Собачья стая

В декорациях офисного кабинета Гус смотрелся до того нелепо, что Уле стало смешно. Мягкий вытоптанный палас никак не сочетался со стоявшими на нем лаковыми сапогами. Длинный бархатный пиджак на фоне тусклых казенных стен казался таким же неуместным, как и заплетенная в косички с бусинками борода в комнате, где так уныло умирал засохший фикус. Старик больше не выглядел бомжом с вокзала, как и наркодельцом в кожаной куртке, как и добрым аккуратным дедушкой. В этот раз он походил скорее на цыганского барона или старейшего члена мафиозной семьи.

За спиной Гуса маячила служка. Щерилась, дрожала, скалила маленькие зубки, поглядывала через обтянутое бархатом плечо, сжимала в руках мужское пальто, видимо, сброшенное туда Гусом.

– Здравствуй-здравствуй, деточка, – кивнул Гус, меряя Улю пробирающим до костей взглядом полынных глаз.

Страх поднялся, но тут же опал. Ульяна знала, насколько опасен стоящий перед ней, и это знание делало ее почти неуязвимой. Когда страх выбивает пробки, обесточивая тело, все, что остается, – идти в темноте и примиряться с демонами, которые в ней прячутся. Становиться одним из них.

– Я послал к тебе Ксюшу в качестве отеческого жеста, – начал Гус, проходя в кабинет. – Ночь на дворе, холодно, дай, думаю, помогу Ульяне. Пусть приедут к ней, отведут на место, она подарочек-то положит, а я его с утра возьму. Никакой мороки.

Уля застыла на месте, стараясь незаметно запихать бумажки Артема в сумку. Но Гус на нее не смотрел. Он прошел к окну, потрогал вялый листик фикуса и махнул рукой, подзывая служку.

– Водички принеси. Не дело растеньицу помирать, да?

Названная Ксюшей пулей выскочила из кабинета. Ее шаги зачастили по коридору. Гус и Ульяна остались одни.

– Шустрая девочка, а в главном не успела. Третью вещицу мне не принесла, что-то там случилось… Полиция, допросы. Перестаралась девочка, а я разве многого прошу? От следствия я ее, конечно, избавил. Зачем нам такие хвосты оставлять? Теперь ходит, вину заглаживает… – Он помолчал. – Ну так вот. Чехарда, говорят, случилась. Так?

Гус продолжал рассматривать засохшее растение, в его расслабленном облике ничего не изменилось. Вопрос он задал все тем же ровным, безобидным голосом. Но Уля тут же покрылась холодным потом.

– Я… я не знаю… – пролепетала она, вспоминая все ужасы, описанные Артемом.

– Незнание закона, деточка, не освобождает от ответственности. – Гус покачал головой, пробуя сухую землю в горшке пальцем. – Где там вода?

В кабинет влетела запыхавшаяся служка.

– Вот… – Она ловила ртом воздух, прижимая к боку руку, а во второй была зажата бутылка. – Там на первом этаже только… аппарат… я бежала… Я…

– Ай-ай-ай, Ксения, – поморщился Гус, глядя на нее. – Всегда опаздываешь. Вроде и стараешься, а все мимо.

Одним движением он смахнул с подоконника фикус, и тот рухнул на пол. Стебель сломался, комья земли рассыпались по паласу.

– Приберись тут, – нехотя бросил Гус, поворачиваясь к Уле. – Так на чем я остановился? Ах, да-а-а… Чехарда… – и вдруг оскалился. – Стишок вышел! Ах, да – че-хар-да. Стишки я люблю.

За его спиной упала на колени, сгребая землю ладонями, служка. На щеках блестели злые слезы, рот искривился, плечи мелко дрожали. Уля кожей чувствовала ее страх, ее безнадежное подчинение любому слову, ее отупляющую ломку. Ксюше срочно нужна была доза, и ради нее она была готова сожрать эту землю до последней крупинки, только бы выслужиться, только бы угодить.

