Глава 10. Ашер
Без стен Дома Гильяно мир для Ашера был как бумажка со смытыми разводами чернил: то, что раньше казалось ясным, теперь стало смутным. Отныне он не был уверен ни в себе, ни в людях. Ашеру Гильяно суждено было жить как богу, изгнанному с Олимпа и лишенному своей силы. У него отняли Вечность, когда он уходил из Дома, проклятие дона Гильяно неслось ему вслед. Проклятие такой силы, что, где бы ты ни был, на том или на этом свете, оно рано или поздно настигнет тебя.
А ведь Ашер не сделал ничего, чего бы веками не делали другие. Он спал со смертными женщинами, но ведь они для того и созданы, чтобы мальчики Гильяно с ними развлекались. Столетиями не менялись правила, и каждый, кто по достижении совершеннолетия выходил из Дома Гильяно, безо всяких последствий вступал в связь с обычными женщинами. Те никогда не рожали от Гильяно детей, потому что таков был Договор, этого не могло случиться. Дети Гильяно рождались лишь в стенах Дома от родственной связи, Лучшие из Лучших переносили души умерших в новые тела, и на свет появлялся новый представитель рода Гильяно, но с памятью о прожитых днях.
Ашер ясно видел, что Элен врет, когда говорит о ребенке. Его обычная чувствительность к правде и лжи дала сбой. И когда дон Гильяно собрал семью, чтобы провозгласить о страшном поступке – преступлении против крови, – Ашер Гильяно и мысли не допустил, что он и есть тот самый преступник.
– Кто-то вынес кровь Гильяно за пределы Дома. Я чувствую. Это нарушение Договора. Пока я не знаю, кто это совершил, даю возможность виновному сознаться самому.
И никто не возразил ему, никто не напомнил с должной сыновней почтительностью: «Отец, опомнись, Договора уже не существует. Лучшие из Лучших больше не следят за его выполнением». Потому что каждый верил: Лучшие из Лучших еще вернутся, а Договор свят, и выполнением его они, быть может, загладят свою вину за давнишнее его нарушение.
В Саду срезали красные розы – верный признак предстоящей казни.
– Кто? – одними губами спросил Ашер.
И услышал в ответ:
– Шем.
Его брат-близнец Шем Гильяно – преступник. Один из старейших членов семьи Гильяно. Ровесник человеческой цивилизации. Казнь была единственным средством навсегда покончить с жизнью, ведь у тебя отбирали не только кровь, но и рассекали твою душу. Так дон Гильяно приносил жертву покровителям Дома. Возможно, разгневанным покровителям и нужна была сейчас эта жертва, чтобы вновь могли рождаться в стенах Дома Лучшие из Лучших. Но Шем? Ашер не мог представить, чтобы преступником вдруг оказался его брат.
В Доме шутили, что Шему чуть-чуть не хватило, чтобы родиться Лучшим из Лучших. Потрясающая интуиция, вещие сны… Он всегда и обо всем знал наперед. Он редко выходил из Дома, только по необходимости, его не привлекал внешний мир. Шем взял на себя громадный труд – изучение демонологии Дома Гильяно. Дон Марко открыл ему доступ в библиотеку. А ведь раньше ни у кого из Гильяно не возникало желания писать что-либо большее, чем любовное послание, сочинительство было уделом Лучших из Лучших, это они, поколение за поколением, писали Книгу сказок Дома Гильяно. Но ведь говорили, что Шем едва не родился лилу…
Хоть они и были братьями, да еще и близнецами, у них было мало общих тем. Пожалуй, даже в детстве они не стремились держаться вместе, не хотели быть похожими друг на друга. В Доме каждый хранил свою индивидуальность и гордился ею; то, что они в этой жизни родились кровными братьями с одним на двоих лицом, не имело значения. Ашер не смог поговорить с Шемом после его признания – даже для Первого Стража не сделали исключение. Сознавшийся преступник – отсеченная рука от живого организма Дома, пусть формально он еще жив. Ашер увидел брата только на казни. Шем был спокоен. Он принял смерть, как и положено истинному Гильяно, – с открытыми глазами.
На следующий день дон Гильяно вызвал своего старшего сына в кабинет:
– Тебе необходимо довершить правосудие. Женщина Шема Гильяно и плод их крови должны быть уничтожены. Так мы сотрем все следы преступления, совершенного против Дома.
Перед Ашером легли две фотографии: Элен и Марка. Он всматривался в лицо Элен, и в ее застывших на фотобумаге глазах прочел ответ: она сказала ему правду.
– Это я совершил преступление против крови, – признался истинный виновник, который до этого и мысли не мог допустить, что где-то на своем пути он оступился. – Это – моя женщина, а это – мой сын.
Преступление против крови считалось самым грязным и низким, стояло особняком в позорном разделе Кодекса Гильяно. Если ты выносишь кровь за пределы Дома, значит, в тебе есть то, что стремится из Дома прочь. Ты отторгаешь семью на уровне крови. Разве ты можешь считаться настоящим Гильяно? Те, кто находился во Внешнем Круге, сцепив зубы, не позволяли себе связей на стороне. Ведь они еще не владели телом, не чувствовали, как течет кровь, как бьется сердце, не ощущали дыхания. Они не контролировали себя каждое мгновение, а значит, все еще оставались полуживотными. Они не знали, насколько их тело предано Дому Гильяно. И не хотели рисковать. Но те, кто состоял во Внутреннем Круге, кто был в себе уверен, не отказывались от удовольствия развлекаться со смертными женщинами или мужчинами. Их тело было полностью подвластно им, оно не позволяло появиться потомству на стороне, не выносило кровь за пределы Дома Гильяно.
Дон Гильяно умел не терять лица, даже когда ему предстояло лишиться Первого Стража и, что важнее, одного из Гильяно:
– Мое зрение Смотрителя замутнено. Без Лучших из Лучших мы, того и гляди, превратимся в обычных людей. Я чувствовал, что кто-то из вас двоих, моих мальчиков, виновен. Но предпочел, чтобы преступник сам назвал себя. Что ж, за жизни смертных уже заплачено кровью, кровью твоего брата, кровью невиновного, ничто на свете не может быть дороже этой цены. Они останутся живы, но ты уйдешь из Дома и будешь проклят. Все из карманов на стол! – Таковы были правила ухода из Дома Гильяно – немедленно и с пустыми руками.
