Исправительные работы
Рвать траву приходилось голыми руками, Уля обхватывала ладонью сразу несколько стеблей, сжимала пальцы и тянула на себя. Колючая седая полынь резала кожу, ее горечь била в нос и вязла на зубах, как недозрелая хурма. Руки жгло особым, ни с чем не сравнимым холодным огнем. Казалось, еще немного, и едкий сок прожжет плоть, чтобы вгрызться в кости. Боль поднималась по пальцам, охватывала ладонь, но стоило ей подобраться к метке на запястье, как она тут же останавливалась: сила начертанной ветки не пускала ее дальше.
Отхлынув, едкое жжение в отместку за неудачу разгоралось ледяным пламенем по ладони, заставляя Улю тихо постанывать от боли. Но останавливаться было нельзя.
– Каждый проступок несет за собой последствия, Ульяна, – вещал Гус, уверенно шагая по безжизненным коридорам вымершей клиники.
Они уже поднялись по первой лестнице и теперь проходили насквозь целый этаж интенсивной терапии. По крайней мере, так было написано на пыльной табличке рядом со стеклянной дверью, которую Гус распахнул одним точным ударом лакового ботинка.
– Это очень правильная система, как мне кажется, – продолжал старик. – Человек должен помнить о справедливости. Карме, если хочешь. О том, что все мы повязаны одним-единственным правилом: делай что должно и не делай того, что должно не было. – Он хохотнул, довольный каламбуром.
Двери по обе стороны коридора оставались плотно запертыми, Ульяна старательно не прислушивалась к звукам, что доносились оттуда, но стоны все равно проникали через пелену страха и увещеваний Гуса, и холодный пот струился по ее спине.
– Обычно я не показываю это место игрокам. Обычно игроки вообще не привлекают особого внимания… До конца их месяца, разумеется. Но ты – случай занятный. – Он остановился так резко, что Уля чуть на него не налетела. – Надо же, чехарда! Вот чего я не ожидал, так не ожидал… – и снова двинулся по коридору, засунув руки в карманы пиджака.
Они миновали серую обшарпанную дверь и оказались на лестничной площадке. Достаточно широкой, чтобы по ней могли пройти санитары с носилками, достаточно пыльной, чтобы быть уверенным: никаких санитаров тут нет уже очень давно.
Два пролета высоких ступенек Уля шагала, почти упираясь носом в спину Гуса. Тот не спешил, мерно поднимаясь все выше. А когда свернул на нужном этаже, то Уля уже знала, что увидит за очередной дверью.
В помещение с высоким потолком, стульями, обитыми красным бархатом и тремя ступеньками, ведущими к сцене-зеркалу, они вошли с бокового прохода. Гулкое, полупустое, оно выглядело как школьный актовый зал, в котором суматошно готовится к линейке разношерстный учительский состав.
В первом ряду тучная женщина в бордовом костюме из плотного трикотажа разбирала бумаги по папкам, опираясь пышным бедром на ручку кресла. На ступеньках у сцены, задернутой тяжелым занавесом, сидел молодой парень в спортивных штанах и ветровке. Он был похож на типичного физрука, скучающего и туповатого, который по старой дружбе с завхозом нашел себе место работы сразу после дембеля. Еще две женщины, помоложе первой, но стремящиеся к ее весовой категории, напряженно переговаривались в дальнем углу зала, склонившись друг к другу, как две подружки-одноклассницы.
Шепоток и бумажный шелест стихли, стоило Гусу переступить порог. Он, как настоящий директор, не спеша зашагал по проходу между рядами кресел. Каждый шаг, приближавший его к остальным, делал их лица все более бледными.
– Коллеги. – Старик развел руками, словно собирался обнять всех разом. – Я надеялся, что вы уже начали наше мероприятие.
Тучная завучиха в бордовом покрылась красными пятнами под цвет своего костюма и заспешила навстречу Гусу.
– Мы решили дождаться вас. Тут вот отчетики я принесла, все оформила, все чин чином, – лепетала она, и тонкие каблуки опасно скрипели под весом тела. – Вы посмотрите… я их сегодня Зинаиде Олеговне бы и отдала…
Гус окинул говорившую взглядом и тут же отвернулся, как от чего-то назойливого и дурно пахнущего. Круглое женское лицо скривилось. Но больше она не сказала ни слова.
