Принцесса и демон
Отныне остров населяли не только демоны, но и люди. Не те, что были изгнаны из Райского сада, а те, что поднялись из глубин океанских вод. Они вошли в Сад, не зная Закона. Они стали как боги и не устыдились своего естества. Они помогали Великому Садовнику, растили его розы. И редко выходили за границы Сада.
Вокруг Сада жили демоны – божественные сыны и дочери. Они не могли войти в Сад. Но чувствовали его силу, необходимую им, чтобы жить. А силы им надобно было все больше и больше. В день первого убийства братом брата демоны ощутили вкус крови. И узнали, что сила таится не только в аромате роз, но и в запахе и во вкусе крови. Они поняли, что человеческая кровь весьма питательна для них, дает силы и позволяет далеко отходить от Сада, чтобы не падать от истощения.
Однажды во фруктовой роще неподалеку демон встретил принцессу. Он пел ей песни о том, как она прекрасна, он слагал стихи о ее красоте. Он обещал бессмертие ей и ее подданным, вечную молодость и господство над другими людьми, а общим их детям обещал дать еще и тайные способности, которыми обладают только демоны. И был этот демон прекрасен, как сама любовь. На смуглом лице его глаза сверкали, как синие сапфиры. Он говорил: «Мы – боги, но и вы – тоже боги. Что нам делить, богам, не лучше ли нам объединиться? Не лучше ли завести общих детей и растить их сообща? Мы не вхожи в Сад, но наши дети будут в него вхожи. Мы станем самым счастливым племенем на свете, потому что познаем бессмертную любовь и вечную юность».
И полюбила принцесса демона всей душой.
За свои дары он и просил всего ничего – каплю крови. Но принцесса еще колебалась, тогда он сказал: «Убийством разрушается зло. Чем страшнее зло, тем страшнее должно быть убийство. И такова участь всякого, кто хочет назваться героем, – его убивают. Пока вы слабы, чтобы убить героя в самом себе, поэтому будете убивать друг друга. А мы будем пить вашу кровь».
И соединилась принцесса с демоном, и стала его женой. Принесла она возлюбленному мужу первую кровавую жертву. И последовал ее примеру весь ее двор, все служанки ее и все слуги, все танцовщики, все музыканты, все шуты и все предсказатели. Демоны подарили им силу, неземную красоту, вечную молодость и магию, а у женщин родились от них дети с колдовскими глазами.
Правитель острова, отец принцессы, разгневался на то, что начали приносить людей в жертву на его земле, и изгнал из Сада и принцессу, и весь двор в придачу. Позже, скучая по дочери, старик-отец отправил весть изгнанникам: «Если откажетесь от детей – от плода крови человеческой и демонической власти, то сможете вернуться домой в Сад». Но изгнанникам была дарована бессмертная любовь, и они до безумия любили своих детей. И ответила принцесса отцу: «Лучше мы уйдем еще дальше, найдем новый дом и посадим новый Сад, но не отречемся от своих детей». И ушли они далеко в леса, а оставшиеся люди во главе с правителем проклинали их вслед.
Много лишений претерпели изгнанники. Войска правителя теснили их все дальше и дальше к океану, поэтому люди принцессы взялись строить корабли, чтобы отправиться на поиски иной земли.
– Мой народ не может пойти с тобой, – сказал своей возлюбленной демон-муж. – Всей крови в мире не хватит, чтобы мы были всесильны так далеко от Сада.
– Но мы посадим свой Сад, – возразила ему принцесса.
– Пока вы доберетесь до места, пока Сад будет расти, пока он наберет силу, много времени пройдет. Да и будет ли сила в том Саду? Нет, столько крови я не могу требовать от тебя, любовь моя. Но наши дети пойдут с вами. Они поддержат вас. Они много знают и не дадут вам оступиться. Не отрекайтесь от них, иначе смертью умрете и пропадет ваша молодость и ваша красота, а свет их волшебства угаснет.
Я всегда буду помнить о тебе, жена моя, и всегда буду тебя любить. Ведь демон – вечный дух, разрушающая и творящая вновь сила, а значит, любовь демона бессмертна. Он напьется крови, чтобы не терять сил в пути, он захватит с собой розу из Сада Великого Садовника, проделает долгий путь и узнает вас под любыми именами. Он посетит вас. И будет у него с собой два синих сапфира редчайшей красоты. И тогда вы вспомните: сапфиры дарят, когда возвращаются…»
* * *
Каждый день солнце садится по-разному. Сегодня раскачивалось, как на качелях, и вдруг раз – ушло наполовину за облака-канаты: они налились багровой краской, а по краям покрылись румянцем розы. Через четверть часа небесные канаты превратились в кровавые ошметки. Сгорела кровь. Остался серый пепел. Гильяно не выходили из Дома после заката, остальные старались им подражать, поэтому эти двое на открытой террасе были явно не из Дома Гильяно.
– Убери сигару. Ужасный дым, – закашлялся Марк. – Ты забыл? У меня астма.
– Прости. – Ян потушил сигару о мраморную полуколонну, прямо возле лапы льва. Искры мелькнули, как когти. – Я ведь тоже не курю. Так, баловство. Давление группы.
– В гостиной вечно от вашей группы дышать нечем, – заворчал Марк.
– Привыкай, если хочешь остаться в Доме.
Марк заволновался, как школьник:
– Ты думаешь, он предложит мне? Дон ни разу не заговорил со мной.
– Предложит. Дай ему пережить Ночь Фортуны. – Это была традиционная шутка мальчиков Гильяно о своем доне. Но Марк ничего смешного не уловил. – На днях все решится.
Марк вдыхал влажный ночной воздух и думал, что он в кои-то веки может без опаски говорить с братом. Непонятно, откуда взялась эта уверенность. Марк не узнавал сам себя, ведь это он кивнул Яну в гостиной: «Пойдем выйдем». Возможно, потому, что твердо знал: не станет Ян безумствовать в доме дона Гильяно. Не станет набрасываться на людей с ножом. Ян крошил сигару на постамент.
– Ты все еще лечишься? – спросил Марк.
– Нет.
– А твои фантазии?
Ян одним пальцем понемногу сбрасывал раскрошенный табак на землю.
– Фантазии? При мне. Но уже не беспокоят, как раньше.
День, липким солнцем прильнувший к коже, отходил, как намокший пластырь. Марк облегченно повел плечами. Ян спохватился:
– Поздравляю тебя. Ты, кажется, решил жениться.
– Видел мою невесту? Как она тебе? – В одном вопросе звучало столько гордости, столько самодовольства, что, будь Ада глупой дурнушкой, выбор Марка все равно пришлось бы похвалить.
– Прекрасная девушка.
– А у тебя кто-нибудь есть?
Ян смутился: не станешь же в подробностях рассказывать, что происходит с женщинами, с которыми он вступает в связь.
– Нет. Мне нельзя. Слишком опасно.
Его полусвязное бормотание Марк расценил как должное, понимающе кивнул.
В первый раз гору пепла в постели после ночи страсти Ян воспринял как злую шутку. Трудно признать себя чудовищем. Даже если внутренний свидетель твердит, что ты – самое ужасное создание на свете. Антонио Аменти убедил его попробовать еще раз. А он умел убеждать, не зря же был адвокатом Гильяно. Аменти жонглировал словами, как зажженными факелами, никогда не обжигался сам, зато завораживал огненным зрелищем всех вокруг. И зрителям казалось, что игры с огнем безопасны. Так показалось и Яну. И когда он в отчаянии вновь погрузил руки в пепел и принес горсть Антонио в знак свидетельства своей печальной судьбы, адвокат нисколько не удивился, даже предложил выход из положения. У него в запасе всегда был спасительный маневр, фальшивая колода карт незаметно перекочевывала в карман, а оттуда появлялась настоящая – и никто не замечал подвоха.
«Ты можешь отнести пепел в Сад дона Гильяно, – сказал он Яну, глядя на то, что осталось от ночи любви. – Душа этой женщины возродится. И будет цвести, как роза, пока не наберется достаточно сил, чтобы родиться вновь. А иначе ее душа после смерти распалась бы на миллиарды частиц и никогда бы не собралась вновь. Она бы попросту исчезла. В Саду дона Гильяно ты спасешь ее от забвения».
Марк хмыкнул, будто прочищая нос:
– Дон Гильяно и дня без тебя прожить не может. «Ян то, Ян се…»
– Он надеется, что я останусь.
