Туманное молоко
Строчки то ли песни, то ли странного полынного наговора никак не желали стираться из памяти. Уля никогда особо не увлекалась стихами, да и музыка была для нее скорее поводом выбраться куда-нибудь субботним вечером. Втолкнуть свое тело в потный клубок чужих тел, почувствовать, как захлестывает разум восторг, как вырывается из горла крик, и кажется, что кричишь не ты, а сам прокуренный зал издает этот вой, в котором сотни глоток сливаются в одну. Уличные музыканты же вызывали в Ульяне стойкое безразличие, помноженное на легкое пренебрежение. Эти их просящие взгляды, хриплые голоса, плохая одежда, расстроенные гитары. Эти бесстрашие и полное отсутствие стеснения.
Но с той Ульяной, которая проходила мимо поющих у метро, морща нос, Уля не имела уже ничего общего.
«Как дождь разбивается в капли о крышу, – крутилось у нее в голове, – как снег забивается в окна и ставни…»
А дождь и правда разбивался об асфальт, ежеминутно срываясь на мокрый липкий снег. Рэм сидел рядом, уставившись пустым взглядом в окно. Эта была уже третья попутка, на которой они пытались добраться до больницы. Наверное, последняя.
Уля закрыла глаза, прислушиваясь к бормотанию радио. Водитель – щуплый мужчина в болоньевой куртке – курил, приоткрыв окошко. Но дым все равно проникал в салон. Рэм жадно вдыхал его, сам не закуривая. Возможно, потому что одну его руку сжимала в своей Уля, а второй он то и дело хватался за ребра, когда-то сломанные, а после сращенные дурной силой полыни. Боль в них напоминала, как мало времени осталось.
В неверном свете мелькающих фар Уля с трудом могла разглядеть лицо сидящего рядом. Но влажную, холодную кожу его руки она чувствовала. И то, как судорожно сжимались пальцы, когда очередная волна боли проходила по телу, оставленному без метки, тоже.
«Кричи, и, быть может, что я не услышу», – прошептала невидимая девушка с остановки.
Рэм не издавал ни звука, но его немой крик Уля слышала отчетливо. И страх, сжимавший и без того отчаявшееся сердце, становился совсем уж невыносимым.
– Кричи, это время собрать наши камни… – чуть слышно прошептала Уля, вторя строчкам, крутящимся на языке.
Рэм медленно повернулся к ней. Вспышка света от фар встречной машины осветила его осунувшееся лицо.
– Тоже не могу выкинуть из головы… – сказал он, облизывая пересохшие губы. – Как там было? «Не видеть, как поле туманом накрыто, и небо, как сито, как старое сито…»
– «Все льется дождями… Секрет этот давний».
– Точно. Придется собрать наши камни. – Он покачал головой. – Надо было у них номер взять, что ли…
– Ага, собрали бы фан-клуб любителей полынных песен.
– Встречи два раза в месяц. На поле.
– У стены, – сказала она и тут же пожалела.
Все то время, пока они ехали в автобусе, добираясь до центра, пока ловили попутки – одну, вторую, третью, цель их пути оставалась призрачной. Укрытой туманом. Песня, услышанная на остановке, отделила их от невозможности происходящего. Но теперь, когда сказанного было не вернуть, и стена, и поле вновь обрели очертания. Стали реальными настолько, насколько может быть реальным туман, толкающий мир, и седая полынь – предвестница страшной гибели.
Уля беспомощно посмотрела на Рэма, вновь окаменевшего, отвернувшегося к окну. Тишина между ними перестала дарить уютный покой. И родная рука в ее руке снова стала чужими влажными пальцами с обкусанными ногтями.
– Эй, ребятишки, вам точно сюда? – спросил водитель, заворачивая за угол серого здания.
Называя адрес, Рэм попросил его остановить за два дома до больницы.
– Да, спасибо, – кивнула Уля, ища в потемках ручку дверцы.
С улицы на нее пахнуло морозной сыростью. Рэм молча сунул водителю купюры и тоже вышел. Машина постояла немножко, заворчала и медленно попятилась к дороге. Через лобовое стекло Уля видела, как напряженно смотрит на них водитель.
– Наверное, думает, что я тебя в эту глушь насиловать привез, – насмешливо протянул Рэм, поднимая руку в прощальном жесте.
– Или я тебя.
