Чехарда
Смерть делает человека уязвимым. Этот страшный урок Ульяна выучила три года назад и теперь, судорожно распихивая свой жалкий скарб по отделениям старой спортивной сумки, все пыталась и не могла успокоить бешено стучащее сердце.
Она спиной чувствовала, как за дверью медленно остывает окровавленное тело. Где сейчас бродит Наталья? Одинокая, сумасшедшая, несчастная. Когда Оксана наконец решится вызвать полицию и скорую? И решится ли? А может, с утра, как обычно, выйдет в коридор и, проклиная нерях-соседей, начнет прибираться? Схватит дядю Колю за окоченевшие ноги и потащит к мусорным бачкам. Вытрет кровь с линолеума, сбрызнет лимонным освежителем воздух, ругнется и уйдет к себе скандалить с мужем и раздавать подзатыльники сыну.
От этих мыслей Уля нервно хихикнула и тут же подавилась смешком. Слишком уж похож он был на первый всхлип истерики, которая уже вскипала в Уле ураганной волной. Но истерить было нельзя. Нельзя было плакать, вопить и бежать куда глаза глядят, пока жалкие пожитки не сложены в сумку. Пока не найден хотя бы один приемлемый вариант временного убежища. Потому что на улице ночь и первые морозы, потому что оставаться здесь никак нельзя. Потому что крик уже щекочет горло, потому что месяц игры перевалил за половину, а в кармане куртки лежит заветная вещица. Второй подарочек. Рюмка, измазанная в крови, несущая печать смерти Николая, выданной супругой за обидные слова.
«Как такое могло случиться? – металось в Улиной голове. – Как? Как?»
Ведь смерть, показанная полынью, была совсем иной. Это Наталья должна была зайтись рвотной пеной, отравленная коктейлем из коньяка и своих таблеточек. И смерть ее никак не вязалась с игрой Ульяны. Как же вышло спасти одну жизнь, подтолкнув к черте другую, если это и вовсе невозможно? Как сумела вдруг стать подарочком вещица, за которой Уля совсем не охотилась? Что это – немыслимая удача? Или еще одна ловушка Гуса, в которую она не раздумывая шагнула?
От страха стало трудно дышать. Уля попыталась сосредоточиться на простых движениях рук. Вот четыре потертых футболки сгинули в жадной пасти сумки, вот оранжевый свитер, растянутый, но теплый, последовал за ними. Еще одни джинсы – порванная коленка, капли машинного масла – поскользнулась у дороги и рухнула прямо в лужу. Легкие кеды, три пары носков, пакет с застиранным бельем.
Кто бы мог подумать, что у нее, шмоточницы, красотки с задатками шопоголика, станет так мало одежды?
Смертность делает человека уязвимым. Он, как воздушный шар на тонкой ниточке, носится между небом и землей одной ногой в жизни, второй – в смерти. И вещи, которыми все так старательно заполняют свой быт, должны доказывать нам самим, что мы еще есть. И наши желания, мечты, ощущения все еще существуют. А значит, ниточка никогда не порвется. Только это не так.
Уля знала наверняка. Страх смерти пахнет полынью, он делает человека уязвимым. И нет ни единого средства, чтобы это исправить. Ты можешь скупить целый торговый центр, но если тебе суждено оступиться на выходе и разбить голову о плитку, ты выйдешь, оступишься и разобьешь. Так есть ли смысл в вещах, которыми мы припорашиваем беззащитность нашей жизни, кроме как простое сокрытие наготы?
Уля покачала головой, прогоняя тяжелые размышления. Они мешали. Они сбивали с толку. И продолжали метаться в голове, играя в чехарду. Когда в чрево сумки была спрятана последняя скомканная майка, Уля чувствовала себя окончательно разбитой и обессиленной.
Оставалось еще одно, возможно, самое важное. Записки Артема скомканной грудой лежали на спинке дивана. Ульяна пыталась расправить их, собрать аккуратной стопочкой, но руки слишком дрожали и листочки постоянно падали, разлетаясь по полу, похожие на странных белых птиц с широкими исписанными крыльями.
