Глава 7. Вайнеры
Элен была одной из многих женщин в жизни Ашера Гильяно. Наверное, не слишком лестно быть «одной из многих», престижнее быть первой или последней. Одна открывает тебе глаза на мир, другая – их тебе закрывает. Но она была именно «одной из многих». А что в ней было такого особенного, почему Гильяно ее заметил – непонятно… Почему Ашер следил глазами за этой девушкой в сером переднике из темного захолустного бара, пропахшего соленой рыбой и пивом? Она была похожа на призрак. Бывают призраки замков, кораблей, старых особняков, даже парков, а она была призраком бара. Среди живых потных мужиков скользила бесплотным созданием с прозрачными пальцами, унизанными, как перстнями, массивными ручками пивных кружек.
Ашеру все не давали покоя ее туфли. Мягкие как чешки, ободранные на носках, стоптанные балетки. Трудно было сказать, какого они были цвета раньше. Но теперь уже – никакого. Цвет не держался на них так же, как румянец – на ее щеках. Она лежала в постели, он сидел на краю, держа в руках ее туфлю, разглядывая нищую обувку, как археолог – ископаемую древность. А та и была древностью: туфли достались Элен в наследство от матери, а той – от бабки, светловолосой славянки с зелеными глазами. Изумрудные глаза бабки через поколение стали прозрачными, с едва заметной прозеленью. На свету казалось, что у Элен пустые рыбьи глаза. А волосы, будто обиженные, свисали вдоль лица. Тонкие черты лица, проведенные смелой кистью, кожа – рисовая бумага, молочные руки, которые на солнце казались еще белее, чем в тусклом свете подвала. Сирота, как водится. Только сироты могут быть печальными без особой причины. И тогда он впервые почувствовал, как волны нежности и пронзительной жалости к этому призрачному существу прокатывают у него под сердцем.
Он ведь ей ничего не обещал. Она потеряла голову. А может быть, как раз впервые за всю жизнь обрела разум.
– Я люблю тебя, – призналась она, а в ответ услышала:
– Знаешь сколько раз женщины говорили мне эти слова? Разными голосами – одни и те же слова. Улыбаясь или роняя слезы. Но я не верю сказанным словам, Элен. Слова говорят от отчаяния. Слова говорят, когда хотят что-то получить. Когда ничего не требуют, слова не нужны, и люди – молчат. Слова о чувствах – ложь. Со словами чувства тут же теряют свою цену.
Он не мог любить ее. Он не мог остаться с ней навечно. Он не хотел оставаться. Он догадывался, он знал, что, если не уйдет сейчас, она его свяжет канатами с корабля-призрака, который всегда плывет позади нее, невидимый обычным людям. И он опоздал. Он не успел вырваться. Сеть была прочна. Вечная кровная сеть, в которую испокон века попадались миллионы мужчин: и крупная рыба, и мелкая, и совсем никчемная рыбешка.
– У меня будет ребенок.
– От меня не может быть детей, – отрезал он. – Гильяно не смешиваются с обычными людьми.
И она во второй раз с удивлением отметила, что его слова ранят ее. А ведь не должны… Что же с ней происходит?
– Это твой ребенок.
– Избавь меня от сказок, Андерсен. Или ты воображаешь себя сразу обоими братьями Гримм? – рассмеялся он злым, лающим смехом. Но она явно не шутила, тогда стал серьезен и он: – Если ты все решила, то я могу лишь посоветовать: читай ему книжки, чтобы он не вырос обычным для портового квартала ублюдком.
Элен едва не застонала от отчаяния, от безумия всего, что с ней происходит, от крушения чего-то важного, колонны-основания, казалось, будто рассыпается позвоночный столб.
– Ашер…
Он был холоден как лед. А может быть, и вправду он уже тогда был мертвым.
Официантка Элен поклялась, что Ашер Гильяно пожалеет о своих словах.
Елена Каминская хотела, чтобы у нее родился мальчик. Она так хотела, чтобы у нее был собственный Ашер Гильяно! Мальчик, конечно же, будет похож на него. И кто знает, может, в один волшебный день его отец вернется. Ведь сын – это огромный капитал, это целая жизнь, не каждая женщина может подарить Ашеру сына, а она, Элен, смогла. Но Ашер Гильяно не появлялся на горизонте.
Она хотела назвать сына Яном, потому что ей очень нравилось это имя. В далеком-далеком деревенском детстве у нее был друг – Янек. Смешливый, неунывающий мальчишка, быстрый как ветер. Он погиб во время сенокоса. Глупо и неосторожно заснул посреди поля. Поругался с отцом, сбежал из дома. А комбайны вышли на заре. Всякое бывает, но чтобы такое…
Был август, стояла удушливая жара. Он лежал в сосновом некрашеном гробу, такой тоненький и бескровный, спокойный, будто спящий. Она плакала тогда. Бродила потерянная среди частокола взрослых. Он был ее первой любовью. И Елена поклялась, что уедет из этой деревни, где умирают дети – такие любимые, такие красивые, лучшие из лучших.
У нее родились мальчики-двойняшки, совершенно непохожие друг на друга. Одного она назвала Марком: темноволосый, темноглазый мальчик был истинным сыном Ашера Гильяно. Второму дала имя Ян, как и собиралась. Светло-каштановые волосы, ярко-синие глаза… Чем старше он становился, тем больше напоминал ей погибшего друга детства. Он был точной копией того парнишки из белорусской деревни. У Элен в голове не укладывалось, как такое могло случиться, ей оставалось только бояться.
Она боялась Яна и его сказочных глаз. Необычный младенец. Казалось, он родился уже взрослым – и ужаснулся тому, что увидел. Он кричал от страха, почти не переставая. Заговорил вовремя. Целыми фразами, правильными предложениями. И вдруг без причины надолго замолчал. Начались хождения по врачам, и Элен запуталась в нескончаемом клубке диагнозов: задержка психофизического развития, эпилепсия, аутизм и, наконец, детская шизофрения. Он галлюцинировал, его мучили кошмары. Оставалось только одно – поместить его в специальную клинику.
Своему жениху, ставшему позже мужем, Михаилу Вайнеру она так и не сказала, что у нее есть еще один ребенок. Мужчины не жалуют чужих детей, а больных – и подавно. Она не забывала Яна, навещала его. Но ни безумного ребенка, ни подростка – почти овоща она не могла представить Ашеру Гильяно. Для всех родных и знакомых у нее был только один сын, Марк.
В Доме Гильяно Элен тоже подолгу задерживалась в Мемориальной гостиной. Ада видела лишь одну фотографию – Ашера Гильяно, Елена Вайнер видела две. Если бы не подписи под ними, она не смогла бы сказать, кто из братьев Ашер, а кто Шем. Фотография Шема висела на стене, Ашера – стояла на камине. Одно лицо на двоих и одна улыбка. Между тем Ашер никогда не говорил, что у него есть (или был) брат. Он вообще мало рассказывал о своей семье. И кое-что еще не давало Элен покоя. Сначала это была лишь легкая тревога, как намек, потом – внезапно всплывшее воспоминание. И вот она уже не знает, что было правдой, а что выдумкой.
Она вновь встретила Ашера Гильяно, когда мальчикам исполнилось три года. Элен уже пережила отчаяние, взяла себя в руки и работала над новым проектом – Михаилом Вайнером. Только в нем она видела свое безбедное, безопасное будущее. И она твердо решила – выйдет за него замуж.
Скучный светский прием. Много закусок, много выпивки, много пустопорожней болтовни. У Елены разламывалась голова, но она мужественно вела изящную беседу с директором какого-то инвестиционного фонда. Один рассеянный взгляд поверх бокала с шампанским, только чтобы убедиться, что ни одна важная персона не осталась без ее внимания. И она увидела его. Сразу узнала. Гильяно невозможно было не узнать. Высокий смуглый красавец, как глоток океанского бриза в затхлой атмосфере дельцов. Пират, вырядившийся в смокинг. Она едва скрыла улыбку. Несмотря на давнюю обиду, все ее существо потянулось к нему. Она была так рада его видеть, что, не задумываясь, повисла бы у него на шее, болтая ногами, как девчонка.
Она ждала, когда Гильяно повернет голову. Сверлила его профиль раскаленным взглядом. И он посмотрел в ее сторону. Скользнул глазами по лощеной дамочке – и тотчас вернул внимание к собеседнику. Три неспешных удара отсчитало ее сердце, когда он вздрогнул и медленно повернулся снова.