Их окружали невысокие жилые постройки, которые и домами-то сложно было назвать. Двухэтажные, длинные, они походили на иллюстрацию послевоенных тяжелых лет, когда бараки казались единственным выходом из разрухи и нищеты. Вначале казались, потом были, а после так и остались на задворках большого города.
Где-то в отдалении завыла собака. Уля поежилась.
– Ты когда-нибудь тут бывал?
– Да, как-то пешком добирался до ближайшей остановки. Шел полтора часа, не встретил ни одного человека. Милейший район, короче. – Рэм поднял воротник. – Ну что, пойдем?
Под ногами хлюпала грязь. Уля шла, не отрывая глаз от склизкой тропинки, которую язык не поворачивался назвать тротуаром. Собака завыла снова. Протяжно и жутко. Пронзительно и безнадежно. Отпевая всех, кто томился за стеной. И тех, кто к ней только собирался.
– Если где-то и существует долбаное поле мертвецов, то это самое для него подходящее место, – не попадая зубом на зуб, проговорила Уля.
Рэм в ответ только хмыкнул. Он шел, ссутулившись и тяжело прихрамывая. Длинная куртка, потемневшая от влаги, распахнулась, Рэм то и дело хватался за воротник, прижимая его к горлу, но ветер вырывал ткань из его пальцев.
– Застегнись, холодно же, – попросила Уля.
– Все три пуговицы отскочили. – Он пожал плечами. – Ничего, скоро придем.
– Я потом пришью их… Ну, пуговицы.
Уля и сама не поняла, как это вырвалось. И повисло в воздухе, насмехаясь своим «потом» над идущими к полынному полю.
– Договорились. – Рэм сжал губы и прибавил шагу.
Они обогнули еще одно здание, грязно-бурое, с заколоченными окнами, и вышли к больнице. Ветер завывал в проводах, шумел голыми ветками. Луна спрятала бок в тяжелых тучах и светила тускло, будто нехотя. Над крыльцом, скрипуче раскачиваясь, висел запыленный фонарь. В его болезненном желтом свете Уле сложно было разглядеть высокое крыльцо, ведущее ко входу, но у самого здания было пустынно. Ни машин, ни слоняющихся полынников, ни трусящих прочь служек. Только собака продолжала выть, жалобно поскуливая в перерывах.
– Я же говорил: никого тут не будет… – начал Рэм, но громкий крик и топот заставили его подавиться собственными словами.
Из дверей больницы выскочила девушка. Она ударилась грудью о высокие перила, вскрикнула еще раз и кубарем скатилась по лестнице. Когда оранжевый свет упал на нее, выхватывая из темноты голое острое плечо и белую ткань больничной рубашки, Уля болезненно поморщилась, узнавая. Служка, учуявшая чехарду второго подарочка. Та, что так мечтала получить второй шанс, отданная в лапы Зинаиды. Смотреть, как она копошится в талом снегу, почти обнаженная, покрытая синяками, ошалелая от страха, было противно. Уля попятилась, уходя в тень здания.
Рэм озабоченно похлопал себя по внутренним карманам куртки. Сначала ему попался пузырек с лекарством, а после – пачка сигарет. Он застыл, взвешивая их в руках, прислушиваясь к себе, решительно засунул смятую пачку обратно и выудил из флакона еще одну таблетку. Все это он проделал молча, не поднимая на Ульяну глаз.
– А ты говорил, что здесь никого не будет, – прошипела та, вжавшись в склизкую стену спиной.
– С ней сейчас разберутся, – шепнул он, приваливаясь рядом.
– Кто разберется? – успела спросить Уля, но Рэм накрыл ее губы ладонью.
Она дернулась, отступая. Шершавая сухая кожа была горькой и терпкой, словно Рэм только что рвал седую траву. Уля закрыла глаза, пытаясь запомнить этот вкус, укрыть в памяти. Там же, где прочно засели строки из песни. Там же, где остались их пьяная ночь, жаркие поцелуи в темноте коридора, касания в душных машинах, снег, упавший на город, их слова, взгляды, жесты. Все, что делало их – ими. Чужаками, нашедшими родственное там, где его и быть не могло.
И только потом Уля подняла глаза, понимая, что нежности в этом жесте куда меньше, чем страха. Рэм стоял, всматриваясь в темноту. Девушка у лестницы все никак не могла подняться на ноги. Уля слышала, как она копошится, поскальзывается и падает обратно. Грязь плотоядно чавкала.
«Может, стоит помочь?» – слишком спокойно, почти равнодушно подумала Уля.