– Сегодня такой важный день. Работы, пусть и обязательные, принудительные, я бы даже сказал, это шанс сделать что-то полезное для всех. Шанс исправиться. Оправдаться. Реабилитироваться, наконец. Но разве могут проводить их люди, которые сами начинают меня разочаровывать? А, Ульяна, что ты думаешь?
Уля, притихшая было у двери, вздрогнула и отвлеклась от разглядывания пола. На нее смотрели все, кто находился в зале. С легким интересом и пренебрежением. Пока Ульяна пыталась оторвать пересохший язык от нёба, Гус уже обратился к парню, сидевшему на ступеньках.
– Денис, мальчик мой, где же толпа желающих принести пользу нашей дружной общине?
Похожий на физрука нехотя поднялся, одернул куртку и махнул головой.
– Там уже. Ждут.
– Вот! – Гус хлопнул ладонью по пыльной спинке стула. – Вот о чем я говорю, когда прошу вас всегда быть на шаг впереди. Я только подумал, а вы уже сделали! Разве это так сложно, разве это много? Особенно зная, сколько таких, как вы, мечтают оказаться по эту сторону поля… – Старик покачал головой и снова обратился к парню: – Я тут привел еще одну девочку, очень ей надо загладить свою вину. Месяц, знаете ли, не резиновый. Отыщешь для нее инвентарь?
Денис покосился на Улю и кивнул.
– Ну тогда и еще один. Для нашей дорогой Надежды. – Гус повернулся к окаменевшей завучихе и щипнул ее за бок. – Как ты, Надюш, тряхнешь стариной?
Та залепетала что-то, задрожала всем телом, принялась закатывать рукав.
– Нет, нет, пожалуйста, – повторяла она, не решаясь схватить Гуса за руку. – У меня меточка… меточка совсем уже… Не спасет. Нет, мне нельзя туда!
Но старик ее не слушал. Он двинулся дальше, остановился у первого ряда, сел в кресло и углубился в чтение бумаг, которые так заботливо уложила в папку Надежда. А она все смотрела ему в спину, трясла рукой, на которой и правда почти не было видно чернильного узора.
Две стоявшие в отдалении женщины остались на месте, только склонились друг к другу чуть ниже. Гус на них даже не взглянул. А Денис взял под пухлый локоть плачущую Надежду и повел ее к ступеням.
– Отпусти! – слабо трепыхалась она. – Не смей! По какому праву? Сопляк! Подлец!
Но парню было откровенно плевать на ее сопротивление. Он затащил тучное тело на самый верх и легонько толкнул. Этого хватило, чтобы Надежда смирилась. Дрожащей рукой она залезла в маленький кармашек джемпера, достала оттуда таблетку и положила на язык. Денис приоткрыл занавес, пропуская завучиху вперед. И та пошла – покорная, дрожащая – куда-то вглубь.
Не прочитай Уля о пыльном зеркале, которое во тьме становится переходом на полынное поле, ей показалось бы, что Надежда просто скрылась за кулисами в недрах сцены. И стоит там теперь, непонятно почему рыдающая, дышит пылью, рассматривает деревянные стойки и серые усилители.
Но Ульяна знала, что ждет их там, какое оно голодное, цветущее и седое. И от этого знания хотелось кричать. Только сил на это не было. Одна только горечь за щекой, подарок тающей таблетки, и осталась.
– Эй, ты! – Физрук махнул рукой. – Тебе отдельное приглашение нужно?
Уля вздрогнула и пошла на окрик. Наверное, так шли к газовым камерам люди, превратившиеся в живые скелеты. Страх тоже имеет свой резерв, а когда он истощается, остается тупое равнодушие. И горечь полыни во рту.
Три ступени показались Уле небывалой высотой. Она окончательно выдохлась, забираясь на третью, где ждал ее нервно щелкающий пальцами Денис.
– Глаза закрой и шагай. Как там окажешься, бери мешок. Рви траву, собирай, пока целый не наберешь, – сказал он, больно схватив Ульяну за плечо. – По сторонам не глазеть. Ни с кем не разговаривать. И не тормози там. Как только услышишь свисток, дуй обратно. Не успеешь вернуться – твоя проблема. Не наберешь мешок – завтра опять туда отправим. Поняла?