Гус проследил Улин взгляд и обернулся. Ксения наклонилась еще ниже. Теперь она была похожа на собаку, прижимающую брюхо к полу перед вожаком стаи. Бедная, голодная, подыхающая сука. Ульяну передернуло. И это не укрылось от глаз Гуса.

– Ксюшенька очень хочет быть нам полезной, да, девочка? – Та часто закивала, не смея поднять головы. – Не будем ей мешать, пусть прибирается.

Он отодвинул стул и уселся, разгладив на коленях полы пиджака.

– Когда я предлагал тебе сыграть в одну незатейливую игру, то не ставил особых рамок. Почему, спросишь ты? Да потому что играющий почти так же слеп, как любой незрячий. Игра и нужна, чтобы меченый узнал свою силу… и чехарда выше его возможностей. Так обычно бывает.

Уля забыла, как дышать. Она вся обратилась в слух. Гус, кажется, был настроен поболтать. И в его словах – насмешливых, пространных – не было открытой угрозы. Он не собирался наказывать Улю. Внезапный фортель, выброшенный очередным игроком, определенно развлек старика. И это внушало надежду. Уля поймала себя на странном желании угодить сидящему перед ней. Удивить его, доказать, что она чего-то да стоит. И от этого стало совсем гадко.

Гус имел над ней власть. Как бы ни заставляла себя Ульяна вспомнить, кто перед ней. Что этот странно одетый старик – сама смерть и чума. Что он – причина ее бед. Но этот голос, эти мягкие движения, это скрытое одобрение в словах… Еще немного, и Уля бы сама упала перед ним на колени, умирая от невыносимого желания быть благословленной его прикосновением.

Ульяна со всей силы прикусила кончик языка. Острая боль прогнала нахлынувший было дурман. И тот притаился на самом краешке ее сознания. А Гус тем временем продолжал:

– Словом, не ожидал я чехарды, Ульяна. И теперь даже не знаю, что с тобой делать. Ты, конечно, вещицу принесла. Да нужна ли она мне такая? Разве тянулась к ней ниточка? Разве полынь тебе указала, где она да как ее раздобыть? Нет! – Он нахмурил брови. – Пустышка, значит. А зачем мне такой подарочек, а?

Ульяна молчала, слыша только, как бешено стучит ее сердце. У окна Ксюша все сгребала и сгребала землю: она ссыпала ее в мусорную корзину целыми пригоршнями, но грязное пятно только размазывалось, увеличивалось от ее рук.

Гус посидел немного, размышляя, а потом решительно встал. Лаковые сапоги скрипнули.

– Ну что ты тут извазюкала все? – прикрикнул он, и служка приросла к месту, жалобно поскуливая. – Надо, девушки, проветриться. Поедем-ка, нас уже ждут.

Ксения тут же вскочила, грязными руками подхватила с вешалки пальто, подала его Гусу. Тот презрительно посмотрел на пыльные следы ее пальцев и скривился.

– Оставь-ка тут.

– Я отчищу! – побелевшими губами прохрипела Ксюша. – Я вам завтра же… Завтра же!

Гус на нее даже не взглянул.

– Ну да… Завтра… Оставь. Другие отчистят.

Из служки будто выбили дух. Она вжала шею в плечи, съежилась, отшатнулась, хватаясь за вешалку. Та зашаталась и упала прямо к ногам Гуса.

– Ксюша-Ксюша, – покачал он головой и вышел в коридор.

А служка осталась стоять, невидяще глядя во тьму за порогом. Уле стало нестерпимо ее жалко. Она выскользнула из-за стола, подхватила сумку и шагнула к замершей девушке.

– Эй, – начала она.

Но служка отскочила от нее, как ошпаренная.

– Пошла ты! – взвизгнула она. – Думаешь, лучше меня? Да он тебя… Да он! Пошла ты! Сука!