Элен знала, что выглядит великолепно и очень не похожа на себя прежнюю. Скромное платье жемчужного цвета, бриллиантовая нить на шее, изящные обнаженные руки, но главное, лицо – тонко очерченное, неброское, истинно аристократическое, на нем, как на подсыхающем под осень листе, проступила первая прелесть увядания. Если бы он не был Гильяно, побоялся бы тревожить мадам аристократку. Но Ашер ничего не боялся. Чтобы предупредить его ехидные намеки, она первая протянула руку, словно для знакомства:
– Елена Каминская.
– Елена? – Его брови поползли вверх. Он склонился над ее рукой, помедлил, но поцеловал.
– А для тебя, Ашер, по-прежнему могу быть Элен, – добавила она.
Через два дня они встретились еще раз. В номере отеля. И на этот раз время действительно повернулось вспять… Потом они вместе курили в постели, синхронно выдыхая дым. Она все ждала и ждала, когда же он спросит о ребенке. Но он не спросил. И она решила не прощать его.
Когда Элен уходила, он усмехнулся:
– Мы увидимся снова?
– Конечно, ведь не зря же ты так настойчиво искал меня все эти годы.
Она несколько раз приглашала его к себе домой, он отказывался, предпочитая встречаться в гостиницах.
– Боишься непроизвольного теста на отцовство? – засмеялась она после его очередного отказа от поздней «чашки кофе» на ее территории. – Не беспокойся. Все в прошлом.
– В смысле? – переспросил он.
Он стоял перед ней в таком недоумении, будто действительно понятия не имел, о чем шла речь. Тогда, четыре года назад, она думала, что он банально испугался ответственности. У него была беззаботная жизнь и вдруг – ребенок. Необходимость что-то решать. И на что-то решаться. Даже пират с абордажной саблей в смятении отступает перед ребенком в пеленках. Ребенок – это проблема. Это целая жизнь, и, конечно, не без забот. Об этом Элен знала не понаслышке: она мать двоих детей – по вине этого парня. А он даже не помнит, как стал отцом?
И Элен сорвалась:
– Ты так уверен в том, что я сделала аборт? Ты считаешь, что я из тех женщин, которые убивают своих детей? – Несмотря на радость последних дней, проведенных с ним, все беды предыдущих лет вновь навалились ей на плечи: и припадки Яна, и вечная нищета, и последняя надежда на Вайнера… Кстати, еще неизвестно, сможет ли она заполучить этого толстопуза, обросшего бородой от ушей до подмышек…
– Хочу взглянуть на ребенка, – сказал он спокойно, бесстрастно. У оценщика картин больше энтузиазма в голосе, даже если он предвидит зряшную потерю времени.
Гильяно приехал очень поздно, Марк уже спал. Яна она предусмотрительно оставила у соседки. Нельзя сразу вываливать все новости. Нужно действовать постепенно. Для таких мужчин, как Ашер Гильяно, дети – не подтверждение их мужественности, а досадная помеха. Она провела его в детскую. Он смотрел на спящего мальчика – недолго… минуту, а может и меньше, опустил руку ему на голову, задержал на секунду, не дольше. Элен подсчитывала каждое мгновение. Фиксировала в памяти каждое его движение, чтобы потом рассказать сыну. Гильяно убрал руку, сказал:
– Славный малыш.
– Он очень похож на тебя.
На это Гильяно ничего не ответил.
В маленькой гостиной он положил на стол чемодан, раскрыл его, демонстрируя ровные пачки с банковской опояской.
– Мне не нужны твои деньги. – Элен гордо выпрямилась. Ох как нелегко далась ей эта царственная осанка! Особенно сейчас. А деньги, деньги… Они могли бы многое исправить. Они дали бы ей возможность маневра. Помогли бы не смотреть так жадно на Вайнера, ведь известно, что алчный взгляд может погубить отношения, он отталкивает мужчин. Но, один раз начав играть с Гильяно в игру «я не такая», она уже не могла спасовать.
– Здесь полмиллиона долларов. Они для твоего сына.
Оказалось, в такой момент от ехидства удержаться труднее, чем от сладостей. Даже перед чемоданом, наполненным купюрами.
– Почему бы тебе не признать, что он и твой сын?
– Не могу. – Он запустил пальцы в волосы, лицо его исказилось, как от боли или от отчаяния. Она не ожидала от него человеческих эмоций, растерялась. – Я не могу этого признать. Элен, для меня это сложнее, чем ты думаешь. Что толку в пустых признаниях? Мой отец – дон Гильяно – никогда не позволит мне жениться на тебе. Гильяно заключают только внутрисемейные браки. Если я признаю Марка своим сыном, то и тебе, и ему будет угрожать опасность.
А ведь она уже было собиралась сказать ему о Яне. Нестерпимо хотелось, чтобы он, такой сильный, такой смелый, снял с Элен часть ответственности, часть вины за болезнь ребенка. Может, она была неправа насчет Ашера Гильяно? Может, его не шокирует, не ужаснет то, что происходит с Яном?
– Ты хочешь еще что-то мне сказать?
Вот оно. Решайся! Но Элен не могла вымолвить ни слова. И тогда вновь заговорил он:
– Возможно, мне придется уехать. Надолго. Дела семьи. Не знаю, когда вернусь.
И снова он уезжал. Он оставлял ее иначе, не так, как в прошлый раз, когда она рыдала, а он оскорблял ее каждым словом. Но все равно он оставлял ее. Ашер никогда не сможет быть с ней. Никогда не признает ее сыновей своими. Никогда не станет ее мужем. У них не будет общего дома, у них не будет семьи. Ей, Элен, нужно заботиться о себе и своих детях. Ей нужно забыть сказки о богатом мальчике из таинственного и могущественного клана. Он не придет ей на помощь. Ей одной предстоит тащить свой золотой лотерейный билет из кучи дерьма.
Елена Вайнер спрашивала себя, а могло ли быть так, что тогда, на светском рауте, она встретила не Ашера Гильяно, а его брата-близнеца? Ведь позже с Ашером они никогда не говорили об этой встрече, он не вспоминал, что видел Марка, оставил им деньги… И сколько раз она напоминала себе – позже, намного позже, когда они с Гильяно уже были давними любовниками и деловыми партнерами: он может быть другим, ты ведь видела его другим. Сейчас, глядя на фотографии в Мемориальной гостиной, она думала, а что, если он действительно был другим? Что, если тогда, при встрече на светской вечеринке, рядом с ней оказался Шем Гильяно?
Элен спросила у Анжелин, что случилось с братом Ашера, как он умер? Анжелин понизила голос:
– Шем? Его казнили за преступление против крови. – Но, встретив изумленный взгляд Элен, поспешила смягчить пугающую версию: – Долго объяснять. Заморочки семьи Гильяно.
* * *
Марк Вайнер видел своего настоящего отца не один раз. Элен и не думала скрывать от сына, кто ее деловой партнер. Ашер Гильяно всегда встречал Элен у машины. Никогда не оставался сидеть в салоне в ожидании: выходил, прислонялся к капоту и ждал. На этаж отказывался подниматься. Элен говорила сыну, показывая ему Ашера в окно:
– Посмотри, это твой отец. Но он не желает тебя признавать.
Марк смотрел. И видел человека с таким взглядом, от которого застывала кровь. Этот мужчина с равной вероятностью мог вызвать и ненависть, и восхищение или то и другое одновременно в любом соотношении. Мальчик забивался в угол комнаты, ему казалось, что Ашер Гильяно, который разглядывает окна или смотрит в небо, смотрит прямо на него, да так, будто вынимает душу.
Ашер целовал Элен в щеку, открывал ей дверцу автомобиля, ждал, пока она сядет. Марку почему-то особенно запомнилось его черное пальто и белые меха матери. Она не доставала Ашеру и до плеча. И между ними была связь, которая возникает только между близкими по духу людьми.
Однажды, когда Марк уже учился в Швейцарии, но гостил у матери на каникулах, в гостиной на кресле он увидел знакомое черное пальто. Днем Элен отпускала прислугу. Говорила, что ее чувствительный слух раздражают шаги и шорохи, как бы тихо домработница ни перемещалась по дому. И конечно, некому было повесить пальто в шкаф. Сколько он просидел в кресле рядом с пальто, не смея даже к нему прикоснуться, Марк не помнил. Очнулся от голосов и шагов в соседней комнате. Он нырнул за диван. Мать вышла в шелковом халате, в одном из своих любимых, расписанном драконами. Ашер на ходу надевал пиджак.