– Можно мне оставить нож? – спросил Ашер.
– Нож, как и все то, что ты заработал, принадлежит Дому Гильяно, а не тебе.
Ашер рискнул противоречить дону:
– Но я заслужил этот нож. И заслужил не одной жизнью. И не одним убийством. На моем ноже крови больше, чем на любом другом.
Что-то дрогнуло в душе дона Гильяно, может быть, это что-то называлось любовью, а может, он предвидел будущее:
– Хорошо, мальчик мой. Пусть нож будет моим прощальным подарком.
* * *
Если город заслуживал того, чтобы называть его своим домом, Ашер покупал дома и квартиры, чтобы в них возвращаться.
В Петербурге даже в мае острый, как нож, ветер с реки холодит лицо, а горячее солнце дышит в спину. Этот город – для героев. Хоть и молодой, а уже насквозь пропитан кровью. Все города стоят на костях, но не все способны испытывать людей, толкать их на преступления. Есть города, которые считают тебя мясом, строительным материалом для собственного благополучия, этот же ждет от тебя свершений, но подталкивает к краю, проверяет тебя на прочность, охотится за тобой и сводит тебя с ума. Жаль только, что кофе здесь не умеют готовить.
Ашер сделал глоток, хотя напиток даже по виду не походил на эспрессо. По опыту знал, что двойной эспрессо будет в два раза хуже. В утренний час в кофейне – ни одного человека. Немыслимое дело по итальянским меркам. Где-нибудь в Неаполе к барной стойке было бы не протолкнуться, на столах громоздились бы пустые чашки в густых кофейных подтеках, кто-нибудь вслух читал газету, а остальные громко возмущались пропечатанным враньем.
Но Ашер пришел сюда не за кофе, ему нужны были окна, выходящие на улицу, где оставляли на ночь автомобили жители ближайших домов с крохотными дворами-колодцами, в которых развернется смарт, но с трудом втиснется мини-вэн или полновесный внедорожник.
Он достал сигару и так глянул на подскочившую к столику девушку, что она тут же отпрянула, даже не напомнив ему, что у них не курят. Плохой кофе, да еще и покурить нельзя – слишком много разочарований для одного утра. Через рубашку ладонью он дотронулся до кольца на цепочке. Его извечная проблема, его постоянная боль.
Он уже все знал о человеке, которого ждал, на которого хотел посмотреть прежде, чем они встретятся, ведь их встреча будет первой и последней. Его помощники уже разыскали всех четверых парней, о которых говорила Ада. Она не называла имен, но выяснить их не составило труда, как и род занятий, и место жительства, анкетные данные. Их подали ему вчера к завтраку в петербургской квартире. К вечеру был готов подробный дневной маршрут и фотографии. А ведь только позавчера он вылетел из Флоренции.
Он помнил, как терял способность видеть истину, – все равно, что становиться меньше ростом, превращаясь в коротышку, а то и вовсе в карлика. Сначала ты перестаешь смотреть на ситуацию сверху, ты не понимаешь глубинных причин и не предвидишь далеко идущих последствий. Потом перестаешь различать в людях душу, замечаешь лишь их смертную оболочку. Ты уже ничего не можешь сказать об истине, тебе остается лишь удивляться тому, что происходит.
Но иногда случались прозрения. Бывало, он просыпался с готовым планом или понимал, что должен действовать так, а не иначе.
Без стен Дома Гильяно он стареет, становится сентиментальным. В XXI веке все меньше дел для его ножа, может, зря он не захотел с ним расстаться? Теперь ведь, случись столкновение с законом, за него не вступятся адвокаты Гильяно. У него есть своя армия прикормленных правозащитников, но они кажутся школьниками по сравнению с «волкодавами» Дома Гильяно. Он стал осторожен: еще не крадется, как трусливый вор под покровом ночи, но все к тому идет. Ашер потушил сигару в чашке с недопитым кофе.
Дмитрий Величко вышел из-под арки, направляя брелок в улыбающиеся солнцем стекла машины. Автомобиль приветственно квакнул. Ашер сосредоточился. Нелегко было почувствовать что-то, да и мешало стекло. Но он напрягся. У него должно получиться. Музыка… Он услышал музыку. Этот человек сменил клавиши рояля на клавиатуру компьютера. Потому что так было проще, потому что этого требовала современность. Ведь после того случая музыка перестала с легкостью приходить к нему. Стоило ему сесть к роялю, как он слышал легкие шаги по паркету у себя за спиной. Он переставал играть, замирал, уставившись на клавиши, отныне мертвые, как зубы доисторического животного. И боялся оторвать взгляд от понятного и такого простого контраста черного и белого, потому что казалось: взгляни он в полированную крышку рояля – увидит в ней ее отражение, увидит ее танец, порывистый, как пламя свечи.
– Разве нам не надо репетировать? – спросил он Аду, когда узнал, что на ближайшем концерте в честь меценатов детского дома-интерната им предстоит выступать вместе.
– Ты играй, а я буду импровизировать. Только дай мне один раз послушать, – ответила она.
В зале сгущался полумрак. Вахтер уже дернул волшебный рубильник, и свет включить не было никакой возможности. Нотных тетрадей не разглядеть. Оставалась слабая надежда на фонари под окнами, но их пока, по высочайшей прихоти, не зажгли. И Димка сел за рояль, потер руки, разогревая пальцы, и заиграл свое, то, что он знал до последней ноты на ощупь.
Изумленный, обычно широко распахнутый рот рояля был прикрыт. Ада облокотилась на крышку. Распустила волосы, днем собранные в строгую косу. Волнистая прядь незаметно соскользнула с плеча и свесилась до самых клавиш. Димка, пробегая пальцами рядом с ней, слегка касался пряди, будто гладил.
