Глава 5
Вратенинский прорыв
Полог палатки откинулся в сторону, и из нее вышел мужчина в забрызганном кровью белом халате. Среднего роста, худощавого сложения, с очочками-блюдечками. Разве что в тонких пальцах, сейчас мнущих гильзу папиросы, нет и намека на дрожь, хотя, глядя на облик медика и кровь, ожидаешь этого как само собой разумеющегося. А еще взгляд. Усталый, но в то же время твердый и решительный.
Как же он изменился. Вроде все такой, но куда-то запропастилась его нескладность. Разительно отличается от того, что она видела в той же Монголии. Ну или в Петрограде, всего пару месяцев назад. Впрочем, могло ли быть иначе? Война – она всех меняет, из вчерашних мальчиков делает мужчин, слабых превращает в сильных. Не всех. Но тот, кто не приемлет ее законов, очень быстро сгорает в ее горниле.
– Клим!
– Алина?!
Девушка без обиняков приблизилась к нему и, обняв, легонько чмокнула в щечку. Для этого ей пришлось немного потянуться, потому как пусть друг детства и не отличался статями, как тот же богатырь Азаров, но она все же меньше его. Если женские прелести пусть и самую малость, но прибавили, о росте этого сказать никак нельзя.
– Ты-то тут как? – забыв о папиросе и отстраняя девушку, удивился Кондратьев.
– О боях под Зноймо слышал?
– До сих пор оттуда поступают раненые, – качнув головой, словно указывая на доносящуюся канонаду, ответил он.
Алина прислушалась было к далекой артиллерийской пальбе. Зноймо находилось к юго-востоку отсюда, голоса орудий слышались вроде как с юга. Впрочем, возможно, это ей только кажется. В конце концов, она не акустическая разведка. Хотя и странно это. С другой стороны, граница здесь закладывает дугу, а немцы в той или иной мере проявляют активность на разных участках.
– Нам довелось вчера побывать в том бою, – пояснила девушка.
– В самой мясорубке?
– Да. Батальон наш сильно потрепали, сейчас отвели в тыл на переформирование. Стоим к северу от Моравске-Будеёвице. Вот решили проведать сослуживиц. – Она кивнула в сторону легкового МАЗа со скучающим за рулем водителем. – Наш госпиталь переполнен, так их свезли сюда, в Сыровице. А тут уж услышала о русском хирурге, творящем чудеса.
Говоря это, Дробышева откровенно любовалась другом детства. Тот буквально преобразился и стал совершенно другим. Собранным, целеустремленным, решительным. В облике появилась твердость, столь неприсущая ему прежде.
Ч-черт, да что там! Она впервые посмотрела на него взглядом не друга, но женщины. Ощущения сродни тем, которые возникают, когда она смотрит на Азарова. Хотя поставить этих двоих на одну ступень попросту нереально. Стоп. Бред какой-то. Ведь это Клим, друг ее детства и вообще. Алина вдруг почувствовала, как заливается краской.
– Насчет Моравске-Будеёвице и Сыровице понятно. В Чехословакии какими судьбами?
И ведь радости в голосе Клима куда меньше, чем озабоченности. Да еще эдак пробежался взглядом по ее фигуре. Девушка была облачена в щегольские галифе, практически облегающие бедра, сапожки мягкой кожи и короткую, кожаную же, курточку. Форма, пошитая у хорошей портнихи, выгодно подчеркивала ее точеную фигурку. На голове пилотка, придающая завершенность весьма соблазнительному образу.
Правда, во взгляде Кондратьева не промелькнуло и намека на оценку девичьих прелестей. Ей показалось, что он осматривает ее, как переполошившаяся нянечка, обнаружившая, что чадушко упало на твердый асфальт.
Едва подумала об этом, и вновь залилась краской. Вспомнилось, как она лежала нагой на операционном столе и, будучи раненой, старалась прикрыться от его взгляда. А еще, пусть она этого и не помнит, подумалось о том, что вот эти тонкие и сильные пальцы касались ее обнаженного тела. И тут же по спине пробежала волнительная дрожь.