Уля не нашлась, что ответить. Служка была готова броситься на нее и растерзать. Это читалось по глазам, поблескивавшим пластмассой, по рваным движениям, по груди, что тяжело вздымалась в такт хриплому дыханию. Еще секунда, и она бы вцепилась в Улю, но помешал далекий окрик Гуса:

– Эй, девицы, я вас ждать должен?

Ксюша дернулась, скривилась, сплюнула Уле под ноги и выбежала наружу. Уля застегнула сумку, из которой выглядывал край исписанной Артемом бумажки. «Круг обязан замкнуться», – писал он на полях разлинованной страницы.

– И круг замыкается, пап, – выдохнула Уля и вышла, прикрыв дверь.

Рюмку она на всякий случай прихватила с собой.

На первом этаже горел тусклый свет. Охранник больше не смотрел ночные каналы в своей подсобке, а стоял у выхода, вытянувшись по струнке. Перешагнувший за середину зрелости, полноватый, в тесной синей форме, он задрал подбородок и сжал кулаки, будто участвовал в параде. Гус подошел к нему и потрепал по шее. Охранник тут же опустил голову и зажмурился. Старик что-то сказал ему, в пальцах мелькнул знакомый серый кругляшок. Мужчина дернулся навстречу, высунул язык, как школьник на приеме витаминок в медицинском кабинете, Гус положил таблетку ему в рот.

Рядом с Улей болезненно всхлипнула Ксюша. Она пожирала взглядом двоих мужчин. Когда Гус шагнул на улицу, оставляя блаженно обмякшего охранника у дверей, Уля подумала: сколько же их на самом деле? Служек, готовых умереть за одобрение старика, за серый кругляшок полынной пыли? Охранники, водители, врачи, адвокаты, строители, предприниматели, бизнесмены, политики. Где прячутся они, проигравшие старику и из последних сил пытающиеся быть ему полезными? Оттягивающие встречу с туманом.

– Иди давай! – зашипела Ксения и схватила Улю за руку.

Было в этом движении столько злобы и желания причинить боль, что Уля вырвалась из липкой хватки и с отвращением процедила:

– Не смей ко мне прикасаться! Поняла, служка?

Девушка застыла на месте. На ее лице, плоском и безжизненном, не читалось больше ни злобы, ни отчаяния. В неверном тусклом свете спящего офиса она показалась Уле настоящим манекеном, забытым кем-то, кто нес его к витрине, но оставил стоять тут. Бесхозным, страшным, неживым.

– Так ее! Так! – Гус даже руками всплеснул от удовольствия. – А то гляди-ка, раскомандовалась. Забыла место свое, да? Молодец, Ульяна, их нужно держать на цепи.

От его одобрения Уле тут же захотелось сдохнуть, до того тошно и вязко стало на душе. Но она лишь кивнула, сглотнула вставший в горле ком и покорно пошла к машине, которая ждала снаружи. Ксюша поплелась следом, тонко поскуливая, как побитая сучка. Охранник верным псом проводил их до дверей.

– Чертова собачья стая, – неслышно прошептала Ульяна.

«Не черти», – горько выдохнул Рэм, который, кажется, всегда теперь был где-то рядом, как бы далеко ни был он на самом деле.

Они ехали по мрачным улицам в низкой тесной машине с молчаливым водителем. В бок Уле упирался острый локоть Ксюши. Та постоянно всхлипывала, скулила, мелко подергиваясь и наваливалась на Улю всякий раз, стоило машине повернуть.

Если можно было бы сфотографировать ее сейчас – бледную, потную, с неживыми, заострившимися чертами изможденного лица – то из снимка получился бы отличный агитационный плакат для борьбы с наркотиками. Ксюшу определенно выворачивало ломкой. Ее окостеневшее тело стало походить на увеличенную копию куклы-голыша. И только рот еще послушно кривился, выпуская через сжатые зубы жалобные всхлипы.

Когда очередной стон заставил Улю шумно закашляться, чтобы хоть как-то успокоиться самой, к ним с переднего сиденья повернулся Гус. Две бусинки в бороде звякнули, сталкиваясь.