Он считал всех детдомовских недоразвитыми. Но про Аду так думать не мог. Он сам слышал, что про нее говорили: «Талантливая девочка. Если хоть кому-то было бы не все равно, могла бы и балериной стать».
– Чье это? – после долгой паузы нарушила она тишину. Димка давно перестал играть, но разрушать атмосферу не хотелось, ей, видимо, тоже.
– Мое, – ответил он просто. Для него было важно, что она скажет.
– Это музыка расставания, – тихо проговорила она. Встала на цыпочки и закружилась в такт, по памяти восстанавливая мелодию. Димка подхватил. Он слышал шуршание шагов и скрип паркета, чувствовал ветер и вихрь и представлял, как за ней летят ее распущенные светлые волосы.
Дмитрий не был плохим человеком, он сам до сих пор не понял, как все произошло. Он бы попросил прощения, но родители приказали строго-настрого держаться от этой девчонки подальше. Ее некому защитить, а у него есть семья и есть будущее, он должен думать о себе. «В конце концов, никто ведь не умер», – справедливо заметил отец. Дмитрий успокоился, инцидент замяли, а потом это событие и вовсе ушло из его памяти, как случайная складка на простыне подворачивается под край раскаленного утюга, а потом усердно разглаживается, но излом… легкий излом остается.
Ашер, не глядя, достал из портмоне первую попавшуюся купюру, положил на стол. Поднялся. Сегодня Величко не умрет – парень пока еще не осознал, что жив. Та самая девчонка, которая хотела предупредить Ашера о том, что в их кофейне не курят, проворно цапнула со стола сотню евро.
Чтобы не стоять в утренних пробках, Ашер спустился в метро. Его не беспокоила людская толпа, что атаковала вагоны в этот час, так же как и сотни рук, что, как утопающие, хватались за поручни. Вокруг Ашера всегда образовывалось свободное пространство даже в самой плотной человеческой массе. Люди инстинктивно опасались приближаться к нему, особенно сейчас, когда он был настроен на убийство.
Давно он не чувствовал такого подъема. Жажда крови вступала в свои права. Трудно подавлять свое призвание убийцы в угоду цивилизации. Особенно сложно было справиться с собой в первый год. Ашер чувствовал себя львом в клетке, которого посадили на вегетарианскую диету. Он метался, грыз пальцы, чтобы ощутить вкус крови. Всюду принюхивался, как ненормальный, рассчитывая учуять сладкий до тошноты запах.
Ему необходимо было убивать, чтобы осознавать себя тем, кем он был. Хотя для Гильяно убийство уже потеряло истинную цену: не осталось больше демонов, которых они кормили бы кровью. Но Дому кровь все еще была нужна для Сада, ведь в нем среди обычных роз цвели души тех, кто умер в Доме и через какое-то время должен был снова родиться. Ашер больше не был связан с Домом и Садом, значит, принесенные им жертвы не шли в кровавый семейный зачет.
Но связь его души с желанием убивать была сильнее, чем у любого из Дома. Воин, Смотритель и Страж, Ашер привык к крови. Она давала ему силу. Ведь Гильяно были связаны с демонами родством, и если лилу для жизни требовалась человеческая кровь, то и настоящим Гильяно тоже. Ашер был настоящим Гильяно. Но в первый год жизни вне Дома он держался.
Он начал убивать на войне. Всегда где-то идет война, льется соленая кровь и грохочут солдатские сапоги. Нож, оставшийся у Ашера, был по-прежнему связан с Домом Гильяно. Каждый раз, когда Ашер совершал убийство, дон Гильяно чувствовал это. И конечно, усмехался про себя. Если не можешь жить без крови, значит, ты страдаешь без своего Дома. Ты осознал свое поражение. И печать проклятия давит на тебя со всей тяжестью.
* * *
Ашер ехал на Балтийскую, к Виталию Сушкову. В любое время дня и ночи того можно было застать дома. Геймер, немного веб-дизайнер, фрилансер и обормот, он ухитрился завести семью при своих нестабильных доходах, уверяя жену, что за один волшебный виртуальный меч способен получить на аукционе столько же, сколько обычный мужик-трудяга зарабатывает за три месяца.
Дверь через цепочку ему открыла бледная растрепанная женщина.
– Да? – нервно произнесла она.
Женщина – очевидно, жена Сушкова – в квартире в утренний час стала полной неожиданностью для Ашера. Но не препятствием.
– Виталик меня не предупреждал. Может, он забыл, что вы зайдете? Обычно в это время он уже ложится спать, – лепетала она под пристальным взглядом Ашера, собрав лоб в сосредоточенные складки.
Ее рука сама собой потянулась к цепочке, чтобы открыть дверь. Как-то вдруг стало очевидным, что она, Лидия, стоит с нечищеными зубами, непричесанная, в халате перед привлекательным мужчиной. Она почувствовала себя неловко, будто она была гостьей в собственном доме.
– Проходите, – махнула она рукой в сторону гостиной. – Хотите кофе?
– Хочу.
И она, даже не моргнув, снесла, что гость прямо в уличных ботинках прошел по ее бежевому ковру к дивану в гостиной. Лидия мелко кивнула и крутанулась на кухню. По дороге заскочила в ванную и почистила зубы, прошлась расческой по волосам, свернула их в тугой жгут. Халат! На ней ведь несвежий, неделю не знавший стирки махровый халат. Но переодеться для незнакомца было бы слишком. «Или не слишком?» – размышляла она, гадая, как поступить. В комнате заплакал ребенок. Лидия бросилась к сыну, ругая себя за то, что она – безответственная мать – напрочь забыла о больном малыше, переключившись на красавчика в костюме. «Да что это я?» – укоряла она себя. Успокоив сына, Лидия переоделась в джинсы и футболку и метнулась на кухню, чтобы сварить кофе.
Комната, в которую попал Ашер, представляла собой гостиную, которая одновременно была и логовом геймера. «Взрослый» гостеприимный диван, ковер на полу, стеклянный кофейный столик, стеллажи с книгами, абстрактная картина на стене – треугольник и куб. И тут же три плазменных монитора, стол, заваленный объедками и огрызками, клавиатура со стершимися обозначениями, эргономическое кожаное кресло с вращением на 360 градусов и крошками чипсов на сиденье.