– Но ты не останешься? – И тревога скользнула в вопросе.
– Нет.
Марку хотелось облегченно вздохнуть от этого «нет», но ему, всю жизнь стремившемуся в Дом Гильяно, трудно было поверить в то, что кто-то способен добровольно отказаться от могущества, которое давала Семья. Он и рад был, что в Доме не будет брата, но и жалел его. Он выдыхал понемножку, с едва слышным свистом, в тон шуршанию листьев пальм. Чтобы нарушить молчание, проронил:
– Ветер разгулялся.
– Обычно в это время идут дожди, но сейчас сухо, – тут же благодарно откликнулся Ян. – Правда, в прошлом году шла гроза, но где-то высоко, до нас дождь не добрался, так, сеялось понемногу, будто брызги с океана долетают.
– Зачем дон вызывал тебя в кабинет?
– Хотел познакомить еще с одной гостьей. Это было очередное испытание. Он постоянно испытывает меня. – Ян ладонью смел остатки табака с постамента.
Жадное любопытство загорелось в глазах Марка:
– А меня он тоже будет испытывать?
– Возможно, твое испытание уже началось, и ты проходишь его прямо сейчас.
Марк напрягся, и ему даже показалось, что он чувствует, как на животе горят и чешутся шрамы.
– Мне кажется, что дон Гильяно не стал бы даже разговаривать с тобой, если бы ты не доказал, что способен на убийство. Ты убил нашего отца. Прости, что раньше тебя не поздравил. Я лишь хочу знать, надо ли мне кого-нибудь убить, чтобы войти в семью?
Ян с жалостью посмотрел на него. Марк трясся, как в лихорадке. Губы обветрились и побелели. Руки ходили ходуном. А глаза блестели от жажды крови. Ян сжал зубы. В Доме Гильяно он не имеет права кого-то отговаривать от убийства, тем более что кровь жертвы нужна ему. И Ян сказал:
– Ты решаешь, Марк. Если хочешь присоединиться к Дому Гильяно, учись принимать решения и отвечать за них.
Марк чувствовал небывалый душевный подъем. Ему казалось, что он очень правильно и хитро вел беседу с Яном. А еще он радовался, что ни на секунду во время разговора не думал о своем плане убийства. Раз так, то Ян не смог прочесть его мысли и не сможет подготовиться. Он внезапно нанесет удар.
– Учись принимать решения и отвечать за них! – шептал Марк, спускаясь к пляжу. Он осмелел настолько, что решил нарушить правило Гильяно не подходить к воде после заката.
Марк содрогался от сладости самовольного поступка. Он воображал себя истинным Гильяно, который нарушил Закон, но готов принять наказание, а за смелость и бесстрашие его ждет великодушное прощение.
– Только преступая Закон, ты становишься настоящим Гильяно, – выкрикнул Марк в лицо океану.
И в темноте, в бледном свете луны ему показалось, что почти у самого берега, в волнах, мокро блеснула черная спина и могучий хвост кашалота.
* * *
В полночь начиналась Церемония приглашения, и дон Гильяно присутствовал на ней. Насмешливые мальчики и девочки Гильяно утверждали, что дон Гильяно замечает, кто кого приглашает, и запоминает тех женщин, что остаются на Женской половине. Выбирает из них любовницу на ночь. Поэтому и не может пропустить Церемонию приглашения.
Ада знала, что Марк ее пригласит, каждую ночь в Доме Гильяно он делал это, а она, как всегда, согласится. Но что, если бы ее пригласил кто-нибудь другой? Конечно, она невеста, и с кольцом на пальце, и не станет принимать ничьих приглашений. Но что если?
Ей нравилась торжественность Церемонии: мужчины опускались на одно колено перед своими дамами, а те с достоинством отвечали согласием или отказом. Дон Гильяно был задумчив сегодня, он наблюдал за Церемонией и вспоминал свою жену, донну Кай.
Тогда было странное и тяжелое время. Дом оказался на краю гибели. В тот год все были уверены, что дон не станет делать свой выбор в Ночь Фортуны. И уж конечно, Смотритель Марко Шарп не рассчитывал, что дон Асад выберет его в преемники. Как и все, Марко хотел выиграть, но, разумный и рассудительный, он видел, что существуют те, кто лучше его. Он был Смотрителем со слабыми способностями, слишком молодым и не особо смелым. Марко привык следовать правилам Дома Гильяно и редко нарушал их. В основном, его нарушения были юношеским ребячеством, данью традиции – раскачивать устои Дома Гильяно.
Все мальчики и девочки Гильяно хоть раз да нарушали правила и Законы, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Иногда это приводило к тому, что рождался новый Закон, но чаще не следовало ничего примечательного, кроме наказания виновника смуты. Чем старше становился Марко, тем больше он убеждался, что ему по душе Законы Дома Гильяно. Но он знал, что Фортуна благоволит к смелым, а таких, как он, осторожных оставляет за бортом.
И еще в Доме был тот, кого любили все, на кого надеялись. Все были уверены в том, что он станет великим доном Гильяно, лучшим из всех возможных. Все думали, что он приведет Дом к новой славе, к новым свершениям. Он с легкостью преступал Законы, но наказание обходило его стороной. На каждой ступени в иерархии Дома Гильяно он был лучшим, с легкостью достигая таких высот, о которых не смели мечтать другие. Следовал велениям лишь своей воли и воплощал в жизнь свои желания. Марко восхищался им, боготворил и был бы рад склониться перед ним, назвав его своим доном. И это был общий порыв домочадцев Гильяно. Все хотели видеть новым доном Ашера Гильяно.
Но в ту Ночь дон Асад вошел в комнату Марко. По традиции в Ночь Фортуны никто не спал, даже те, кто был уверен, что их не выберут. Общее бдение, наэлектризованная ожиданием атмосфера… Уснуть невозможно, тебя бьет внутренняя дрожь. Слишком сильным было чувство причастности к великим событиям, которые должны были свершиться ночью. Конечно, Марко, как и все мальчишки, многократно воображал, как открывается дверь, а на пороге стоит дон с намерением передать ему нож и кольцо, но он не поверил своим глазам, когда увидел на пороге дона Асада. Он подумал, что дон ошибся дверью, хотя знал, что Священной Ночью дон не может ошибиться, Фортуна не допустит ошибки.
Марко молчал. Молчал и дон Асад. Это мгновение было новым для них обоих. Дон Асад впервые выбрал преемника, а Марко впервые стал избранным. Выбор свершился. Колесо Фортуны повернулось.
Но Марко все же спросил:
– А как же Ашер?
И тогда дон Асад объяснил ему свой выбор, хоть и не обязан был этого делать:
– Ты не вместо него. Ты лучше него. Ты лучше всех, Марко. Дому Гильяно сейчас нужен такой, как ты. Знаю, Ашеру после сокрушительного поражения очень нужна победа. Он слишком привык к тому, что во всем ему сопутствует удача. И я очень люблю моего мальчика. Он мог бы стать доном. Но не станет. Потому что не может пережить горя. Своего личного горя. Выбери я его в эту Ночь, он обратил бы ритуал передачи власти в исполнение своей заветной сказки из Книги и пожелал бы вернуть свою жену Амриту. На первом месте для него оказался бы он сам и его счастье, а не благополучие Дома Гильяно. Такой человек не должен стоять во главе Дома. Однажды и тебе, Марко, придется выбрать себе преемника. И я уверен, в тот час ты тоже будешь думать не о том, кто самый лучший, самый смелый и достойный, а о том, кто будет лучшим для Дома Гильяно.
Эти слова дона Асада он пронес через все свое служение. Он всегда старался избегать личной выгоды. В первый день его власти донна Кай, жена дона Асада, отдала ему сапфировое обручальное кольцо, и Марко был волен передать его той, кого считал достойной занять место рядом с ним. Он предложил принять кольцо донне Кай. Потому что не видел никого, кто справится с обязанностями донны Гильяно лучше нее. Он выбрал нового Старшего Адвоката, выбрал Секретаря – женщину, которая ему нравилась, но которой он не мог признаться в своих чувствах. Но не бросился переписывать Законы Дома Гильяно, хоть и получил на это право, он оставил все как есть.