– Клим, что ты пытаешься на мне найти? – все же подпустив в голос иронии, поинтересовалась она.
– Смотрю, не наделали ли в твоей шкуре новых дырок, – вполне серьезным тоном заявил он.
– Ты нормально слышишь? Я сказала, что пришла навестить девушек, а не сама ранена.
– Ты не ответила на мой вопрос.
Глянул прямо ей в глаза. Вогнал в уголок губ смятую гильзу и, резко чиркнув спичкой, прикурил. Затянулся, выпустил облачко дыма. Все так же не сводя с нее строгого взгляда, перегнал папиросу в другой уголок.
– Я здесь не добровольцем, если ты об этом, – не удержавшись от язвинки, ответила она и пояснила: – Всех пилотов с реальным боевым опытом свели в первую очередь батальона и направили сюда. Здесь определили в резерв, разбив на отдельные роты. У нас ведь в батальоне одни «Витязи». Каким образом оказалась на поле боя, тоже рассказывать?
– Извини, Алина. Просто… Вспомнил, как… Ну, вот испугался, – разведя руками, признал он и сделал нервную затяжку. – Анна Олеговна знает?
– Разумеется, все знают. Но это ведь война, а я на службе. Что тут поделаешь. А ты, как я понимаю, опять добровольцем?
– Да. Хирургом в санитарном поезде.
– Железная дорога в пяти километрах, в Моравске-Будеёвице.
– Я в курсе. О ранении Войцеховского слышала?
– Что-то такое мельком, уже здесь, в Сыровице. Как и о том, что русский хирург сотворил чудо. Поздравляю, чудотворец.
– Чудо – это да. Но только оно – не моих рук дело. Тут и впрямь Провидение. Его приложило неподалеку. Транспортировать было нельзя. Признаться, я вообще удивляюсь, как его тут не угробили, пока до медсанбата тащили. Хорошо хоть местный военврач решительно запретил перемещать его дальше. Я оказался самым квалифицированным хирургом в пределах досягаемости. Вот, как-то так… Кстати, не далее как вчера оперировал Бабичева.
– Жив?
– Выживет. Моим поездом отправился в тыл.
– Ну и пусть живет, – на секунду задумавшись, с легкостью решила Алина.
Случай с Азаровым многому научил ее. И причина тут вовсе не в том, что она верила в такое же благородство, искренность и честность княжича. Вовсе нет. Просто по морде он тогда получил знатно. Как говорится, по проступку и наказание. Опять же, нельзя жить одной лишь ненавистью. Ну а если он себе еще что-либо позволит в подобном духе, то ей достанет и решимости, и рука у нее не дрогнет.
Теперь уже нет. Признаться, урок, преподанный Григорием, пошел впрок. Коль скоро те пистоли теперь можно использовать только как диковинку или для развлекательной стрельбы, она и развлекается. Даже с собой сюда притянула. Потому как систематически тренируется в стрельбе. И уже добилась неплохих результатов. Во всяком случае, на стрельбище с тридцати метров в грудь ростовой мишени попадает. Конечно, результат пока еще далек от азаровского. Но и куда лучше, чем у подавляющего большинства бретеров.
– Алина, я слышал о твоей дуэли с Азаровым. Знаешь…
– Клим, во-первых, противоречия между нами разрешены, – перебила его Алина. – Во-вторых, сегодня мы с ним добрые друзья. И это не фигура речи. Мы искренне помирились.
– И признаться, меня это радует, – облегченно улыбнулся Кондратьев. – А то прямо как-то… Обоих вас почитаю за друзей, а вы меж тем как кошка с собакой. Да еще и стреляетесь.
– Ну, с этой дуэлью получилась целая история.
– А ну-ка, рассказывай.
– Только никому.
– Слово, – заверил ее он.
– Клим Сергеевич, раненый уже готов. Вы идете? – окликнула его Агата.