Но даже не шелохнулась. И только спустя пару бесконечно-мучительных минут окна первого этажа вспыхнули светом. Послышались шаги, потом топот ног по ступеням. Подошедшие к девушке чуть слышно переговаривались. От стоявших у стены их отделяло метров триста. По Улиной спине потекли холодные капли пота, она было дернулась в сторону, но Рэм скосил на нее напряженный взгляд. «Даже не думай» – читалось в нем. И Уля обмякла, чуть сползая вниз.
Возня у крыльца продолжалась совсем недолго. Уля слышала, как хрустит под их ногами замерзшая грязь, как чавкает грязь оттаявшая. Кажется, девушка пыталась вырваться, слабо выкрикивая проклятия, но звук тяжелого удара прервал и это. Остались только жалобные стоны. Когда ночь разрезал звук приближающейся машины, Уля была готова закричать и рвануть прочь, но Рэм осторожно погладил ее пальцами по щеке, и паника тут же улеглась. Девушку волоком подтащили к подъехавшей машине, раздался скрежет, и пронзительный крик заглушился хлопком закрывающейся дверцы.
Рэм убрал ладонь с Улиного лица только после того, как вокруг воцарилась тишина. В тот же миг завыла собака. Совсем уж тоскливо. Этот ее вой словно разбудил притихшую Улю.
– К Гусу повезли… – мрачно проговорил Рэм. – Беглецов всегда к нему возят. Нужно спешить, сейчас в больничке будет пусто, но минут через сорок-час все попрутся на поле… Наказывать провинившуюся.
Он вытащил из пачки сигарету и жадно затянулся. Его руки заметно тряслись, но голос оставался спокойным.
– Мы даже не попытались ей помочь, – прошептала Уля, вглядываясь в тлеющий огонек.
– Ей уже ничем не поможешь. Как, собственно, и нам. Так что смысла никакого… – Сигарета, зажатая между зубами, мелькала в воздухе.
– Мы просто стояли и ждали, пока кто-нибудь выйдет, – не унималась Ульяна. – А ведь могли…
– Могли что? Подхватить бедняжку под руки и потащить? Куда? Ночь, холод, грязь… – Он снова втянул дым. – К тому же там, в больничке, прекрасно знают, что сама она далеко не убежит. Значит, будут искать сердобольных болванов, которые ей помогли.
– Можно было бы спрятаться где-нибудь…
– Ой, перестань. – Рэм отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. – Знаешь, что самое смешное в этом всем? – Он дождался недовольного кивка и продолжил: – Она бы сдала нас сразу, как только очухалась. Может быть, за это ей выдали бы лишнюю таблеточку. Спасти – не спасет, но приятно. Ну что, скажешь, я не прав?
Ульяна недовольно отвернулась. Рэм, конечно, был прав. Полоумная служка тут же побежала бы к хозяину. Прихватив новоявленных спасителей. Но образ плеча, острого, измазанного в грязи, все еще больно обжигал.
– И как мы только стали… такими? – спросила она в пустоту. – Не только мы с тобой. Все люди. Равнодушные, циничные, полые внутри… Как так вышло?
– Если верить твоему папаше, во всем виноваты отравленный туман и старина Гус. – Рэм затянулся в последний раз и затушил сигарету об стену. – Вот пойдем и посмотрим, правда ли это. – И зашагал к больнице.
– Хорошо было бы обвинить во всем высшую злую силу, – проговорила Уля, направляясь следом. – А если нет… Ну, значит, мы сами во всем виновны… и заслужили гнить за стеной.
В ответ Рэм только развел руками. В желтом свете фонаря блеклая полынная метка казалась тонким браслетом, охватившим его запястье.
* * *
Гулкие холодные коридоры слабо мерцали в свете жужжащих ламп. Уля делала шаг и тут же сжималась от страха: эхо разносило каждый шорох, умножало его самого на себя.
– Не дергайся, в этом крыле никого не бывает, – в который раз повторил Рэм, но по его заледеневшему лицу было ясно: он и сам плохо верил в то, что так упрямо твердил.
Они вошли в больницу через маленькую дверь, ведущую в подсобку. Швабры, ведра, мешки с песком, какие-то коробки и грязные тряпки в темноте казались застывшими истуканами, готовыми в любой момент броситься под ноги незваным гостям.
– Меня как-то запрягли посыпать дорожку, три недели горбатился, – шепнул Рэм, на ощупь продвигаясь в глубь комнаты. – Все рабочие… ну, которые нормальные, не Гусовские, тусуются тут между сменами. Черный вход, каморка и лестница в левое крыло. Оно-то нам и нужно.