И когда на Церемонии целования рук, во время которой все должны были признать власть нового дона Гильяно, а сам он – принести присягу на верность Дому, к нему подошел Первый Страж Ашер Гильяно и коснулся губами перстня на руке Марко, тот почувствовал всепоглощающую ненависть, которую, даже будучи Первым Стражем, Ашер не сумел скрыть. Дон Марко понял, что дон Асад сделал верный выбор, Ашер не должен был стать главой Дома.
Марко любил донну Кай, потому что таков был его выбор. Он любил Ашера и Шема Гильяно, которые теперь считались его сыновьями. Он заботился обо всех в Доме, о себе вспоминая в последнюю очередь. Но Марко не смог уберечь Дом от гибели, встав у руля тонущего корабля. И сейчас он думал, что только Ашер сумел бы спасти Дом.
И в эту минуту он, могущественный дон Гильяно, как последний мальчишка в Доме, надеялся на то, что, даже мертвый, Ашер Гильяно сумеет сделать так, что все повернется в их пользу. Страдания умирающих в спальнях наверху прекратятся. Смерть отступит от Дома. Марко надеялся. Он ждал чуда. И в этом он был вполне Гильяно.
Вечерняя сказка растрогала его. Давно он не рассказывал про принцессу и демона. Почему он сделал это сегодня? Потому же, почему были написаны и рассказаны все сказки из Книги. В Доме есть тот, кто должен услышать именно эту сказку. И видимо, в этот вечер этот человек находился в гостиной…
Ада увидела Яна. Он с не меньшей грустью, чем дон Гильяно, наблюдал за сложением пар на Церемонии приглашения. «Интересно, кого он пригласит?» – думала Ада, следя за ним. Их взгляды встретились. Хоть он и не сделал ни одного движения в ее сторону, она вдруг испугалась: «А что, если он пригласит меня?» Внезапно пришли на ум слова из сказки: «И на его смуглом лице глаза сияли, как синие сапфиры». В шутку или всерьез, но этот демон из сказки определенно был похож на Яна. Он смотрит на нее и не отводит глаз, и смотрит так, что, если бы он пригласил ее, она бы согласилась. Ада пошла бы за ним на край света, она бы пошла с ним и за край… Она закрыла глаза и заслонила рукой, словно защищалась от невыносимо яркого света, от света глаз Яна. Прочь наваждение! Это гипноз какой-то… Ей сейчас казалось, что человек с такими глазами не способен на ненависть и жестокость, от него можно ждать лишь любовь. Любовь неземную, вечную, такую, какая была у демона к принцессе из сказки.
– Антонио Аменти приглашает синьорину Аду провести с ним ночь под сводами Дома Гильяно. И пусть никто не знает, что творится за закрытыми дверями!
Ей показалось? Она ослышалась? Это мираж? Антонио Аменти стоял перед ней на коленях и блудливо улыбался.
– Нет! – с испугом чуть ли не выкрикнула Ада.
– Нет так нет, – повторил за ней Антонио, поднимаясь. – Попытка, знаешь ли, не пытка.
Марк, обескураженный поведением Аменти, тут же пригласил ее. И она, идя по лестнице рука об руку с Марком, снова бросила взгляд на Яна. Он по-прежнему стоял один, не собираясь никого приглашать. Но если бы он мог выбирать…
* * *
В Доме Гильяно их секс изменился. Теперь Марк даже не пытался сделать вид, что хочет доставить ей удовольствие, и не старался продлить прелюдию. То, от чего прежде Ада изнывала от скуки, закончилось враз. Теперь Марк вел себя с ней как с давней надоевшей супругой. Быстро кончал и отворачивался спать.
«Сапфиры дарят, когда возвращаются…» – повторяла и повторяла про себя Ада. Она не могла знать этой сказки, но почему-то казалось, что в ней давным-давно жили эти слова, еще до того, как она впервые услышала их от Ашера. Ада не могла уснуть. Встала с постели, пересела в кресло. Прислушалась к сонному дыханию Марка. Надела через голову кружевную сорочку. Жаль, что пеньюара нет, – их Служители разносили под утро. Ведь не запрещается спускаться вниз?
Как красив Дом Гильяно в полумраке. Она залюбовалась, стоя на лестнице. Лампы на колоннах приглушены, свет мягкий, полукруглый, сеется сквозь мрак. А мрак вековой, кажется, даже деревянные перекрытия и колонны, вырубленные из столетних деревьев, излучают тьму. И она мягко колышется, пологом накрывая Дом Гильяно.
Ада кивнула своей старой знакомой – статуе индийской танцовщицы на галерее. Скульптуры занимали места в нишах между дверями спален. Позеленевшая от времени бронза, белизна и прозрачность мрамора, выцветшие краски. Впервые Ада видела раскрашенный мрамор. Это казалось немыслимой грубостью, насмешкой над привычной классической белизной. Хотя ведь многие известные скульптуры тоже расписывали изначально, просто время и солнце, а иногда и земля «съедали» цвета, с годами выбеливали мрамор до цвета кости. Но было одно великое достоинство у этих непривычно ярких застывших изваяний – глаза с радужкой и зрачком глядели как живые – вот-вот моргнут.
Индийская танцовщица с первого дня приглянулась Аде. Наивное, почти детское лицо, припухлые губы, лукавство в глазах, при этом по-женски развитая фигура с царственной обнаженной грудью. Она застыла в позе танца, привычно сохраняя равновесие, пальцы рук сложены в затейливую фигуру, волосы трепещут черным шелком за спиной, на шее приметы касты – коралловое ожерелье и серебряный медальон, разноцветные браслеты украшают запястья и щиколотки. Как живая, даже странно, что она не пустилась в пляс под покровом ночи. Стоит на постаменте, не шелохнется.
Ада сошла вниз по лестнице. Она замечала, что никто из Дома не заходит, не спускается и даже ногой не наступает в каменный бассейн посередине холла. Его обходят по краю, к счастью места много. Но ведь ее никто не видит! И она спустилась на две каменные ступеньки вниз, на дно. Сделала несколько шагов, остановилась в самом центре. Зачем здесь этот бассейн со стоком, если в нем нет воды? Может, просто не успели привести в порядок? Сделают через год на этом месте, где она стоит, фонтан, и Дом обретет голос? Но, чем дольше она стояла в бассейне и думала о его назначении и об устройстве фонтана, о журчащей воде, об античных фигурах, которыми он, может быть, будет украшен, тем больше ей становилось не по себе. Зябко ей было среди камня, плечи покрылись мурашками. В воображении воды фонтана вдруг стали красными, как кровь, и бурлили яростно, подчиняясь чьей-то страшной воле. И слышался голос – тяжелый, он заполнял собой пространство, и этот голос повторял: «Смерть преступнику! Смерть предателю Дома!»
Перехватило дыхание, живот отозвался резью. Ада согнулась от внезапной боли. Ей лучше сойти с этого места. Лучше на него и не становиться. Держась за живот, она поднялась по ступенькам. Надо бы как-то расслабить сведенные мышцы. Добралась до Мужской гостиной, ощупью нашла какой-то графин и бокал. Налила. На вкус оказался виски.
Не в силах стоять, Ада упала на ближайший диван. Спазм отпускал, боль растворялась. Жгучий виски, как всегда, всколыхнул память об Ашере. В Доме она сдерживалась, чтобы не окликать похожих мужчин его именем. А Гильяно все были очень похожи. В них чувствовалась сильная порода, густая единая кровь. Хотелось зажмуриться, только чтобы не видеть «его» саркастичную улыбку, «его» наклон головы. Ада вздрагивала, когда слышала за спиной интонацию Ашера, его манеру тянуть гласные, от чего каждое слово выглядело внушительным и ложилось на место, как плотно пригнанный камень. Оглядывалась, искала его глазами. Не может она привыкнуть к его смерти. Не хочет верить. Такие люди, как Ашер, – почти боги – не умирают.
Ее размышления прервал жуткий вой, разлившийся в тишине ночного Дома. Ада вскочила. Нечеловеческие звуки захлебывались и снова прорезались, как сирена. Что-то происходило наверху, в спальнях на Мужской половине. В полумраке мелькнули тени Служителей, которые даже ночью были готовы прийти домочадцам на помощь. Они вообще не спят или у них установлены дежурства? Торопливый топот по лестнице. Хлопанье дверей, как пощечины. И внезапная тишина вновь обрушилась на Дом Гильяно. С легкостью можно было вообразить, что ей послышалось, показалось, – настолько воцарившееся ночное спокойствие было первозданным, нерушимым.