Уля наклонилась, подхватила стопку, пригладила ее рукой и бережно положила поверх одежды. Прикрыла все это полосатым шарфом, осторожно застегнула молнию и наконец выдохнула. Сборы закончились. Но мыслей, куда податься, так и не появилось.
За окном медленно начинало светать. Еще час, ну два, и сыну Оксаны пора будет собираться в школу. Переступит ли он через мертвого дяденьку по пути в туалет? Моральное отупение ребенка, даже растущего в компании скандальной мамаши и туповатого отца, не могло достигнуть таких масштабов. Так что полиция приедет. И очень скоро.
Не хватало только потратить уйму времени в участке. Показания, свидетельства, разборки. Как объяснить, почему ее следы остались рядом с трупом? А если она видела расправу, то почему сразу не позвонила куда следует?
Уля потянулась к пакету, привезенному из квартиры отца, выудила хрустящее печенье и принялась грызть его, чтобы хоть чем-то занять трясущееся от страха тело. Выход оставался всего один – нужно возвращаться к Артему и прятаться там, в том числе и от матери, которая, конечно, поджидает ее у подъезда, разъяренная, как фурия.
Первая электричка отходила от станции через полчаса. Уля подхватила сумку, выбралась в коридорчик и потянула на себя дверь. Плотный, тошнотворный запах смерти мощной волной ударил в нос. В нем не было ни капли полынной горечи, одна лишь правда жизни. Человек, умерший в луже собственной крови, воняет отвратительно. И выглядит не лучше.
Стараясь не смотреть по сторонам, Уля проскользнула к выходу. Соседская дверь скрипнула.
– Эй! – Хриплый голос Оксаны заставил ее остановиться. – Что делать-то будем?
– Я уезжаю, – не оборачиваясь, ответила Уля. – Вызывайте полицию…
– Это же она его, да?
Ульяна не ответила и принялась возиться с замком.
– Всегда знала, что она того… Но мужик мерзкий был, да. Может… – Оксана запнулась, но продолжила: – Стащим его в коридор? Он бомжеватый, никто разбираться не будет. Решат, что в подъезде кто-то пырнул. А я тут как следует коридорчик помою… и не было ничего, а?
Она говорила просящим голосом, сама стесняясь своего предложения, будто речь шла о чем-то интимном, но приемлемом. А Уля и правда могла на такое согласиться.
Не произнося ни слова, Ульяна распахнула дверь и выбежала в коридор. Первый раз запах сырости и застарелой мочи на лестничной клетке показался ей таким желанным. Она пронеслась по ступеням вниз и выскочила наружу. Холодный рассветный воздух мигом освежил голову. Уле показалось, что она наконец вынырнула из болота, где через нос в легкие заливается грязь, а ребра ломаются в объятиях топи.
Она так и простояла бы до утра, задрав голову к морозному небу, если бы не услышала шаги. Со стороны соседнего подъезда приближалась какая-то девушка – черная шапка и торчащие из-под нее короткие волосы, темное пальто с кожаными рукавами. Ульяна подавила в себе желание припустить вдоль по улице и осталась на месте. Только сжала в кулаке увесистую связку ключей.
– Ты Ульяна, да? – спросила девушка, останавливаясь в паре шагов.
Уля кивнула.
– Отлично. Пойдем.
– Куда? – От незнакомки явственно пахло полынной горечью – прямо как от Рэма, прямо как от самой Ульяны, и это лишало вопрос всякого смысла.
– Вещицу отдавать. – Девушка кашлянула, вытерла нос рукавом. – Она у тебя?
Еще один кивок. Только пар от дыхания всколыхнулся в такт.
Девушка пожала плечами, развернулась и пошла по дорожке. До электрички оставалось двадцать минут. Но, кажется, на нее Ульяна уже не попадала.
* * *
Спящие дома изредка вспыхивали первыми пробудившимися окошками. Казалось, что многоглазые чудища, все состоящие из сонного камня и темноты, приоткрывали то один, то другой глаз, посматривая на идущих по улицам.
Больше незнакомка не произнесла ни слова. Так и шла, поскальзываясь на обледеневших лужах и не оборачиваясь на Ульяну, а та следовала за ней, чувствуя себя беспомощно и глупо. Тайное знание игры наделяло любого встречного особой властью, правом поманить рукой, уверенностью, что Уля послушается и пойдет.