Кондратьев взял с собой двух своих сестер милосердия вовсе не из-за того, что не доверял местному персоналу. Просто он все еще плохо знал чешский, а операционная бригада должна действовать слаженно и отлично понимать друг друга. Парадокс, но раненные германцами солдаты при местной анестезии слышали над собой немецкую речь.
Вообще-то, операционных палаток здесь две, и обе заняты штатными хирургами. Дополнительные комплекты хирургических инструментов отсутствовали. Прихваченный им походный комплект в расчет не идет. Это на самый непредвиденный полевой случай. И лучше бы не доводить до крайностей.
Так вот, последние дни для медсанбата выдались весьма напряженными. Поэтому Клим со своими сестрами вызвался подменить местных медиков, чтобы дать им возможность отдохнуть хотя бы малость. Даже пара часов сна способна оказать благотворное влияние на человека, часами возящегося в кровоточащих ранах. Ведь одна ошибка, и вместо того, чтобы спасти страдальца, его можно погубить.
– Алина, ты извини. Там раненый, – добивая папиросу длинной затяжкой, смущенно произнес Кондратьев.
– Дробышева! – окликнули девушку от того самого авто, на которое она указывала Климу.
Он взглянул в том направлении. На переднем пассажирском сиденье сидела девушка в не менее эффектной, чем на подруге, форме, с капитанскими погонами на плечах. Сзади примостилась блондинка, звания которой Клим не рассмотрел. Зато приметил, что, несмотря на обстановку, волосы ее завиты, а щегольская пилотка настолько мала, что держаться может только благодаря заколке. Женщины, и уж в особенности девушки, что же должно случиться, чтобы они позабыли о своем внешнем виде?
– Как видишь, и меня зовут. До встречи, Клим. Очень рада была тебя повстречать.
– И я рад. Не пропадай. Если что, номер моего поезда – сто двадцать два.
– Я запомню.
– Вот уж в чем не сомневаюсь, – подразумевая ее феноменальную память, произнес он.
Наскоро обнялись и разошлись. Его ожидал очередной раненый. Ее – изрядно потрепанный, но не побежденный сводный бронеходный батальон.
Капитан Деева встретила Дробышеву, постучав пальчиком по наручным часам, и недовольно покачала головой. И куда спешить, все одно встали на долгую стоянку.
– Прошу прощения, госпожа капитан, – повинилась Алина и легко вскочила на подножку автомобиля.
– А ничего так, хорош, – кокетливо поправив завитые белокурые волосы, произнесла устроившаяся на заднем сиденье Наталья.
Ладно скроенная блондинка с кукольным личиком и природным румянцем была в звании подпоручика. Иными словами, обычным пилотом-бронеходчицей. Всего лишь на год старше Алины. Так что знакомы они еще по училищу. И та прекрасно знала, что Дробышева не имела никаких шашней. И тут вдруг заинтересовалась русским доктором по имени Клим. Да еще и полезла обниматься. Ну вот как данное обстоятельство могло не возбудить ее любопытство?
– Клим – просто мой друг, – устраиваясь поудобнее, пояснила Алина.
Едва только опустилась на сиденье, как легковой внедорожник, управляемый солдатиком из взвода обеспечения, тут же тронулся с места. Из-под колес выметнулись мелкие камушки и пыль. Паровик паровику рознь. Изделие Мытищинского автомобильного завода, МАЗ-32, отличался не только проходимостью, но и резвостью. А еще чувствительно так подпрыгивал на неровностях. Машина делалась для армии и сельской местности, о мягкой подвеске особо не задумывались. Предпочтение отдавали прочности. Вот и прозвали его в народе «козликом».
– А я разве выказала в этом сомнение? – с самым невинным видом возразила Бочкарева.
– Видела бы ты себя в зеркало, – фыркнула Дробышева. – На твоем лице прямо-таки читается восклицание: «ЭТО ОН!»
– И? – ничуть не тушуясь и не собираясь ничего отрицать, продолжала давить Наталья.