Кофе оказался отменным. Ашер с наслаждением сделал еще глоток. В Италии эспрессо варят на один, максимум на два глотка. Потому что понять истину можно только по первым ощущениям, все остальное лишь разрушает картину, уводит в зыбкое царство домыслов. Но по-домашнему кофе льют в большую чашку.
– Вы случайно не за деньгами? – Лидия вдруг вспомнила о том, что муж строго-настрого запретил впускать кредиторов.
– Нет, я по личному делу.
Лидия облегченно вздохнула. Хотя, если мыслить здраво, какие личные дела могли быть у ее мужа с этим господином?
– Знаете, Виталий пошел в аптеку. Он скоро будет. Ребенок заболел. Сын, – добавила она с жалкой улыбкой. Под взглядом этого человека она таяла, как воск. Говорила не то, что хотела сказать. Вела себя не как обычно.
От звонка в дверь хозяйка подпрыгнула. Она уже успела забыть, что муж должен вот-вот вернуться. В прихожей Лидия прошептала ему:
– Там тебя ждут…
– Глупая коза, говорил же тебе никого не впускать, – зашипел Виталий.
– Он сказал, что не за деньгами…
– Конечно, он тебе еще не то скажет. Зачем ему правду говорить?
– Ну прости. Не выгонять же. Пойди объяснись. – Она взяла у мужа пакет с лекарствами.
– Что он? – спросил муж, кивнув на дверь в детскую.
– Температура, – кратко ответила жена и ушла к сыну.
Крупноголовый, с приплюснутым носом, Виталий смотрелся особо угрожающе, если вдобавок еще и скалил зубы. Но нрав у него был кроткий, даже боязливый. От своих кредиторов он предпочитал прятаться, вместо того чтобы возвращать им деньги. Виталий набрал побольше воздуха – и шагнул в гостиную.
Лидия не заметила, как наступил вечер. Обманчивая питерская белая ночь скрыла ход времени. За окном по-прежнему разливался свет. Очнулась она у кровати сына, тот спал. Красные пятна жара сошли со щек, хоть она и не успела дать ему лекарство. Пакет, нетронутый, стоял на тумбочке. «Задремала», – оправдывала себя Лидия. Хотя проспать с восьми утра до восьми вечера, когда у тебя на руках больной ребенок, не ерунда, а тревожный симптом. «И Виталик меня не разбудил. Наверное, сам заснул. Конечно, всю ночь рубится в свои игрушки», – подумала она и коснулась губами лба сынишки – прохладный, будто он не горел температурой полночи и все утро.
Лидия заглянула в гостиную. Раздражение, как пот, прошибло ее: «Разлегся на ковре, будто дивана ему нет! Совсем спятил от виртуальной жизни». Но в следующую секунду от дурного предчувствия у нее взмок лоб и увлажнились ладони. Еще не понимая, в чем, собственно, дело, Лидия подошла к мужу: «Виталик, вставай», – хотела сказать она, но вместо слов изо рта карканьем вылетел хрип. Муж лежал не на ковре, а на кофейном столике, свернутый в кольцо. Неестественную позу, в которую было закручено тело, разум отказывался воспринять, милосердно подсовывая сознанию образы спящего человека, загулявшего пьяницы. Виталий напоминал гуттаперчевый манекен, присыпанный пудрой, с дырой на месте сердца. По горлу красной нитью запекшейся крови тянулся глубокий разрез.
На диване Лидия нашла пачку купюр. Ашер оставил ей все наличные деньги, понимая, что их все равно недостаточно. Оставалось надеяться, что хотя бы долги этого парня умрут вместе с ним.
* * *
Обедать Ашер отправился в модный ресторан «Варенич», владельцем и директором которого был Данила Варенич, еще один парень из выборгской четверки.
– Мне нужно видеть Данилу Вячеславовича, – не здороваясь, обратился он к метрдотелю. – У меня запланирована встреча.
– Ах, вам назначено?
– Не мне. – Могло показаться, что в этот момент Ашер даже улыбнулся.
Данила Варенич привык вести любые переговоры за едой. Его друзья знали: даже парой слов с Данилой невозможно перекинуться, чтобы он не накормил тебя хотя бы закусками. Когда-то щуплый школьник, теперь Данила приобрел вес. Правда, держался он в рамках разумного, периодически сгоняя жир с боков в спортзале. Господин Варенич считал, что ресторатор не имеет права быть толстым, – это плохая реклама его заведению.
Данила Вячеславович распорядился, чтобы стол накрыли в отдельном кабинете. В Ашере Гильяно он сразу опознал человека делового, привыкшего к серьезным сделкам. Но разговор пошел не о ресторанном бизнесе. Ашеру Гильяно было наплевать на успехи господина Варенича в сфере общественного питания. Он не жаждал вложить деньги в расширение ресторанной сети. Даже не планировал открывать собственный ресторан. Не ждал, что Данила Вячеславович поделится с ним бесценным управленческим и кулинарным опытом. И его воображение не будоражила мечта накормить пятью хлебами пять тысяч голодающих.
Вместо этого Ашер Гильяно напомнил Даниле о неприятном инциденте из его прошлого. Прошлое было настолько давнее, что успело покрыться в памяти Данилы пылью и плесенью. Он даже сразу и не сообразил, о чем речь. Варенич свято уверовал в поговорку «Не пойман – не вор», и раз у правосудия не нашлось достаточно острых и цепких крючков, чтобы привлечь его к ответу, то он уже привык считать себя невиновным. Вот и с Ашером он попытался сыграть в ту же игру, что и с российской Фемидой:
– Нет. Исключено. Невозможно. Не было, – начал отрицать свою причастность к изнасилованию Данила Варенич. И добавил: – Я публичный человек, достаточно известный, не исключено, что какая-то девушка решила воспользоваться ситуацией, чтобы получить с меня деньги. Но вам не удастся меня шантажировать.