Они немного поплутали, выбираясь в центральную часть спящего города. Здесь Уля бывала нечасто. Да и что делать ей, затворнице без денег, в районе магазинов и кафешек? Над ними высились новые многоэтажки, разительно отличавшиеся от приземистых коммуналок. Когда Уля искала комнаты, то жилье в подобных домах даже не рассматривалось как вариант.
В рассветной мгле темнело большое офисное здание. Полукруглое, состоящее из одних окон, оно примостилось напротив двухэтажного продуктового магазина. Именно туда и привела Ульяну молчаливая незнакомка.
Они поднялись по широкой лестнице и остановились перед стеклянными дверями. Офисы продолжали дремать, настороженно поглядывая на посетителей из-под опущенных век жалюзи. Девушка потянулась к домофону, нажала пару клавиш, дождалась, пока треск сменится писком, и толкнула дверь. Та нехотя ушла в сторону.
Коридор тонул во мраке. Уле совершенно не хотелось туда идти. В голову лезли полузабытые сюжеты дурацких ужастиков и тот бесконечный темный коридор, что завершился ослепительной белизной тату-салона. На спине выступил холодный пот. Рука сама потянулась к внутреннему карману куртки, где ждали своего часа полынные таблеточки, дарующие бесстрашное безразличие ко всему на свете.
Когда пальцы сжали крошащийся кругляшок, Уле показалось, что где-то рядом чуть слышно хмыкнул Рэм. Разочарованно, озабоченно, зло. Сразу вспомнился его равнодушно-пластмассовый вид, одурманенный блеск в глазах, расцветавшие на сломанных ребрах синяки, вернувшиеся в тот же миг, как полыни в крови стало меньше, чем нужно. Сразу вспомнился свихнувшийся на собственной упоительной силе отец, горстями засыпающий в рот детище белого прожорливого тумана. И стена, почти забытая, стертая из памяти, тоже вспоминалась.
Уля мучительно вздрогнула всем телом, но сумела разжать пальцы, отвести в сторону тяжелую руку. И та безвольно повисла, словно лишившись костей.
– Ты чего там топчешься? – Недовольный окрик незнакомки заставил Улю поторопиться.
Звук шагов гулко разносился по спящим коридорам. Единственным источником света оказалась тоненькая полоска, которая выбивалась из-под двери охранника. Сам он навстречу не вышел, только сделал погромче бубнящий телевизор.
Девушка уверенно привела Улю к лестнице, они поднялись на три пролета, прошлись мимо череды запертых кабинетов и наконец оказались перед нужным. Замок звонко щелкнул, дверь открылась, и незнакомка первой шагнула внутрь.
Маленькая комнатка с двумя компьютерными столами, плафон лампочки дневного света у потолка, пыльные мониторы и чахлый фикус на подоконнике – Уле показалось, что она вернулась в свое прошлое. Сколько дней подряд было проведено в таких кабинетах? Бездумное копошение в однотипных бумажках. Печати, таблицы, сводки. Ничего толкового. Ничего, способного хоть кому-нибудь помочь. Письма, обращения, жалобы. Листочки, файлы, папки. Деревья, погибшие ради этого, должны встречать людей в аду с распростертыми объятиями веток.
Девушка тем временем щелкнула выключателем. Лампочка зашумела, задергалась в конвульсиях, нагреваясь. Холодный мертвый свет разлился по кабинету, делая его еще более унылым и неживым. Уля осталась стоять в дверях, наблюдая, как незнакомка достает второй ключ, подходит к сейфу у стены и открывает его.
– Ну, можешь отдать, – сказала она, протягивая руку.
– Что отдать?
– Вещь, – через силу проговорила девушка, продолжая тянуться к Уле ладонью. – Подарок. Предмет. Давай сюда, мы оставим его в сейфе и уйдем.
– Прошлый я отдавала лично Гусу.
От прозвучавшего имени протянутая рука дрогнула и опустилась. Теперь девушка смотрела на Улю: чуть раскосые злые глаза блестели в свете лампы, как два пластмассовых шарика с ресницами на личике старой куклы. Незнакомке определенно нужна была доза полыни. Уж не потому ли она так спешит выполнить указание?
