом на высокий стол и повернулась обратно к своим экранам.

– Гм. Все, что я пока вижу, это странную нехватку частот при появлении слов «Дорогой дневник» на «Спичуэйв».

– «Спичуэйв»? Речевая волна? Что это?

– Крутой новый софт, который нам поставили в виде спонсорской услуги. Ежедневно пробирует образцы человеческой речи, которые поступают в реальном времени со всего мира.

«В реальном времени?»

– Ты говоришь, образцы? И от кого же?

– Да ото всех. Может, и от тебя, или от меня. Стоит лишь их пропустить через пункт сбора данных.

Похоже, у Лейлы приотвисла челюсть, так как Роксана поспешила продолжить:

– Да нет же, Лейла, речь не об этом. Риска для частной жизни здесь нет. Все наглухо зашторено: данные целиком отсечены от источника.

«Опа. Так ты слывешь гением в этом гнездовье?» – подумала Лейла, но вслух произнесла иное:

– И что ж такого странного в этой нехватке?

– Просто странно, и все. Обращает на себя внимание статистически. Почему эти и соотносимые слова последние пять дней используются реже? Также чувствуется меньше нытья и больше позитива. А это коррелируется с предвкушением.

«Стоп-стоп-стоп, – подумала Лейла. – С каких это пор астрономические объекты помещаются в укрепленные, заэкранированные здания?»

Она снова оглядела кабинет, на этот раз с повышенным вниманием. Дверь здесь была толщиной с десяток сантиметров.

Роксана в это время вглядывалась в экран по соседству.

– Сестренка, у меня к тебе вопрос, – сказала она. – Те люди из «Дневника» ничего с тобой не делали? Может, подвергали проверке или вводили вещество? Не было ли у тебя в какой-то момент ощущения дезориентации? Головокружения, чего-нибудь со зрением?

– Роксана, а ты вообще над чем здесь работаешь? – спросила Лейла отчасти для того, чтобы уклониться от ответа, а еще потому, что это внезапно показалось уместным. – Я имею в виду этот астральный комплекс Лос-Анджелеса. Я-то думала, ты корпишь над вопросами, как ее там, контентно-свободной статической грамматики. А ты? Получается, астрономией здесь уже и не пахнет?

– Как бы тебе сказать. У нас теперь в этом здании и телескопа, кажется, нет. Оно в основном отдано под «Нью Солюшнз» – фирма такая. У нее и есть деньжищи на все это новое оборудование. Лично я его использую для своих исследований, но за это должна несколько часов в неделю отрабатывать на один из их проектов.

– И что это за проект?

– Извини, но говорить не имею права.

Лейла скорчила скептически-насмешливую гримасу – мол, «да неужто?».

– Ну не могу, правда, – отвела глаза сестра. – Я на этот счет бумаги подписывала.

– Хорошо. А что это вообще такое, «Нью Солюшнз»?

– Ай-ти подрядчик, крупный. Раньше, кажется, назывался «Блю Солюшнз/Логистикс».

– Вот как? Рокс, так ведь это же подрячик из оборонного ведомства, – кольнула сестру Лейла, и не без основания. Роксана в этом плане всегда блюла нейтралитет. И до этого своими руками отклонила уйму денег. Хотя к хакерам тоже не присоединялась. Для нее исследовательская работа должна была быть чиста от всякой политики и полностью прозрачна. Все ее наработки, по ее убеждению, должны были значиться в открытом доступе.

– Что ж, может быть, – сказала она с внезапной строптивостью. – Весь этот флёр здесь присутствует. И ты права – все это мне поперек души. Мне не нравится, когда я ни с кем не могу разговаривать о том, чем занимаюсь. Но ведь до этих пор это мало кого интересовало. Поэтому-то мне так нравилось в институте Пасадины, в отличие от Пало-Альто. И основная моя тема, над которой я работаю по сорок часов в неделю, это контекстно-свободные стохастические грамматики, а не «контентно-статические», как ты тут плетешь. Тебе тоже до моей карьеры как до лампочки.

