Птички в клеточке
Только теперь Уля почувствовала, как холодный ветер обнимает ее спину. Как затихает шелест травы. Как наливается молоком туман. По полю вышагивал белесый мужчина. Лохмотья висели на его выпирающих костях. Жидкая борода, отросшие космы, глаза, подернутые туманной дымкой…
– Отец, – попробовала выговорить Уля.
Но существо, шедшее к ним, не было похоже на человека. Тем более на того, кто обращался к ней в последней записке.
– Здравствуйте, – повторил Рэм и протянул ему руку.
– Трону – уйдешь, – грустно пробормотал мужчина. – Далеко уйдешь. Туда уйдешь.
– Артем, мы искали вас, – не сдавался Рэм. – Мы прочитали ваши записки. Помните, вы писали их?
– Все помню. Туман помню, травушку помню, стену проклятую. Все, что есть, помню…
– Вы были полынником… До того как пришли сюда. Помните?
Мужчина слепо подался на его голос, поморгал прозрачными ресницами, потянулся рукой, но тут же обмяк, мотая головой, только волосы всколыхнулись седым облаком.
– Слышу, говорит кто-то… а кто? А что? Не знаю… – и вдруг всхлипнул, по впалым щекам побежали слезы. – Все плачутся, все стонут… Птички в клеточке… Горюшко-горе да горе-горюшко.
От его причитаний Улю пробрал озноб.
– Я же говорила, что он не в себе…
– Артем. – Рэм, казалось, не замечал, что стоявший перед ним давно уже утонул в омуте безумия. – Вы должны рассказать, что здесь происходит…
– Туман колышется, тени плачут, а время идет… Нет ни конца, ни края…
Мужчина горестно вздохнул и заковылял к стене. Уля испуганно вскрикнула, когда его рука, больше похожая на веточку, опустилась на серый камень.
– Все тяну, все ковыряю… а никак! – пожаловался он. Длинные когти впились в зазор между двумя камнями. – Нету больше сил, нету… Устал, почти ушел, не смог… а обещал! Ведь обещал же, а?
Уля покосилась на застывшего рядом Рэма. Тот морщил лоб, над чем-то раздумывая.
– Обещал, – наконец кивнул он. – Ты обещал их выпустить. Помнишь? Снести стену. Чтобы все стало правильно.
Старик наклонил голову, прислушиваясь к его уверенному голосу.
– А не смог. – Рэм картинно вздохнул. – Как же так, Артем? Ты так виноват перед ними… Перед птичками…
Уля открыла было рот, чтобы вмешаться в их странный диалог, но Рэм с силой наступил ей на ногу и качнул головой: мол, молчи, не мешай. Оставалось только послушаться, судорожно оглядываясь на туман, который обступал их все решительнее.
– Я хотел! – Тот, кто был когда-то Артемом, схватился за ворот изношенной рубашки. – Вот тяну, копошусь, ковыряю… а ничего!
– Значит, ты помнишь, что стену нужно снести? – вкрадчиво спросил Рэм, приближаясь на полшага.
– Там же птички! Сидят, бедняжки, в клеточке. Ни полететь дальше. Ни вернуться назад. Не дело это… – Он горестно съежился, продолжая неразборчиво бормотать под нос.
– И что же, совсем не получается, да?
– Устал. Другой говорил, не управился он, и я не управлюсь…
– Другой? – вырвалось у Ули.
Старик вздрогнул и попятился, подслеповатые глаза его испуганно округлились.
– Тихо-тихо, не бойся, – примирительно проговорил Рэм, бросив на Улю сердитый взгляд. – Так что же, был другой? До тебя?
– Был, – кивнул Артем. – Я пришел, а он тут ходит. Копошится, ковыряется. Птички ему плачут, и он с ними слезы льет. Почти уже туманом стал. Истерся. Говорит: заменишь меня. Говорит: я первый был, а ты вторым будешь. – Старик тяжело сглотнул, кадык под тонкой кожей болезненно дернулся. – Бежать мне надо было. А я остался. Вот теперь хожу. Копошусь. Не сдюжу я.