«Служка», – презрительно промелькнуло в Улиной голове, но она тут же одернула себя.
Никто, вступающий в игру с полынью, не застрахован от этого. Ни один не лучше другого. Все они уже проиграли. Так скрипучим голосом манекена сказала Ульяне тетка в пивной. И видит Бог, которого просто не может быть в этом сумасшедшем мире, стоило ее послушать.
– Радуйся, что не пришлось с ним встречаться, – прошипела девушка, приходя в себя. – Давай свою вещицу и вали отсюда. Поняла?
Она раздраженно тряхнула кистью, рукав пальто сбился, обнажая полынную метку. Татуировка была с трудом различима. Она выцвела, потеряла объем и расплылась контуром как еще один признак томительной нужды своей хозяйки.
Не желая больше мучить приговоренную пусть к отсроченной, но неизбежной встрече с полынным туманом, Уля нащупала в кармане рюмку и осторожно вложила ее в раскрытую ладонь. Девушка медленно перевела взгляд на вещицу, потом вскинула глаза на Улю.
Будто в замедленной съемке Ульяна увидела, как округляется рот незнакомки, – пересохшие тонкие губы, чешуйки простуды в уголках. Во взгляде мешались удивление, страх и злорадство, и они медленно пробивались через отупение полынной ломки.
– Это что? – наконец выдавила из себя девушка.
– Подарок Гусу. Ты же сама сказала…
– Что, совсем спятила? Ты что наделала? – Она вдруг коротко хохотнула и одним движением сбросила рюмку с ладони.
Та звякнула, но не разбилась, утонув в мягком паласе.
– Я нашла вещицу. Тебе поручили ее забрать? Ну так бери! – Понимание, что все пошло совсем не так, как планировалось, пробежало по Уле волной липкого страха.
– Нашла, говоришь? – Девушка презрительно скривилась. – Ты что, думаешь, самая умная? Даже я вижу, что никакой это подарочек… Решила Гуса обмануть? Идиотка. – И направилась к выходу. – В чехарду с полынью поиграть захотела, совсем тронулась…
Замершую у стола Улю она замечать перестала.
– Эй, ты куда?
Уля бросилась к ней, но девушка оказалась быстрее – выскочила в коридор и мигом захлопнула дверь. Раздался щелчок замка.
– Сиди теперь, – сказала она в тонкую щелочку. – Я за Гусом, он разберется…
Уля забарабанила по двери кулаками, навалилась на нее всем телом, подергала за ручку, но замок не поддавался.
– Постой! Выпусти меня! Выпусти!
– Не ори! – прикрикнула на нее служка. – Гус меня похвалит. Я же почувствовала! Я лучше этих безмозглых… Этих тупых… Чехарду разглядела… – горячо шептала она и скребла по двери ногтями. – Он даст мне еще один шанс! Я снова сыграю! Я смогу… Он возьмет меня к себе… – Голос стал ломким, неразборчивым и совсем стих.
Пока еще были слышны шаги, Уля все кричала им вслед:
– Постой! Постой! Отпусти меня! У меня есть таблетки, я поделюсь! Эй!
Воцарившаяся тишина ударила по ушам сильнее любого звука. Служка ушла за своим хозяином, чтобы наябедничать на Улю, которая нарушила неведомое ей правило.
– Черт! – ругнулась она, возвращаясь к столу.
Попросить ее не разбрасываться проклятиями было некому. Только слепой глаз монитора равнодушно смотрел прямо перед собой. Уля потянулась к нему рукой и пальцем вывела на пыльной глади коронное Рэмовское «Не черти!». Стало немного легче.
Лампа надсадно жужжала под потолком, у окна чах фикус, стол, заваленный входящей корреспонденцией, скрипел от каждого прикосновения. Уля села в массивное кресло, расшнуровала ботинки, стянула куртку и устроилась поудобнее. Ей оставалось только ждать, как висельнику часа казни. В том, что Гус не погладит ее по голове, Уля даже не сомневалась. Но и причинить ей вред, настоящий, такой, как Рэму, он еще не мог. Она ведь пока не стала служкой. Не проиграла полыни. Не исчерпала свой месяц. Напротив, принесла в подарок вторую вещицу, какой бы странной та ни была.