«Понятное дело, Пасадина, – припомнила Лейла. – «Я сэндвич Джима» и тому подобное».

Роксана все продолжала оправдываться и логически обосновывать:

– Здесь мое членство на год, на период проведения работ. Деньги, прямо скажем, хорошие. Данные здесь я могу привлекать как нигде. Да и тема, по которой от меня ждут помощи, абсолютно безобидна.

– Та самая, о которой ты не можешь говорить?

– Ну да, группа доступа… Но область применения, Лейла…

Лейла выжидательно молчала – вдруг сестра возьмет и проговорится.

– Вообще это устройство, управляемое взглядом, – гордо сообщила Роксана. – Экран, который ты можешь запускать глазами.

– Ты и так печатаешь на нем не первый год.

– Вот-вот, печатаешь. Ах диво. А эта штука помогает проявляться мыслям.

Лейла отрешенно смотрела на сестру.

– Лейла, – Роксана выпрямилась на стуле, демонстрируя свою инвалидность, – быть может я такая, какая есть. Но чувствую я себя не в пример везучей, когда думаю о людях, запертых в четырех стенах, прикованных к коляскам: спинальниках, больных Паркинсоном, расстройством миелиновых оболочек. Эта машина могла бы дать тем людям выход; да что там – новую жизнь!

– Но есть и другие штуки, на которые она способна, – напомнила Лейла. – Как далеко вы, ребята, в целом продвинулись?

– Хорошо продвинулись. Уже построили. Хотя она поглощает несуразное количество энергии. Потому, наверное, на четвертом этаже и поставлен магнит в пятьдесят тесл. Те, кто над ней работает, говорят, что способ, возможно, уже найден. У них есть прибор, который они уже несколько месяцев пытаются использовать для решения нескольких инженерных задач с разными данными. Здесь они тоже ждут моей помощи, но уж слишком у них все завуалировано на шпионский манер – прямо-таки орден плаща и кинжала: типа, хочешь иметь доступ – подписывай дополнительные бумаги. Я им сказала: ищите кого-нибудь другого.

В эту секунду обе подскочили на своих стульях: громко, как в былые времена, зашелся будильным звоном мобильник «Дневника» и одновременно завибрировал, подскакивая на ламинатной глади Роксаниного стола. Сестра ухватила трубку ступней.

– Кто это? – вскинулась Лейла.

Роксана, щурясь на окошечко дисплея, поднесла «Нокию» к лицу.

– Какая-то Сара Тонин, – сказала она.

Лейла, выхватив трубку из сестриной ступни, нажала кнопку связи.

– Сара? – нетерпеливо спросила она и повторила: – Сара!

– Да, я. Лола?

– Да.

– Можешь говорить?

Нет, ну надо же: задают такие вопросы тебе, когда ты столько дней пытаешься связаться с ними.

– Мм… да. Подожди. – Трубку Лейла прижала к груди и повернулась к сестре: – Рокс, ты не могла бы?..

Роксана поняла не сразу.

– Ты хочешь, чтобы я вышла из своего же кабинета?

– Ну, пожалуйста, на пять минут. Прошу тебя.

Сестра надменно удалилась.

– Сара, что за хрень? – напустилась Лейла, едва лишь она вышла. – Вы чего вдруг все замолчали? У меня тьма вопросов, а вы обрубили со мной связь.

– Не только с тобой, Лола. Когда Сеть не может безопасно передавать сигналы, она их просто блокирует. Просто такой протокол. А ты сейчас в Лос-Анджелесе. Там в плане связи хаос. И «зеленых полос» совсем мало – иногда безопасного трафика за сутки всего час, обычно среди ночи. Оборудование, которое мы используем… оно циклирует. Как бризы, приливы. Как там получилось с Крэйном в Портленде?

– На руках у него была видеозапись с Деверо, еще со времен колледжа. Деверо на ней… в общем, онанирует.