– Почему? – чуть слышно выдохнула Уля.
– Истончился я. Истесался. Я второй, тот первый был. Что мы? Два подарочка. А нужен третий. Вот когда будет третий, вот тогда и стены не станет. Он сможет. Он ведь третий… – и засеменил вдоль стены.
Только отросшие когти заскрежетали по камням.
От этого звука Улю затошнило. Она сморщилась. Вид отца, потерявшего всякий человеческий облик, высасывал из нее остатки сил.
– Пойдем отсюда, – попросила она, хватая Рэма за руку. – Не хочу больше его видеть… Он давно умер, наверное, а это чертово место не отпускает его спятивший дух…
Но Рэм задумчиво молчал, провожая Артема взглядом.
– Значит, нужен третий… – пробормотал он.
– Что? – Уля уже тянула его прочь.
– Говорю, все сходится. Всегда нужна третья жертва. Подарочки, привязывающие мертвого к полю, приносим мы. И стена растет. Выходит, чтобы разрушить ее, тоже нужно три жертвы. Первая – тот, кто был до твоего отца. Вторая – Артем. А третья… Третий. Он сумеет все исправить. Выпустить птичек из клеточки.
– Не говори ерунды… – От понимания того, что он собирается сделать, Ульяна оцепенела. – Не смей даже думать об этом!
Но Рэм, кажется, не слушал. Он смотрел сквозь туман туда, где скрылась спина Артема, и губы его растягивались в улыбке. Страшной, неживой улыбке, больше похожей на оскал.
– Все сходится… с ума сойти… Как я сам не додумался?
– Рэм! – Уля встала перед ним, схватила за лацканы куртки и хорошенько встряхнула. – Ты несешь чушь! Этот человек… нет! Это существо… ему нельзя верить! Мало ли что придет в мертвую голову?
– Ты же сама понимаешь, что я прав, – тихо, вкрадчиво, как маленькой, сказал Рэм, отводя взгляд от стены. – Помнишь, как он писал? Круг обязан замкнуться. А круги здесь всегда состоят из трех. Три вещицы. Три жертвы. Три мертвеца. Я буду третьим. Я должен…
– Нет… – Уля уже не могла говорить от ужаса, изо рта вырывался лишь сдавленный шепот. – Ты не можешь… ты… Ты даже думать об этом не смей! Мы прямо сейчас уйдем отсюда… и я найду вещицу. И я загадаю…
– Даже если мы сумеем выбраться незамеченными. Даже если ты найдешь подходящую к загадке смерть… Даже если Гус подарит тебе исполненное желание. Кто-то еще окажется за стеной, понимаешь ты это? Будет бродить там до скончания веков по твоей вине.
– Плевать, – упрямо покачала головой Уля.
– Не плевать. – Рэм замолчал, подыскивая слова. – Если бы тебе были безразличны другие, ты бы не пыталась спасти меня.
– Мне не плевать на тебя. И черт с ними… с другими этими…
– Не черти.
И от этой просьбы, давно уже превратившейся в их секретный пароль, Уле стало совсем уж невыносимо. Она всхлипнула, сжимая пальцы, сомкнутые на воротнике куртке, в кулаки.
– Ты… ты последний идиот, если думаешь, что хренова жертва будет хоть что-нибудь стоить… Мир такой, каков он есть. Дерьмовый, прогнивший, достойный всей той жести, которая с ним творится. Но это не значит, что ты должен умирать… – задыхаясь от гнева и бессилия, начала она.
– Там моя мама. И твой брат, – чуть слышно ответил Рэм. – Если есть хоть один шанс на сто тысяч мертвецов, что я вытащу их… То я должен попробовать.