Его лицо оказалось совсем рядом. Молодое, но желтоватое, с набухшими мешками под глазами. Мерзкий воспаленный прыщ прямо посередине лба. И зубы – кривые, все обметанные налетом, от которых разливался тошнотворный запах, стоило физруку открыть рот.
Уля с трудом сдержала порыв отпихнуть его от себя и закрыла глаза, чтобы не видеть эту мерзкую рожу. Но тьма под веками тут же приняла ее в свои объятия. Стоило только поддаться, и пыльный сумрак за кулисами сменился ровным холодным ветром, дувшим прямо в лицо. Он нес в себе невыносимую горечь цветущий полыни.
Седая трава тянулась до самого горизонта, который показался Уле серым и бесконечным. Низкие облака бежали над землей. Собирался дождь.
Ульяна наполнила себя запахом поля и сделала шаг, чувствуя, как ослабевает хватка чужих пальцев на ее плече. Не было больше зала, не было Дениса, не было даже Гуса. Остались одно лишь поле и десяток копошащихся в нем фигур. Исправительные работы для тех, кто отчаянно хочет заслужить прощение старика.
* * *
Трава не желала рваться. Бездонный мешок не был заполнен даже на треть, а Ульяна уже бессильно присела на землю. Под плотным ковром переплетенных трав таилась мягкая, совершенно обычная земля. И это почему-то напугало Улю сильнее всего остального. И тумана, собиравшегося где-то у горизонта, и людей, толпившихся неподалеку, и горечи, что, казалось, заполнила собой весь мир.
Уля огляделась. Она пришла сюда позже остальных, и ей достался самый маленький участок, поросший жесткой старой травой. Даже обливающаяся потом Надежда набрала уже приличную кучу и теперь засовывала ее в недра мешка. Уля попыталась отойти в сторону, но, как только она потянулась к кусту, ее тут же опрокинули на спину сильным толчком.
– Это мое место! – прошипел ей в лицо мертвенно-бледный парень с грубым шрамом, пересекавшим бровь.
Остальные покосились на них с любопытством, но вмешиваться не стали. Все очень спешили. Это было видно по суетливым движениям, по прерывистому дыханию и тому, как затравленно поднимались от травы их головы, чтобы бросить один стремительный взгляд на горизонт.
Но туман медлил. Давал им фору. И приговоренные к исправительным работам снова бросались на жесткие седые кусты, обрывали листочки и веточки, пихали их в мешки, стараясь не комкать, чтобы трава занимала как можно больше места.
Когда кровь уже вовсю струилась по Улиным рукам, она поняла, что не успеет. А значит, придется вернуться сюда завтра. Может, и послезавтра. Но Рэм был прав: ее месяц на излете. Кто знает, когда ей подвернется третья вещица? И сможет ли Уля сделать ради нее то, что сумел Артем?
Убить кого-то. Даровать ему смерть во имя любви. Последняя загадка сводила с ума. Ульяна пыталась не думать о ней, не прокручивать в голове рифмованную строчку, в которой скрывались два самых страшных, самых безжалостных события, которые только могли случиться с человеком, – смерть… и любовь.
Но служки, ползающие в траве, готовые на все, лишь бы продлить жалкое существование, были наглядным примером того, что ждало Ульяну, стоило ей испугаться и отступить. Если она не сможет этого сделать. Если застрянет тут, собирая чертову траву в чертов мешок.
– Не черти, – шепнула Уля сама себе, представляя, как скривился бы Рэм при виде ее жалких попыток успеть за остальными.
Она выпрямила затекшую спину и встала в полный рост. Горький ветер тут же принялся играть с волосами, остужая вспотевший лоб.
Служки топтались на небольшом возвышении. Узкий пятачок уходил под скос, а внизу начиналась низина, полностью поросшая полынью. Свежая цветущая трава целыми кустами расползалась по земле, призывно зеленея. Только спустись вниз, только протяни руку. И, может быть, успеешь набрать мешок до того, как физрук Денис просвистит отход.