Лестница и правда пряталась еще за одной дверью – пыльная, скрипучая и пустынная. Они поднялись на два пролета и оказались в коридоре, который вел прямиком в зал.
– Почему здесь никого нет? – спросила Уля, когда они застыли у входа на этаж. – Ты же говоришь, нормальные рабочие… Не меченые. Значит, и пациенты такие должны быть, где же они сейчас?
– Как я понял, сюда прикреплены только вот эти старые бараки. Там почти никто и не живет. По-хорошему, их всех должны были отправить в соседний район. – Рэм уже стоял в дверях. – Но не отправляют, сама понимаешь почему. Гусу удобно. Днем тут народу мало. А Зинаида так вообще главврач. Амбулаторно наблюдают несчастных обладателей аварийного жилья, закрывают прием часа в три дня. И начинается настоящее дело.
– Откуда ты все это знаешь? – Пустой разговор придавал хоть какой-то уверенности, поэтому Уля хваталась за возможность спрашивать, не слишком вникая в ответы.
– Работал тут как-то. Днем. Медицинские карточки подшивал. – Он поморщился. – Вроде бы чисто. Пойдем.
– Почему Гусу так легко все удается? Мир кругом подстраивается под его нужды…
– А кто принимает решения по местечковым вопросам, как думаешь?
– Администрация какая-нибудь, – растерянно пробормотала Уля.
– А чиновники, по-твоему, самые беспристрастные на свете люди? Ни в какие игры ни с кем не играют? – Рэм скользнул в коридор и двинулся к залу.
Уля покачала головой и шагнула следом. Они прошли до самого упора, стараясь не прислушиваться к гнетущей тишине. Двери в зал были прикрыты, но не заперты. Рэм дернул на себя ручку. Внутри было темно. Пустые ряды кресел, пыльный бархат задернутых кулис, три ступени, ведущие к сцене.
Никогда еще Уле не было так жутко. Страх поднимался снизу вверх, делая тело мягким и податливым, как подтаявшее масло. Больше всего на свете ей сейчас хотелось попятиться, не поворачиваясь спиной к кулисам, и побежать, стучась в двери, вопя и плача.
Но Рэм уже шел вперед по проходу. В его прямой напряженной спине читалось то ли отчаяние приговоренного, то ли равнодушие человека, принявшего окончательное решение. Он не боялся, а может, чертовски умело скрывал свой страх. Но он шел, и Уле ничего не оставалось, кроме как пойти за ним.
Три ступеньки, три скрипа под ногами. Запах пыли перебивался тонкой горечью полыни. Пока еще далекой, но уже явственной. Рэм первым взялся за край занавеса. Он так и не обернулся на Улю – та протянула руку, чтобы прикоснуться к его плечу, но ткань уже качнулась в сторону. Секунда, и Улин жест повис в воздухе. Рэм шагнул в темноту, не давая себе ни мгновения на раздумье. Казалось, он просто скрылся за занавесом, но от правды бежать было некуда.
Уля зажмурилась и позволила тьме под веками забрать ее. Один шаг – и подошвы ботинок заскользили по влажной земле. Ульяна постояла немножко, привыкая к сбивающей с ног горечи, к ветру, обдувающему лицо, к запахам и звукам поля, и только потом открыла глаза.
Ничего не изменилось. Полынь расстилалась перед ними серо-зеленым морем. Свежая, обновленная недавней волной тумана, она шелестела, будто приветствуя путников, заглянувших на огонек. Только теперь Уля начала понимать, что в самой полыни не было ничего жуткого. Она просто росла на этом поле. И не ее вина, что поле это оказалось границей мира, наделяющей траву особой силой. Не будь житель этих земель, вечный скиталец туман, отравлен сумасшествием пленников Гуса, то и сила эта не была бы такой гиблой. Не была бы духом самой смерти.
Уля сделала шаг и опустилась на землю, позволяя траве нежно оплести ее руки.
– Знаешь, я искал как-то настоящую полынь. Ту, что просто растет на пустырях. Она по-другому пахнет, – глухо проговорил Рэм, усаживаясь рядом. – Не так горько. Даже… – Он смутился, но продолжил: – Медово. Да, мед.
– Я знаю, – кивнула Уля, не поднимая глаз. – Мы чувствуем горечь, думая, что это она… Но это они. Помнишь, ты говорил, что полынь – это запах дурной смерти? Запах страха внезапной кровавой гибели. Да, это страх. Страх оставленных за стеной. И тех, кому только предстоит там оказаться. Не смерти они боятся, а нас… Услужливо несущих подарочки Гусу.