– Шантаж? – Ашер взял с тарелки тарталетку с копченым угрем. Непонятно было, что именно он смакует – деликатес или произнесенное слово. – Шантаж в мои планы не входит. Я убью вас, Данила Вячеславович, раньше, чем мы перейдем к десерту.
Но Данила не испугался. Он даже развеселился, ведь убийцы редко сообщают о своих планах, чаще всего, если тебя хотят убрать, стреляют в живот на парковке возле дома, а потом делают еще один контрольный – в голову.
– Убьете? Серьезно? Даже не станете разбираться? Вот так, с легкостью возьмете на душу преступление?
– Не беспокойтесь о моей душе. Ей не привыкать.
– И неужели никаких угрызений совести? Будете спать безмятежно, как младенец?
– Вы ведь все это время спали спокойно. И совесть вас не мучила. Почему вы считаете, что я лучше вас?
Вошел официант поменять тарелки с закусками.
– Неси горячее, – велел ему Варенич. Собеседник стал ему неприятен, выслушивать угрозы он не собирался, а потому решил уменьшить положенное количество перемен блюд.
– Сокращаете время ожидания? Неплохо. Я, как и вы, человек занятой.
– Чего вы хотите?
– Для начала хочу, чтобы вы вспомнили.
– Ничем не могу помочь, – развел руками Данила, в одной руке он держал салфетку, как белый флаг.
– Правда? – Ирония просквозила в голосе Ашера. Взгляд его уперся в лоб собеседника, в треугольник между бровями, туда, где у просветленных открывается «третий глаз».
– Неприятное ощущение, – отметил Данила, – словно пытаются заглянуть в твою черепную коробку. – И тут же от резкой боли его зрачки закатились под лоб. На голубоватых белках резко проступил узор лопающихся кровеносных сосудов. Череп сверлили дрелью, сверло уходило все глубже в кость. Данила схватился за лоб руками. Но боль перетекла в кисти рук. Пальцы подрагивали, и он не мог унять дрожь, постепенно охватывающую все тело, будто его казнили на электрическом стуле. Потеряв контроль над телом, Данила Варенич обмочился.
Воспоминания кинокадрами замелькали перед глазами. Подвал, отжившая свое в гостиных мебель. Лампочка-груша. Скользкие от влаги стены. Трубы теплотрассы. Девочка в шапке с помпоном. Светлые волосы, собранные в косу. А вот она их распускает. Его руки на ее запястьях. Он чувствует колотильню ее пульса под ладонью. Мечутся ее глаза. Мечется голова.
– Да останови ты ее! Что она головой крутит? – кричит ему Виталя. И Данила наступает толстоносым ботинком на светлые волосы девушки. Прижимает их к полу. И этот кинофильм его памяти вместе с ним сейчас явно смотрел и Ашер Гильяно.
– Еще? – поинтересовался Ашер.
– Нет-нет. Хватит. Вспомнил.
Мокрые брюки прилипли к промежности. Варенич закрыл лицо руками. От боли, от стыда. Голова гудела, боль медленно отступала ото лба в область затылка. Налитые свинцом веки было не поднять.
Варенич всхлипывал:
– Да, было. Но вышло это случайно. Она сама виновата. Так получилось. И за это вы убьете меня? – Данила больше не сомневался в хладнокровии визитера. И в его намерениях.
Ашер не отвечал. Салат «Черный Цезарь» пришелся ему по вкусу. Страдания господина Варенича ничуть не испортили аппетит, даже стали чем-то вроде острой приправы.
– Все хвалят ваши вареники с вишней. Рассчитываю их попробовать.
Варенич согласно промычал и добавил:
– А вы помилуете меня?
– За вареники? – Ашер хрипло рассмеялся. – Впрочем, хорошему повару можно простить многое.
– Если хотите, вареники для вас я приготовлю лично.
– Жаль, что мне не удастся насладиться блюдом «от шефа», но вы не выйдете из этой комнаты, Данила Вячеславович.
В Даниле начала расти злоба. Она разрасталась, как спрут. Из маленькой клеточки с бьющейся в мембраны кровью она превращалась в мерзкое чудовище с сотней щупалец. Он должен умереть из-за какой-то детдомовской девчонки?! Это даже была не его идея. Почему он должен отдуваться за всех?
– Между прочим, я был не один!
– Знаю.
– Почему же вы пришли ко мне?
– Ваши друзья тоже получат по заслугам, не сомневайтесь.
Страх перерос в истерику. А мокрые штаны снимали всякую ответственность за то, как Варенич поведет себя дальше.
– Вы вообразили себя силой, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо? Рыцарь в золотых доспехах? Защитник слабых и угнетенных? У нас же не мрачное Средневековье. Согласен, история получилась некрасивая. Но дело давнее. И я раскаялся, если хотите знать.
– Раскаялись? – Кажется, Ашера это позабавило. И он отложил в сторону столовый нож для мяса, который рассматривал с нескрываемым интересом. – Хочу знать. Расскажите. Как именно вы раскаялись?
Данила замялся:
– Ну… – Он не мог придумать ничего стоящего. Мозг отказывался соображать в условиях жесткого стресса.
Ашер, видя его мучения, назидательно произнес:
– Когда произносят слово «раскаяние», за ним должно стоять многое. То, чего оно действительно стоит.
Варенич усиленно соображал, что ему поможет избежать казни.
– Осознание вами вины похоже на молнию от края неба до края? Вы поняли, что никогда не будете прежним? Пали на колени, истязая свою плоть? Или спасли чью-нибудь жизнь, пытаясь искупить свой грех? – Подсказки Ашера прозвучали как издевательство.
– Послушайте, я очень и очень сожалел о случившемся. И убийство – это не выход…
– В данном случае выход. Для меня. Неужели вы предпочитаете оказаться в тюрьме?
Данила ухватился за новую возможность с цепкостью паука:
– Предпочитаю! Раз уж на то пошло, я имею право на справедливый суд, как и всякий нормальный человек.
– Вы получили бы это право, Данила Вячеславович, если бы были нормальным человеком: действительно раскаялись, заявили о своей вине, мучились, страдали. Но из всего перечисленного вы не сделали ничего.