И Уля решилась. Она попятилась в сторону от остальных. Никто не обратил внимания. Все были заняты только травой и пыльными мешками. Ульяна сделала еще несколько осторожных шагов. Под ногами крошилась земля, зимний ботинок вгрызался в нее, оставаясь устойчивым.
Сползая вниз, придерживаясь за крепкие стебли полыни, Уля поверила в успех. Она почти скрылась под откосом, когда те, кто копошился на пятачке, вдруг бросились врассыпную. Мужчина в сером деловом костюме остался лежать на траве. Он подтянул к животу ноги – брюки со стрелками задрались, оголяя худые щиколотки и бурые от грязи носки. Руками же, перепачканными в земле, он рвал траву и засовывал ее в перекошенный рот.
Глаза его уже закатились. Блестящие белки были готовы выскочить из орбит. По подбородку текла слюна и нитями тянулась к траве. А мужчина продолжал жевать зеленые листочки, утробно урча. Из-под засученных рукавов шерстяного пиджака выглядывали смуглые запястья. На одном слабо виднелся контур метки.
– Не жилец, – равнодушно просипела худенькая девица в зеленом комбинезоне, возвращаясь к своему участку земли, на котором почти не осталось полыни.
Мужчина еще хрипел, заталкивая в рот траву, когда и остальные расползлись по сторонам, а Уля все не могла отвести от него взгляд. Такую высшую степень разрушительного безумия она видела впервые. Респектабельный, в дорогом костюме, с хорошей прической… Что привело его на поле цветущей полыни? Что стало последней каплей?
Толстая завучиха вывела ее из оцепенения. Надежда перешагнула через лежащего на траве, вонзая острый каблук прямо в мужскую ладонь. Тот дернулся, замычал от боли, но подняться уже не смог. Завучиха склонилась над мешком, выпавшим из рук безумца, и заглянула внутрь.
Из своего укрытия, защищенная от чужих взглядов земляным откосом, Ульяна видела, что упавший на землю собрал добрую половину необходимого. Воровато оглядываясь, Надежда принялась пересыпать содержимое в свой мешок.
Но ее заметили.
Со звериным рыком на нее прыгнула худенькая девица в зеленом. От неожиданности Надежда пошатнулась и выронила мешок. Сорванные веточки и листья ворохом полетели на землю. Их тут же принялись сгребать жадные руки. Все, разошедшиеся было по своим местам, сгрудились рядом с упавшим мужчиной. Они давили его, перелезали через тело, цепляясь пальцами за серую шерсть костюма. Они грызлись, пинались, вопили и толкались. Оказалось, что им достаточно одного мгновения, чтобы враз потерять остатки человеческого облика.
Уля зажала рот ладонью и попятилась. Ей нужно было отойти еще немного, буквально три шага в сторону, чтобы край обрыва окончательно спрятал ее. Но Надежда оказалась быстрее.
Она бросилась к Уле, скалясь и рыча. Красная помада размазалась по мелким острым зубкам. Лицо в каплях пота страшно побагровело, трикотаж костюма расползался по швам. Но завучихе было все равно. Оскальзываясь на склоне, она тянулась к Уле.
– Отдай мешок, сучка! Быстро отдай! – В затуманенном полынью и страхом разуме Надежды даже полупустой Улин мешок казался ценной добычей.
Нужно было бежать. Как можно скорее, петляя зайцем. Но ноги приросли к земле. Уле было мерзко и тошно. Густой воздух с трудом проникал в легкие, не насыщая их. Вдруг отчаянно захотелось спать. Свернуться калачиком среди седых кустов. Позволить полыни забрать себя, убаюкать, подарить туману.
Но цепкие потные руки Надежды уже трясли Улю за плечи, мешая расслабленно сдаться.
– Отдай! – вопила завучиха, и слюна срывалась с ее губ.
Это было настолько отвратительно, что даже стало смешно. Уля нервно хихикнула, пытаясь вырваться. Смешок перерос в истеричный хохот.
– Я сказала: отдай мешок, сука! – Завучиха рванула на себя ветхую ткань, и та порвалась, в воздухе заклубилась седая пыль.
– Он пустой, поняла? – победно выкрикнула Уля и со всех сил толкнула женщину назад.
