Достучаться до небес

В обычные дни тариф, заломленный таксистом, вызвал бы у Ули приступ негодования. Она бы отправилась к ближайшей остановке и полдня добиралась бы на общественном транспорте, если уж так необходимо оказаться на другом конце бескрайнего Подмосковья, которое кто-то будто в насмешку назвал «ближним».

Но в этот раз сумма промелькнула мимо ушей, и даже мрачное «оплата при посадке» не заставило Улю передумать. Она сунула в смуглую руку водителя предпоследнюю пятерку, доставшуюся от Гуса, и не глядя забрала скудную сдачу.

Двадцать тысяч – тридцать сребреников нового века. Достаточно поманить ими, чтобы человек с разбегу бросился в полынный омут, которому нет ни конца, ни края. Ульяна сдержала рвущийся из горла смешок и уставилась в забрызганное окно.

Такси медленно ползло по утренним пробкам. Уля попыталась вспомнить, какой сегодня день недели. Но в голове пульсировал один лишь густой туман. Да что там день недели? Даже простая дата никак не всплывала в памяти. Ничего. Пустынное седое поле. И замерший на его границе Рэм.

Что с ним стряслось, Уля понимала прекрасно. Могли закончиться таблетки, а после – открыться старые раны, и заботливый мальчик Рома рухнул под ноги Вареньке, заливая деревянный пол ее дома густой алой кровью.

От этой картины Улю затошнило. Она просунула руку во внутренний карман куртки и на ощупь пересчитала оставшиеся таблетки. Всего четыре кругляшка. Спасут ли они того, кто гибнет без очередной дозы?

Ответа не было. Зато были такси, увязшее в пробках, и пробиравшее до костей предчувствие беды. Чтобы хоть как-то отогнать его, Ульяна всмотрелась в ползущий за окном город. Хмурое утро сменялось сумрачным днем. Тяжелые низкие тучи, прямо как те, над полем, задевали верхние этажи домов. В их серости читалось явственное предчувствие снега, который наконец укроет исстрадавшиеся улицы, убаюкает их, медленно оседая и смешиваясь с грязью большого равнодушного города.

Сама того не замечая, Уля погрузилась в дремоту. Машина мерно покачивалась, дорога шумела под колесами, улицы ждали снега, небо готовилось его просыпать. Ульяна спала, видя во сне все то же самое, а еще туман, который подбирался к городу с самого горизонта, чтобы подарить всем его жителям безмятежность смерти, ее покой и молочную белизну.

– Приехали. Выходите, – буркнул через плечо водитель, коверкая гласные.

Уля вздрогнула и открыла глаза. Улицы остались, как и небо и будущий снег, туман лишь спрятался во тьму под веками меченой. Но разве слепцы, не видящие туман, отменяют его реальность? Если бы в Ульяне оставались силы, она бы спросила об этом водителя – вдруг его восточная кровь знала ответ? Но она только кивнула на прощание и вышла из машины. Та сорвалась с места, оставив Улю у высокого здания больницы в четыре грязно-белых этажа с облетевшим садиком перед входом.

Ульяна застыла у тяжелой двери. Теперь, когда от Рэма ее отделяло всего несколько десятков шагов, страх больше не желал прятаться в закоулках разума. Он окутал Ульяну подобно туману, и даже метка была бессильна перед его властью. Из ступора ее вывела трель телефона.

– Да, Варь, я уже приехала, куда идти? – Язык с трудом шевелился в пересохшем рту.

– Третий этаж, приемная палата… – Девушка на том конце трубки смешалась. – Черт, какой номер?

– Не черти, – чуть слышно попросила Уля, но Варя ее не услышала.

– Палата триста двадцать пять.

– Сейчас буду, – сказала она и нажала отбой.

Старенький лифт был тесным и скрипучим. Вместе с Улей в него втиснулись дедок с загипсованной рукой, дородная девица, прижимавшая к животу картонную папку, и очень уставший парень в белом халате. Все они поехали дальше третьего, на котором вышла Уля – и попала в плен медицинских запахов и гулкой пустоты.