Он взялся за пальто:
– Галстук… – напомнила ему Элен.
– Пусть останется так, – мотнул он головой.
– Могу помочь.
– Не нужно.
Они не смотрели вниз, где сидел их сын, существо, связавшее их своей кровью. Они смотрели только друг на друга. Гильяно надел пальто. Концы распущенного галстука, расстегнутый ворот белоснежной рубашки…
Неизмеримая величина протянулась от угла дивана до того места, где стоял этот незнакомый и такой близкий человек. Расстояние длиной даже не в жизнь, во много жизней, в километры убеждений, сомнений, предрассудков, принципов, привычек, советов, решений… В тот момент их отделяло друг от друга всего лишь два взрослых шага. И ребенок не мог преодолеть это расстояние. С той минуты Марк не раз корил себя за то, что тогда не смог встать из-за дивана, обратить на себя внимание, сказать… что угодно сказать… Казалось, тогда, в детстве, именно в ту минуту, он мог бы все изменить. Все… Но он не смог. Эта сцена возвращалась к нему наяву, как греза, годы и годы спустя. Но и она стерлась под гнетом событий. Через десятилетия, если он и вспоминал эту историю, то только с легкой улыбкой, будто насмехаясь над своей излишней чувствительностью.
Он плакал тогда, сидя за диваном. Плакал, хотя был уже взрослым для слез. Плакал, как могут плакать только нелюбимые дети, – не в голос, потому что боятся кого-нибудь потревожить, а тихо, придушенно, под тяжестью огромного горя, от которого нет спасения.
* * *
Марк Вайнер понял простую вещь: если кто-то называется твоим отцом или братом, то это не означает, что ты должен любить его. Родственная кровь не дает оснований для любви. На основе крови любят и дружат только те, кто еще не вышел из первобытной пещеры. Полудикари эксплуатируют родоплеменной закон. По своему уровню развития им еще не дано понять, что есть нечто большее, чем законы крови, нечто высшее, что объединяет тело, душу и личность, делает тебя тем, кто ты есть. Это и есть основание для настоящей любви.
Марк знал, что они с братом совершенно разные люди. Ян не сможет сделать ничего, что приблизило бы его к Марку, что дало бы основания любить его, считать своим братом.
Ян чувствовал, что брат враждебно к нему настроен, но надеялся, что хотя бы мать любит его. Он знал, что у него есть мать. Иногда она его навещала. Правда, сомневалась, слышит ли он ее, понимает ли, кто перед ним. Ян слышал ее и понимал. Но он не мог ничего сказать в ответ. Сначала она пыталась обнимать его, целовать в лоб. Он не сопротивлялся. Но сын казался ей настолько безжизненным, что поцелуи напоминали прощальное целование покойника. И она оставила робкие попытки изъявления нежности. Доктора говорили, что Яну все равно. Он не испытывает чувств. Мать ему безразлична. Вряд ли он понимает, что перед ним его мама. Но Ян понимал. Просто он так редко видел Елену. И так недолго. У них было полчаса. Что можно успеть сказать за это время? Что сказать этой женщине, когда она с трудом сдерживает слезы? Когда она боится его? Он же видит, что она боится. Он неприятен ей. И она с радостью оказалась бы далеко-далеко отсюда. Она бы с радостью лишилась этой обязанности – навещать его. Она была бы счастлива избавиться от больного сына.
Но он надеялся, что она любит его. Настоящего Яна, а не больного ребенка-старика, которого видят и лечат врачи. Он верил, что она боится именно его болезни. Это его болезнь ей неприятна. Это от нее она с радостью бы избавилась, но не от него, настоящего Яна. Он верил в то, что она догадывается, какой он в действительности. Елена должна была это знать, ведь она его мама.
– Не могу, – говорила она лечащему врачу Яна. – Не могу, – повторяла она в отчаянии. – Не могу, понимаете, не могу его забрать. Вы не можете вылечить его. А что могу сделать я? У меня сын, муж… мальчик может быть опасен.
– Если он будет принимать таблетки, он не опасен – ни для себя, ни для других.
– Не могу. Просто не могу. Простите, вы, наверное, считаете, что я ужасная мать. Но я не могу даже просто видеть его глаза. Его чудовищные глаза. Меня бросает в дрожь. Ведь скажите, вы не видели ни одного человека с подобными глазами?
Медсестра привела мальчика на свидание, и Ян стоял с ней возле приоткрытой двери. Она ждала, когда доктор закончит разговор, и слышала все, но и предположить не могла, что и мальчик тоже понимает все до последнего слова.
– Вы должны, – мягко уговаривал ее врач. – Вы должны взять его хотя бы ненадолго. Мальчик не может все время находиться в больницах. Мы не сможем вылечить его. Никто не сможет его вылечить. Вам нужно смириться с тем, что он всегда будет особенным. У вас есть здоровый ребенок – будьте довольны этим, а Ян – болен, и вам нужно принять его таким, какой он есть. Вы ни в чем не виноваты, вы хорошая мать, – увещевал он, а она плакала и плакала.
И тогда Ян понял, что его не любят. Мама не любит его. Она считает, что его болезнь – это он сам, и потому не хочет признавать его своим сыном. У нее есть другой, здоровый мальчик, которого она любит. Любит, потому что он здоров. А Ян болен, и она никогда не полюбит его больным.
Доктор настоял, и Яна забрали домой. Врачи хотели, чтобы он сменил обстановку. Больничные стены даже на здоровых людей действуют угнетающе, что уж говорить о слабых здоровьем.
Ян словно все время сосредоточенно что-то обдумывал, был тих, спокоен, делал то, что его попросят, но не выказывал никаких признаков индивидуальности. Его ничем нельзя было заинтересовать: книги, фильмы, телепередачи – все проходило сквозь него, как сквозь пустоту. Ни малейшей реакции. Ни улыбки. Он старался не смотреть людям в глаза. Почти не разговаривал. Односложно отвечал на вопросы. Если требовался развернутый ответ, очень медленно подбирал слова. Он принимал большое количество таблеток. Не забывал о времени приема и действовал методично, как автомат. Без трех пилюль разных видов он не засыпал. А спать ему было необходимо, доктора особо это прописали в сопроводительном письме. Он не выглядел несчастным, впрочем, счастливым он не выглядел тоже.
– Он не опасен, – повторяла в сотый, в двухсотый раз Элен, убеждая в этом прежде всего себя.
Может, со временем пройдет его апатия, он будет учиться. Найдет занятие по душе. «Если появится у него душа», – горько добавляла она про себя. Ее сын, ее мальчик походил на выпотрошенный эскулапами труп. Ни малейшего проявления чувств, ни тени эмоций: ни горя, ни радости, ни разочарования, ни ожидания. Пустота. Он и двигался как в пустоте, не смотрел по сторонам, не замечал других людей, словно был накрыт стеклянным колпаком.
Дома, особенно в дождливые дни, Ян часто вспоминал близнецов Дана и Дину. Дождь будто смывал город, и его взору представал густой лес. Ян знал: стоило сюда попасть обычным путешественникам, как у них начинали болеть глаза, ломило лоб. Чувствуя опасность, они напрягали зрение, чтобы заметить ее сразу, как только она появится. Но беда приходила так неожиданно, что их усилия были напрасны. Единственный правильный шаг был – расфокусировать зрение, расслабить его и смотреть лишь себе под ноги. Ян отгонял от себя это непрошеное внезапное знание. Лес заканчивался, начинались горы.
В темно-сером небе звучал голос Дана, как струна, которую дергают неумелые пальцы: настойчиво, раздраженно. Черные ветви деревьев шептали ему голосом Дины. И он видел себя, идущего вверх по горной дороге. Но не знал, куда должен прийти. Возвращаясь из этих грез, Ян помнил лишь фразу, которая звучала с неба и из леса: «Делай то, что должно быть сделано. И тебе повезет».
Он сидел на подоконнике целыми днями. Даже на улицу не выходил. Ему казалось, стоит выйти из дома – и он больше никогда не увидит Элен. Близнецы наверняка провернут какую-нибудь штуку – и он ее больше никогда не увидит. Они подменят ее копией, механической игрушкой с пластмассовыми руками и хлопающими ресницами. Только пока он здесь, в квартире, она настоящая.