Тем временем с террасы в Дом через распахнутые стеклянные окна-двери вошли двое. Тени остановились у колонны, под светильником, и Ада узнала Антонио и Яна. Они все еще были в смокингах, значит, не ложились.
– Почему у меня не получается? – огорченно повторял Ян. – Почему?
– Не паникуй, – утешал его Антонио. – Может, время еще не пришло. Все души должны вернуться в Дом до истечения Ночи Фортуны. Ну так еще есть время.
– Я ведь не монстр, Тони. Я не нарочно. Кажется, мне снова нужна жертва.
– А может, ты просто устал? Нервничаешь? Нужно как-то отвлечься, встряхнуться. Может, на тебя слишком сильно давит Дом Гильяно? – как кольца на шест, накидывал Антонио предположения. – Давай, присоединяйся к нам, сгоняем на побережье, повеселимся. Ты на несколько часов забудешь об Ашере Гильяно. Притворишься обычным парнем, который приехал в отпуск.
Услышав имя Ашера, Ада сжалась в комок, готова была вдавиться в спинку дивана, лишь бы ее не обнаружили.
Ян колебался:
– Дон Марко будет мной недоволен.
– Ты что, любовница, чтобы доставлять ему удовольствие? Пусть погрызет ногти, побесится. А то ты ему своим послушанием ложные надежды подаешь. Или раздумал и решил с нами остаться?
– Ведь нет ничего удивительного в том, что я не хочу присоединяться к Дому Гильяно? – с тревогой спросил Ян. – А то иногда я чувствую себя предателем. Тони, ты бы ушел из Дома, если бы тебя отпустили?
– Бежал бы, не оглядываясь. Только бы вот выпил на дорожку. – Антонио прошел под арку из холла в гостиную, к бару, и заметил Аду в углу дивана:
– Кто тут у нас? – Он пошарил на столике-сундуке, нащупал сигарные спички и зажег свечу. Дом Гильяно, наверное, был последним и самым большим потребителем восковых свечей на всем земном шаре. – А! Знакомый буфер! – радостно возвестил Тони, пялясь на едва прикрытую сорочкой грудь Ады. – Сбежала из-под бока своего чурбана-жениха?!
И что делать? Руками заслоняться, как стыдливая кумушка? Ада гордо тряхнула головой: смотри, мол, коли глаза есть, все равно тебе ничего не обломится:
– И вовсе Марк не чурбан.
– Конечно, чурбан, раз ты от него сбежала, – без зазрения совести заявил Антонио, наливая себе виски и приглашая Аду выйти на свет. Она все прокляла: и себя, и Антонио, и свой откровенный наряд, но пошла за ним. – Поедешь с нами в Хиккадуву? На доске кататься? – неожиданно предложил он, может, чтобы сгладить грубость или вправду ему вздумалось пригласить Аду на прогулку.
Хиккадува – курортный город, если можно назвать здешние поселения городами. Одна главная дорога вдоль побережья, улицы уходят в джунгли, там и теряются. Пляжная линия застроена отелями. Главная достопримечательность – гигантский коралловый риф и первые по прелести волны на восточном побережье Благословенной Ланки.
– На доске? Для серфинга? – уточнила она. Зачем? Ведь и так было понятно, что она никуда не поедет. – Вообще-то я не умею.
– Не волнуйся, на доске проще стоять, чем на паркете, я тебя научу. Или Ян научит, – он обернулся к Яну за поддержкой, но тот молчал. – Только, чур, уговор: выезжаем прямо сейчас, чтобы уже с рассветом на волне быть.
– А разве завтрак можно пропускать?
– Нельзя. А ты что, святая Дева Мария?
Ада не была святой. Но чтобы вот так сбежать от Марка, от своего жениха, с сомнительной компанией… Брачные цепи надежно приковывают мужчину к женщине, но узы помолвки по сравнению с ними – шелковые ленты, дерни – разорвутся.
– Подождите, я только оденусь, – решилась она и поспешила к лестнице на Женскую половину. Вот и шорты пригодились, а то с консерватизмом дона Гильяно так и проваляются в чемодане. В последний момент вспомнила про запонки на бюро, смахнула их в руку.
– А вы в костюмах кататься собираетесь? – спросила она Антонио и Яна.
С Мужской половины спустился Андре де Кавальканти, но он-то как раз был в гавайской рубашке и белых шортах.
– Вообще, считаю, что парень на доске с воплем «йихааааа» – это вопиющее безобразие, – пустился в разглагольствования Антонио. – Впрочем, прокатиться в костюме – отличная идея. Спасибо, что подсказала. Надо сшить на заказ водонепроницаемый. Прикольные фотки будут. Сделаю постер в офис.
– Пока не забыла. – Она протянула Яну раскрытую ладонь с запонками.
– Спасибо. – Ян опустил запонки в карман рубашки.
– Сапфиры дарят, когда возвращаются, – съехидничал Тони.
Ада удивилась другому.
– Кто же надевает под смокинг обычную рубашку с нагрудным карманом? – спросила она страшным шепотом. – Ведь нарушение дресс-кода считается преступлением в Доме Гильяно.
– Разве что-то не так? – оглядел себя Ян. – Я надеваю первую попавшуюся рубашку, которая висит в шкафу.
Антонио бесцеремонно встрял в разговор:
– Как адвокат, скажу вам, ребятки, что ты всегда избежишь наказания, если поступаешь лишь по своей воле, не думая о запретах. Вот он не думает, что совершает преступление, и для всех, даже для дона Гильяно, его наряд – норма. Нам бы у тебя, Ян, поучиться, – он похлопал Яна по плечу.
Возникла пауза. Между Адой и Яном держалась неловкость, неуютная недосказанность. Их взгляды говорили больше них самих. И понятны были всем окружающим. Антонио тут же вклинился, чтобы разбить эту парочку:
– Мне бы и в голову не пришло заниматься серфингом, если бы не дон Гильяно со своей идеей переезда на остров и проклятый Ян, который, поверишь, два года назад даже плавать не умел. А тут вздумал на доске кататься. А как смириться с тем, что он в чем-то лучше меня? Пришлось и мне вставать на это жуткое плавучее средство. Так вот, о чем я? – повернулся он к Аде. – Научиться просто. Запоминай основные три шага для новичка: загрести на лайнап, поймать волну, встать на ноги. Для первого опыта достаточно. Лайнап? – переспросил он, хоть Ада не произнесла ни слова. – Условная граница, где еще не разбиваются волны. Черт бы побрал этот язык серферов, межнациональный диалект, в нем даже есть русское «давай-давай». Уж ты-то должна знать, что это значит. Чтобы встать на ноги, потребуется от двух часов до недели. Ну, недели ни у кого из нас с вами нет. От силы пара часов, потом набегут местные и туристы. А с местными самое удовольствие махач устроить на пляже! Вот это я понимаю, конец рабочего дня. Да, с местными я махался, из-за волн и из-за девчонок. Хороши местные девчонки, только волосы какой-то дрянью мажут, говорят, чтобы лучше росли, а по мне так хоть пусть лысые будут.
– Ага, научишь ты! Разобьет она себе голову о рифы, ты, что ли, отвечать будешь? – вступил в разговор Андре.
– Прекрати, какие травмы?! Думаешь о травмах – лучше в воду не лезь. Самый безопасный вид спорта. Сноуборд опаснее, клянусь. Главное, с доски рыбкой не нырять: ни головой, ни ногами вниз, обо дно дябнешься – и привет. Старайся устоять, а все остальное – приложится. Ну, может, спина немного заболит. А вообще, серфинг – это как сексом заниматься. Ты сексом занимаешься? Значит, и серфить научишься.
Оказывается, ждали Анжелин. Она спустилась, как королева, в роскошном платье от Роберто Кавалли. В босоножках на двенадцатисантиметровой платформе, с белоснежной кожаной пляжной сумкой у локтя – новым калифорнийским хитом.
– Анж, а нам не влетит? – тихонько спросила Ада.
– Влетит по первое число. Особенно Яну. Дон Гильяно не любит, когда на острове Ян самовольно выходит за пределы поместья. Погоди, надо запастись выпивкой. – И Анжелин принялась складывать бутылки из бара в свою роскошную сумку.