На секунду ей показалось, что она вернулась в больничку Гуса. Когда по коридору эхом разнесся цокот каблуков, Ульяну передернуло. Она представила, как к ней спешит равнодушно-кукольная Зинаида, готовая схватить ее за запястье и сжать холодными пальцами метку. Но мимо пронеслась незнакомая женщина, на ходу спросив:

– Вы к кому?

– В триста двадцать пятую.

– По коридору и направо.

Ни капли интереса или сочувствия. Вообще никаких эмоций не было заметно на ее нервном худом лице. Сколько будущих мертвецов проходят мимо нее? Сколько родственников безнадежно больных топчется у этого лифта каждый день? Может ли сердце вместить сочувствие ко всей их боли? В какой момент человека начинает менять дело, которым он занят? Не Уле было ее осуждать. Она сама спустя всего-то один полынный месяц почти перестала бояться чужой смерти. И, кажется, своей тоже.

Но боль Рэма, ожидавшая за дверью триста двадцать пятой палаты, была совсем иного толка. Она била Улю под дых жалостью и бессилием. Потому так сложно было поднять руку и постучать.

– Войдите! – услышала она приглушенный голос Вари.

Трехместная палата оказалась тесной, но с высокими потолками, и это придавало ей неуютный, холодный вид, больше подходящий привокзальной комнате ожидания, чем месту, где больной получал покой и заботу. Свет лился из узких окон, задернутых полупрозрачными шторками. У стены примостился умывальник с зеркалом в мыльных разводах.

Две ближайшие кровати пустовали. Аккуратно застеленные покрывалами, они белыми пятнами маячили где-то на краю сознания, когда Уля перевела взгляд на третью. Там, спустив ноги в ботинках с бахилами, сидел Рэм, прислонившись спиной к стене. Бледный до тошнотворной синюшности, он устало прикрыл глаза и, кажется, ничего кругом не замечал.

Варя сидела на неудобном низком стуле, накрыв ладонь Рэма своей пухленькой ручкой. Когда Уля вошла, Варя повернулась ей навстречу. Два горных озера ее глаз переполняли слезы. По щекам расползлись красные пятна.

– Спасибо, что приехала, – еле слышно проговорила она, хватая себя за ворот цветастой кофточки.

– Спасибо, что позвонила, – откликнулась Уля, не решаясь подойти.

Рэм продолжал безучастно сидеть, не открывая глаз. Варя осторожно дотронулась до его плеча, но тот только качнул головой, опущенной на грудь. Ульяна сделала два маленьких шага вперед и снова остановилась. Даже если бы Рэм метался в агонии невыносимой боли, это было бы куда менее жутко, чем абсолютное безразличие манекена. Полынь выпила из него все человеческое и принялась за последнее – оболочку.

– Уже третий час так сидит… – всхлипнув, сказала Варя и прижала ладонь к искривленному рту. – Ничего не говорит… Даже глаз не открывает. Приходил доктор… сказал… сказал – передоз… Взяли кровь на анализ… Но я точно знаю: Ромка к нам приехал совершенно трезвый. Что бы я, не поняла, что он под кайфом? – Она все говорила и говорила, но слова не могли рассеять беду. – Они с Сойкой взялись красить дверь сарая – может, надышался? Но тогда бы и ей плохо стало… Ой, Уля, я ничего не понимаю… – и заплакала, тихо и страшно.

Мягкие плечи вздрагивали в такт судорожным всхлипам. Ульяна наконец заставила себя приблизиться и неловко погладила Варю по русым волосам.

– Ну подожди… Еще же не ясно ничего, – бормотала она, чувствуя, как жжется на языке ложь.

– Его врач осмотрел… Сказал, что он избитый весь. Два ребра сломаны точно, кажется, трещина еще в одном. Как это вообще может быть? – не унималась Варя. – Он ведь тащил дверь эту чертову, помогал ее повесить…

– Не черти, – машинально попросила Уля, стараясь не смотреть на безжизненную руку с длинными худыми пальцами.