В ответ ей подул ветер, и трава качнулась, согласно кивая всему сказанному. Рэм же молчал, всматриваясь в туманный горизонт, где поле сливалось с небом, отделенное от него лишь тонкой серой полоской стены.
– Нам лучше пойти… Гус может появиться уже минут через тридцать. К тому времени… мы должны уже во всем разобраться, – хмуро сказал он, поднимаясь.
– И свалить куда подальше, – откликнулась Уля, но Рэм ничего не ответил.
Они зашагали по колено в траве. Жесткие стебли цеплялись за штанины, словно пытаясь заставить идущих повернуть обратно. И от их колючих назойливых прикосновений становилось еще страшнее.
– Не помнишь, долго идти? – спросил Рэм, проглатывая очередную капсулу.
– Я тогда бежала, не разбирая дороги. Помню, что нужно было спуститься с обрыва, вон там, мы уже прошли… а дальше просто вперед.
– Ну, маршрутов тут немного. – Он хмыкнул, пряча пузырек в карман. – Стена-то должна тянуться от неба до неба…
– Только голубей я что-то не вижу, – в тон ему ответила Уля, оглядываясь. – Да и хлеба мы не захватили.
Туман настиг их внезапно. Казалось, секунду назад Ульяна прекрасно видела, как тянется линия горизонта, и вот все кругом поплыло, подернувшись дымкой. Трава – свежая, молодая у выхода в поле – здесь была уже седеющей. Еще чуть-чуть – и зацветет.
– Нужно спешить!
Ульяна схватила Рэма за руку и потащила вперед. Тот попытался вырваться, но, как только первый язычок тумана дотянулся до его щиколотки, оголившейся из-за сползающего носка, болезненно охнул и перешел на бег.
Кочки сами прыгали им под ноги, пытаясь повалить на землю. Уля угодила ногой в затопленную ямку и сразу же промокла. Рэм шипел сквозь зубы, стоило туманной взвеси к нему прикоснуться. Ульяна тоже чувствовала эти болезненные прикосновения, но их едкие укусы были пока терпимы. Сила метки еще оберегала ее. А вот Рэм оказался один на один с мстительной злобой томящихся за стеной. С отравленным ими туманом.
– Черт, – только и повторял он, дергаясь от боли.
– Тебе нужно вернуться, – упрямо откликалась Уля, лавируя между тянущимися к ним белесыми языками. – Подождать меня там… у выхода.
– Нет! Я сам должен все увидеть… – шипел Рэм и шагал напролом, в самую пелену.
На его шее расползался багряный ожог, словно кто-то хлестнул по коже крапивой. Уля старалась не смотреть – вести сюда Рэма было преступлением, но у них просто не было времени на споры. В любую минуту на поле мог появиться Гус, а вместо ответов они бы получили наказание. И смерть как избавление от него.
Стена замаячила впереди, когда легкая дымка тумана начала превращаться в молочное полотно. Рэм уже не вскрикивал. Он упрямо шел вперед, сжав кулаки. На скуле краснел еще один ожог. Вся шея покрылась волдырями. Но он шел, не видя ничего вокруг.
– Тебе нельзя туда. – Уля остановилась, повернулась к нему лицом и уперлась в его грудь ладонями. – Там уже не видно ничего… Один туман. Это же как в кислоте искупаться.
– Я должен… – Рэм попытался оттолкнуть ее руки, но Ульяна вцепилась в ткань рубашки еще сильнее.
– Я схожу. Я поищу Артема, я поговорю с ним… а ты просто иди назад. Не надо ничего мне доказывать…
– Тебе? – Рэм с трудом отвел воспаленные глаза от стены и посмотрел на Улю со злым удивлением. – Ты думаешь, это я перед тобой красуюсь? Подыхаю тут, чтобы тебя поразить? Там моя мама.
Ульяна застыла, не зная, что ответить. Ей вдруг стало до тошноты стыдно за свою самонадеянную глупость. Ей и правда казалось, что Рэм идет к стене, чтобы помочь ей увидеться с отцом. Про мать, привязанную украденным крестиком к полынному полю, она почти забыла.
– Прости… – только и смогла выдавить из себя Уля, чувствуя, как жар заливает щеки.
– Прочь с дороги, – бросил Рэм, отталкивая ее руки, и шагнул в туманное молоко.