Та взмахнула толстыми руками. Ульяна успела рассмотреть темные влажные пятна под мышками, и это вызвало новый приступ хохота. Тонкие каблуки подломились, Надежда рухнула на землю. Глухой удар головы о камень мигом оборвал Улину истерику.
На пятачке еще продолжали драться, кусаясь и скуля, как свора голодных собак, когда Ульяна осторожно подошла к упавшей на землю женщине. Та смотрела в низкое небо. Безжизненные, пластмассовые глаза блестели в тусклом свете. Лицо не выражало ровным счетом ничего – пустое равнодушие, маска куклы, вылепленная сомнительным мастером. Из-под линии непрокрашенных волос по лбу шла трещина. Из нее вытекала темная густая кровь.
Ее неторопливое движение – вниз по лбу, вдоль измазанной землей щеки, до складок толстой шеи, обходя большую волосатую бородавку, как лава обходит каменные глыбы на своем пути, – было последней каплей.
Уля взвыла, выпустила из рук мешок и побежала.
Ноги скользили по земле, путались в переплетении веток. Поле было неровным, с рытвинами и ямками, заполненными топкой жижей. Уля старалась перескакивать их на бегу, но некоторые попадались под ноги, и ступни вязли в них, норовя потерять ботинки.
«Если сейчас соскочат, – равнодушно думала Ульяна, – ходить мне будет не в чем. Другой обуви нет».
Она бежала, не отрывая глаз от травы, пока в боку не разгорелся пожар. Хватая горький воздух потрескавшимися губами, Уля скривилась от боли, пытаясь восстановить дыхание. Ноги тряслись и не держали ее. Перед глазами плыла трава, смешиваясь в одно пыльное пятно с черными точками, похожими на ленивых мух. Уле тут же вспомнилась наглая мушка, потирающая лапы у куска пиццы в тот день, когда в стенах коммуналки первый раз прозвучали слова об игре. Наверняка муха давно уже сдохла. Мушиный век недолог. Но сейчас Уля была готова ей позавидовать.
Когда в груди перестало клокотать, а воздух наконец проник в легкие, насыщая их пусть горьким, но все-таки воздухом, Ульяна сумела оглядеться. Далеко позади копошились служки. Казалось, что они стоят в чистом поле, только воздух за ними слегка серебрится зеркальной гладью. Там был выход. Туда нужно было нестись изо всех сил, как только прозвучит свисток.
Уля успела отбежать на приличное расстояние – следовало поскорее вернуться. Пусть и с пустым порванным мешком. Главное – не оказаться здесь, когда придет туман. Тогда есть шанс дожить до завтра и попробовать снова. Уля бы так и поступила, если бы черт, которого так отчаянно запрещал ей вспоминать Рэм, не дернул посмотреть, в каком же «здесь» она очутилась.
Ее окружал туман. Еще не плотный, как молоко, но достаточный, чтобы не видеть ничего дальше вытянутой руки. Не зная, зачем это делает, Уля потянулась туда, к ближайшему облаку, опустившемуся на седую траву. Она ожидала почувствовать холодное прикосновение или жгучую боль. Но пальцы нащупали грубый шершавый камень.
Ульяна вскрикнула, и крик утонул в туманном облаке. Она попыталась отпрянуть, но ноги не слушались. Ладонь ощупывала камни, и Уле казалось, что она откуда-то помнит их прикосновение. Крошащаяся каменной пылью холодная кладка. Серая и бесконечная стена. Стена из полузабытого сна полыни.
Страх нахлынул сбивающей с ног волной. Уля закричала бы, но голос ее покинул. Звуки застревали в горле, царапая его. Она не могла ни двинуться, ни пискнуть. Только трогать ладонью холодные камни и смотреть в сгущавшийся туман, ожидая, когда он накроет ее, стирая подобно ластику. Поглощая. Изводя на нет.
Не в силах больше сопротивляться ужасу, бушующему внутри, Уля позволила себе закрыть воспаленные глаза, смиряясь с тем, что случится. Но стоило векам отделить ее от мира, как мир этот заполнила живая тьма. И в первый раз Уля обрадовалась ей, как старой знакомой.