Уля задохнулась окончанием фразы. Запрещенный прием всегда бьет по самому больному.
– Тогда пойду я. – Кто-то другой завопил в ней от страха, но Уля заставила его умолкнуть. – Ты и так еле на ногах держишься. Если стене нужна третья жертва… значит, пойду я. А ты возвращайся назад.
Рэм ничего не ответил, только протянул руку и осторожно заправил ее выбившийся локон за ухо.
– Никуда я уже не вернусь.
– Почему это? Думаешь, такой герой? Без страха и упрека?
– Нет, я просто не смогу пройти… Посмотри сама. – Рэм взял ее за плечи и осторожно развернул лицом к полю.
За то время, пока они спорили, туман стал непроглядным. Его жадные языки тянулись вперед, путались в седой траве, заполняли собой овраги, окутывали пригорки. Туман был повсюду. Теперь Уля чувствовала его могильное дыхание.
– Я просто растворюсь в нем, как в кислоте. Нет смысла пробовать даже. Так что… Либо стать третьим, либо бестолково сдохнуть вон в той яме.
– Мы переждем, пока туман рассеется… – не веря своим словам, пробормотала Уля, чувствуя, как по щекам начинают течь слезы.
– Ты сама говорила, что за туманом идут тени. Без защиты метки они просто утащат меня за стену. – Рэм пожал плечами, как если бы они обсуждали прогноз погоды на выходные. – Но если я уйду туда сам… может, из этого и выйдет толк.
– Нет… – Уля беспомощно покачала головой, поворачиваясь к нему. – Не смей… Не смей меня оставлять! Слышишь? Я вечно остаюсь одна! Все, кого я люблю… Их нет! Никитка, мама, Вилка, отец… Ты. Почему вам обязательно нужно куда-то деться? Почему я должна быть одна? Всегда. Постоянно. – Рыдания сотрясали ее тело, голос дрожал и срывался на плач. – Из года в год. Я больше не смогу быть одна. Ты не посмеешь меня бросить!
Рэм ничего не ответил, только притянул ее к себе, окутывая теплом живого тела, своим запахом, горьким, табачным, травяным, и полами куртки, распахнувшимися перед Улей подобно объятиям. Она судорожно прижалась щекой к его плечу и закрыла глаза.
Слезы текли сами собой.
Туман заключал их в кольцо. Тени за стеной взволнованно гомонили.
– Сейчас я тебя отпущу, и ты сразу же побежишь, – прошептал Рэм, пряча лицо в ее волосах. – Обещай не оборачиваться, хорошо?
Уля всхлипнула, но кивнула.
– Не знаю, что будет, когда я… сделаю это. Но ты должна оказаться как можно дальше отсюда. Мало ли что. Понимаешь меня?
Еще один судорожный кивок.
– Умница. Поезжай к Варьке. Скажи ей, что я… Не знаю. Уехал. Лег в диспансер. Ушел в монастырь. Короче, обратился за помощью. Скажи, что со мной нельзя связаться. И что я очень ее люблю, очень за все благодарен… Скажи ей это, пожалуйста.
Он замолчал. Уля слышала, как скрипнули его зубы в попытке сдержать лишние слова.
– А еще Ипкинса у нее забери. Там собаки, он их боится. Пусть у тебя поживет. Ладно?
Уля обхватила Рэма руками и прижалась еще плотнее. Туман злился, просачиваясь между ними, словно пытался разделить их еще одной стеной.
– У тебя все будет хорошо. Живи в квартире отца. Если все получится, Гус тебя больше не тронет. Я оставил пакет в диване, там деньги… На первое время хватит. – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Все, не надо тут торчать. Уходи.
– Нет.
– Ты обещала мне.
– Нет.