А Уля осталась стоять, моля Бога, в которого не верила, чтобы болезненный вскрик Рэма пронесся мимо, не достигнув ее ушей. Бог, разумеется, не ответил.
Ульяна шла, не видя ничего дальше вытянутой руки. Но хриплые стоны, вырывавшиеся сквозь сцепленные зубы Рэма, вели ее за собой. Время замедлилось. Утонуло в могильной горечи. Стена надвигалась плавно, чуть покачиваясь на молочных волнах. Уля чувствовала ее приближение. Ближе и ближе. Каждый шаг делал стену все явственнее. И вот впереди замаячила сгорбленная фигура Рэма. Уля сделала еще пару шагов и тоже замерла.
Рэм стоял перед стеной. У его ног валялся пустой пузырек от лекарств. Он просто отбросил его прочь, проглотив разом все оставшиеся капсулы. Потому и держался еще на ногах, обожженный праведной злостью ста тысяч мертвецов.
– Рэм… – осипшим голосом выдохнула Уля, но тот не шелохнулся. – Рома…
Он вытянул из кармана пачку, не глядя, провел пальцами по корешку, проверяя, сколько сигарет в ней пряталось, и засунул обратно, оставив себе одну. Зажигалка никак не хотела слушаться его дрожащих пальцев, он все чиркал колесиком, но слабое пламя гасло в туманной влажности.
Уля осторожно приблизилась, потянулась к его руке. Длинные пальцы с обкусанными ногтями дрогнули и выпустили зажигалку. Ульяна зажгла огонек. Не глядя Рэм кивнул, наклонился к огню и прикурил.
– Слышишь их? – спросил он.
Ульяна закрыла глаза. За стеной продолжали ходить, вздыхая и плача. Заметили ли они дни, прошедшие с момента, когда Уля была здесь впервые? Существовало ли для них время? Или годы, проходившие мимо, сливались в одну-единственную полосу тумана – белесую, горькую, беспросветную?
– Слышу… – ответила Уля, открывая глаза.
От стены Рэма отделяло меньше шага. Он застыл перед ней, как нашкодивший мальчишка перед грозной воспитательницей. В одной руке он продолжал сжимать пачку, между пальцами второй держал зажженную сигарету и вместе с этим огоньком тянулся к каменной кладке. Полынная метка на запястье вдруг налилась темнотой.
– Нет! – закричала Уля, теряя себя в стихийном, неудержимом страхе. – Не трогай!
Но Рэм ничего не слышал. Он словно в глубоком трансе чуть покачивался в такт движению туманных волн, струящихся вокруг него. Одним рывком Уля оказалась рядом и повисла на его руке. От неожиданности Рэм оступился, тлеющая сигарета упала в траву и тут же потухла. По туману прошла взволнованная рябь – как хищник, от которого в последний момент ускользнула добыча, он недовольно попятился, отходя в сторону.
– Тебе нельзя ее трогать… – всхлипнула Уля, прижимаясь лицом к куртке с горьким запахом страха. – Я же кричала тебе… а ты…
Рэм растерянно помотал головой, прогоняя оцепенение.
– Мне показалось, что они зовут меня…
Уля тяжело сглотнула ком в горле. Ей безудержно хотелось сейчас разреветься, но туман мог вернуться в любую минуту и привести с собой Гуса.
– Даже если так. Даже если они там всей компанией тебя ждут… Ты никуда не пойдешь. И не дотронешься до этой чертовой стены… – начала она.
– Не черти. – Рэм слабо улыбнулся и пригладил ее растрепавшиеся волосы.
В этом жесте было столько нежности, что плакать захотелось еще сильнее.
– Это было так глупо – идти сюда! Нам не нужны ответы. Нам нужно просто найти третий подарочек и вытащить тебя. Все. Никаких больше стен, туманов и полыни. Ничего такого. Отдадим Гусу вещицу… и будем свободными. Понял меня? – Она вздернула подбородок, стараясь выглядеть менее жалкой, чем привыкла за последние годы.
Но Рэм смотрел куда-то мимо. Слабая улыбка медленно сползла с его лица, уступая место мертвецкой бледности.
– Что? Тебе плохо?
Но он медленно покачал головой.
– Никуда мы не пойдем, Ульян. – Тихий, устрашающе спокойный голос пробирал до костей. – Мы уже пришли. – И Рэм потянулся рукой в туман, окутавший их в мгновение ока. – Здравствуйте, Артем.