– Это Клим Кондратьев, мой друг детства, подающий надежды начинающий хирург, у которого за плечами Монголия. Между прочим, это он вытянул с того света Войцеховского. Женат. Есть сын, – с нажимом закончила Алина.
– Кондратьев, – словно что-то припоминая, полуобернувшись, произнесла Деева. – Да, совершенно точно. Была скандальная история три года тому. Некто студент медицинского университета Кондратьев вызвал на дуэль подпоручика Бабичева, ловеласа и душку.
– Да, я знаю об этом. И, признаться, до сих пор не могу взять в толк, как такое могло случиться. Клим – он ведь и мухи не обидит, а тут… Кстати, он буквально вчера оперировал Бабичева.
– Жить будет? – поинтересовалась Деева.
Что это? Неужели не праздный интерес? Ну а что такого, княжич – мужчина видный. Анастасия Андреевна пусть и капитан, прошедшая через туркестанские бои и Испанию, тем не менее женщина. А не от самого ли Бабичева она знает об этой истории?
– Его уже переправили в тыл, жизнь вне опасности.
– Хорошо, – ничего не выражающим тоном произнесла командир взвода и вновь отвернулась.
Чтобы не объезжать Моравске-Будеёвице, двинулись напрямки, мимо станции, и обнаружили там небывалое оживление. Оно как бы и до этого было довольно многолюдно. Все же, что ни говори, а станция тут небольшая. Три эшелона на запасных путях не могли не всколыхнуть жизнь захолустного городка.
Вот только какое-то нездоровое брожение. Лица солдат встревожены. Отовсюду звучат отрывистые команды, сердитые окрики, мат, ржание лошадей. С платформ в спешном порядке сгружают пушки. Разводят пары в автомобилях.
Загадка разрешилась, едва они достигли расположения своего потрепанного батальона, вставшего лагерем на пустыре за чертой города. Что, в общем-то, неудивительно, учитывая их весьма габаритную технику. Причем речь не столько о бронеходах, сколько о тралах, на которых транспортируются эти боевые машины.
Кстати, техника здесь далеко не вся, как и технический персонал батальона. Механики не покладая рук вывозят с поля боя подбитые боевые машины. Передний край, конечно, близко, но они трудятся не только ночью. Днем прибегают к различным ухищрениям. Палят дымные костры, используют шашки, добытые из подбитых вражеских машин. Тыловики и слышать не хотели о выделении дополнительных маскировочных средств. Что ни говори, а химия стоит немалых денег. В армии же учет и контроль весьма строги.
Едва подъехали к расположению, как тут же поспешили занять свое место в куцем строю батальона. Людей катастрофически не хватало. На данный момент боевой состав включал в себя всего лишь пятьдесят человек, львиная доля которых приходилась на «Громобои».
Из сорока машин вчерашний бой пережили лишь шестнадцать. Два «Богатыря», шесть «Витязей» и восемь «Громобоев». Не сказать, что это очень мало. Сила все еще внушительная. Но ведь все зависит от ситуации. А в том, что случилось что-то нехорошее, сомнений никаких.
– Господа офицеры, сержанты и солдаты, только что получены сведения, что германские войска прорвали линию обороны у деревни Вратенин!
– По последним данным, немцы ввели в бой бронетяги прорыва и уже вклинились во вторую линию обороны. Авиация пытается исправить положение, но противник сосредоточил на данном направлении запредельное количество сил люфтваффе. Ситуация осложняется возобновившимися активными действиями противника у Зноймо.
Хомутов… А батальоном командовал муж Марии Якиной. Вернее, теперь уже Хомутовой. Майор сделал многозначительную паузу, обвел строй взглядом, словно желая заглянуть каждому из них в глаза и понять, готовы ли его люди. Готовы к чему? Алина непроизвольно нервно сглотнула. А он тем временем продолжил уверенным спокойным голосом:
– Нам совместно со сто тридцатым полком приказано остановить и задержать противника до подхода резервов!