Успокаивая себя, Уля потянулась к сумке, приоткрыла молнию, заглянула внутрь и вытащила два листочка. Летопись полынника почти завершилась. Непрочитанными оставались с десяток записок да парочка совсем уж смятых клочков бумаги.
Ульяна глубоко вздохнула и принялась разбирать сбивчивые строки, которыми отец испещрил оборотную сторону рекламной листовки.
«Только что вернулся домой. Голова свежая, мысли четкие. Я уже не помню, когда рассуждал здраво, но сейчас ощущаю кристальную чистоту. Будто прошел курс лечения от наркотической зависимости.
Что, по сути, так и есть. Экспресс-курс неприятия себя и того, что мной стало. Если я желаю разобраться во всем происходящем, то должен владеть своим телом и разумом. Иначе Гус сломит меня. Он уже заметил мое отсутствие. Я чую это.
Пока шел от остановки до дома, постоянно ловил на себе взгляды служек. Мужчина старше пятидесяти за рулем бежевой иномарки. Очень худая, изможденная женщина с тонконогой собакой на поводке. Три подростка в темных куртках – они стояли в подворотне, один крикнул что-то мне вслед, остальные его удержали. Значит, им приказано наблюдать, но не вмешиваться. Возможно, уже сегодня за мной придут. Или завтра. И я должен буду подчиниться, сделать то, чего от меня ждут.
Я выйду на охоту, я принесу подарочек проклятому старику, но больше никаких таблеток. Никогда! Я знаю, откуда они берутся. Я видел, где растет трава, что оборачивается в упоительно горький, немыслимо нужный порошок. И я знаю, что властвует той землей. Туман, пожирающий таких, как я. Круг, который замыкается. Пищевая цепочка, которая вьется в руках старика.
Но если я узнаю, кто он… Тогда… Что будет тогда? Я сумею разорвать порочный круг смерти? Глупости! Я сумею вырваться? Мой шанс уже упущен. Я смогу кого-то спасти? Мне не позволят.
Но понять я обязан. А потом, когда наступит моя очередь уйти туда, где цветет полынь, и встать лицом к туману, я буду знать, почему это случилось со мной. И это уже немало.
Обратного пути нет. Его никогда и не было. Глупо успокаивать себя, надеяться, что впереди обязательно найдется съезд. Каждый сам тащит свою ношу, а моя такова. И я готов к ней. К тому же теперь у меня есть еще одна причина.
Я решил попрощаться. Отыскал старый номер тещи. Там-то Светлану и нашел. Вот же удивилась она, когда услышала, кто звонит. С того света ей весточку послали. А что, так и есть. Она даже не поняла, как близка была к истине. Долго не соглашалась увидеться. Но я настаивал. Сказал, что уеду скоро и, наверное, уже не вернусь. Мало ли, как ее жизнь сложится. Надо бы развестись по-человечески. Чтобы назад я ее не тянул.
Она подумала и согласилась. Место назвала самое людное. Прямо на вокзале. Я раньше приехал, встал в сторонке. Все старался на людей не смотреть, а внутри так пылало, так и звало глаза закрыть. Посмотреть во тьму. Смертность чужую разглядеть. Но нет. Стерпел.
Светлана вышла из автобуса. Я сначала не понял, кто это с ней. Маленькая, кругленькая, ножками топает, как медвежонок. И два хвостика на затылке. Дочка моя. Курточка на ней тесная, видно, что выросла давно из нее. И Светлана сама какая-то серая, блеклая.
Безденежье сразу меняет человека. Быстрее только смерть.
Я в карманах порылся, а там две пачки, Гус мне их совал, не считая, а я, не считая, брал. Мне-то деньги зачем? А ей пригодятся.
– Вот, – говорю. – Держи. Вам нужно.
Она глазами хлопает. Картонная, как и была. Ничего не изменилось. А вот девочка… Не знаю, не смог сразу понять, что в ней другое. Но она не такая, как мать. Нет в ней плоскости. Посмотрела на меня – глазки зеленые… полынные…
Меня всего передернуло. Рванул к ней обнять, прижать, защитить. Только рукой дотронулся, а Светлана уже в крик.