– А почему, собственно, вы взяли на себя право вершить правосудие?
– Потому что могу.
* * *
Быть бессмертным не значит жить и не умирать, быть бессмертным означает не бояться смерти. Ты не застрахован от злой судьбы, и мир для тебя полон опасностей. От болезней Гильяно не умирали, а яды не действовали на них: когда-то семья Борджиа безуспешно пыталась травить их всеми возможными смесями, которые изобретали придворные медики, но закаленные организмы Любимцев Небес не дрогнули, и Борджиа оставили свои попытки. Однако Гильяно могли погибнуть в бою или от несчастного случая, если их подводил дар предвидения.
На пороге смерти для твоей освобожденной души наступает момент, когда ее охватывает страх, такой сильный, что она устремляется прочь. Душа бежит, не разбирая дороги, она несется, не задумываясь о том, куда она попадет. В тот момент время течет иначе, это провал в безвременье, когда один миг кажется бесконечным, поэтому сумасшедший бег души никогда не заканчивается. Ей начинает казаться, что она заключена в магический шар, из которого нет выхода.
Все Гильяно знали: чтобы не метаться от страха, душе нужно остановиться и попытаться найти вход в Бронзовый дворец. Дворец всегда рядом. Он вечен, как Дом Гильяно. И лилу делают все возможное, чтобы представители Семьи всегда могли оглянуться и найти его.
Когда ты лишен тела, этого верного помощника, не так-то просто даже осмотреться вокруг себя. Лишь постоянные тренировки, опыт умирания и воскрешения, помогали Гильяно сделать все как надо и не ошибиться. Там, за порогом жизни, каждая ошибка была непоправима, у тебя был только один шанс воскреснуть.
Ашер знал все об этом, когда принадлежал к Дому Гильяно. Теперь же, изгнанный, он был лишен бессмертия, а значит, уже не мог найти Бронзовый дворец без подсказок лилу, и уж тем более не мог убедить Владыку Сияния, Принца Ночи и Кромешной Тьмы вынуть из-за спины ключ, а не нож.
Возможно, на какое-то время он сохранит осознанность после смерти, но от этого будет лишь больнее: он будет знать, что забыл что-то очень важное, то, с чем земная жизнь обретает смысл. Не раз и не два он попытается вспомнить это «что-то», но, увы… воды реки забвения глубоки и горьки, тот, кто испил из нее, навсегда забывает себя прошлого.
Борис Рябов в последнее время тоже много думал о смерти. Двое его друзей полторы недели назад расстались с жизнью, и он не находил себе места от тревоги. Чтобы успокоиться, он назначил встречу Дмитрию Величко в их любимом ночном клубе. Музыка и движение на танцполе создавали иллюзию жизни, а толпа вокруг давала ощущение безопасности. Борис, долговязый гигант, входил в юношескую сборную по баскетболу, но недотянул до взрослого спорта. Пузатый бокал с виски полностью скрывался в его ладони. Дмитрий Величко суетливо, мелкими глотками пил дурацкие коктейли с зонтиками: «Текила санрайз», «Куба либра», «Секс на пляже», которые выстроил в строгую очередь на низком столике.
– Нам сейчас поодиночке никак нельзя оставаться. Вдруг этот извращенец явится и за нами? – с оглядкой на беснующиеся по стенам тени прогудел в нос Борис, даже не проводив взглядом проплывшую мимо полуголую официантку. Из-под крошечной блестящей юбочки выглядывали упругие ягодицы, а трусиков, похоже, обслуживающему персоналу не полагалось.
– Ты думаешь, он может? Мы-то что ему сделали? У меня ни долгов, ни конкурентов. Дорожку я никому не переходил. – Дмитрий глотал слова пополам с пьяной жижей коктейлей, но спиртное не забирало его, а лишь разжигало тревогу.
– Кто его знает, к чему он прицепился? Может, маньяк какой? Никто ведь не знает.
– Никто не знает. Никто не знает, – повторял, уставившись на малиновый зонтик коктейля, Дмитрий.
– Пойду отолью. – Борис поднялся с дивана.
– Мне с тобой? – дернулся Дмитрий, привстав, как собака на стреме. Басы били по ушам. В грудной клетке сердце танцевало под ритм диджеевской композиции. Борис решил, что он что-то упустил, недослышал:
– Чего? – непонимающе уставился он на Дмитрия. – Зачем?
– Ну ты же сам сказал, что нельзя нам теперь поодиночке…
– В толчок парой ходить, как гомики? – заржал Борис. И веселая, пьяная в розовый дым компания девчонок на соседних диванах загомонила, стараясь привлечь внимание рослого мужчины. – До этого еще не дошло. Сиди жди, я счас.
Но Борис задержался. Сначала Дмитрий не паниковал: «Зацепился с какой-нибудь девчонкой». Потом начал рыскать глазами по залу, но скоро понял, что в потной полутьме его поиски бесполезны. Заказал еще коктейлей и попытался, наклоняя бокал под разными углами, смешать слои «Текилы санрайз».
Кто-то опустился на диван напротив него.
– Долго же тебя не было, – не отрывая взгляда от бокала, где, как ему казалось, уже началось проникновение «красных» к «желтым», заметил Дмитрий.
– Заждались? – участливо спросил незнакомый голос с мягким акцентом.
Дмитрий аккуратно поставил бокал на стол, всмотрелся в незваного гостя. В полумраке он выглядел угрожающе. Отсветы лучей бежали по лицу, уродуя черты.
– Ашер Гильяно, – представился он. – Ваш друг уже не вернется, – добавил он, жестом подзывая официантку.
Дмитрий сглотнул ставший поперек горла колючий ком. Но волна парализующего ужаса не охватила его. А он ведь думал, что повалится без сознания, стоит ему встретиться с опасностью. Сейчас он мог даже говорить:
– Так это вы?
Заказ Ашера блистающая голыми ягодицами официантка выполнила молниеносно – приземистая бутылка виски и два бокала, как по волшебству, возникли у них на столе. Обычно напитки приходилось ждать до безобразия долго. Официантки считали, что они красивы, и этого достаточно. Скорость обслуживания не входила в их навыки и в устав заведения.