– Нельзя терять время…
– Я же сказала! – Уля с силой оттолкнулась от его груди. – Это все чушь! Ты не должен…
– Черт! Ты думаешь, мне самому легко? – Рэм отступил к стене. – Думаешь, я всю жизнь мечтал сдохнуть у инфернальной стены, за которой – толпы мертвецов, жаждущих меня развоплотить?
– Так не делай этого!
– Да пойми ты наконец, я должен!
Казалось, они ходят по кругу, изнемогая от невозможности закончить спор, потому что после него начинается полнейшее ничто – туман и серые камни. Могильные камни. Время собирать которые почти наступило.
– Идут, птички мои бедные… Как полынь отцветет, так и тащит их туман проклятый… Идут… – Появившийся из ниоткуда Артем заставил их замолчать на полуслове. – Что решил-то? – обратился он к Рэму.
– Как мне это сделать? – хрипло спросил тот, подаваясь вперед. – Стать третьим?
– Не смей… – слабо вскинулась Уля, уже признавая свое поражение.
Артем подошел поближе, слепо взмахнул рукой и опустил ладонь на смуглое лицо Рэма.
– А ведь подходишь! – Он покачал седой головой. – Хорошо подумал?
– Да.
– Очень хорошо?
– Да.
– Ну так к стеночке-то подойди… Ручкой ее погладь. Она и примет. Будешь за меня ходить, камешки ковырять. Вдруг сладится?
– Сладится. – Рэм дернулся, уклоняясь от прикосновения бесплотной руки. – Уходи, – бросил он Уле, но та не шелохнулась. – Если тебе и правда на меня не плевать… уходи.
– Я не оставлю тебя здесь одного, – ответила она, удивляясь, что слова еще могут срываться с губ, не застревая в перехваченном страхом горле. – Ты все решил? Отлично. Но я не уйду.
– Хорошо, – чуть слышно выдохнул он, не оборачиваясь.
И замер за шаг до стены, дрожащей рукой вытащил из кармана смятую пачку, в которой оставалась последняя сигарета. Зажигалка чиркнула, огонек появился с первого раза. Рэм прикурил. Когда его рука потянулась к серой кладке, Уля с силой сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Крик рвался из нее подобно птице, запертой в тесной клетке ребер. Только мысль, что последним звуком, который услышит Рэм, станут ее истошные рыдания, заставила Улю до крови прикусить губу, но смолчать.
Туман клубился. Его языки больше не стелились по земле – они превратились в мутные облака. Миг – и Уля потеряла Рэма из виду. Вот он стоял у стены, протягивая к ней ладонь с зажженной сигаретой. А вот его уже нет, одно лишь густое молоко расходится волнами.
Уля взмахнула рукой в надежде прогнать морок, но ничего не изменилось. Серая стена, окутанная туманом, Артем, стоящий чуть в стороне. И никакого Рэма. Только пустая пачка сигарет, неловко брошенная на примятую седую траву.
– Черт… – еле слышно проговорила Уля и осела на землю.
Артем вздрогнул, оборачиваясь на ее голос. Его глаза перестали полниться туманом. Он зорко впился в Улю хищным взглядом.
– Ты кто? – спросил он, и от этого холодного, властного тона Ульяну передернуло. – Меченая? Служка? Кто?
Уля попыталась ответить, но получилось лишь слабо прохрипеть. Артем поморщился и подошел к ней. Эти сильные движения оживающего тела никак не вязались с его седыми волосами и длинной бородой. Он схватил Улю за руку и потянул на себя. На бледной коже темнела метка.
– Ты еще в игре?
Ульяна не могла отвести от него глаз, почти не слыша, не понимая, что происходит.
– Эй, отвечай мне! Ты в игре?
– Да, – через силу выдавила она.
– Ну и что ты тут делаешь? – Пальцы брезгливо разжались, отпуская ее запястье. – Пошла вон, пока я не доложил кому следует.
Он определенно не был похож на того, кто писал Уле прощальное послание.
– Вы Артем? – осторожно спросила она.