– Вот и Ромка мне так всегда говорит, – слабо улыбнулась Варя.

Они помолчали.

– А Сойка где? – осторожно спросила Уля, которой совсем не хотелось встречаться с их прозорливой подружкой.

– Уехала оформлять для Ромки полис. Сам он так и не удосужился, дурак такой… По скорой его, конечно, привезли сюда, но положить просто так не могут. Нужны документы.

– Он же не хочет ложиться. Ты сама сказала по телефону.

– А кто его спросит? – Первый раз в голосе Вари послышалась твердость. – Он упал на моем дворе, весь в кровавой пене, дергался, как в припадке… и я буду его слушать? Нет. Не буду.

В ответ Рэм слабо застонал и приоткрыл глаза.

– Я все слышу, – прохрипел он.

– Боже, Ромочка…

Варя всхлипнула совсем отчаянно и порывисто обняла его за плечи, тот болезненно охнул.

Уле, замершей в паре шагов от кровати, вспомнились лиловые кровоподтеки на впалой груди. С переломанными ребрами вряд ли станешь фанатом обнимашек.

– Прости-прости, – залепетала Варя и отпустила.

– Мне просто нужно отдохнуть… Отвези меня домой, я полежу пару дней, и все будет нормально.

– От кровавой рвоты постельный режим не поможет! А если у тебя язва открылась? Уля, скажи ему! – Два хрустальных озера вцепились в Ульяну мертвой хваткой рассерженного взгляда.

Рэм открыл глаза чуть шире и наконец-то заметил Улю.

– Ты что тут делаешь?

– Это я ее позвала, – встряла Варя, пока Ульяна подыскивала слова. – Позвонила, и она приехала…

– Откуда у тебя ее номер? – Даже через полынное отупение в голосе Рэма слышалось недовольство.

– Из твоего телефона. – Варя оправдывалась, как провинившийся ребенок. В другой ситуации и при других обстоятельствах это было бы мило.

– Так ты еще и телефон мой взяла… Отлично. – Рэм постарался принять вертикальное положение, чтобы продолжить ссору, но бессильно завалился набок.

Уля первой оказалась рядом. Она осторожно помогла ему подняться и усадила у стены, мельком шепнув на ухо:

– Перестань быть таким козлом, пожалуйста. – А вслух попросила у притихшей Вари: – Принеси ему воды, хорошо?

Та поспешно кивнула и направилась к двери. Когда она вышла, Уля достала из кармана кулек с таблетками и протянула Рэму.

– Четыре штуки. Все, что есть.

Она надеялась, что этого хватит, чтобы привести умирающего служку в порядок, но Рэм не спешил радоваться. Только скривил губы в знакомой ухмылке.

– Уже не поможет.

– Как? – Уля медленно осела на низкий стул.

– Вот так. – Он задрал рукав темно-серой рубашки, показывая Уле запястье, а сам отвернулся с отсутствующим видом.

На синюшно-бледной коже ярко проступили черные нитки вен, а вот полынная метка стала совсем бледной. Чуть заметный контур выцвел, чернила же, заполнявшие цветом листки, и вовсе исчезли – рука вновь стала такой, какой была до игры. По спине Ули медленно скатилась холодная капля пота.

– Что это значит? – хрипло спросила она, отлично зная ответ.

– А то и значит. Силы эта гадина из меня уже выпила, теперь пьет жизнь. – Рэм поморщился, опуская рукав. – Таблетки только продлят это все… Не хочу.

– Нет, подожди, я не понимаю… – Уля окинула взглядом палату, словно надеясь, что стены смогут излечить больного одной своей чистотой. – Но нужно же что-то делать! Что-то же делают?