Ого! А дела-то полный швах. Сто тридцатый полк еще вчера стоял как раз под Зноймо и понес серьезные потери. Они тоже как та побитая собака. Веселая картинка вырисовывается, чего уж там.
– Командирам рот и взводов подойти для получения боевой задачи. Остальным – готовность к выдвижению через десять минут.
Десять минут? Бронеходам? Да подготовка подобного выхода длится минимум полчаса! А ведь идти придется своим ходом. Иначе весьма рискованно. До Вратенина, если она не путает, а она не путает, отсюда по прямой чуть больше двадцати километров. И если фронт прорван, немцы вполне могут пустить вперед бронетяжные части. А они чертовски быстрые. Впрочем… Она не увидела в строю ни одного техника. Так что, скорее всего, они сейчас как раз и готовят машины.
Едва покинув строй, Алина поспешила в свою палатку. Щегольской наряд – это, конечно, хорошо, но в бою от него толку мало. А уж в сапожках так и вовсе в рубке делать нечего. Тут нужны специальные бронеходные ботинки с высоким берцем и особой подошвой. Причем в случае получения новой обуви следует провести подгонку креплений ходовых педалей. Иначе никак. Ну и комбинезон куда удобней и практичней.
Когда подбежала к своему «Горбунку», тот стоял в капонире, накрытый маскировочной сетью. Изборожденная бороздами шрамов рикошетов броня и царапины с подпалинами на краске придавали машине грозный вид прожженного ветерана.
Бронеход облепили все трое техников, спешно готовящих его к выступлению. И подвывание предохранительных клапанов котла указывало на то, что работы уже подошли к своей завершающей стадии.
– Дядя Яша, как «Горбунок»? – на ходу натягивая лайковые перчатки, спросила Алина.
В «батальоне смерти» сплошь молодые девчата. В армию призывают едва оперившихся парней. И штат механиков, ясное дело, набирают из проходящих службу по призыву. Поэтому было принято решение старшими механиками за бронеходами закреплять сверхсрочнослужащих зрелых мужиков. Причем в обязательном порядке обремененных семьями.
Нет, дело тут не в том, что они не станут крутить шашни со своими пилотами или засматриваться на них. Просто такие вот отцы семейства воспринимают своих подопечных по-родительски. Оберегают их, заботятся, а придется, так и одернуть не постесняются. Ну что тут скажешь, к механикам отношение особое.
– В порядке твой конек, дочка. Заканчиваем уж догружать боеприпасы, и можно трогать, – ответил коренастый мужчина с проседью в коротких волосах, возрастом хорошо за сорок.
– Спасибо, – одарив сержанта своей неподражаемой и жизнерадостной улыбкой, поблагодарила она.
– Да чего уж. Ты вот что, дочка… Эти шрамы, – механик махнул рукой в сторону иссеченной брони машины, – они ни к чему. Глянул я на них поближе. По краю прошла. Вот как есть по краю. Почитай, каждый из них мог проломиться через броню. И вообще, по-хорошему бы сменить грудную пластину. Уж больно ее посекло. А тут опять в бой.
– Не ворчи, дядя Яша. Вернусь, и обязательно приведем все в норму.
– Ты только вернись, дочка.
– Даже не сомневайся. Я тетке обещала, что сразу по увольнении со службы выйду замуж. А она у меня страсть какая строгая.
– Вот и ладно. Вот и добре.
– Я гляжу, вы опять заряжаете одни бронебойные, – кивая на характерный короб с боекомплектом, прячущийся за противопульным щитком, заметила Алина.
– Не, дочка, даже не проси. Случись пехота, у тебя для них и «дегтярь» есть, и реактивными пульнешь. А вот фугасами против брони ничего не поделаешь. Так что попомни мои слова: пушку всегда снаряжай только бронебойными.
– А как конструкторы удумают чего умного?
– Вот удумают, тогда и глянем. Витя, как у тебя? – давая понять, что разговор окончен, окликнул Яков Иванович одного из механиков.