– Раньше тем, кто опаздывал или не являлся на завтрак к дону Гильяно, отрубали пальцы на левой руке. А сейчас, – Тони махнул рукой, – гуманизм, анархия. Вот в прежние времена никто бы не посмел баловать.
– Если бы дон Гильяно увидел в своем доме такое дьявольское изобретение, как доска для серфинга, проклял бы, пожалуй, – задумчиво произнес Андре.
– А если бы знал, что Ян рискует свернуть себе шею в океане, – подхватил Тони, – сейчас бы не спал сном праведника, а гнался бы за нами с мясницким топором или с мачете для рубки кокосов.
– Или с фамильным ножом, – хихикнула Анж.
– Ну я его фамильного ножа не видел, Бог миловал, – откликнулся Ян.
– Повезло тебе, – многозначительно приподнял брови Антонио.
* * *
Вопреки заверениям научить Аду азам серфинга, Антонио первым побежал в воду, бросился животом на доску, заработал руками.
– Superi te tueantur! – крикнул ему вслед Андре. Ада улыбнулась. Смешно, будто на войну его провожают.
– А ты что, латынь знаешь? – удивился Андре, как удивлялись многие и многие до него, при ком Ада случайно демонстрировала свои познания. И как все неверующие зазнайки, которые считают, что умнее их никого нет в целом свете, тут же потребовал: – А ну-ка, переведи!
– Да хранят тебя боги!
– Собственно, тут и переводить нечего. Можно было и догадаться, – не сдавал позиций Андре.
– Пойдем прокатимся, – протянул ей руку Ян.
– Да нет, я не хочу, – смутилась она.
– Иди, – велела Анжелин. – С Яном не страшно. С Тони я бы тебя ни за что не отпустила, он совсем без головы.
– Все-таки странный вид спорта. – Ада подстраивалась под шаг Яна. – Кто его придумал? Обкурившиеся программеры? Или плотники, раз это доски?
– О, это было почетное занятие гавайских королей. Если король падал с доски, его свергали с престола.
– Врешь! Не могло этого быть, – развеселилась она.
Ян показывал Аде, как закреплять на ноге лиш – тросик, который одним концом прикреплен к доске, а другим – к ноге серфера, чтобы доску в волнах не потерять.
– Одна связующая нить. Лишь лиш (lish). По-русски это очень смешно выходит, – объяснила она свою внезапную декламацию и беспричинный смех.
– Мне языки с трудом даются, – застенчиво улыбнулся Ян.
– А мне легко, даже классическую латынь я откуда-то знаю, хоть и не учила ее никогда, – похвасталась она и почувствовала себя страшной зазнайкой вроде Андре де Кавальканти.
Когда они входили в воду, Ян вдруг напрягся, закусил нижнюю губу и даже дыхание задержал.
– Вода ведь не холодная, – с удивлением посмотрела на него Ада.
– У меня что-то вроде водобоязни, – объяснил он.
– Ничего себе! Так зачем ты в воду лезешь?
– Разве можно жить на острове – и бояться воды? И потом, настоящего страха не существует. Это эмоция. А эмоция – это всего лишь реакция организма. Неужели я со своим организмом не справлюсь?
– Многие не справляются, – очень серьезно ответила Ада.
Ян велел ей на доске лежать, а он ее сам отвезет на лайнап – будет толкать доску впереди себя. Аде только чуть-чуть приходилось подгребать, но все равно руки к вечеру болели, хоть ты их оторви и выбрось.
Сидя на доске, она наклонилась над водой, чтобы разглядеть медузу, а Ян, который держался на плаву возле доски, вдруг приблизился и поцеловал ее в губы. Неожиданно и очень легко. Ада выпрямилась. Губы горели, будто она по неосторожности хлебнула горячего чая. Сделать вид, что ничего не случилось? Она ведь не маленькая девочка. И потом, такие щекотливые ситуации лучше разрешать сразу, пока они не переросли в ожидания секса, ревность и бешенство. Особенно после того, что рассказала ей Элен про Яна. Наклонилась к нему снова:
– Ты знаешь, что я выхожу замуж?
– За кого? – спросил он. Его глаза в обрамлении мокрых ресниц казались еще красивее. В них плескались искорки-бесенята.
Она так засмотрелась, что даже сама засомневалась: а выходит ли она замуж? Собралась с мыслями. Надо быть осторожнее.
– За твоего брата Марка Вайнера, – все же произнесла шепотом, чтобы Тони не услышал.
– Знаю, – также шепотом ответил Ян.
– Тогда зачем спрашиваешь? – Она хотела сказать: «Зачем целуешь?» – но вовремя спохватилась.
– Хотел убедиться, что ты тоже знаешь.
– Волна! – закричал Тони. – Волна идет! Ваша? Или моя? Ваша или моя?
– Наша, – твердо объявил Ян, Аде сказал: – Просто постарайся встать на ноги.
Легко было говорить Яну! Когда волна пришла, никакая сила в мире, даже шторм, не смогла бы оторвать ее руки от доски. Она только визжала, пока не захлебнулась. И барахталась бы в воде, если бы Ян вновь не водрузил ее на доску.
– Испугалась?
– До жути, – честно призналась она.
– Если идет волна, а ты на нее не претендуешь, нужно сделать «черепаху»: перевернуться вместе с доской, накрыться ею, обхватив ее руками и ногами. Только голову в сторону отворачивай, а то нос сломаешь.
– Нос сломаю? Немедленно вези меня назад! Еще этого мне не хватало! – Она рассердилась не на шутку, а он смеялся, будто в жизни ничего забавнее не слышал.
– Давай вставай на ноги! А то что же тебе, боди-серф брать? На брюхе плавать будешь? Это не по-нашему, не по-кентуккийски, – подначил ее Тони.
Но встать на доску ей за все утро так и не удалось. Хорошо хоть жива осталась и нос цел. Руки, правда, болят.
Ада лежала на полотенце, на горячем песке. После собственного пляжа Дома Гильяно так трудно поверить, что где-то еще существуют люди, жаждущие воды и солнца! Серферов набежало – целый табун. И парни, и девушки. Ян пару раз вставал на волну. У него здорово получалось. С берега кажется – так легко на доске устоять, а попробуй-ка сам – с непривычки все шатается, ходуном ходит, руки дрожат и ноги. Когда Ян уже вышел на берег, Тони все еще сидел на лайнапе. Ада повернула голову – Ян устроился чуть поодаль и читал книгу.
А когда он поднял голову от страницы, ее снова сразил сапфировый свет его глаз. Стараясь не выдать своего замешательства, кивнула на книгу в его руках:
– Что читаешь?
Зажав нужную страницу пальцем, он закрыл книгу и взглянул на название, как будто не знал или не помнил, что он читает.
– Рассказы Сэлинджера.
– Нравится?
– Мне посоветовали прочесть эту книгу, сказали, что я похож на героя одного рассказа, Тедди. Мальчик-провидец, вундеркинд, который помнит свое предыдущее воплощение и знает дату своей смерти.
Элен предупреждала, что Ян чокнутый, но слышать – одно, а видеть перед собой человека, который всерьез верит в реинкарнацию или считает, что может предвидеть будущее… Главное, чтобы он не бросился душить ее, если она станет ему возражать.
– А ты помнишь свое предыдущее воплощение? Знаешь дату своей смерти?
Вопреки ее ожиданиям, Ян ответил:
– Нет, – и, помолчав, добавил: – Но у меня такое ощущение, будто я помнил, знал, а сейчас забыл.
– Мы перерождаемся?
– Не знаю. Мне кажется, что ты всегда один и тот же. Ты даже толком не умираешь. Тебе словно дают попробовать себя в разных ситуациях, пока ты не осознаешь, чего же от тебя хотят. А если ты не сможешь этого осознать за отведенный срок, умираешь уже по-настоящему. И больше никогда не рождаешься.
– Этому тебя учили в монастыре?
– Нет, мы в основном осваивали, кто есть человек. На что он способен. Кто его главные враги, кто союзники. Самое интересное, что человек, рождаясь заново, как правило, получает то, чего он очень сильно хотел в прошлой жизни. Сбой происходит лишь в том случае, если то, чего ему не хватает, и есть то самое, чему он должен научиться. Но для тех, кто привык жить долго, исполнение желаний становится настоящей проблемой. Они могут их получить только в обмен на что-то. Какое твое заветное желание?