– Плохо тебе, Ксюшенька? – участливо спросил старик.

– Мне бы… таблеточку… – Та уже с трудом шевелила языком. – Я же… я же привела… – и заскрежетала зубами, не в силах выдавить больше ни звука.

– Будет тебе таблеточка, – хохотнул Гус. – Из первых рук. Зинаиде тебя отдадим. Пора уже.

Ксения захрипела, хватаясь за горло, и завалилась набок. Ее лоб гулко ударился о стекло. Ненавидя себя за отвращение, которое заставляло ее болезненно морщиться, Уля дотянулась до девушки и легонько ее потрогала. Кожа на ощупь была влажной и твердой. И очень гладкой. Но на шее продолжала упрямо биться жилка. И грудь еле заметно поднималась в такт прерывистому дыханию. На благо ли себе, а может, на еще большую беду, но Ксюша просто потеряла сознание от безысходности и страха, и то, что принято называть жизнью, в ней еще теплилось.

В себя служка пришла уже возле лечебницы. Ульяна узнала унылую промзону, за которой пряталось от любопытных глаз ветхое здание с высоким крыльцом. Под ним тогда стоял Рэм, сжимая дрожащими пальцами сигарету. Ждал, выйдет ли Уля наружу. Выпустит ли ее из цепких лап если не смерть, то что-то куда более страшное и гиблое. Зинаида, например.

Память о единственной встрече с Зинаидой накрывала Улю липким, удушливым страхом, после к собственным воспоминаниям добавились записи Артема, которые сделали ее в представлении Ули пусть не более опасной, чем Гус, но равной ему.

А теперь та, что приводила в такой ужас отца, та, что заставляла Рэма вздрагивать и деревенеть одним своим молчанием в трубку, та, что провожала Ульяну мертвым взглядом через двери больницы, стояла на крыльце, ожидая гостей.

Гус вышел первым. Он долго кряхтел, выбираясь наружу. Но было в этом что-то наигранное, лицедейское – все его копошение лишь поддерживало образ, выстроенный странным одеянием. Так старик развлекал самого себя.

Притихшую Ксению из машины вытащил водитель. Уле показалось, что это был тот же мужик, который вез ее саму, сжимавшую в руке ремешок камеры, от станции Лось. Но за большими затемненными очками невозможно было разглядеть глаза, а серая куртка из плащевки обезличила бы любого. Да и была ли разница – тот ли это безмолвный слуга Гуса или другой?

Думая так, Уля открыла дверцу и опустила ноги на замерзшую грязь. Утро никак не желало наступать. Небо оставалось серым и непроглядным. Затянувшиеся сумерки – уже не ночь, еще не день – казались бесконечными и томительными. Слабые лучи просыпающегося солнца только разгоняли ночную хмарь, а над землей все еще клубился морозный туман.

Ульяна потуже затянула ремешки капюшона, чтобы согреть заледеневшие щеки. Внутри нее разгорался пожар страха и предчувствия беды. Кожу покалывало рассветным холодом. Эти два ощущения окончательно сбивали с толку и без того измученное тело. Колени дрожали, мир перед глазами плыл. А безразличие к собственной участи наполняло Ульяну странной уверенностью: настоящей беды с ней не случится. Не сегодня.

Если бы в ней оставались еще силы на удивление, Уля бы поняла, как это странно. Таблетки продолжали мирно покоиться на дне кармана. Откуда тогда появилось бесстрастная тишина внутри? Не оттого ли, что весь этот путь уже был пройден однажды Артемом? И теперь, поднимаясь по ступеням больнички, Уля чувствовала его рядом. Знала, что он все еще здесь. Идет след в след. Готовый если не защитить, то разделить с ней боль.

И это было немало. Больше, чем осталось после гибели Никитки.