Сара язвительно хмыкнула.

Лейла отчего-то решила за Лео вступиться.

– Нет, не в том смысле, – сказала она. – Они думали, будет прикольно. Деверо в ту пору был донором спермы, вот они над этим и пошучивали. Он просто прикалывался над собой.

– Ладно. О Деверо в любом случае можешь забыть. После того как вы с ним встретились в зале ожидания, он отправился на борт «Синеморья». Это яхта Джеймса Строу. Сейчас он скорее всего носит их контактные линзы, и до него мы не дотянемся. А жаль: ниточкой он был хорошей.

– Но… Сара?

– Да?

– Я ведь была права? Мы не собирались заниматься таким шантажом?

В ответ продолжительная пауза.

– Думаю, в тех обстоятельствах ты поступила правильно. Все-таки мы рассчитывали не на такой компромат. Хотя если б это представляло важность… Ладно, Лола, сейчас не об этом, – сменила тон Сара. – Я звоню насчет Расти Тромбона.

– Кого?

– Расти Тромбона. Наш человек, что передал вам материал о жестком диске твоего отца…

– Да, Сара, спасибо огромное, – с чувством сказала Лейла.

– Благодарить не за что. Вышла недоработка. Расти должен был вручить тот материал обвинителю. Он должен был иметь вид журналистского расследования, а не чего-то там, связанного с делом Меджнуна-старшего. То, что материал прошел через твоего брата, все сильно усложняет. А именно дает Комитету повод предполагать, что ты держишь связь с нами. Из Хитроу в Дублин и из Портленда в Лос-Анджелес мы вели тебя благополучно, и все было чисто. Но когда с тем материалом в РМУТС явился Дилан, от нас к вам прочертилась линия.

– Да и хрен бы с ней. Мне плевать, знают они об этом или нет. Главное, что материал сработал. И теперь обвинения на моего отца думают снять. Во всяком случае, основную его часть.

– Все не так, поверь. И быть на виду тебе сейчас нельзя, тем более в американском мегаполисе. А обвинения с твоего отца снимать не собираются.

– Как это не собираются, – даже возмутилась Лейла, – когда сегодня утром я разговаривала с нашим адвокатом! Он сказал, обвинитель уже поставил на бумагах подпись.

– Подпись он, может, и поставил, но сегодня ему в лицо рванула микроволновка. Так что назначен новый обвинитель. А в офис Крамера ворвались спецслужбы. Расти Тромбон вообще исчез. Не исключено, что он сейчас в боксе два-на-два где-нибудь в Форт-Миде.

Лейла похолодела.

– Слушай меня, Лола, – уловила это Сара. – Главное, не волноваться. Если все действительно пойдет из рук вон, у нас для вашей семьи заготовлен резервный план. Пожарный, но тем не менее. Сейчас затаись, уйди на дно. Может, Комитет все-таки не знает, что ты связана с нами. Во всяком случае, пока нет оснований полагать, что твое положение может ухудшиться.

– Это все надолго? Сколько мне лежать на дне?

– Ждем с неделю. За это время дела или сдвинутся с места, или…

– Что там у вас за резервный план?

– Возможно, мы вас всех оттуда эвакуируем. В экстренном порядке.

– Сара, мне такой план не по душе. Нам тут что, ждать у моря погоды? Я бы хотела что-то менее двусмысленное.

– Я тебя услышала. А теперь вот что.

– Что именно?

– Нам нужно поговорить с твоей сестрой.

Когда Лейла позвала сестру обратно в кабинет и передала ей трубку, Роксана жестом попросила сестру выйти наружу в коридор. Призрачно текли минуты. Лейла слонялась по призрачно-безликому коридору: абсолютно безлюдный, с еще девятью абсолютно одинаковыми кабинетными дверями, боксом с лифтами, фонтанчиком посередине и пожарными лестницами на концах.