Ада растерялась. Так много есть всего в мире, чего стоит желать. Но ведь заветное желание – это совершенно другое, оно почти невыполнимо, но без него вся жизнь теряет смысл.
– Наверное… – Нет, «наверное» тут не подходит. Если ты не уверена в своих желаниях, то что ты вообще знаешь о себе? – Я хочу, чтобы меня любили.
Она облизала губы, обожженные, они обветрились и болели.
– А ты чего хочешь? – спросила она его.
«Тебя», – чуть не сказал Ян. Он смутился. Тронутые золотистым загаром щеки потемнели от румянца.
– Хочу, чтобы у меня была настоящая семья.
– Какие-то мы с тобой странные, – рассмеялась Ада. – Будто из позапрошлого века. Сейчас люди о новом смартфоне мечтают, а мы – о любви, о семье.
И тогда Ян прочел вслух странное стихотворение:
Как на сновидение, иллюзию,
Как на отражение и пузыри на воде,
Как на росу и молнию,
Так следует смотреть на все деятельные дхармы.
Ада не стала спрашивать, из Сэлинджера ли это. Ей почему-то казалось, что вовсе не оттуда.
* * *
Они перебрались в тень, под навес одного из гестхаусов, их здесь один к одному по всему побережью. Владелец – хороший знакомый Тони – накрыл стол и заварил чай. Угощали местными блюдами: буйволиной сметаной с пальмовым сиропом, кирибати – рисом в кокосовом молоке, жареными бананами, папайей, манго, ананасами – такими сладкими, что хотелось от восторга закатить глаза.
– Я ему кассету «Бич Бойз» подарил, за то он меня и любит, правда, Раджи? – обнимался Тони с тощим, дымчато-черным мужчиной, улыбчивым, хоть и был он без трех передних зубов. – Прикиньте, у них тут до сих пор кассетные магнитофоны! О, Ян на меня зыркает глазом! Веришь или нет, – обратился он к Аде, – Ян считает их своим народом. Правда смешно?
– Не смешно, – ответил ему Ян.
Хозяин охотно рассказывал про потерянные зубы:
– Цунами было. Огромная волна. 50 футов. Я за фонарный столб схватился. Меня волной накрыло. Держался из последних сил. Жив остался. Вот только зубы выбило.
– Вот врет! Да если бы его волной в пятнадцать метров накрыло, он бы ни зубов, ни костей не собрал! – смеялся Тони.
Яну не нравились разговоры о цунами. Он мрачнел, переводил взгляд на линию горизонта, переставал замечать, что происходит вокруг, и терял нить разговора. Ян и Тони переоделись из своих шикарных костюмов в лохмотья, которые нашлись в багажнике автомобиля. Но сейчас к столу Ян надел рубашку. Белоснежная, с жестким воротничком и манжетами, она смотрелась комично в паре с линялыми шортами. А Тони, ради смеха, поверх драной майки нацепил на шею галстук и завязал его претенциозным узлом.
Вспомнился вдруг поцелуй Яна, там, в океане. Хорошо, под навесом тень, никто не заметит, что она покраснела. Поцелуй ничего не значит. Ни-че-го. Но как бы ей хотелось, чтобы он что-то да значил…
– А в сказках Гильяно всегда рассказывают про принцесс? – нашлась, как избавиться от неудобных мыслей, Ада.
– Почти всегда. – Анжелин лениво обмахивалась обеденной салфеткой.
– Откуда принцессы в Доме Гильяно? В роду Гильяно были короли?
– Гильяно не были королями, – очень серьезно ответил Андре. – Но есть такое понятие: принцесса мафии…
Но Анжелин не дала мужу закончить, перебила его:
– Глупости. Семья слишком долго жила в Италии. Считалось чрезвычайно остроумным прятаться за ширму мафиозного клана. Так проще. В сказках Гильяно рассказывается про принцесс, потому что какая же сказка без принцессы? Кто их иначе будет слушать?
– А почему в Доме Гильяно нет ни телефона, ни Интернета? – не унималась Ада.
– Чтобы никто не подслушал, какие мировые заговоры плетет дон Гильяно, – откликнулся Тони. И приставил руку козырьком ко лбу. – О, к нам депутация чешет! Ребята, это к Яну. Они его за Великого Демона почитают. Покровителя острова. И стоит ему выйти за пределы поместья Гильяно, они начинают просить чудес. Они бы и под стеной стояли, если бы дон Гильяно не велел убивать каждого, кто будет ошиваться рядом с воротами. Частная собственность – великая вещь!
– Тони, хватит ерунду молоть, – оборвала его Анжелин. – Конечно, они обращаются к Яну. К кому им еще обратиться? Медицина здесь на нуле. Денег у них ни у кого нет. И так бедность ужасная, а после цунами вообще нищета и разруха.
– На месте Яна я бы с ними не ходил, – лениво заметил Андре, но Ян уже поднялся и вышел навстречу трем островитянам. Худые, в тусклой поношенной одежде, которая болталась на них, как на шестах, они что-то говорили, молитвенно сложив руки. Ян и их поприветствовал таким же жестом, даже поклонился слегка, но они все рук не разнимали, один говорил, два других смотрели жалобно, но с надеждой. Ада подошла к Яну, ей хотелось узнать, о чем речь.
– Вот у него, у Виджая, – он показал на мужчину в центре, – заболела дочь. Они обращались и к врачам, и к колдунам – никто не смог помочь. Теперь он просит, чтобы я осмотрел девочку – можно ли ей помочь или уже поздно.
– А ты умеешь лечить? – спрашивала она его уже по дороге в дом Виджая.
– Кое-чему научился у монахов в монастыре, пока они меня не прогнали. И потом, я помогал здесь, на острове, после цунами. Некоторых вылечил.
С главной дороги (одно название, что главная, всего две полосы!) они свернули на узкую улочку, с обеих сторон – высокие каменные заборы, еще раз свернули и еще, каменный лабиринт, не иначе. Остановились помолиться в маленьком буддийском храме: несколько построек с крышами-шляпами, статуя Будды под навесом, перед ним на столе – цветы. Ада осталась у ворот, а Ян и местные скинули обувь и прошли во двор поклониться Будде.
Чем дальше отходили они от океана, тем гуще становились джунгли. Наступали незаметно. И вот уже ветви свешиваются на дорогу, а сама дорога – утоптанная тропка. Здесь уже ни одного белого лица, туристы так далеко не забираются, пропали даже лавочки со связками оранжевых орехов у порога. Дом Виджая – отвоеванный у джунглей клочок земли, на котором постоянно приходится что-то выкорчевывать, подрубать, чтобы не зарастало, сама постройка похожа на обувную коробку: небольшая, без претензий, с плоской крышей. У дверей дома стояли человек шесть, родственники или соседи. Лица грустные. Но у одной женщины, это Ада разглядела отчетливо, на лице не просто грусть, а отчаяние. «Наверное, мать девочки», – подумала она – и угадала.
В низеньком доме было полутемно.
Ян прошел в комнату к больной, Ада за ним идти не решилась, замерла на пороге. Вместе с ней в двери сунулись и все любопытные. Дышали рядом, но не смели прикасаться к белой женщине. Ада чувствовала их взгляды, как на экзотическую птицу смотрели. Хотя ведь экзотика тут, у них.
Ян вышел очень скоро, попросил всех во двор, к свету. И что-то было в его лице такое, от чего мать девочки тут же упала перед ним на колени и начала с жаром говорить на своем языке. Все остальные нахмурились, потупились, стояли полукругом, ни слова не произнося. Слушали мольбы матери. Ада уже и сама была готова просить Яна. Но, взглянув на него, поняла: не от вредности он помочь не хочет, а просто не может. И от осознания сам стоит несчастный.
– Единственная дочь, – вдруг сказал Виджай по-английски – видимо, Ян не очень хорошо понимал местное наречие. И сказал так, будто извинялся за жену. Будто он-то готов принять судьбу, какой бы она ни была. А вот мать не готова.
– Как зовут девочку? – спросил Ян.
Женщина пробормотала несколько слов, из которых Ада различила только одно:
– Прасанна.
И тут Ян точно на что-то решился:
– Дайте мне лампу. Нет, не мне, ей, – показал он на Аду. – И никто не ходите со мной. С нами.