– А ты меня откуда знаешь? – Взгляд стал еще острее, еще подозрительнее.
– Я ваша дочь, – устало выпалила Уля, поднимаясь.
Ей стало нестерпимо находиться рядом с ним. Все снова пошло наперекосяк. Но в этот раз некому было спешить ей на помощь. Ульяна повернулась и медленно побрела через туман. Цепкая рука впилась ей в плечо.
– Что ты сказала?
– Я ваша дочь, – повторила она. – Отпустите меня. Я должна идти.
– Моей дочери и пяти нет… Что ты несешь? – Артем с силой развернул ее к себе.
Его лицо исказил гнев. Расширенные ноздри втягивали туман, делая его похожим на быка. Такой же яростный взгляд, такая же безжалостная сила.
– Вы ничего не помните, да? – Уля покачала головой. – Совсем ничего не помните…
– О чем ты? – почти испуганно спросил он, мигом теряя весь запал.
– Вы ушли к стене, когда поняли, что дальше так нельзя. Когда узнали, что творят Гус и все его полынники. Вы захотели выпустить людей, томящихся на поле… Вы провели здесь двадцать лет. Вы хотели разрушить стену. Замкнуть круг. Но ничего не вышло.
Уле было совсем не страшно. Даже жалость к отцу не пробивалась через тяжелую воду равнодушия. Она слишком устала, слишком отчаялась. Она отпустила Рэма на верную гибель. Но не получила ни единого ответа. Ни капельки надежды. Ничего не произошло. Стена продолжала стоять. Туман клубился, готовый снова толкнуть мир в сторону тьмы. Они прогадали. Они ошиблись. И ничего уже не изменить.
– Что ты несешь? – Артем требовательно встряхнул ее. – Ты вообще знаешь, кто я?
– Да посмотри на себя! – закричала она, сама пугаясь злости, которая вырвалась наружу. – Ты просто еще один мертвец! Такой же, как все. Туман сожрет тебя, даже не заметив разницы. Это твое место за стеной! Твое! Не Рэма.
Он пошатнулся, опуская бешеный взгляд на собственные ноги. Истлевшие джинсы висели на костях. Длинные грязные ногти царапнули ткань. Артем сгорбился и спрятал лицо в ладонях.
– Теперь вспомнил? – устало спросила Уля, морщась от вида его бессилия.
– Кто ушел вместо меня? – совсем иным, глухим голосом спросил он.
– Мой… – Нужное слово нашлось не сразу. – Мой друг. Он решил, что будет третьей жертвой. Что займет твое место… и сумеет все исправить.
– Это я уговорил его? – не поднимая лица, проговорил Артем.
– Да. Ты был очень убедителен для сумасшедшего мертвеца. И Рэм… Он поверил.
– Мне жаль…
Эти слова заставили Улю одним прыжком оказаться рядом и схватить отца за плечи.
– Почему? Почему тебе жаль? Ведь все должно получиться! Третий меченый, что принес себя в жертву. Круг замкнется.
Артем поднял глаза. Красные, воспаленные, сухие, они смотрели с жалостью.
– Я обманул его. Когда-то так обманули меня. Теперь я помню… я пришел к стене и встретил человека, который сказал мне, что я буду третьим. Что я сумею все исправить… Только прикоснись к стене… Только пожелай разрушить ее… Замкни круг. – Он закашлялся, мучительно хватая воздух ртом. – И я поверил… Как дурак. Я дотронулся. И… стал пленником. Я ходил здесь, я не знал ни сна, ни покоя. Я слышал, как тени… как они проклинают нас. Они мучили меня… Столько лет… Только боль и вина. Вина и боль…
Уля отшатнулась. Прикасаться к влажной, мертвой коже отца было отвратительно. Как и находиться рядом. Как и слушать его. Видеть. Понимать, что он натворил.