Услышанное Лейла пыталась расчленить на сегменты, разобрать проблему по кирпичикам. Микроволновка, бахнувшая осколками в лицо обвинителю. Линия, связующая ее, Лейлу, с «Дневником». Могла ли прокуратура в самом деле реанимировать обвинения против отца? Что стало со свободной страной, куда бежала семья Меджнунов?

Лейла села на пол под дверью сестры, чувствуя в себе тяжелую пульсацию гнева, слепого страха и отчаяния. Встала, снова принялась расхаживать по коридору, попробовала дверь к пожарной лестнице – просто так, проверить, открывается ли. И так раз двадцать: сядешь – гнев, паника, отчаяние. Встанешь, пойдешь – мучительные раздумья: что делать, как все может повернуться.

Из-за толстенной двери до слуха донеслись странные, сдавленные звуки. Лейла гибко встала, открыла дверь и ступила в тесное пространство Роксаниного кабинета. Старшая сестра содрогалась в рыданиях. Видеть ее в слезах Лейле доводилось третий раз в жизни: инвалидность Роксану закалила, довела до жесткости. Когда плачет безрукий, ощущение еще более безутешное. Держа в ступне скомканную салфетку, Роксана утирала ею слезы.

– Что случилось, Рокс? – тревожно спросила Лейла, спеша к сестре.

Роксана сотрясалась, давясь рыданиями, и Лейла обняла ее, впервые с того дня, как вернулась домой. «Все будет хорошо», – прошептала она на фарси. Роксана, восстановив дар речи, шепотом произнесла:

– Это всё они.

– Я знаю, Рокс, – сказала Лейла.

– Нет, – по-девчоночьи шмыгнув носом, качнула головой сестра: – Я про это.

Она тронула Лейлу ключицей. Та ничего не поняла, и тогда Роксана, повернувшись на стуле, кивком указала на самый крупный из экранов, непосредственно над ее стулом. Там были раскрыты два изображения: межофисный имэйл и какой-то скан документа, в высоком разрешении. Имэйл с длиннющим буквенно-цифровым кодом был, судя по всему, фрагментом служебной переписки.

В строке «тема» значилось: «Двух ворон одной дубиной».

«Чувак! Ты же в курсе того дерьма, что губители обрушили на директора в Калиф, из-за той сучки с длинным носом? Так вот та хрень, оказывается, полезна вдвойне. Я тут напряг своих ищеек, чтобы порылись в архивах. И вот тебе результат: док. об испытании препарата «Продиджиум» (1970!) Ждали, что от него на свет будут появляться гении – хрен-то! Одни мертворожденные, а те гении, что все же вылупились, сейчас в основном по спецклиникам (зашибись, быть гениальным овощем). Но есть один нюанс. Одна из испытуемых, что не окочурились, сейчас работает на режимном объекте в Л-А. Роксана Меджнун. Имя известное, хотя сама без рук (если б носила хиджаб – напоминала б анорексичное привидение, смех да и только). На нас она работает втемную, группы допуска не имеет. Сидит на разработке зрительной инвазии. Думали, что она проявит сговорчивость – в политотделе проходит как «благонадежная». Да вот оказалась ерепенистой, на сотрудничество не идет. На следующий уровень проекта не выходит. Поэтому юрслужбе на директора надо будет давануть по полной: скорее всего скомандуют взять в оборот и эту безрукую. Так как директор у нас в клещах, то, может, и его используем.

Ты, кстати, видел, как обвинителя уделали?? Красота, скажи? Взрыв печки я первый раз заказал;-)»

Лейла придвинулась к экрану, чтобы отчетливей разглядеть скан печатного документа. Вот досада: он был на фарси. За истекшие с детства годы читать справа налево Лейла подотвыкла. То ли дело Роксана, которая до сих пор умела писать красивой арабской вязью, причем ногами. Теряем, теряем родной язык.