– Вот, Зинаида Олеговна, привез вам девочек, – сказал Гус, останавливаясь на верхней ступени крыльца. – Одной обещал экскурсию… На производство.

Ксюша вскрикнула, заметалась в крепких руках водителя, но тот хорошенько ее встряхнул, только зубы лязгнули, и потащил наверх, отпихивая замершую на половине шага Ульяну. Она посторонилась, пропуская их и стараясь не глядеть на перекошенное ужасом лицо служки. Но все-таки успела поймать ее последний взгляд – кукла-голышок взмахнула ресницами, а стеклянный шарик под ними влажно заблестел. Ксюша больше не спорила, не уговаривала, не плевалась. В руках водителя, за пару шагов от услужливо улыбающейся Зинаиды, она, кажется, сломалась окончательно. Перешагнула черту нечеловеческого ужаса, за которой чувства покидают тело, делая его пластмассовым и твердым. Делая неживым.

Зинаида Олеговна цепко подхватила Ксению за локоть, притянула к себе, принюхиваясь к горчащему запаху служки, и кивнула, согласная с решением Гуса.

– Пойдет. Отведи, – бросила она водителю, и тот потащил безвольную девушку к дверям. – А эта? – И мазнула взглядом по Уле.

– А с этой мы побеседуем. Пока. – Гус прислонился к перилам. – Не мешай нам.

Он лениво махнул рукой. Зинаида послушно потупилась, но, решившись, сделала шаг, присела перед Гусом, поймала его ладонь своей и прижала к губам. В этом суетном, странном порыве было столько раболепного обожания, что Улю затошнило. В собачьей стае свои правила. И полное подчинение вожаку там в порядке вещей. Да только вместо матерого пса на крыльце стоял странно одетый старик, а руки ему лизала не услужливая сука, а женщина в плотном бежевом пальто. Сумасшествие, царившее кругом, набирало обороты.

Но старик, кажется, даже не заметил прикосновения женских губ, и продолжал сидеть, рассматривая мрачный горизонт.

– И все не светает, – скучающе протянул он. – Надо же, как интересно…

Зинаида выпрямилась, попятилась к двери. Так, не поворачиваясь к Гусу спиной, она и скрылась в здании. Только тогда старик посмотрел на Улю.

– Я чувствую, как тебе не нравится быть тут, – сказал он, мигом теряя расслабленный вид. – Они противны тебе, верно? Эти люди, которые мне служат. Ты же понимаешь, откуда они берутся? Как становятся такими?

– Да, – выдавила Уля, отступая к перилам подальше от старика. – Они не успели… Проиграли вам.

– Умница. Хорошо соображаешь. Слишком хорошо для той, что принесла мне второй подарочек. И какой! Знаешь, что приводит к чехарде? Эмоция. Страх, ненависть, жалость. Всплеск чувств затрагивает одну судьбу, подменяет ее другой. Но какие могут быть чувства, если ты во власти полыни, девочка? Если ты впускаешь ее в себя, пропитываешься ею. Познаешь ее. Или ты не делаешь этого?

Таблетки, спрятанные во внутреннем кармане, стали невыносимо тяжелыми. Они гирями придавили Ульяну к рассыпающемуся крыльцу.

– Выпей. При мне. Прямо сейчас, – процедил Гус, запуская пальцы в бороду и поглаживая ее, как кошку.

Рука, подвластная чужой воле, потянулась к молнии. И пока она расстегивала куртку, пока забиралась внутрь, нащупывая кулек, Уля отчаянно боролась с проникшим в сознание стариком. Он молча смотрел на нее, барахтавшуюся в липкой паутине его приказа, и, кажется, от души веселился.

– Надо же, как не хочется тебе стать сильнее. Как отчаянно ты не хочешь выиграть. Иначе в чем смысл тратить силы на схватку с неминуемым?

Когда Ульяна сжала в пальцах рыхлый кругляшок, то на мгновение ей показалось, что она сумеет раскрошить его, пустить по ветру, чтобы утро, все еще не желавшее наступать, впитало его, поглотило и унесло прочь.