– И ты… ты обрек Рэма на это все? – не веря, но зная ответ, прошептала она. – Поступил так же, как тот человек с тобой? Зачем?
– Я потерял себя… я просто больше не мог… Прости меня… – Он уже сидел на траве, протягивая руки к Ульяне. – Доченька моя… я так хотел тебя увидеть… Давай уйдем… Давай сбежим. Прочь, прочь от поля!
Окаменев от ужаса, Ульяна не могла пошевелиться. Она видела, как туман обступает отца, как подбирается все ближе, как тянет свои языки к его истощенному телу. Артем же, увлеченный исповедью, продолжал причитать, размазывая слезы по лицу. Когда туман опустился на его плечо, кислотой выедая кусок плоти, Уля не отвернулась. Она смотрела, как медленно растворяется отец в белесом облаке, давясь кровью и криком, и не ощущала ничего, кроме холодной пустоты.
И пока он вопил, извиваясь в траве, и пока тянул к ней пальцы, которые по одному исчезали в густом молоке мстительного тумана, и пока он скулил, повторяя ее имя, и когда замолчал, стертый с лица земли, Уля просто стояла в пяти шагах, своим присутствием подтверждая свершенное возмездие.
Воцарившаяся тишина стала для нее долгожданным покоем. Ульяна подошла к стене, прикоснулась к ней, ощущая, как крошится холодный камень. Тени готовились к наступлению. Маятник собирался качнуться еще раз. Круг замыкался.
Все, чего хотелось сейчас Уле, – лечь рядом, закрыть глаза и стать еще одним камнем в этой бесконечной кладке. Чтобы Рэм, или то, чем он станет, заняв место Артема, однажды провел по ней пальцами, пусть не зная, но чувствуя, что это она.
Трава приняла тело в мягкую колыбель. Уля наполнилась горечью, как успокоительной микстурой, желая только, чтобы сон поскорее накрыл ее с головой, и закрыла глаза. Тьма под веками всколыхнулась, приветствуя ее. Уля позволила ей распахнуть объятия, и боль отступила, а на смену ей пришел покой. Все было так, как должно. Они проиграли. Они должны уйти.
И только назойливый свет, пробивающийся через темноту ее собственных век, мешал Уле заснуть. Она поморщилась, прогоняя его. Пульс сияния только усилился. Ульяна потянулась к нему, желая смахнуть прочь. Пальцы нащупали смятый картон сигаретной пачки.
Уля медленно открыла глаза. На ладони лежал третий подарочек. Смерть, принятая по любви к матери, к миру, достойному очиститься от полынной скверны, к этому полю, к этим людям за стеной и к ней, Ульяне. Смерть, заключенная в белой коробочке под шуршащей пленкой.
– Это три, – проговорила Уля, сжимая пачку в кулаке.
Полынь путалась под ногами, туман стелился в низинах, тени собирались выйти из берегов стены подобно приливу. Ульяна шла, точно зная, что делать дальше.
* * *
– Как же ты так, миленькая моя, убежать решила? – насмешливо тянул Гус, склонившись над истерзанным телом.
Тело вздрагивало, но подняться не могло. Короткие волосы служки сбились в один окровавленный колтун. Она стискивала в руках обрывки рубашки, пытаясь прикрыть грудь. Синеву, ползущую от шеи вниз, было не скрыть ничем.
– Всему свое время, разве нет? Твое пришло, что ж ты, дорогуша, меня подводишь?
– Я еще могу… пригодиться… – прохрипела девушка.
– Ну конечно, Ксюша! Здесь и пригодишься. Скоро уже. Идет туман. Я чую!
– Нет! – истошно завопила служка, из последних сил подтягивая себя к ногам старика.
– Пошла вон, милая! – брезгливо сморщился Гус, пиная ее в и без того избитый бок.
Ксюша вскрикнула и обмякла.
– Не стыдно издеваться над сирыми и убогими? – спросила Уля, выходя из тумана.