Но когда Лейла вгляделась, оказалось, что навык не так уж и утрачен; все как-то вспомнилось, легло по полочкам. Перед ней было официальное соглашение между «Бакстер-Снайдер фармасьютиклз» и Министерством здравоохранения Ирана. Составлялось оно явно на английском, а затем переведено было на фарси, так что являло собой смесь западного крючкотворства и восточной помпезности, отчего звучало не вполне естественно.

«Настоящим Министерством гарантируется разрешение на проведение исследований в области общественного здравоохранения, а также исследований…»

– Чего-чего исследований? – спросила Лейла, указывая на экран.

Роксана, шмыгнув носом, прищурилась на указанное слово:

– в области науки ума, – сказала она.

«…Науки ума, что принесет славу государству, его народу, и вновь сделает Иран средоточием медицины и просвещения. «Бакстер-Снайдер» волен проводить любые, в полном объеме, гласные и негласные химические испытания на населении в перспективных медицинских учреждениях. Министерство дарует «Бакстер-Снайдер» свое согласие на полное, но не объявленное с собой партнерство. Министерство изъявляет свое согласие обеспечить «Бакстер-Снайдер» неограниченным доступом ко всем своим текущим и будущим исследованиями в области эпидемиологии, мониторинга и предоставления программ помощи, а также временно уступает полное управление и контроль за пренатальными программами и программами материнства, медицинскими и социальными».

– Рокс, что они имеют в виду, говоря, что на следующий уровень проекта ты не выходишь?

Роксана уже успела совладать с собой.

– Ты, наверное, слышала о контактных линзах, дающих интерфейс с компьютером? Они еще известны как «синелинзы».

Лейла что-то такое слышала, хотя от самой этой мысли мурашки шли по коже.

– Так вот эти ребята работают на аналогичной платформе, но такой, которая позволяет фактически вживлять устройства с целью сбора данных. То есть им по силам успешно делать ретинографию с поверхности глаза. Но это все равно что, скажем, стоять и смотреть на Гранд-Каньон со смотровой площадки, понимаешь?

Лейла понимала и даже припоминала – не ретинографию, а то, как когда-то – кажется, в августе 1982-го – Сайрус Меджнун повез всю свою семью в Круг Почета Америки (так он это называл), где одной из остановок был как раз Большой Каньон.

– Так вот теперь, – закончила мысль сестра, – они способны как бы припрятывать ретинографическое оборудование непосредственно в человеческом глазу, через эти самые контактные линзы.

– Оборудование? Какое именно?

– Типа крохотную камеру, крохотную подсветку, крохотный передатчик.

– Бог ты мой… Роксана…

– И эту технологию можно применять с огромной пользой. Для исследований. Выяснять, как информация непосредственно поступает. И область эта, Лейла, крайне важна. Хотя понятно, на это нужны еще годы лабораторных испытаний, затем проб на животных.

Лейла потрясенно качала головой; глаза и даже рот выдавали разочарованность и тревогу.

– Я знаю, – нетерпеливо бросила Роксана, – поверить им с моей стороны было глупостью. Может, тщеславие сказалось. Но они захотели, чтобы я написала что-нибудь такое, от чего инструкции на глаз посылаются. А вот над этим, я сказала, работать не стану. Они и так и эдак; трижды обращались, и трижды я им давала отказ. Но они все равно шлют мне новые данные каждый день.

– И… что ты собираешься делать?

– Как тебя, блин, понимать: «собираюсь делать»? Ты что, думала, я этим людям поддамся, позволю себя использовать? Допущу это, пока сама нахожусь поблизости?

– Да нет, – воскликнула Лейла, – я не о том. Я практически. Как их можно остановить?

– Как, как, – несколько смягчилась Роксана. – Подставиться плечом под колесо, вот как.

Это что, каламбур? Или?.. Неслыханно.

– У твоей Сары Тонин для меня есть работа. – Пауза. – Они хотят, чтобы я кое-что для них сделала.

Снова пауза. Роксана, как и мать, была любительница этих пауз.

– И… что, Рокс?

– Хорошенький такой, жутенький брюлик, который можно пришпилить на грудь всей их Сети.