Разлил виски по бокалам:
– За встречу.
В страшном сне Дмитрию Величко не могло привидеться, что он будет пить с убийцей своих друзей. А может, и со своим убийцей?
– Как ваши дела, Дмитрий Аркадьевич? Что изменилось у вас за последнее время?
Этот страшный человек с необычным для здешних мест именем спрашивал его так, будто они расстались недавно и лучшими друзьями. Дмитрий не собирался ему ничего о себе рассказывать, но Ашер и так знал многое:
– Сочиняете?
Дмитрию стало неприятно, будто его душу пощупали грязными руками. Но отмалчиваться было глупо, и он сдержанно ответил:
– Я писал музыку в детстве, это было юношеское увлечение. Кто-то пишет стихи. А я писал музыку.
– В юности люди лучше чувствуют свое предназначение, – заметил Ашер, делая глоток виски. – Долг, социальная позиция, деньги, власть еще не имеют влияния над ними. Становясь старше, все стремятся жить проще, быть счастливее, благополучнее. А ведь некоторым на роду написано страдать. Это урок, который они должны вынести из своей жизни. А они прячутся за карьеру и деньги, обходят опасности, не вступают в конфликты. Попусту тратят свою жизнь. Даже, я бы сказал, не осмеливаются жить. Ведь не знают – может, им дан последний шанс. А они растрачивают его без жалости.
Дмитрий не хотел признаваться, что в последние дни вновь начал слышать музыку. Давно этого не случалось. Раньше он всегда удивлялся, почему его способностью восхищаются. Ничего сложного в том, чтобы сочинять, Дмитрий не видел. Он слышал мелодию – и просто записывал ее. Иногда возникало ощущение, что из нитей музыки вокруг него ткется кокон. Внутри было удобно и безопасно. Иногда мелодия вдруг проливалась на него водопадом. И тогда его несло и крутило в водовороте нот и октав. Он почти не замечал, что происходит вокруг, в реальной жизни. Родители боялись за его здоровье. Гордились им и боялись его. И даже были счастливы, когда он бросил музыку.
– Откуда вы знаете, какая жизнь реальна? – спросил Ашер, точно подслушал его мысли.
– Реальна та жизнь, в которой вы полезны для общества. Ходите на работу, женитесь, воспитываете детей, а по выходным закупаетесь в гипермаркете, – ответил Дмитрий, иронично скривив рот. Он махом опустошил свой бокал.
– И вы преуспели в этой «реальной» жизни?
– Не совсем. Иногда я пропускаю поход в гипермаркет. Не женился и детей пока не завел. Послушайте, я знаю, что вы хотите сказать. – Виски погасил липкую сладость коктейлей, стоявшую в горле, и придал Дмитрию смелости. – Моя жизнь скучна и никчемна, и мне не должно быть жаль с ней расставаться.
– Возможно, так и было полторы недели назад, но сейчас кое-что изменилось.
– Вы так в этом уверены? – Дмитрий почти смеялся. Разговор выходил забавным. – Да, черт возьми, я вновь начал слышать музыку. Устроит вас такой ответ?
– Вполне, – кивнул Ашер.
– Помню, родители даже к психиатру меня водили, чтобы проверить, нормален ли я. Им казалось, что слышать музыку – почти то же самое, что слышать голоса в голове. Их пугало то, что я записываю ноты, даже не прикасаясь к роялю. А мне не надо было проверять звучание, я слышал всю фразу целиком. И дальше – фразу за фразой – всю пьесу. – Он крутил в пальцах пустой бокал, подставлял его под блики света. Стекло вспыхивало краткими всплесками искр – и вновь мутнело от темноты. – Может, вам известно, что это за напасть?
– Это дар, – бесстрастно ответил Ашер.
– Дар, – повторил Дмитрий. – На хрена? Что мне делать с этим даром? Даром достался, даром и уйдет. Куда он, спрашивается, делся, когда я готов был вены резать? И зачем он мне теперь, когда уже ничего не вернешь?
– Возможно, вы совершили нечто, несовместимое с этим даром.
Дмитрий Величко тяжело вздохнул:
– Это ведь из-за нее, да? Из-за Ады Борониной? Есть только одно грязное дело, в котором мы все четверо замешаны.
Ашер не ответил, вновь разлил виски по бокалам. Янтарные солнца разгорались на поверхности напитка – и тут же гасли.
– Как она? – спросил Дмитрий, преодолевая в себе чудовищный, ощерившийся штыками барьер.
– У нее все хорошо.
– Вы, наверное, очень любите ее, – предположил Дмитрий. И мог поклясться, что Ашер на секунду смутился.
– Я делаю это не только ради нее, но и, в значительной мере, ради себя.
Дмитрий выхватил из подставки салфетку:
– Вы передадите Аде записку?
Ашер, видя, что Дмитрий шарит по карманам в безуспешном поиске ручки, протянул ему небесно-синюю ручку, Waterman 30-х годов с «мраморной» отделкой, цветочным орнаментом и золотым пером.
Величко никак не мог решиться написать хоть слово. Он закрывал глаза, тер их кулаками, теребил в пальцах ручку. Прикидывал, сколько отступить от края салфетки. Что писать? «Прости меня»? А больше ведь на салфетке не напишешь. Попытаться объяснить? Но что он может объяснить?
– Нет, – наконец решил он, – не будет записки. Ничего не надо передавать. Я виноват, а это она и сама знает. – Он напрягся: – Это больно?
– Всего лишь мгновение.
– И как это будет? Нам надо выйти? Или это произойдет на виду у всех? – Дмитрий оглянулся. Вокруг них образовался вакуум, столики были свободны. Никто не претендовал на соседство с ними, хоть клуб был переполнен.
– Вы даже не представляете, до чего людям безразлично то, что происходит с другими.
Ашеру нравилось, как этот человек ведет себя перед лицом смерти. Пожалуй, в иных обстоятельствах он бы отпустил его. Но был запущен сложный механизм – не мести, а восстановления равновесия. И требовалось идти до конца.