– Ага. Ждут звонка от Зинаиды. Потом приезжают ребята наподобие твоего папаши и увозят. На кормежку… – Он попытался ухмыльнуться, но лицо исказилось болезненной судорогой. – Я только вчера ночью был там… Надо было разгрузить какие-то коробки, не суть… Сразу понял, что меня уже не отпустят, такое там чуют. Но Гуса отвлекли, кто-то за ним приехал… Короче, он уехал, и нам сказали выметаться. Повезло. А я сдуру поехал к Варьке, повидаться, блин.

Уля закусила губу, вспомнив, как рванула за Гусом служка по имени Ксюша, чтобы тот приехал в офис разбираться с загадочной чехардой. Выходит, это уберегло Рэма от тумана. Пока что. Иначе копошиться бы ему в траве вместе с толстой завучихой. От этой мысли стало совсем мерзко. Ульяна сглотнула ком и попыталась улыбнуться.

– Ну видишь, повезло же! Значит, у нас есть время! Сейчас придет врач, тебя осмотрят, анализы… все такое. Может быть, есть какое-то научное объяснение всей этой фигни…

– Не смеши, а? – Рэм слабо отмахнулся. – Максимум, что я тут успею, – испугать своей пластмассовой рожей Варьку. – Он помолчал, собираясь с силами. – Слушай, увези меня, пожалуйста, прямо сейчас. Свалим, пока нас никто не видит. Я не хочу, чтобы она запомнила меня… таким.

– Нет, так нельзя. – Уля покачала головой, прекрасно понимая, что Рэм прав. – Варя тебе за водой пошла, а Сойка полис оформляет… Да они с ума сойдут, если мы сейчас исчезнем!

– С ума они сойдут, когда я начну обращаться в эту херню манекенную… а я начну, Ульян, ты сама это знаешь.

Уля знала. Прекрасно могла представить, какой твердой и гладкой на ощупь станет синюшная кожа Вариного Ромочки, как равнодушно он будет моргать кукольными блестящими глазами, как челюсть его начнет двигаться, будто у марионеточной обезьянки. И никто не сумеет объяснить, что с ним. Спишут на последствия приема какой-нибудь новой смеси. Повесят на Рэма ярлык подыхающего наркомана, а потом за ним приедут в ночи и заберут в туман. А Варя останется один на один со своим горем и ужасом от случившегося. Сбеги они сейчас, горе, конечно, никуда не денется, но неизвестность всегда лучше жесткой, как искусственный свет, уверенности: близкий умер от передоза, а ты даже не догадывался, что он в беде.

– Ну вот, ты сама знаешь, что так будет лучше. – Словно прочитав все ее сомнения, Рэм улыбнулся вопреки боли. – Дай я все-таки выпью эту гадость… Вдруг поможет чуток? И поехали. Поскорее. Пожалуйста.

– Но тебе же плохо, – жалобно пробормотала Уля, наблюдая за тем, как тяжело сглатывает он полынные кругляшки. – Врачи помогут снять боль. Хотя бы.

– Справлюсь сам. У меня на такой случай давно уже таблетки припасены.

– Ты же сказал, они уже не помогают?

– Обезбол, Уля. Обычный обезбол. Прихватил из больнички… был случай. Короче, продержусь дня три-четыре, а там Зинаида объявится. – Рэм уже поднимался с кровати, хватаясь за стену, но почувствовал, как сжалась Уля от его слов, и остановился. – Ну чего ты как маленькая? Представь, что у меня рак, а я никогда моря не видел. Поедем сейчас грабить наемников и воровать машины.

Уля судорожно всхлипнула, вцепившись зубами в кулак. Плач поднимался в ней ураганом. Целое оглушительное цунами боли и жалости, которую никак не выходило запрятать внутрь.

– Черт, соберись, ну пожалуйста. – Рэм жалобно улыбнулся ей, с трудом удерживаясь на ногах.

– Не черти, – прохрипела она.

– Не буду, если увезешь меня отсюда. Честное слово.