Еще с тринадцати лет, при написании своих первых кодов, Роксана неизменно именовала свои программы «брюликами», к вящему раздражению исключительно мужского окружения, которое она вынуждена была сносить на своем взлете в вышние сферы. Под «жутеньким брюликом» наверняка имелся в виду компьютерный вирус.

Все это напоминало былые времена, когда Лейла помогала Роксане претворять дерзкие оборонные стратегии, нужные сестре для того, чтобы сносить свое подростковое инвалидское существование.

Былые времена, но со ставкой ценою в жизнь.

– Что же в нем может быть такого жуткого?

– Стопроцентный цепной обвал по всей Сети, – рутинным голосом пояснила Роксана. – Делается вредоносная программа; внедряется опыт ребят-авторов биомэлверов; они всегда держатся впереди графика, лет на несколько. Дай-ка мне вон тот конвертик. – Роксана указала на большой внутриофисный, который прихватила на ресепшене. – И тот курьерский тоже.

Из внутриофисного Роксана вынула стопку бумаг и стала пролистывать. Там были не только бумаги, но еще и фотоснимки, рентгенограммы и рулоны миллиметровки с графиками и распечатками густой цифири.

Сара вроде как говорила, что со своей Сети «Дорогой дневник» ничего сделать не может: она у них то ли твердотельная, то ли еще чего.

– Хорошо. Но даже если ты создашь этот вирус, как мы можем подсадить его к ним в сеть?

– Не знаю, – вздохнула Роксана. – Возможно, их лучшим шансом был тот парень, которого ты повстречала в аэропорту. Сара сказала, что сейчас они разрабатывают какой-то иной способ.

Дойдя до конца стопки, Роксана переключилась вниманием на второй конверт.

– Гм. Лейла, ты знаешь такую Лолу Монтес? – спросила она.

Лейла без слов выхватила у нее конверт и внимательно оглядела.

«Получатель: Лола Монтес, ч/з Роксану Меджнун, КРАН, округ Лос-Анджелес, Калифорния». Дальше шел почтовый индекс.

За вытяжную нитку Лейла распечатала конверт и вынула из него единственный лист бумаги – пустой, какой-то хрусткий. Повертела и так и эдак. Откуда это – от «Дневника»? Да нет, ей оттуда только что звонили. Указан ли обратный адрес? Она огляделась в поисках конверта, но Роксана успела его умыкнуть левой стопой и сейчас изучала.

– Кто отправитель, Рокс? – спросила Лейла с нетерпением.

Сестра то ли с пристрастием разглядывала бисерный почерк, то ли снова применяла эффект паузы.

– Тут написано «Лампочки Лео и Лимонный Сок».

Добравшись наконец до дома, Лейла уединилась в свою каморку под лестницей. Здесь она зажгла на прикроватном столике лампу с потрепанным абажуром и провела листом бумаги над 60-ваттной лампочкой – осторожно, как умелый слесарь водит синим язычком газовой горелки по медной трубе. Начала с угла и, после того как начал проступать печатный шрифт, постепенно смогла отличить верх от низа, право от лева; нагрела лист снова, на этот раз с левого верхнего угла. Стали различаться слова, проявляясь коричневым на шероховатой бумаге:

Давно, годы назад, у нее был бойфренд, который, чтобы как-то подольститься за свои дурацкие выходки, писал ей сотни записочек и рассовывал по квартире, которую они снимали в округе Колумбия. Тот парень был любитель выпить, а еще рифмоплет и мастер бить посуду. Те записочки растянули их отношения еще на полгода. Но в конце концов они расстались, а Лейла после этого как-то перестала доверять любовным письмам.

Но это было чем-то иного рода. Ей вспомнилось, как Лео выглядел, как звучал его голос. Внутри словно поворачивался какой-то ключик. До нее дошло, как несправедливо было вот так бесцеремонно впрыгнуть в его жизнь, что-то потребовать, а затем исчезнуть без следа.

Даже не назвавшись ему по имени.