Удивление, на секунду исказившее морщинистое лицо старика, стоило всех болезненных ожогов изголодавшихся молочных языков.
– Ба! Какие люди! – взмахнул руками Гус и растянул губы в злой усмешке. – Ульяночка? Ты ли это?
– Я.
– Что-то только не с того краю подошла. – Он сделал осторожный шаг ей навстречу. – Уж не папочку ли проведать ходила? Как он там? Бродит еще, бедолага?
Сцепив зубы, Уля выдержала и этот удар. Но ее смятение Гус тут же учуял.
– Что? Думала, старина Гус не знает о ваших внеклассных чтениях? – Он коротко хохотнул. – Или о том, как исчерпавший силы полынник решил все, цитирую, «исправить»? Занимательно, правда?
Уля дернулась, но не отступила. Пустая пачка, сжатая во влажной ладони, придавала ей сил.
– А может, думаешь, я не знаю, с кем снюхался мой служка? И что время его пришло, я тоже упустил? – Старик насмешливо покачал головой. – Ох, деточка, я же говорил тебе: мне плевать, что за козни вы строите за моей спиной. Все эти тараканьи бега… Они лишь укорачивают ваши жизни. Но даже это неважно, ведь в итоге все вы окажетесь тут. На поле. Станете кормом.
– И туман толкнет мир в нужную вам сторону, – закончила Уля, подходя еще ближе.
Гус почесал бороду, взвешивая услышанное.
– Да, вот это Артемка хорошо сказал. Возьму на вооружение. А остальная вся писанина его… Графомания чистой воды. Может, еще про Зиночку моменты есть хорошие. – Он подмигнул Уле. – Ну ты понимаешь, о чем я, да?
Та осталась стоять, выжидая, когда старик приступит к делу.
– Гляжу, не особо ты настроена поболтать. Ну хорошо. Давай о главном. Время на исходе, сама знаешь. Есть чем меня порадовать?
Уля молча вытащила ладонь из кармана и протянула пачку Гусу. Видеть, как вещь, принадлежавшая Рэму, жалобно скрипит в цепких пальцах старика, было невыносимо. Но Уля сдержалась и тут.
– Вот это да… – протянул Гус, поднося пачку поближе к глазам и слеповато щурясь. – Знакомая вещица! Уж не служки ли моего? А?
Уля кивнула, прикусывая губу, чтобы только не закричать.
– Оценила, как я тебе подсобил? Можно сказать, подложил под тебя паренька, а ты его раз! И в дело! – Он засунул пачку в карман вязаного жакета. – Ох, далеко пойдешь!
– Как мой отец, да? – ледяным голосом спросила Уля.
Гус хмыкнул.
– Не так далеко, я надеюсь. Где он, кстати?
– В тумане.
– Даже так? – Гус цокнул языком. – А служка, значит…
– Да.
– Интересные дела, конечно… Ну что ж. – Он вздохнул. – Скормим сейчас эту падаль. – Увесистый пинок заставил девушку, лежавшую на траве, жалобно всхлипнуть. – И пойдем ко мне. Чаю попьем. Поговорим…
– Нет. – Уля вцепилась взглядом в старческие, с красными прожилками глаза и прочитала в них замешательство. – Все случится здесь.
– Что случится, деточка?
– Что должно. – Она вдохнула густой полынный дух и поняла, что совсем не боится. – Мы начали игру, я должна была принести вам три вещицы. Отгадать три загадки за лунный месяц. И три подарочка как итог. Я сделала это?
– Сделала. – Гус криво ощерился.
– Значит, я имею право просить исполнить одно мое желание. Да?
– Кроме воскрешения, милочка, – напомнил старик.
– Да, никаких воскрешений.
– А может, ты хочешь остаться, а? – начал было Гус, но Уля прервала его взмахом руки.
– Нет, я знаю, чего попрошу.