Элен тоже опасалась покидать квартиру, боялась оставить Яна одного, прислуга не в счет. Что может прислуга? Это же сущие дети и дьяволы! Элен находила чем заняться. Около полудня вставала с постели, плавно перемещалась на кушетку в гостиной, в халате, расписанном драконами, возлежала с чашкой кофе в руке еще полтора часа, пролистывала модные журналы, просматривала газеты, светскую хронику и все о театре. С Вайнером к тому времени сложилось удачно: он скоропостижно скончался. Накануне трагедии она застала его с танцовщицей. Стриптизершей? Или та девица исполняла восточные танцы? В общем, все сложилось в пользу Элен. У Вайнера всегда было слабое сердце. И на свете существовало столько препаратов, которые действовали на его сердечную мышцу как парализатор… А многие из них отлично растворяются в чашке чая…
Ян никому не рассказывал о незнакомце, который приходил к нему по ночам и навевал картины окровавленных тел и сломанных, как прутья, пальцев. Здесь, в квартире матери, незнакомец начал разговаривать с Яном. Он всегда говорил о его брате, Марке. Медленно, тягуче, как тянется липкая нить варенья из блюдца до ложки, он перечислял все, в чем Марк был лучше его, Яна; в чем Марку повезло больше и что стоит сделать, чтобы уравнять их как братьев.
– Убей его, – сказал незнакомец Яну. – Он хочет этого больше всего на свете. Он хочет убивать и быть убитым, но не сможет убивать, а потому будет очень несчастным. Твой брат несчастен всю свою короткую жизнь. Ты можешь сделать его счастливым – убить его. – Он видел, что Ян колеблется, хочет что-то спросить, не верит… И тогда незнакомец без лица напомнил: – Не только ты пострадал от того, что родился не там, где тебе следовало, но и твой брат, и может быть, он – в большей степени. Он хочет делать то, для чего рожден, но не может, потому что в этом мире, на этой стороне, его предназначение называют убийством, за него судят, за него казнят. Эта жажда у него в крови, это жажда Гильяно, зов кровного договора, который они заключили однажды. Но в чем повинен человек, если убийство и есть главная цель в его жизни? Если убийство – все, на что он способен. Если без убийства он несчастен. Если он никто без убийства.
«Делай то, что должно быть сделано. И тебе повезет», – повторял Ян.
* * *
Ноябрь во Флоренции был щедр на дожди и слабое солнце, под порывами ветра облысел цветник. Газеты на виллу доставляли каждый день. Их сваливали на низкий столик у двери, а то и бросали на пол, отодвигая ногой к стене. Росли бумажные наносы. Первые полосы кричали о громком убийстве. Газет никто не читал. Мать и сын заключили безмолвное соглашение: они не притронутся к кровавым сводкам, пока… «Пока что? – неоднократно спрашивала себя Элен. – Пока не осудят убийцу? Пока не вынесут приговор?»
Марк хлопнул дверью, пнул стопку газет:
– Кто-нибудь уберет эту гадость?
– Что-то ты рано, – послышался голос Элен из-за спинки дивана. Она лежала и не собиралась вставать.
– Может, нам свалить отсюда?
Вайнеры сняли виллу по соседству с виллой Гильяно. Правда, хозяева заломили цену втрое, потому что кому же не хочется жить поближе к месту ритуального убийства и первыми узнавать все новости?
Элен будто не слышала сына:
– Как твои поиски шедевров?
Марк обогнул диван, убрал из-под руки Элен пустой бокал, понюхал – виски. Сын тоже делал вид, что не слышал вопроса матери:
– Ты надеешься, что его отпустят?
– Оставь. – Элен протянула руку к бокалу. – Подай, – указала она на бутылку. Та оказалась неожиданно далеко. – Горничная, зараза, никак не запомню ее имени, передвинула.
– А не махнуть ли нам в Питер? – полным оптимизма тоном предложил Марк, все еще не отдавая бокал Элен, а на бутылку даже не взглянул. – А то здесь монстры-расчленители орудуют. Но нет, мы даже не сдвинемся с места, – ехидно продолжал он, – ведь тебе такая атмосфера нравится.
Элен, с трудом опираясь на руку, села, на щеке отпечатался узор обивки дивана. Обвела комнату безумным взглядом:
– Который час? День? Вечер?
Марк сжал бокал так, что побелели пальцы:
– Ненавижу, когда ты пьешь.
Элен поправила нагло разъезжающийся халат на груди:
– Тебе вроде уже не пять лет.
Марк разозлился еще больше:
– Ты ведь из-за него пьешь? Из-за него? На, читай! – Притащил охапку газет, швырнул их на диван.
Газетные листы – чьи-то лица, чьи-то судьбы – разлетелись, улеглись на мебель, на пол, одна страница домиком накрыла голову Элен. Она брезгливо смахнула листок:
– Не глупи.
Но внимание Марка уже привлек жирный заголовок:
– Господи! Они его тибетским Иисусом считают.
Всплыло монастырское прошлое Яна. Но журналисты, видимо, вообще не понимали, что это за страна такая – Непал, поэтому взялись за Тибет. А какая, собственно, разница? И понеслось: открытие «третьего» глаза при помощи лоботомии, левитация – дар гашиша, вспомнили и про амулеты из человеческих рук и черепов, и про закопанных живьем медитирующих подростков – якобы так монахи-менталы настраивали устойчивую связь с космосом.
– А вот это, пожалуй, верно! – схватился Марк уже за другую статью. – Ритуалы сатанинской секты. Происки дьявола. Согласен. Дьявол в него вселился давно, еще при рождении. А из-за меня ты тоже будешь напиваться? Будешь переживать, когда меня станут судить за убийство?
Марк не мог забыть ту ночь, как ни старался. Много раз прорабатывал прошлое на сеансах у психотерапевта, но всегда в такие моменты ужас подступал к горлу, как вода в колодце, Марк начинал задыхаться. Элен просила его не ночевать в квартире, где она жила с Яном, но Марк – такой упрямец – не желал оставлять ее одну.
В ту ночь ему приснилось, как большой ледяной кинжал с размаху бросили в гигантский стакан с водой. И жидкость вдруг забурлила, окрасившись в алый цвет, а кинжал начал в ней растворяться. И тут же Марк почувствовал холод в животе. Он открыл глаза. Над ним стоял Ян. Но был ли это Ян? Этот человек с тяжелым расплывающимся лицом? Остановившимся взглядом? Боли не было, но как-то быстро, точно лавиной, накатывала слабость.
– Позови маму, – прошептал Марк пересохшими губами.
– Но ведь ты еще не умер, – так же тихо возразил ему брат.
– Зачем тебе меня убивать?
– Он велел мне убить. – Ян показал рукой в сторону окна, глаза у него были сведены к переносице, он даже не моргал.
– Но там нет никого, – слабея, произнес Марк.
Злой звенящий голос дерзко ответил:
– Нет, есть. Принц Ночи и Кромешной Тьмы. Его глаза сияют, как синие звезды.
– У тебя галлюцинации, – простонал Марк, собрал последние силы и закричал. А Ян, как ключ в замочной скважине, повернул в ране нож и медленно вытянул его, и тут же нанес второй удар.
Это был не перочинный ножик и не столовый, которым едва можно оцарапать кожу. Литой японский нож первоклассной заточки. Элен гордилась своей кухонной утварью, любой шеф-повар экстра-класса счел бы ее ножи достойными своего мастерства. Пытаясь убедить себя в том, что Ян не опасен, она забыла, что в квартире полно острых предметов, и не спрятала кухонные ножи.
– Ты – чудовище! Уходи! Я не желаю тебя видеть. Ты мне больше не сын, – кричала Элен. В горячке страха она не подумала, куда пойдет больной несовершеннолетний мальчишка. Позже она объясняла себе, что всего лишь хотела, чтобы он скрылся с ее глаз. Но Ян воспринял слова Элен всерьез. Он ушел.
«Скорая помощь» и ожидание в больнице. Проникающее ранение. Разрывы внутренних органов. Мальчику понадобилось переливание крови. И никто не давал гарантии, что он выживет. Элен чувствовала себя как человек, который в секунду потерял все, что у него было.
Следователь, занявшийся происшествием, решил, что в квартиру кто-то вломился, но все окна были целы, замки не сорваны. И тогда соседи вспомнили про странного подростка, который недавно появился в доме Елены Юрьевны. Подозрение пало на Яна, что нередко случается со странными, не от мира сего людьми. Елене задавали уйму дурацких вопросов:
– Скажите, это сделал ваш сын? Гражданка, не молчите. Отвечайте. Где он сейчас? Что вы видели?