– Хочу прояснить одну деталь. Ваш отец, Аркадий Величко, директор интерната, сам не упускал возможности развлечься с воспитанницами.
– С чего вы взяли? – вспыхнул как порох Дмитрий.
– У меня хорошие информаторы. Но он никогда ничего подобного не предлагал Аде Борониной. Почему?
Величко прикусил нижнюю губу до крови:
– Он боялся, что она его дочь. Эта женщина, ее мать… несколько раз устраивала скандалы, требовала денег. Отец рассказывал… уже после…
– А вы?
– Я старался не думать об этом.
– То есть Ада Боронина может оказаться вашей сводной сестрой?
– Прошу вас, не надо, – взмолился Дмитрий.
– Ладно, оставим скользкие темы. Скажите, когда будете готовы, – великодушно разрешил Ашер.
Однажды Дмитрий Величко пытался убить себя. Он заперся в ванной и долго примеривался бритвой к запястьям. Пересчитал все голубые ответвления вен под бледной кожей. Знал, что нужно резать вдоль, но малодушно прикидывал: а может, все же – поперек? Будет шанс на спасение. Он не хотел умирать. Знал, что нельзя оставаться жить после того, что он и его друзья сделали с той девочкой. Но и умирать не хотел. А сейчас, выходит, придется.
– Не хочу, – тихо промычал Дмитрий. – Не хочу.
Он боролся с собой. Убеждал бунтующий организм: не нужно быть смелым, не надо причинять себе боль. Все сделают за него. Но тело не слушало доводы разума. Страх мощно взял Величко за шкирку и тряс, как провинившегося кота. «Лучше бы я умер тогда, когда был в отчаянии», – думал он. Оставить жизнь сейчас, когда музыка вернулась к нему, казалось совершенно невозможно. Он хотел жить. И с этим было ничего не поделать. Но он понимал, что Ашера Гильяно разжалобить не удастся. Он не из тех, кто прощает.
– Я никогда не буду готов, – превозмогая тошноту, выдавил из себя Дмитрий.
Ашер почти сочувствовал ему.
– Откиньте голову на спинку дивана, – сказал он, вставая. – Там, где вы окажетесь, рады музыкантам.
Со стороны могло показаться, что два друга прощаются после затянувшейся встречи. Ашер положил одну руку на лоб жертве, другой достал из-за спины нож. Требовалось одно легкое движение изогнутого лезвия, чтобы нить жизни человека оборвалась. Каждая жизнь держится на тонкой нити, и счастливчик тот, у кого она обрывается вовремя. Разрез будет едва заметен, а если сразу присыпать его «пеплом розы», то крови не будет, ни капли. Даже крохотная доза «пепла розы» вызывала процесс консервации: тело не разлагалось, застывая во времени.
– Я поклоняюсь Дорогам Юга, Дорогам Севера, Дорогам Востока, Дорогам Запада, Вратам Загробного царства, Пилонам Загробного царства, Створкам закрытых дверей, Сокрытым дверям, Стражам створок врат Дуата, Сокрытым ликам, охраняющим дороги, Стражам, которые дают божественную пищу, Стражам погребальных холмов, дающим счастливые лица, Пылающим существам, рождающим огонь, Горящим божественным Алтарям, Тем, кто разбрасывает и тушит огонь в Аменти.
И Дмитрий Величко тоже шевелил губами, беззвучно повторяя за Ашером слова древнего ритуала.
– Хакан, тот, кто уводит пленных, Джед-ем-ауа, тот, кто захватывает силой, Маа-ан-теф, тот, кто видит, что приносит Отец, и Ари-неф-чесеф, тот, кто сотворил сам себя, примите души и сердца пленных, – проговорил Гильяно и обратился к Величко: – Ты увидишь четыре двери. Запомни их назначение. Выбери одну. Первая дверь ведет в Зал двух Истин. Вторая открывается в твою душу. Третья дверь ведет дальше. Четвертая не ведет никуда.
Привычное движение… Он ни на миллиметр не ошибся с глубиной разреза. Щепотка «пепла розы». С непривычки может вызвать легкое жжение. Еще живой Дмитрий Величко смотрел на Ашера широко раскрытыми глазами, пытаясь осознать свои ощущения. Он захрипел, выгнулся дугой, а руками потянулся к горлу, но Ашер перехватил его кисти. Язык во рту внезапно распух, увеличился вдвое, втрое, занял все место и уже не помещался между зубами. Горловые мышцы сжимались судорожно, спазмами. Пальцы скрючились, ногти впились в руку Ашера, все глубже и глубже уходя под кожу.
Нелегко было душе покидать тело Дмитрия Величко. Она цеплялась за каждую кость, зависала на каждом сухожилии и затягивала его страдания, как узел на шее. Ашер пообещал ему быструю, почти безболезненную смерть, но ошибся. Величко действительно не хотел умирать. Последний судорожный изгиб тела – и он затих с приоткрытым ртом и остекленевшими глазами.
Ашер плеснул виски из бутылки на отметины-полумесяцы, оставленные ногтями Величко, промокнул салфеткой. Четыре убийства заняли места по углам фигуры. Недоставало пятого. По правилам сакральной геометрии, если какие-то события в твоей жизни образуют фигуру с определенным количеством точек, то нужно ждать больших перемен, событий, которые могут повернуть ход истории. Иногда Гильяно сами создавали нужные фигуры или намеренно завершали только начатые рисунки. В этот раз фигура складывалась четкая, вот только кто этот пятый? Уж точно не несчастный директор интерната, который запутался в своих законных и случайных связях. Его Ашер не станет убивать, а лишь проучит, чтобы впредь тот всегда отвечал за свои поступки.
Тело в ночном клубе обнаружат не сразу. Люди инстинктивно не хотят связываться со смертью. Они будут проходить мимо, делая вид, что ничего не замечают. Пока какая-нибудь истеричная барышня не сорвется с каната всеобщего безразличия. Тогда начнется обычная суета с дознанием, снятием отпечатков и допросом свидетелей, которые ничего не будут помнить.