Только когда здание больницы осталось позади, Уля сумела наконец выдохнуть. Все то время, пока они выбирались наружу, вздрагивая и оглядываясь по сторонам, будто и правда собрались грабить наемных убийц из фильма, Ульяна чувствовала, как сжимает горло вина перед Варей. Ее они мельком увидели в другом конце коридора. Она стояла, повернувшись к ним спиной, и о чем-то разговаривала с врачом. И не оглянулась, даже когда Рэм запнулся и чуть было не рухнул на пол.

– Тише ты, – взмолилась Уля, подхватывая его под локоть, и Рэм зашипел сквозь сжатые зубы.

Скрипучие двери лифта никак не желали закрываться, а Варя все стояла к ним спиной в этой своей цветастой кофточке, в плотной юбке до колена, с наспех заколотыми волосами. Такая домашняя и теплая. Такая неуместная здесь, в белых равнодушных стенах больницы. Рэм не сводил с нее глаз, тяжело опершись на стенку лифта. Уле показалось, что он сейчас рванет наружу и дальше, вдоль по коридору, чтобы снова прижаться лицом к Вариному плечу, вдохнуть запах дома и уюта, который она несла с собой, как знамя, куда бы ни шла. Но двери с лязгом поползли навстречу друг другу. Когда лифт нехотя тронулся вниз, Рэм со всей силы ударил по стене кулаком и тут же скорчился от боли.

– Мы можем вернуться, – чуть слышно пробормотала Уля, старательно делая вид, что не заметила ни глаз, предательски блестевших в тусклом свете лампочки, ни спазма, прошедшего по лицу.

– Вызывай такси, – процедил он в ответ, стараясь дышать глубоко и ровно.

Получалось плохо. Как и идти по коридору, как и спускаться по низкой лестнице. Его движения становились все медленнее. Это туман набирал молочную силу.

Ульяна держалась чуть позади, старательно улыбаясь в ответ персоналу, который, впрочем, если и смотрел на них, то равнодушным, скользящим мимо взглядом. Когда человек идет по этому коридору к выходу сам и не просит помощи, есть ли смысл обращать на него внимание? Вот если бы Рэм рухнул сейчас на пол, разбрызгивая по сторонам кровавые ошметки отмирающих органов, может, кто-нибудь и спросил бы, все ли у них в порядке. Или нет. Проверять Уле совершенно не хотелось.

Они нырнули в мягкую, пахнущую химической хвоей «Ладу» цвета грязного асфальта и отправились к дому Артема. Иного маршрута Уля просто не сумела выдумать. Возвращаться в коммуналку, где Оксана либо отмывает полы от крови дяди Коли, либо дает показания полиции, не было ни желания, ни смысла. Рэму нужен был покой. А Ульяне – тишина и время на то, чтобы обдумать все случившееся за последние часы. И решить, что же делать дальше.

Им подозрительно везло. Мамы у дома не оказалось. Безлюдный двор сковало морозцем. Когда Уля выбралась из машины, отдав таксисту остатки сдачи, полученной с утра, Рэм уже присел на низкую лавочку. Он задрал голову, всматриваясь в низкие серые тучи. Ульяна тихонько присела рядом.

– Сейчас передохнешь, и будем подниматься. Осилишь второй этаж?

– Тихо, – махнул он рукой, закрывая глаза. – Слышишь?

Уля прислушалась. Ветер нес по двору шелестящий пакет, по дороге за домом проехала тяжелая машина, загремела на переходе и скрылась за поворотом. У соседнего подъезда нервно говорила в трубку женщина средних лет. Где-то на верхнем этаже хлопала на ветру форточка.

Не понимая, о чем речь, Уля потянула Рэма за рукав куртки.

– Ты замерзнешь, пойдем.

– Тихо, – шикнул он снова. Губы расползлись в слабой улыбке, нижняя чуть отставала от верхней, и Уле стало совсем уж тяжело дышать от щемящей жалости. – Сейчас пойдет снег. Неужели не слышишь?