Она не знала, что отвечать. Дрожащими пальцами набрала номер Гильяно:
– Ашер, приезжай! Где бы ты ни был сейчас, приезжай!
По ее голосу тот понял, что это не шутки, и, не мешкая, вылетел. Вцепившись в рукав его пальто, Елена все рассказала: про больного Яна и про то, что она увидела, когда вбежала в спальню Марка. Ашер, вместо того чтобы ее утешать, тоже задавал бесчисленные вопросы:
– Его нашли? Задержали? Его надо найти. Как он выглядит? Он похож на Марка? У тебя есть фото? – Казалось, он и вправду взволнован.
– Худой, высокий. На Марка он не похож. А фотографий у меня нет, – растерялась Элен. – Он плохо выходит на фотографиях. – Она как-то не задумывалась над тем, чтобы создавать фотоальбом значимых моментов в жизни Яна: снимок на ступеньках лечебницы, первый раз в смирительной рубашке, фото с лечащим врачом… – Может, в клинике, у врачей. Они, кажется, фотографируют пациентов.
– А какие-нибудь особые приметы?
– У него стеклянные глаза, – быстро сказала Элен. – Будто бы стеклянные. Ярко-синие. Ни у кого таких нет. Они как неживые стекляшки в глазницах.
Тогда впервые она увидела на лице Ашера Гильяно первобытный ужас.
Этот случай еще крепче связал сына и мать. Элен и Марк почти не расставались.
И вот теперь, спустя много лет, прошлое напомнило о себе.
– Марк! Я за все эти годы хоть раз сказала что-нибудь о нем? Пожалела его?
– Нет. Ты его не жалела. Зато теперь жалеешь, ведь думала, будто он умер. Свалился в реку с моста или пристрелили его. Ведь ты так думала, и совесть твоя была спокойна. Теперь ты в шоке от того, какая ты безответственная, черствая, бездушная мать. Ах, он, бедняжка, пешком прошел от Санкт-Петербурга до Гималаев! И ни один полицейский патруль его не задержал. Врет он слишком много! С четырнадцати лет бродил по монастырям. Жил духовно-мистической жизнью, – продолжал кривляться Марк. – А он другой-то отродясь не жил! Вышел – и угодил в историю. Свихнулся окончательно и убил этого парня, как его? Хински. Перерезал ножом горло и вырезал сердце. Отличная карьера. Прекрасный путь буддийского монаха.
Элен поморщилась:
– Поэтому я и не читаю газет. Правды они не напишут.
– Давай, взгляни на его мордашку. Ты ведь соскучилась, мамочка. – Марк бросил к ней на колени портрет Яна в цвете. Размытое изображение. Цветное пятно с приблизительными чертами человека. Лучшего запечатлеть не удавалось.
Как ни старались фотографы получить гримасу отчаяния или зверский оскал, момент поймать не получалось. На людях Ян был сдержан, отвечал на все вопросы, правда, иногда парень словно уходил в себя, и взгляд его в такие моменты тускнел, но через некоторое время вновь возвращался синим сиянием. Глаза Яна, так тревожившие его мать, удостоились журналистских комплиментов: их называли колдовскими, волшебными, пронзительными, сияющими. Кто-то даже придумал, что в них горит небесный огонь. Еще один умник со знанием дела рассуждал, что сапфировый блеск – результат раскрытия «третьего глаза», шестой, межбровной чакры. И никто, никто из писак не сказал, что они пугающие, дьявольские или нечеловеческие, – то, что всегда виделось Элен.
Элен так и не сказала Марку, что побывала в суде. Адвокат Яна все устроил. Когда она шла в зал суда, то ожидала увидеть монстра в цепях, а лучше – в клетке, со звериным взглядом, жаждущим крови. Но она увидела человека, и, что еще хуже, своего сына. Он вырос, очень изменился. И лишь его синие глаза, казалось, горели еще ярче. Ни тени безумия не было заметно в нем.
– На свихнувшегося он мало похож, – заключила она.
– Выздоровел. Тибетское чудо. На, почитай о превосходстве восточной медицины над западной, – передал ей Марк еще один газетный разворот. – Чтение мантр, поза лотоса и лечебное голодание. Попутно – методика похудения. А вдруг он убил в здравом уме? Об этом ты не думала? В припадке на людей бросаться – это одно, а убийство по коварному расчету – другое. Может, ты забыла? – Он задрал рубашку: звездчатые шрамы на животе – последствия той самой страшной ночи. – Лучше бы он сдох в канаве. Человека прирезал. А кто его прирежет? Кто окажет милость?
– Сам не хочешь попробовать? – предложила Элен и тут же испугалась, что Марк примет ее слова всерьез, но он будто и не слышал:
– Отчего он такой?
– Не знаю. Гильяно говорил, что в их семье заключали родственные браки.
– Трахали своих сестричек? Понятно, отчего Ян больной на всю голову. Мой врач сказал, что если один из близнецов псих, то заболевает и второй. Как правило, в течение пяти лет, но иногда манифестация откладывается даже на тридцать лет. Понимаешь? На тридцать! Я живу как под прицелом. Спрашиваю себя постоянно, сошел ли я с ума или еще нет. Прислушиваюсь, не звучат ли голоса в моей голове.
– Меньше прислушивайся – здоровее будешь. И не ходи так часто к мозгоправу.
– Получается, что даже если я не заболею, то буду нести в себе эту заразу. И что? Мои дети будут уродами? Будут бросаться на людей, подчиняясь каким-то голосам? Или внуки? Не потому ли Гильяно предлагал тебе сделать аборт, что в его семье все больные?
Элен не спорила с сыном. Что толку в пустопорожних спорах? Никто из них не знает будущего, да и в настоящем разобраться сложно – что правда, а что нет, все так зыбко…
* * *
Ада проснулась в спальне Марка Вайнера на мужской половине Дома Гильяно и почувствовала – что-то изменилось. В самой атмосфере дома что-то изменилось. Как будто сдвинулась, отошла в сторону плита саркофага, и стало легче дышать, что ли. Вентилятор не месил густой, как тесто, воздух, застыл гигантской мухой. Душно-сладкий аромат роз вливался в комнату из раскрытых окон, такой плотный, что им можно было наесться, как десертом.
– Ты чувствуешь? – спросила она Марка, хоть и затруднялась объяснить ему свои ощущения.
– Что-то происходит, – подтвердил он.
Они лежали в постели и прислушивались. Дом пробуждался. Обычная возня и шорохи. Но какая-то радость, какая-то надежда, вроде бы совершенно без причины, застучала в сердце. Если бы Марк и Ада знали чуть больше, они бы поняли, что проснулись в прежнем Доме Гильяно, в том, каким он был до трагедии, до своего заката.
Долгие годы старожилы Дома встречали утро именно с таким ощущением, но однажды им пришлось узнать, что чувствуют обычные люди, пробуждаясь по всему миру в обычных домах, а не в Доме Гильяно. А ведь раньше, год за годом, столетие за столетием в любое время суток в Доме царила атмосфера всемогущества. Каждый был бог, каждый верил, что сегодня сбудутся его мечты, и чувствовал в себе силу, которая могла перевернуть мир. В одну секунду ход истории мог быть остановлен, отправлен в обратную сторону или по другим рельсам. Тебя не давило прошлое, но и не наседало будущее, не было никакой ответственности за него. Ты жил настоящим. Ты жил в вечном «сейчас». Наверное, именно это ощущение имели в виду древние, когда говорили, что можно проснуться в райском саду.
Истинные Гильяно, те, кто постоянно жил в Доме, ждали этого момента целый год. Все это время они чувствовали себя обездвиженными песчаными скульптурами на пляже, и вот волна, живительная волна унесла к черту клей и песок, разбила каркасы, и они вышли из тюрьмы, поднялись на ноги, стали людьми. Им было настолько тяжело влачить обыденное существование, что волна самоубийств не прокатилась по Дому Гильяно лишь потому, что их дон являл собой оплот мужества и спокойствия.
Дон Гильяно верил: все можно исправить, можно вернуть. И никто не знал, как разрывалась его голова от мыслей, а сердце от скорби, сколько бессонных ночей он провел в своем кабинете, пытаясь придумать, как вернуть драгоценность Дома Гильяно. Переезд в старый дом, на остров, был скорее даже не последним средством, а жестом отчаяния, способом успокоить, отвлечь семью хоть на время. Переезд не был гарантией спасения, но дон Гильяно рассудил, что, если Дому предстоит погибнуть, пусть это случится на земле предков.