Аде в руки всунули что-то вроде керосиновой лампы, самодельный светильник чадил, от него неприятно пахло, может, в нем и был-то не керосин, а какое-нибудь местное топливо. Ян закрыл дверь и входную, и в комнату, родители и родственники остались во дворе.
Свет от лампы косматыми пятнами запрыгал по стенам.
– Электричество у них часто отключают, – объяснил Ян. Но разве до объяснений сейчас было?
Девочка лежала на кровати – в белом платье поверх одеяла. Ада бы ни за что не признала ее живой, да она вроде и не дышала. Красивый ребенок. Вьющиеся волосы, нежные черты лица. И вся она была такая маленькая, такая хрупкая, как птичка.
Ян опустился на колени перед кроватью, сложил руки в молитвенном жесте, голову склонил:
– Благословенная Земля, Страна счастливых, забытый рай, ты не имеешь ни широты, ни долготы, ты стоишь в центре мира, открой свои Невидимые врата, через которые попадают в мир богов и демонов. Приветствую тебя, о Владыка Сияния, тот, кто во главе Великого Дома, Принц Ночи и Кромешной Тьмы! Смиренно стою перед тобой, прошу не за себя, а за ребенка по имени Прасанна, что значит «приятная на вид». Посмотри на нее, удивись ее красоте и смелости. Она уже вступила в чертоги твоего Бронзового дворца. Но я, смиренный сын твой, прошу тебя: верни ее обратно. Верни ее к отцу и матери, которые любят ее. Они пролили немало слез, но все еще сохранили надежду. Не оставь их, Владыка Сияния. Поддержи в них веру, дай им силу. Помоги людям Благословенной Земли.
Он поднялся с колен, склонился над девочкой, руки его затрепетали, в воздухе очерчивая ее тело. Потом правую руку он поместил над ее лбом, а левую над сердцем. И долго держал их так. Вдруг он отшатнулся, отряхивая руки. Он был весь в поту, рубашка прилипла к спине, на лбу блестели капли. Он вдохнул глубоко-глубоко, через рот, как будто втягивал что-то из воздуха, совершенно безумным взглядом обвел стены, посмотрел на Аду, будто впервые ее видел, взгляд его задержался на ее обручальном кольце (она держала в этой руке лампу). И вдруг, точно вспомнив о чем-то, похлопал себя по нагрудному карману и выудил одну из своих запонок. Он держал ее на ладони одной руки, а другой поводил по воздуху, сделал хватательное движение, будто что-то поймал и вложил это что-то в сапфир. Осторожно опустил запонку на грудь девочки. И снова встал на колени.
Ада уже устала высоко держать лампу в вытянутой руке, чтобы свет падал на кровать сверху. Она решила поменять руки, желтое пятно света качнулось, и Ада чуть не вскрикнула, ей показалось, что девочка вздохнула. Она придержала колебавшуюся лампу. Действительно ребенок дышал.
– Тейята ом беганзе беганзе маха беганзе радза самургата сваха… – повторял и повторял нараспев Ян непонятную фразу. А напоследок произнес перевод, вероятно удовлетворяя любопытство Ады: – Пусть хранят божества тех, кто очутился в джунглях и других опасных местах: детей, стариков, беззащитных, спящих и душевнобольных.
Они вышли из дома. Все стояли уже как на похоронах, со скорбными лицами. Ян взглядом отыскал мать девочки:
– Ваша дочка будет жить. Одно из ее имен теперь будет Сапаэ (Сапфир). Сейчас она спит. Тот сапфир, который вы найдете у нее на груди, пусть будет при ней, пока она не поправится, под подушкой или в руке. А поправится она через два дня. После этого сделайте из этого сапфира кулон, и пусть носит на шее. Пусть не снимает. Пока этот сапфир с ней, болезни будут обходить ее. Она счастливо выйдет замуж и проживет долгую жизнь. Нет, не притрагивайтесь ко мне, пожалуйста, – предупредил он, увидев, что женщина тянет к нему руки и подходит, шатаясь, как незрячая. – Не надо. Сейчас ко мне нельзя прикасаться. Виджай, где у вас можно вымыть руки?
Вместо Яна, который наотрез отказывался от любых прикосновений, обнимали Аду. Благословляли их обоих. Виджай с друзьями пошли их провожать, плачущая от счастья мать и ее родственницы остались с девочкой. Виджай дорогой все что-то спрашивал у Яна. Ада поняла: пытается узнать, как лучше его отблагодарить. Ян давал ему какие-то инструкции, тот понятливо кивал головой. Возле храма опять задержались, на этот раз дольше, чем прежде. Ада не знала, который час, сколько они пробыли в доме Виджая, но чувствовала, что ужасно устала и проголодалась.
Когда они остались одни (Ян отправил сопровождавших обратно, просил не провожать их до берега), Ада спросила:
– А ты в самом деле девочку вылечил? Почему же сначала сказал, что не можешь?
– Нет. Я не вылечил ее. Это было невозможно. Она будет жить, но я сделал ужасную вещь. – Он говорил медленно, подбирая слова: – Не знаю, как точно объяснить. Но это что-то вроде замены души. Я дал ей вместо души камень, сапфир. Так нельзя поступать, это неправильно. Но мне стало жаль мать этой девочки. Она не была готова смириться со смертью. Все-таки единственная дочь… – Какое-то время они шли молча, потом наконец Ян подвел черту: – Для родителей она будет прежней дочерью. Ну, может, немного неловкой в первое время. Она проживет долгую жизнь и умрет спокойно.
Вообще-то Ада не особо верила в мистику и всякое там колдовство, но тут был особый случай…
– А куда делась настоящая душа этой девочки?
– Я забрал ее.
– Но ведь это ужасно – забрать у человека душу! Кто ты такой, чтобы так поступать?
Ян остановился, кусая губы. За темными стеклами очков разгорался синий огонь.
– Не навсегда, – начал оправдываться он. – Я верну ее. – Знал, что не вернет, но иначе этой девушке из снов он не мог ответить – нельзя ее огорчать. Сейчас его волновало и то, что обычный для его глаз пейзаж – угольно-черный океан и серый, как пепел, песок – налился красками, и Ян удивленно оглядывался вокруг, наслаждаясь тем, что листья – зеленые, песок – желтый, а небо – такое голубое, будто сложенное из драгоценных камней. Насколько радостнее смотреть на мир, когда у тебя есть душа.
– Я верну другую душу ее владельцу, обещаю, – сказал он, чуть не плача.
– Что за глупости ты говоришь? Ты, вообще, нормальный? – Вспомнив причитания Элен, Ада отшатнулась от Яна. – Ты все выдумываешь. Ты просто болен.
– Я болен, – согласился он. – Когда-то давно я был болен очень сильно. Но я выздоровел, когда понял, что среди людей мне нет места. Не бойся меня, пожалуйста.
– Я и не боюсь, – ответила Ада уже без прежнего беспокойства в голосе. Здесь ведь как с собаками, нельзя показывать, что ты их боишься.
– А знаешь, что означает твое имя на сингальском? – неожиданно спросил Ян, меняя тему. – Ада – это «сегодня». Очень хорошее имя. Очень правильное. На острове нет календаря. На самом деле он, конечно, есть, но у тех, кто живет рядом с океаном, его не существует, как и дней недели, есть вчера, завтра и послезавтра. Все, что возможно сделать, делают сегодня и не загадывают на завтра.
– А мне кто-то сказал, что мое имя переводится с древнееврейского как «украшение».
Ян, боясь нарушить шаткий мир, который установился между ними, поспешно предложил:
– Давай зайдем куда-нибудь поесть. Очень есть хочется. Ты ведь «ротти» еще не пробовала? Это такие блинчики с начинкой…
– А который сейчас час? – заволновалась Ада, ей казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как они ушли с пляжа.
Он пожал плечами: «Не знаю».
– А как в Доме Гильяно узнают время, если ни одних часов нет?
– Там нет часов, чтобы никто не заметил, что время в Доме не сходит с одного места, – ответил Ян. – Дом является осью времени. А время в Доме отсчитывается по дону Гильяно. Пока он находится на террасе – это время завтрака. Когда поднимается в кабинет – первая половина дня, когда спускается в столовую – время обеда. И так далее. Поэтому его день так строго расписан. Пойдет что-нибудь не так в его дне – время в Доме сдвинется, а в мире оно может пойти вспять или скачками. Иногда так и происходит – обычные люди называют эти периоды катастрофами. За природной стихией или войной они и не замечают, как сдвигается время.