– Не тронь! – вопит. – Не смей!
Я руку одернул. Глаза поднимаю, а она на меня смотрит, как раньше смотрела, со страхом и презрением. И метку мою разглядывает.
– Что, – спросила, – уже отсидеть успел? Или секта какая для сумасшедших?
Сразу я понял, почему рад был, когда она ушла. Чужая она мне. Всегда такой была. Я в полыни иду к смерти, вижу все, понимаю. А она слепая, на ощупь бредет. Прав был Гус, гори он в вечном пламени, разные мы, слепцы и меченые.
А Светлана в сумку руку засунула, копается там, второй дочку за плечо держит.
– Вот. – И бумажку мне тычет. – Распишись тут, я сама с разводом все устрою.
Я чиркнул, а сам глаз от девочки отвести не могу. Она ботиночком ямку расковыряла, красивая такая, настоящая, зрячая. Пусть сама того не знает. Так и стояли: мне Света про бумаги что-то талдычит, а я на девочку смотрю. На дочку свою. Наконец Светлана сжалилась, девочку по плечу погладила, та на нее глазки подняла.
– Давай, Улечка, поздоровайся с дядей…
Я так и обмер. А Ульяна на меня так строго посмотрела и говорит:
– Здравствуйте, дядя!
Никаких больше сомнений не было. Полынью так и повеяло, так и пахнуло ею, не девочка, а дверь туда, на поле, в туман. Милая моя, доченька моя. Пишу сейчас, а слова застревают, царапаются. Если бы я мог ее уберечь! Но каждый сам несет свою смерть. Видит он путь или нет.
Так и распрощались – девочка все ко мне тянулась, Света ее руку из своей не выпускала. А когда их автобус пришел, то я наклонился и поцеловал Улечку прямо в лоб. Теплая, пахнет травушкой горькой. Родная моя, меченая.
Она не отшатнулась. Посмотрела только очень грустно.
– Пойдем, доченька. – Света ее к автобусам, а она стоит, упирается. – Дяде тоже пора идти. Мы к нему, может быть, еще когда-нибудь приедем.
– Не приедем, ма. – Покачала маленькой своей головой, только хвостики задрожали. – Дядя скоро уйдет. Совсем уйдет.
Тут-то у меня сердце и остановилось. Разучилось биться. Я воздух ртом поймать все пытался, но не мог. А Светлана девочку на руки подхватила и как понеслась к автобусу. Испугалась. Словно знала, чего бояться…»
Только сейчас Уля почувствовала, как кружится ее голова. Все тело покрывал липкий холодный пот. Горло пересохло, казалось, что у нее сильный жар, граничащий со смертельным. Может быть, так оно и было.
Может, она уже умерла? Может, никогда и не жила? Может, все это – ее жизнь, полынь, нескончаемые ужасы и мытарства – лишь плод воображения? Может, ее придумал чей-то сумасшедший разум? И если так, то горел бы он сам в этом вечном изнурительном пламени, в который поверг и Улю, и ее отца.
Ульяна сжала листок в ладони, будто это могло хоть что-то исправить. Но когда-то написанное было прочитано именно сейчас. И от знаний этих некуда было бежать. Маленькая кругленькая девчушка с двумя хвостиками увидела в незнакомом дяде смерть. И не испугалась. Чуть расстроилась только, видимо, дядя ей понравился.
Конечно, мать припустила к автобусу! Конечно, она испугалась! Когда растишь ребенка от буйного психа, волей-неволей начинаешь искать в подрастающем отпрыске черты родительского сумасшествия. Искать. И находить.
Сколько лет было Уле во время этой встречи? Как долго Артем жил на полынном поводке Гуса? Когда мать поняла, что она, ее Ульяночка, точь-в-точь такая же, что и маньяк-папаша? Что вообще происходит с ее странной, полынной жизнью?
Вопросы метались в голове подобно детям, играющим в чехарду. И так же, как дети рассыпаются по сторонам, услышав звонок, испарились и ее мысли, стоило только дверному замку щелкнуть, открываясь.