Изгнанные из родного дома, они возвращались уже однажды с Сицилии, вместе с португальскими завоевателями, на их кораблях. Тогда же и построили поместье Гильяно на берегу океана. Жители острова возненавидели их, ведь они принесли удачу врагам. В те времена, когда драгоценность Дома была с ними, Гильяно всегда сопутствовал успех. И хоть им было плевать на чужую ненависть и чужую любовь, они вновь ушли со своей земли, вновь отправились в плавание, вновь пристали к берегам Сицилии, а после перебрались в Неаполь. Им казалось, они нашли новую родину, они не думали, что придется возвращаться на остров.
Вернувшись на Ланку, Гильяно трудились на постройке дома, сажали цветы, провожали солнце в океан. Они узнали, что такое тяжелая работа, когда нет помощников, когда волшебство не ткется над головой. Конечно, они сомневались, конечно, они предвидели, что их усилия окажутся напрасны. Они строили не дом для жизни, а дом-саркофаг, дом, в котором будут погребены, а вместе с ними умрет история о Доме Гильяно. Но вот их прошлое постучалось в Дом. Они восстали из мертвых и утром проснулись в райском саду. Но праздновать победу было рано.
За завтраком Ада, наученная горьким опытом, даже не пыталась прикасаться к кофе. Чай, бархатный и почти столь же темный, как и напиток из зерен, в тонком фарфоре был восхитителен. И утро было восхитительным: не было влажной жары, ветерок трепал углы скатертей на столах. Первое подобное утро за неделю. Ада беззаботно намазывала булочку маслом, собираясь полить ее сверху пальмовым сиропом, когда Элен внезапно охнула:
– О, боже, только не это!
Марк проследил за взглядом Элен, и рот его сжался в узкую полоску.
– Этого просто не может быть, этого просто не может быть, – повторяла, как попугай, Элен, не замечая, что рукав ее платья угодил в соусник с сиропом.
Ада пыталась определить, что же так взволновало Вайнеров. Людей на террасе прибавилось, поговаривали, что к Ночи Фортуны съедется вся семья Гильяно. И дон Гильяно был за столом не один. По левую руку от него сидел мальчишка, обыкновенный худой мальчишка. Даже под пиджаком было заметно, как у него торчат лопатки. А по правую руку… Ада вздрогнула. Страх кольцом спрута сжал ей сердце. За столом скалил зубы Антонио Аменти, даже издалека было понятно, что шутки льются из него нескончаемым потоком, обычно хмурого дона Гильяно это, похоже, развлекало, потому что лоб его разгладился и он выглядел вполне умиротворенным, хоть и не улыбался.
Ада вслед за Элен готова была повторить: «Этого не может быть». Она видела Антонио Аменти всего один раз, на вилле Ашера Гильяно. После его визита Ашер выставил ее за порог, как паршивую собачонку. Правда, ни одну собачонку не отправляли домой, в Петербург, на частном самолете. Все равно обиду этот факт не уменьшал. А сейчас, чего доброго, Антонио возьмется обличать ее перед Марком. Расскажет, что Ада была любовницей Ашера Гильяно, и тогда – прощай доверие, прощай цивилизованное расставание.
* * *
В Дом съехалась молодежь, сразу повеяло флиртом. В другие дни Ада с Анжелин загорали на пустом пляже. Служителям сколько ни указывай, чтобы пришли на пляж через полчаса обновить напитки, будешь два часа ждать, пока вспомнят.
По правилам Дома в первой половине дня нельзя было возвращаться в спальню, даже чтобы переодеться, поэтому Ада под любое платье надевала купальник. Сегодня она поняла, что именно так принято одеваться у парней и девушек Дома Гильяно. Наследницы Дома стягивали роскошные наряды, в которых блистали за завтраком на террасе, оставались в купальниках и шортах. Смешно было смотреть, как разоблачаются упакованные по всем правилам дресс-кода парни Гильяно. Галстуки срывали, как удавки, запонки отлетали с рукавов в песок, итальянские туфли бесцеремонно отбрасывались в сторону.
Служители устанавливали навесы, суетились с напитками и мороженым, наверное, давно на пляже не было подобного оживления. Даже натянули волейбольную сетку. Ада исподтишка поглядывала по сторонам, высматривая Антонио Аменти. План был прост – первой заговорить с ним и заставить молчать любыми способами, по крайней мере, до тех пор, пока она не уладит все с Марком. Внутренний голос гаденько так подсказывал ей: «Ну чего ты так боишься скандала? Представь, сегодня дон Гильяно предложит Марку присоединиться к Дому, и Марк будет рассчитывать, что 31 декабря, в Свадебный День Гильяно, вы обвенчаетесь. И тогда тебе все равно придется изобретать какую-то ложь. Или правда о том, что ты водила его за нос и не испытывала к нему никаких чувств, лучше? История с Ашером даст тебе честный шанс выйти из игры». Но Ада пока не была готова к такому повороту событий.
Ян Каминский и Антонио Аменти пришли на пляж последними, задержались в Доме, и Анжелин тут же вскочила с полотенца, чтобы обнять Яна:
– Ну, главная радость и надежда Дома Гильяно, дай я тебя поцелую. – Она поцеловала парня в щеку и отпрянула. – Какой горячий! – Осторожно провела рукой по его волосам: – Отросли, уже не похож на ощипанного цыпленка. – И повернулась к Аде: – Познакомься…
Ада, закрываясь рукой от солнца, снизу вверх, посмотрела на того, кого представляла ей Анжелин.
– Ян Каминский.
Его взгляд прожигал насквозь. Его глаза светились изнутри синим сапфировым блеском, казалось, это вставленные в глазницы драгоценные камни. «Сапфиры дарят, когда возвращаются…» – сказал как-то Ашер. Ян отвел глаза первым. Ада качнулась, как одурманенная. Он склонился, поцеловал ей руку. Она не сразу отняла пальцы, рука как онемела.
– Надень. – Антонио Аменти протянул Яну темные очки. – А то из-за тебя на меня девушки – ноль внимания.
Ян послушно надел очки. И точно погас прожектор. Разомкнулась цепь. Ада выдохнула – только сейчас поняла, в каком напряжении находилось ее тело. «Девчонка, тряпка, дурочка, – ругала она себя. – Повелась, как малолетка».
– Не переживай, – шепнула ей Анжелин, и Ада испугалась, что ругает себя вслух. – Все с непривычки так реагируют на Яна. Привыкнешь.
Ян не мог поверить своим глазам: перед ним стояла девушка из его снов, из его видений. Он не придумал ее, она жила и сейчас сидела перед ним. Антонио не дал ему опомниться – шлепнул по спине:
– Давай мячик покидаем!
Ян снял рубашку, предплечья у него были в белых полосах шрамов.
– А что с ним? – шепотом спросила Ада, кивая на его спину.
– Не обращай внимания. Следы самоистязаний. Он раньше жил в каком-то монастыре. – Анжелин потянулась за кувшином с любимой «Маргаритой».
– Подержишь? – Ян передал Аде часы и запонки. За все шесть дней в Доме Гильяно она впервые увидела, что кто-то носит часы.
– Опять нарушаешь Кодекс Гильяно? – покачала головой Анжелин. – Ты неисправим, Ян.
– И правда, – спохватился он, взяв часы. – Все равно остановились, – сказал он и сильным броском швырнул их в океан.
«Не меньше двадцати пяти тысяч евро», – по привычке успела на глаз оценить часы Ада.
Ян и Антонио побежали к волейбольной сетке. Ада старалась не смотреть на игроков. Поддерживала разговор с Анжелин и еще с двумя девушками, но запонки Яна словно прожигали дыру в кулаке. Она разжала пальцы и аккуратно положила их рядом с собой на полотенце – сапфиры в черненом серебре.
«Обычный мальчишка», – несколько раз сказала она себе. Обычный мальчишка, когда так беснуется у сетки, выпрыгивает за мячом. Хорошего роста, только худой слишком. «Радость и надежда Дома Гильяно», как сказала про него Анжелин. Почему она так назвала его? День сегодня странный, и она, Ада, ведет себя странно. Хорошо хоть Марк с ними на пляж не увязался. Что бы он сказал, увидев, как она разомлела от взгляда тощего мальчишки, как от солнца?