Ада не подала виду, что удивлена ответом. Начала привыкать к сказкам. Ян рассказал ей очередную сказку Дома Гильяно, не более того. Кто поверит, что Дом – ось времени? Но было и обидно, что он принимает ее за маленькую девочку, которой для объяснения сгодится любая выдумка. Она уже хотела всерьез разобидеться, но тут они зашли в грязную забегаловку, и стало не до выяснения метафизических тонкостей.
На столы взглянуть было страшно. Клетчатые красно-белые салфетки в пятнах. Будто все, что здесь подавали, должно было оставить на столах след. И мухи! Это кошмар какой-то. Но Ян точно не замечал ни грязи, ни мух. Хозяин сам вышел к жаровне. Ада старалась не смотреть на скатерть, чтобы ее не стошнило от отвращения. Ян попросил принести большой кофейник. Поразила посуда. Белоснежный фарфор. Трудно было ожидать от этой забегаловки подобного сюрприза. Скорее можно было предполагать, что вынесут черепки и гнутые вилки. Но нет, вилки и ножи им тоже подали приличные и даже чистые. Когда Ян наливал ей в чашку кофе, она спохватилась:
– Их кофе я не пью.
– Брось. Это самый лучший кофе. Знаешь, что на всей Земле всего лишь три места, где растет либерика, пригодная для питья? – Ада хотела возразить, что не такая уж и пригодная для питья эта его «либерика» и вряд ли она вообще годится на что-нибудь. – Это ведь редкость. Все равно что драгоценность.
Ада осторожно пригубила из чашки. И правда, запах гнили в этот раз словно притупился, она даже чувствовала особый букет…
Блинчики оказались смешными «конвертиками», но вкусными до безобразия. С разными начинками: пряными, острыми. И сладкими – на десерт.
На берегу ждали только их, чтобы отправиться обратно в Дом Гильяно. Антонио потащил Яна в сторону и что-то яростно ему доказывал, слов не было слышно, но Ада тревожно поглядывала на них. И решилась все же подойти, объяснить Тони, что случилось, она ведь была там и все видела. Ян не сделал ничего плохого. И когда подошла ближе, услышала, что Антонио говорит в крайнем возмущении:
– Ты с них ничего не взял?
А Ян отвечает, глядя себе под ноги:
– Что я с них мог взять?
– Пусть расплачиваются кровью.
– Знаешь, сколько их крови нужно, чтобы расплатиться? Лучше уж моей…
– Опять будешь руки резать? На тебе живого места нет. Ведь ты сам передал мне нож, чтобы я контролировал тебя. Просто не отдам тебе его. Ты ведь даже плохо понимаешь, что делаешь. Ты не творишь добро. Ты делаешь все, чтобы подобные тебе вновь зародились в Мировом океане. Этого дон Гильяно от тебя и добивается. Поэтому он оставил тебе нож. Он хочет вернуть в Дом лилу.
Антонио остался стоять с открытым ртом. Он смотрел на Яна удивленно и испуганно. Не ожидал, что выложит ему правду одним махом, как есть на духу. Он привык врать и изворачиваться. Дон Гильяно рассчитывал на него. Ложь не причиняла Антонио тех страданий, которыми расплачивались за нее настоящие Гильяно, ему не грозил УР.УШ.ДА.УР. Он забылся, поверил Яну, слишком сблизился с ним и не заметил, как волшебство лилу подействовало на него. Антонио смутился, пробормотал:
– А вообще, знаешь, делай что хочешь, – и прошел мимо Ады, едва не задев ее. – Ян не едет с нами, прощайся и иди к машине, а то мы опоздаем.
– Почему ты не едешь? – спросила она.
– Мне еще кое-что нужно сделать.
Антонио вернулся и передал Яну необычный ремень с футляром, облицованным по краю сталью.
Никогда Ада не задумывалась о том, узнает ли она нож Ашера Гильяно среди похожих ножей. Но сейчас, как тогда с ожерельем, ей достаточно было одного взгляда, чтобы понять: это он, тот самый.
– Это нож? – спросила она дрожащим голосом, показывая на футляр.
– Да, – озадаченно ответил Ян.
– Покажи, – попросила она пересохшими губами.
– Ада, нам пора ехать, – напомнил Антонио, он готов был силой увести ее от Яна и его ножа.
Но она заупрямилась:
– Не поеду, пока он не покажет.
Ян осторожно достал нож. Она видела подобное один раз в жизни. И не могла забыть зловещий изгиб клинка. Нож Ашера Гильяно.
Острота лезвия завораживала, казалось, дотронься едва-едва – порежешься, и Ада не в силах была оторваться от тусклого мерцания стали, превозмогая желание провести пальцем по острому краю. Нож был чистый, без следов крови, но перед глазами Ады текли кроваво-красные реки. Нож погружается в них по рукоятку, и кровь не стекает с него, а обволакивает лезвие, собираясь в несмываемые бурые пятна. Кровяная ржавчина становится крепче, разъедает поверхность и навсегда остается внутри стали, как память обо всех жертвах. Кровь не смоешь, она проступает изнутри даже на чистом клинке. Ада дрожала. Она была на грани обморока.
– Ада?
– Это твое? Откуда у тебя этот нож?
– Это подарок.
– Дай его! Дай мне! – чуть ли не в истерике просила она. Ян протянул ей нож рукояткой вперед. Она коснулась и вскрикнула, отдернув руку, – порезалась, не о лезвие, а о какой-то шип возле рукоятки.
– Зуб Шивы. Надо было быть осторожнее. – Он забрал у нее клинок и спрятал в ножны.
– Чей зуб? – Она держала палец во рту, язык солоновел от крови.
– Нож не должен возвращаться в ножны, не обагренный кровью.
– Это ведь нож Ашера Гильяно? – спросила она.
– Откуда ты знаешь?
– Я видела этот нож. Он не отдал бы его тебе. Он бы не отдал его никому. Нож всегда был с ним. – Слова давались с трудом, мысли ворочались медленно, как мельничные жернова. – Это ты убил его.
– Этот нож не убивает, – вклинился Антонио. – Он открывает дверь в другую жизнь. Это не нож, а ключ.
Но Ада не слушала его, она не могла поверить в то, что тощий подросток способен справиться с Ашером Гильяно.
Ян хотел приблизиться, она выставила вперед руки – только не подходи.
– Нет! Нет! Ты убил его, – повторила она уже тише. Его сапфировые глаза превратились в черные провалы. Все краски мира вдруг исчезли. Бесцветная волна жевала трупный берег.
– Он еще может вернуться в Дом, – сухо бросил Ян и отвернулся.
Она рванулась к нему:
– Как? Как он может вернуться?
Ян уже чувствовал, как в нем клокочет черная кровь лилу. Он начнет раздуваться, как каракатица, если не выпустит ее на свободу, если не даст ей возможности слиться с солью океана, делиться и размножаться, образовывать новые союзы клеток, – и однажды, кто знает, может, поднимется из воды его прежнее племя, и он больше никогда не будет одинок. Кровь древнего существа придала ему смелости:
– Если ты пообещаешь остаться со мной.
Она не помнила, как Антонио увел ее. Очнулась уже в машине. Аменти за рулем, Андре де Кавальканти – рядом с ним. Она с Анжелин на заднем сиденье. Антонио бросил косой взгляд в зеркало, заметил, что Ада пришла в себя, и через минуту сказал:
– Осторожнее с Яном. Ты можешь проиграть. Не поддавайся эмоциям. Одно неверное слово в Доме Гильяно – и ты попадешь к ним или к их демонам в рабство навсегда.
Аду затрясло. Она вдруг поняла, что упустила возможность все исправить. Осознание ошибки, упущенного момента было диким, фатальным, она забилась в руках Анжелин и закричала:
– Он может воскресить его! Он может это сделать. Я видела, как он вернул девочку с того света! Мне нужно обратно. Тони, поверни обратно! Я соглашусь быть с ним! Я на что угодно соглашусь!
– Ты не слушаешь меня. – Антонио и не думал поворачивать обратно к пляжу. – Скажи спасибо, что на этот раз ему не удалось связать тебя обещанием. Но я не смогу быть рядом все время. В другой раз тебе придется решать самой.