Она подалась вперед, продолжая ощупывать пальцами каменную кладку, и вдохнула полынный дух темноты. Вдалеке зажегся тусклый прожектор. Он рассеял тьму, превращая ее в уютный сумрак, казавшийся теперь Уле куда безопаснее реальности. Она успела улыбнуться ему перед тем, как все пространство заполнили тени.
Люди. Сотни тысяч человек. Слоняющиеся из стороны в сторону, сидящие, стоящие и лежащие. Легкие тени и совсем вещные, наделенные смутно уловимыми чертами лиц. Последний раз Уля видела тьму такой населенной, когда Рэм привел ее в метро под площадью трех вокзалов. «Сто тысяч мертвецов», – сказал он тогда, показывая Ульяне, какой бывает охота полынника.
– Сто тысяч мертвецов, – повторил кто-то скрипучим голосом.
От неожиданности Ульяна распахнула глаза. Тьма исчезла, уступив место туманной пелене, ставшей еще плотнее, еще молочнее. И из этого облака, как отделившаяся его часть, вышла фигура. Очень худой, абсолютно седой мужчина. Еще не старый, но обесцвеченный, стертый. Если бы туман мог быть человеком – он был бы именно таким. Никаким.
– Сто тысяч мертвецов, – прошелестел мужчина. – Все ходят. Все плачутся. Все зовут. Назад не вернуться. Вперед не уйти. Привязанные душеньки.
Уля попыталась пошевелиться – тело слушалось ее, пусть и с трудом. Но повернуться к незнакомцу спиной она боялась. Казалось, достаточно любого движения, чтобы тот очнулся от странного оцепенения и бросился либо от нее, либо к ней.
– Все друзья на веточке, а они – бедняжки в клеточке, – продолжал бубнить мужчина.
Он определенно был не в себе. То, что когда-то могло называться джинсами, истерлось до состояния полупрозрачной ткани, чудом державшейся на костях. Длинная рубашка, порванная в десятках мест, лохмотьями висела на истощенном теле. Жидкая борода свисала до самой груди. И глаза, подернутые мутной дымкой, беспокойно метались в глазницах.
Уля осторожно попятилась, надеясь остаться незамеченной. Но трава под ней зашелестела.
– Кто здесь? – испуганно спросил мужчина. Развел руки в стороны и двинулся к Ульяне, щурясь и гримасничая.
Еще немного, и он до нее дотянулся. Уля видела, как разрезают туманный воздух длинные когти на иссушенных руках. Под ними собралась каменная серая грязь. Незнакомец сутками копался в пыли. Или выковыривал что-то из осыпающейся стены.
Ульяна взвыла от страха и рухнула бы в траву, но руки незнакомца уже подхватили ее. Казалось, что длинные пальцы мужчины живут отдельно от него. Словно разумные, они исследовали Улины плечи, прошлись по груди, дотянулись до подбородка и щек. Наконец мужчина полностью ощупал ее лицо и выдохнул.
– Живая… Меченая…
– Отпустите меня! – прохрипела Уля, и руки тут же ослабили хватку.
– Я – скорбь, – ответил мужчина. – Я – вина. Я давно никого не держу.
Уля сделала два осторожных шага назад, но незнакомец, казалось, уже забыл о ней. Склонив голову с отросшими седыми волосами, он вернулся к стене, скрытой туманом. Проворные пальцы принялись ощупывать ее, раскачивать камни, проверяя их на прочность.
– Бедняжки в клеточке, – повторил он. – Вы есть, потому что я был. Меня не стало, а вы все равно есть.
Уля отошла еще немного, с ужасом наблюдая, как трясется изможденное тело незнакомца. Она бы еще долго стояла так, но туман всколыхнулся, словно что-то невидимое, но могущественное провело по нему своей ладонью.
Мужчина поднял голову, прислушиваясь, всплеснул руками и проворно побежал вдоль стены. В последний момент он вспомнил об Ульяне. Его лицо вдруг оказалось совсем близко. Испещренное морщинами и шрамами, худое, но все равно сохранившее человеческие черты, оно сморщилось, выплевывая слова.
– Беги! Беги, глупая! Туман идет!
И в то же мгновение с другого конца поля донесся чуть слышный сигнал свистка.