Ян не хотел далеко уходить от Ады. Он бы предпочел не носиться за мячом, а сидеть рядом с ней. Вдруг она, как видение, пропадет? Ян обернется, а ее уже нет. И он снова останется один и будет обречен искать ее до конца жизни. Ян не мог сосредоточиться на игре. Ноги вязли в песке, неточные, «смазанные» удары приводили в отчаяние Антонио, который через сетку оскорблял противников и уже успел поспорить на ящик пива, что его команда выиграет. Очки давно соскочили с носа, упали в песок и хрустнули под ногой. Ян еще один раз наступил на них, осколок царапнул ступню.
– Пойду и я поиграю, – поднялась с полотенца Ада, когда увидела, что одна девчонка вышла из игры. Анжелин проводила ее недоуменным взглядом – чего ради носиться по песку в такую жару?
Рассеянного Яна точно подменили: он стал собранным, быстрым. Звон от четких ударов по мячу взлетал высоко над сеткой, в самое небо. Ада оказалась с ним по разные стороны и постоянно ловила на себе его взгляд. Антонио приободрился, ведь запахло победой, и он утроил попытки вывести противников из равновесия обидными жестами и дурацкими комментариями. Аде он крикнул:
– Эй, красотка! Буфера подбери!
Ада, недолго думая, показала ему средний палец.
Она приняла мяч на вытянутые, сложенные молотом руки. Отбила, но запнулась, не удержалась и вперед головой нырнула под сетку. Антонио, оказавшийся рядом, протянул ей руку, чтобы помочь подняться. Но Ада замешкалась, не уверенная, стоит ли принимать помощь от этакого хама. Тогда Антонио наклонился к ней и прошептал:
– Не бойся, не сдам.
Значит, он тоже узнал ее, помнит об их случайной встрече. Обещает молчать, но кто же верит обещаниям такого, как Антонио Аменти?
А потом она точно провалилась в забытье. Ян сидел рядом с ней на песке. Антонио сыпал шутками, и всем было весело. Они пили коктейли, и лед плавился в бокалах. Ей хотелось прикоснуться к Яну. И он, будто прочитав ее мысли, накрыл ее ладонь своей. Удивительно, какой горячей оказалась его рука. Но этот жар был приятен, хотя казалось, он может испепелить ее руку. Она не могла думать, она застыла, как застывает крошечное насекомое в янтаре, навечно. И время остановилось. Казалось, она знает его давным-давно. Они были вместе. Она улыбалась ему, любила его. Впервые в жизни она любила. Где-то в глубинах ее существа давно тлел огонь этого чувства, тлел, пока не вспыхнуло пламя. Пожар поглотил их. Оранжевое пламя до неба. Кто мог бы ему сопротивляться? Не было звезд, не было света. Ни один звук не проникал в их Вселенную. Они были счастливы. Вернее, они могли бы быть счастливы. Но вдруг что-то сломалось, что-то нарушилось, раскололось, раздался тонкий звон стекла, непоправимо хрупкого стекла…
– Ян, дон Гильяно хочет тебя видеть. – Аде казалось, что ей все померещилось – от солнца, от алкоголя, от Яна, она очнулась от сна наяву.
Вдруг посреди пляжа в деловом костюме материализовалась Мария – секретарь дона Гильяно, и зыбкая реальность неземной любви отъехала в сторону, как декорация на колесиках. Ада трясла головой, открывала и закрывала глаза, изо всех сил стараясь сморгнуть иллюзию. Она была на пляже, но в то же время еще где-то, в красивом месте, где сверкали мраморные полы, а стены украшали драгоценные камни.
Она могла с легкостью пересказать, о чем все это время шла беседа на пляже. Спорили о преемнике дона Гильяно. Она еще подумала, что дон Гильяно совсем не старый, рано ему выбирать преемника. Пошутили насчет того, что Тони идеальный кандидат, а тот ответил, что дон Гильяно скорее перережет сам себе горло, чем выберет Аменти. «Лучше бы он меня Старшим Адвокатом сделал – уж я бы с ним поквитался», – сказал еще Антонио тогда. «А я ставлю на Яна», – заявила Анжелин, и все засмеялись, и Ян вместе с ними. Потом пустились в малоинтересные вычисления возможных преемников и сопоставления предыдущих донов и претендентов.
Ада не могла бы сказать, что на тот момент было правдой. Реальность раздвоилась, расслоилась, и сама она сидела одновременно и там и тут, жила в двух измерениях. Она могла поклясться, что здесь, на берегу, Ян ее за руку не брал, даже не прикасался. И в то же время она явственно помнила, как он накрыл ее руку своей и пальцы его ушли в песок. Как это объяснить?
Ян одевался. Анжелин подала ему галстук. В кабинет к дону Гильяно никто не посмел бы явиться в пляжном костюме. У Ады остались его запонки. В спальне, перед тем как переодеться к ланчу, она положила их на бюро, на лист почтовой бумаги с вензелем Дома Гильяно. «Верну вечером», – подумала она.
* * *
Марк Вайнер нервничал. Он почему-то воображал, что, как только появится в Доме Гильяно, дон Марко вызовет его к себе в кабинет, расспросит о том, чем он занимается, какие у него планы. И если вот так сразу не предложит присоединиться к Дому, то все равно скажет что-то ободряющее, может, даст какое-нибудь задание, чтобы посмотреть на Марка в деле. Но дон Гильяно не звал его к себе.
Дон Гильяно даже не смотрел на него за обедом. А ведь Марк старался сесть как можно ближе к нему и Аду за собой тянул. Наблюдая за ним, домочадцы Гильяно посмеивались, кто-то деликатно скрывал улыбку, кто-то вслух отпускал колкости. Аде было стыдно, она розовела щеками и опускала глаза, а Марк точно не замечал, что поступает не так, как принято. Никто не смел добиваться внимания дона Гильяно. Дон все видит, все знает, он сам позовет тебя, когда придет твое время. Но Марк не знал правил, ему казалось, что в Доме так же, как и за его пределами, нужно взбираться по карьерной лестнице, не ждать, пока тебя заметят, не молчать, а в голос заявлять о себе.
С тех пор как он получил приглашение в Дом Гильяно, Марк чуть ли не впервые в жизни почувствовал свое превосходство над Яном. Могло показаться странным, что здоровый мальчик соревнуется с больным братом, но дело тут было не только в болезни и здравии. Марк опасался, что Ян способен пойти дальше него, туда, куда Марк не посмеет сунуться. Так и случилось, Ян стал убийцей.
Убийство было навязчивой мыслью Марка. Где-то в глубине своего существа он ощущал, что именно таким способом утверждается верховенство. Тот, кто может убить, рожден властвовать, рожден быть первым. Пасуют лишь слабаки. Они могут оправдываться моралью, любовью ко всему человечеству, но правда одна – они слабы, они не могут позволить себе главный шаг. А шаг этот сложен, важен и очень опасен. И большинство боится. Боится наказания, возмездия, угрызений совести. Все это – слабость. Сильный не боится. Он делает.
Марк знал – сам он слабак. Он не сможет убить, хоть и мечтает об этом. Не сможет. Он пытался. Даже котенка не смог в костер кинуть. Другие мальчишки кидали и ухмылялись, а он не смог. Может, котенок был ему благодарен, когда удирал, всем телом сжимаясь в живую пружину. Но Марк ненавидел себя, грыз костяшки пальцев, а ночью рыдал в постели. Он не смог! Разве так он станет достойным имени своего отца? Ашер не признает его, потому что Марк слаб.
Оставалась легкая, как трепет бабочки, надежда – Ашер знает о нем, о Марке, а о Яне даже не слышал. Но долго так не могло продолжаться. Рано или поздно Элен расскажет. Ей не терпится, имя Яна вертится у нее на языке, как на горячей сковородке. Пока она сдерживается, но ей так хочется признаться, сбить с Ашера спесь: посмотри, у тебя родился ребенок-инвалид, вся твоя сила – не гарантия счастья, не защита от болезней.
Каждый визит Ашера для Марка был пыткой. Элен скажет ему? Не скажет? Сегодня? Завтра? Сколько у него еще времени? Элен же считала, что раз Ашер к здоровому ребенку равнодушен, то к больному и подавно будет безразличен. Но Марк понимал отца на потаенном, кровном уровне, он не мог объяснить, но знал: Ян будет ценен для Ашера Гильяно. В чем ценность сумасшедшего брата, Марк не представлял, но был уверен, что у Гильяно иные мерки, чем у обычных людей.