– Пей, – вкрадчиво проговорил Гус, и сила его чуть слышного голоса смела Ульянину волю. Она почувствовала, как рот наполняется слюной, как упоительно горчит на языке таблетка. И не было внутри ни капли сил для борьбы.

«Пищевая цепочка. Мы питаемся полынью, а она растет на нашем прахе», – беззвучно напомнил ей отец.

И, не отводя от Гуса глаз, Уля сглотнула горькую слюну, пряча таблетку между зубами и щекой.

– Умница, – прищурился старик.

Гнет, прижимающий Улю к земле, чуть ослаб, и она смогла наконец вдохнуть. Таблетка разливалась невыносимой горечью. Но желание остаться в себе, хозяйкой собственного тела, а главное, разума, было сильнее.

– Вот теперь, Ульяна, мы можем поговорить начистоту, – продолжил Гус. – Какое все-таки странное название выдумали служки – «чехарда». Но оно объясняет суть. Сильный всплеск чувства меняет полынный путь. Путь судьбы и смерти, если хочешь. И круг, который должен был замкнуться в одном, замыкается совсем в ином человеке.

Старик помолчал, всматриваясь в покрасневший кусочек неба между домами.

– Так бывает, когда охотник жаждет отыскать вещицу. Когда он опаздывает или паникует. Так чего же испугалась ты, моя девочка?

Врать Гусу было страшно. Куда страшнее, чем наклоняться над телом мертвого дяди Коли. Но горечь полыни, спрятанной за щекой, напомнила Ульяне, что обратного пути больше нет.

– Тот мужчина. Он меня напугал. Он был не в себе… Он угрожал мне, мог навредить. И я… я подстроила его смерть. Я знала, что может произойти. Что его жена помешанная и буйная, что, намекни я ей на опасность, ее понесет. И она не остановится ни перед чем. И я… я сделала это, – лепетала она, все больше воодушевляясь ложью, спрятанной в лужице правды. – А когда все свершилось… То полынь позвала меня во тьму. А там была вещица… – Уля снова сглотнула горькую слюну, молясь, чтобы старик не заметил ее перекошенного лица. – Разве могла я не взять ее? Все сошлось. Откуда мне было знать, что так нельзя?

Гус слушал ее, не отрывая глаз от розоватых тучек на небе. Но когда она замолчала, пытаясь скрыть бьющий ее озноб, старик спрыгнул с перил, потопал ногами, сбивая с ботинок грязь, и только потом посмотрел на Улю.

– Значит вот как все было?

Та жалобно кивнула. Таблетка пульсировала во рту.

– Ну что же… Ты сыграла в судьбу, девочка. И выиграла. Это удивительно… и странно… и подозрительно. – Старик в раздумье сжал и разжал кулаки. – Но все-таки ты принесла мне вещицу. И я приму ее.

Уля судорожно всхлипнула, дрожащей рукой полезла в карман, вытащила рюмку с запекшейся кровью на граненом боку и протянула Гусу. Тот не шелохнулся.

– Но это не по моим правилам, – продолжил он. – А я не люблю, когда их нарушают. Даже не желая этого. Даже не зная, что творят. Так что ты понесешь наказание, Ульяна. Пойдем.

И, не глядя на нее, шагнул к дверям. А Уля покорно пошла следом, не видя ничего из-за пелены звериного ужаса перед глазами. Все, чего ей сейчас хотелось, – упасть на пузо перед стариком, завизжать, вымаливая прощение, в желании поймать хоть один его взгляд. Можно сколько угодно кривиться от раболепного скулежа, но, когда приходит твой час, ты становишься частью чертовой собачьей стаи. Черти или не черти.

Небо тем временем медленно окрашивалось в розовый. Прозрачное утро наконец пришло на смену бесконечной ночи. Но некому было любоваться его морозной красотой. На земле под крыльцом блестела мокрая от слюны таблетка.