Со стороны горизонта стремительно наступал туман. Тени вышли на охоту. И Гус чувствовал это, нетерпеливо поглядывая за Улину спину.
– Скоро нам станут тут не рады. Пойдем все же ко мне…
– Нет. Здесь.
– Ну так не тяни! – Он начинал злиться. – Говори, чего хочешь? Денег? Успеха? Мужика получше дохлого служки?
– Я хочу, чтобы они стали свободными, – на одном дыхании сказала Уля и чуть не рассмеялась от восторга, который заполнил все ее существо.
– Кто «они»? – недоверчиво переспросил старик.
Тени были уже близко. Ульяна чувствовала их дыхание. Их страх. Их тоску.
– Все мертвецы, которые маются за стеной. Все, кто заточен на полынном поле. Все невинно, несвоевременно убиенные. Все, прикованные к вещицам. Я хочу, чтобы стена рухнула. Я хочу, чтобы ты их отпустил!
И Гус пошатнулся. Порыв ветра ударил его в грудь. Туман поднялся до колен. Полынь качала седой головой, соглашаясь с Улиным правом просить то, чего она желает больше прочего.
– Это невозможно… – проговорил старик. – Ты сошла с ума!
– Я не прошу никого воскрешать. Наоборот, я хочу, чтобы они ушли. Окончательно умерли. Я хочу, чтобы ты их отпустил. Это мое желание. Ты взял от меня три вещицы. Я выполнила свою часть сделки – выполняй свою.
Лицо Гуса исказилось гримасой животного страха. Старческие морщины стали похожи на глубокие устья пересохших рек. Когда-то такими же казались Уле шрамы, пересекавшие спину Рэма.
– Если стена рухнет, они… они сожрут нас. И тебя, и меня… – прохрипел Гус, отступая.
– Плевать.
– Одумайся. Я дам тебе все что угодно. Силу, могущество, деньги, власть… Чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты их отпустил. – Уля улыбалась, чувствуя, как по щекам течет вода.
Слезы то ли страха, то ли счастья, то ли облегчения. Кто разберет соленую воду, кто спросит ее, почему мир вдруг расплывается перед глазами? Тонет в океане выплаканных слез. И на душе становится легче.
– Ты не ведаешь, чего просишь! – Старик подскочил к ней, сжал цепкими пальцами.
Но в этот раз Уля знала, что она сильнее. Сама полынь, отравленная людской болью, была на ее стороне. Трава тянулась к старику, хватала, колола, пила его силы. Он уже с трудом держался на ногах. Уля толкнула его в грудь, с отвращением отпихивая от себя.
И он упал рядом с бездыханной служкой. Ветер стал нестерпимо сильным, полынь клонилась под его порывами, взволнованно шепча что-то важное. Уля сделала пару шагов, прикрывая глаза локтем, спустилась со склона и медленно осела на траву.
Тени были совсем близко. Она уже могла видеть их прямо перед собой. Ветер доносил голоса. Уля протянула им руки, желая обнять каждого истосковавшегося по человеческому теплу. Где-то за спиной хрипел Гус. Но Ульяне было все равно. Не он исполнял желания одержавших победу. Это маятник сохранял равновесие мира. И сейчас он несся к Ульяне, готовый замкнуть ее круг.
Когда полынные заросли на дне оврага заполнились белесым молоком, Уля опустилась в него, как в воду, и открыла глаза. Боли не было. Не было и стонов. Ничего не было. И только мальчишка в полосатой кепочке бежал по седой траве, заливисто хохоча. Его смех больше не был похож на плач. Пружинистая сила детской радости щекотала голые пятки. К футболке с диснеевской уточкой мальчик прижимал две красных сандальки.
Уля улыбнулась ему. Но Никита ее не заметил. Он пробежал мимо, растворяясь в тумане. Только смех его долго еще звучал на поле седой полыни, а эхо множило и множило его.
И круг замкнулся.