И Марк задумал убить брата. Он должен превозмочь слабость. Он должен это сделать. Ради себя, ради своего будущего. С тех пор как Яна забрали из лечебницы, Марк только и думал об этом. Убийство, настоящее убийство, с запахом и вкусом крови… У Марка дрожали руки от предвкушения. Ему виделся не подлый несчастный случай, рассчитанный, сглаженный, как галька морем, и подстроенный трусом. Нет. Он не даст себе поблажки. А Элен пусть ужаснется, пусть увидит, поймет, чего Марк стоит. Потом она простит – она же его мать. Еще будет благодарна, что он освободил ее от бессмысленных забот о больном Яне. Ашер будет гордиться им, он узнает в нем своего сына. И может, однажды Марк получит приглашение в Дом Гильяно.
Марк мог часами, как одежку, примерять на себя роль убийцы. Мысленно он приспосабливал к убийству все, на что падал его взгляд. Подушку, кухонный нож, плоскогубцы, брючный ремень. Можно вытолкнуть Яна в окно – он постоянно сидит на подоконнике. Можно утопить его в ванне или бросить в воду включенный фен. Придушить, размозжить голову. Марк играл орудиями убийства, в воображении подкидывал их в воздух, проверял на прочность, но уже тогда знал, что выберет нож. Нож – единственное достойное орудие убийства. Откуда пришло это осознание, Марк не мог сказать. Но его уверенность была тверже стали: если хочешь называться Гильяно, ты должен убить с помощью ножа. И он присмотрел себе помощника, на кухне Элен нашлись достойные экземпляры – литые, лазерной заточки.
Он не успел. Его сны вдруг материализовались и повернулись против него. Ян обогнал и первым нанес удар. И уже в больнице, после того как Марк пришел в сознание после операции, он понял, что вряд ли смог бы наяву убить брата. А теперь не сможет и подавно. Теперь он знает, чего стоит бояться человеку, которого хотят убить, и теперь ему страшно вдвойне.
При этом чужие грехи преследовали его. Вот и недавнее воспоминание услужливо развернуло запятнанные ужасом крылья. Тогда Марк поехал на встречу с другом и деловым партнером, питерским ресторатором Данилой Вареничем. Пересек Литейный мост. Честно говоря, Марк никогда не чувствовал себя уверенно за рулем. Как назло, в такие часы он точно попадал в бурный поток мыслей и образов, и это тогда, когда нужно быть максимально сосредоточенным на дороге. Но нанять водителя – расписаться еще в одной слабости.
Нева сверкала, как гигантская блесна на солнце. Окна автомобилей были задраены, там дышали трудяги-кондиционеры, остужая распаренные человеческие тела. И вдруг, медленно перевалившись через Литейный мост, двигаясь черепашьим шагом в толпе таких же четырехколесных существ, Марк осознал, что в соседних машинах – пустота. Хищный вакуум, который пылесосом затягивает в себя все сущее. И он, Марк, у края водоворота, его неизбежно сносит в центр. Его сплющит, раздавит. Сейчас он перестанет существовать. Один миг – и его мир сожмется до черной точки. А та лишь окажется пикселем зрачка в глазу Творца Вселенной. Он очнулся от сигналов вокруг. Марк задерживал движение. Он повертел головой, чувствуя, как шея трется о мокрый воротник рубашки, – взмок в вымороженном салоне, как в жару.
Марк задавал себе вопрос, что это было, всю оставшуюся дорогу до ресторана «Варенич». А в ресторане метрдотель сообщил:
– К Даниле Вячеславовичу кто-то пришел. Они уже давно в кабинете. Никто из них пока не выходил.
Марк смело постучал, потому что времени у него оставалось немного, а с Данилой надо было переговорить. И тут же почувствовал, что за дверью разлита та же пустота, которая пыталась поглотить его на мосту. Руки повисли плетьми, и ему пришлось «толкать себя в шею», чтобы нажать на ручку двери.
Заглянув в кабинет, Марк шарахнулся, будто сунул голову в щиток высокого напряжения. Тошнота вонючей рекой проложила русло в горле. На столе в окружении изысканных закусок ресторана «Варенич» лежал его владелец, раскинутый, как морская звезда.
Перерезанное горло, дыра в грудной клетке, ни капли крови, вокруг рассыпан белый, с приторным запахом розы, порошок… Эти подробности Марк узнал позже. В ресторане суетились эксперты, щелкали фотоаппараты, Марка допрашивали. Он отвечал на вопросы. Поминутно восстановил свой маршрут за день, припомнил, в котором часу говорил с Данилой по телефону, договаривался о встрече. Нет, Данила не упоминал, что встречается сегодня еще с кем-то. Нет, он не знает всех его деловых партнеров в лицо. Нет, ни с кем господин Варенич не конфликтовал. Нет, у него не было врагов. Были ли у него долги? Кредиты – да, были. Но ничего срочного. Могли ли у него потребовать вернуть деньги? Наверное, могли. А пригрозить? А убить? Вопросы, как автоматные очереди, следовали один за другим.
Марк отвечал на вопросы, как добропорядочный гражданин, но думал только о том, что есть ведь на свете смельчаки, которым убийство дается легко. Ему был страшен и отвратителен сам вид места преступления, бескровный труп пугал его своей безжизненностью, но еще страшнее было осознание того, что это обескровленное, обездвиженное чудовище когда-то было человеком, его другом, носило имя, костюмы, ело и разговаривало. И Марк с этим существом неоднократно обедал в этом самом кабинете, не подозревая, что друга с легкостью можно превратить в геометрию мышц и костей. Тот, кто сделал это, был поистине великим человеком, может быть, даже великим художником. Марк понимал, что подобные мысли не пристало иметь здоровому нормальному мужчине, но он не хотел быть нормальным, он хотел стать таким, как тот, кто без страха перешагнул через закон и пошел дальше, оставшись неуловимым для правосудия.
Впоследствии он следил за делом Данилы Варенича – убийцу так и не нашли.
Марк с горечью думал, что у него тоже был лотерейный билет, право на убийство. Но его шанс, как папиросную бумажку из клюва попугая-предсказателя, выхватил Ян, точно прочел мысли брата, украл у Марка его судьбу. Марк понимал: Ян не остановится, будет убивать дальше. Вкус крови для таких, как Гильяно, пьянее вина. Но он и предположить не мог, что Ян поднимет руку на Ашера Гильяно.
И вот заслуги Яна признаны, ему, а не Марку оказана высокая честь, он сидит за одним столом с доном Гильяно. Его принимают в Доме как своего. А Марк лишь приглашенный, вынужденный дожидаться милости незаконнорожденный родственник.
– Проклятие! Проклятие! – твердил как заведенный Марк. Сохранить спокойствие после того, как он увидел брата за столом дона Гильяно, оказалось выше его сил.
Элен пыталась успокоить сына, но ее тоже трясло. Она спешно наливала вино из графина, благо бар в Мужской гостиной никогда не пустовал. Элен прикидывала, не слишком ли рано, чтобы переключиться на алкоголь покрепче. Будь она в своем доме, даже не задумалась бы об этом, но ведь она в гостях. Как на подобное посмотрят в Доме Гильяно? И решила, что желание выпить сильнее приличий. Откупорила бутылку текилы, что лежала в ведерке со льдом, как свежеумытый младенец.
– Почему? Почему он во все вмешивается? Путается под ногами? – рычал Марк.
И тут судьба снова посмеялась над ним – среди колонн он увидел брата вместе с секретарем дона Гильяно. Дон вызвал Яна Каминского к себе в кабинет. Ян замедлил шаг, заметив разгоряченный гневом взгляд Марка, хотел остановиться. Но Мария поторопила его:
– Идем, Янос. Идем. Дон Марко не будет ждать.
Молния догадки озарила Марка: без заслуг – без убийств – его не позовут в кабинет дона Гильяно. Он должен хотя бы попытаться убить. Но его ошибка была в том, что он планировал преступление. А должен был просто совершить его, не задумываясь, будто это самое естественное на свете – как ходить, как дышать.
– Я должен его убить. И должен сделать это в Доме Гильяно. – От напряжения у него в глазах полопались сосуды. По белку расплывались кровавые пятна.
Глядя в глаза сына, подернутые кровавой пеленой, Элен испугалась:
– Опомнись! Что ты несешь? Ты говорил, что боишься сойти с ума, как твой брат. Но ты уже там, на той стороне. Ты сумасшедший, раз так говоришь.
Элен дергала его за рукав, пыталась образумить, но Марк стоял, как каменная статуя, туземный дольмен, жаждущий жертвенной трапезы.