– Порядок, господин сержант, – отозвался тот.
– Рома?
– Все, – захлопывая крышку короба со снарядами к пушке, коротко доложил второй.
– Вот и ладно. Как говорится, долгие проводы – лишние слезы. С Богом, дочка.
– Спасибо, дядя Яша. Ребята, держите кулаки.
– Уж не сомневайтесь, Алина Владимировна, – чуть ли не хором ответили те.
Кулаки не кулаки, а едва она вышла из капонира и двинулась к месту сбора, все трое дружно осенили себя крестным знамением. Правда, Яков Иванович перед этим все же положил крест вслед уходящей машине. Потери в их батальоне случились страшные. И смотреть на осиротевших механиков было тягостно. А уж как тяжко им, то и словами не передать. Почитай, близких потеряли.
Ведь непросто все. Механики знакомы с родителями пилотов, и даже состоят в переписке, вещая любящему сердцу о том, о чем чадушко и не подумает сообщать. Ну и что им теперь написать их матерям? Плевать, что в том бою их не было. Все одно виноватятся. А те, у кого пилоты целы и невредимы, истово молятся, чтобы так оно оставалось и впредь.
Как Алина и предполагала, батальон двинулся своим ходом. Когда миновали город и вышли на дорогу, ведущую в Сыровице, она обратила внимание на выдвигающиеся части сто тридцатого полка. Усталые, еще не пришедшие в себя после вчерашнего, едва ли не половина щеголяет повязками. Но руки крепко сжимают оружие, а в глазах – злость и мрачная решимость.
Вскоре дорога повела мимо медсанбата, в котором находился Клим. Раненые покидали его территорию. Кто самостоятельно, баюкая руку, покоящуюся на перевязи. Кто – опираясь на самодельный костыль или плечо товарища. Кто – время от времени останавливаясь, чтобы утереть выступившую испарину и унять разыгравшееся головокружение от контузии.
Солдаты и офицеры в русской и чехословацкой форме оставляли медсанбат. Вот только брели они не в сторону станции Моравске-Будеёвице, чтобы эвакуироваться в тыл. Сжимая оружие, они шли на юг, навстречу противнику, чтобы стать заслоном на его пути и не дать пройти вглубь страны. И в глазах – все та же усталость, злость и мрачная решимость.
От этой картины у Алины защемило сердце, а челюсти, играя желваками, сами собой сжались до зубовного скрежета. Ноги сами по себе увеличили скорость бронехода. Быть может, ей с товарищами удастся достаточно опередить этих бедолаг и сделать так, чтобы до них очередь так и не дошла.
Сама не зная отчего, повела взглядом в сторону той самой операционной палатки, из которой выходил Клим. Хм. А он и сейчас там. Стоит, протирает платочком свои очки, подслеповато поглядывая на творящееся вокруг. Хотела было махнуть ему спаркой пулеметов, но передумала. Откуда ему знать, что это именно она. И вообще, ему ли предназначен этот жест. Так и прошла неузнанной.
Кондратьев же, закончив протирать очки, посмотрел на стекла, удовлетворенно кивнул. Потом снял халат, передал Агате. Принял у нее портупею с кобурой и штатным пистолетом чехословацкой армии ЧеЗет-27. Повесил на одно плечо брезентовую сумку с малым походным хирургическим набором, на другое – с медикаментами и перевязочными материалами. Наконец надел пилотку и, подмигнув Агате, зашагал вслед за ранеными.
Здесь есть два хирурга, третий, что говорится, лишний. А вот им там медицинская помощь вовсе не будет лишней. Конечно, Агата и Иренка рвались вслед за своим доктором. Но Клим строго-настрого запретил, справедливо указав на то, что вскоре в медсанбате наметится острая нехватка умелых рук. Да и толку от них в боевой обстановке будет откровенно мало. Памятуя о бомбежке на станции, покрасневшие девушки были вынуждены признать его правоту.