Он облокотился на деревянную спинку лавочки, вытянул ноги и замер. Его дыхание наконец выровнялось, он больше не хрипел и не ежился. Помогли ли полынные таблетки, наспех проглоченные в палате, или сам побег из белоснежного плена больницы подействовал так оживляюще, но Рэму определенно стало лучше. Поэтому Уля не стала спорить, а только прижалась к его боку, надеясь поделиться крохами тепла, и притихла, вдыхая сухой морозный воздух.

А тучи тем временем опустились совсем низко. В них не было ни грозовой синевы, ни тоскливости затяжного дождя. Они несли в себе снег. Теперь и Ульяне казалось, что она слышит его нетерпеливый шепот, поскрипывание острых краев снежинок, бормотание и мольбу земли, уставшей от осенней грязи, жаждущей сна и спокойствия.

Первая снежинка сорвалась с неба и медленно спланировала на Улино колено, но тут же растаяла, впитываясь в ткань заношенных джинсов. Осталось маленькое темное пятнышко. Рэм осторожно прикоснулся к нему пальцем.

– Ну вот, видишь… я же говорил! – Он улыбался, ни капли не стесняясь своей детской радости. – Мы с мамой всегда выходили слушать первый снег… Она говорила… черт! Да какая разница, что она говорила? Главное, вот – снег выпал. Мы до него дотянули. Есть что отметить. Не море, конечно, но и о нем можно потрепаться на небесах.

Рэм потянулся к карману, достал круглую баночку, вынул из нее капсулу – одна половинка белая, другая красная – и засунул в рот.

– Говорят, этим глушат даже онкобольных, мне точно должно помочь. – Он было попытался встать, но увидел, как болезненно съежилась Уля, и остался на месте. – Слушай, я не буду тебе тут глаза мозолить, честное слово. Отлежусь до завтра и свалю. Не переживай за меня. Тебе самой сколько дней осталось?

– Одиннадцать.

– И две вещицы? Хреново.

– Одна. Мне осталась одна вещица. Вторую я уже отнесла Гусу.

– Да? – Рэм оживился, ободряюще хлопнув Улю по коленке. – Значит, у тебя дела вполне себе? Здорово же! Вот и ищи третий подарочек, а я справлюсь. Забей. Все будет хорошо.

Он врал. Понимая прекрасно, что Ульяна видит его ложь насквозь. Но если жизнь из раза в раз сдает тебе дерьмовые карты, учишься держать хорошую мину при самой плохой игре. И эта его бравада делала Уле больнее всего.

– Не кисни только, давай еще немного подышим и пойдем, – попросил Рэм, откидываясь на скрипучую спинку. – Зима близко. – Он хмыкнул. – Что-то мне сегодня одни фильмы в голову лезут. – Помолчал, но в тишине его дыхание сразу становилось хриплым. – А ты пока думай, что попросишь у нашего старика Деда Мороза, когда все закончится.

Уля непонимающе вскинула глаза и только потом поняла, о чем говорит Рэм. В бесконечной погоне за полынью и от нее она напрочь забыла, зачем, собственно, начинала игру. О чем хотела попросить Гуса, как только третий подарочек ляжет в его старческую руку. Машина, квартира, много денег, любящая мама под боком и уютная слепота тотального бесполынья. Теперь все это казалось неважным. Пустым и глупым.

И, глядя, как медленно опускаются первые снежинки на черный от грязи асфальт, Уля отчетливо поняла, что хочет только одного – покоя. О чем еще просить всесильные законы жизни, как не об этом? Что нужно истерзанной плоти – земной ли, человеческой – кроме тишины? После долгой войны с самим собой и миром, готовым раздавить тебя, как муравья, глупо желать богатства и признания.

Забвение долгого сна под плотным одеялом снега – вот чего хотелось Уле. Чтобы миг замер, как вода, скованная льдом, а они с Рэмом остались бы сидеть на этой скамейке, дышать холодным городом, приветствуя снег. Прижимаясь друг к другу теплыми боками. Живые настолько, насколько может позволить себе человек.