Здравствуйте – до свидания

Письма Каролины были разными. Очень разными, и их было очень много. Переписка филолога – само по себе звучит устрашающе. Переписка филолога, заведующего кафедрой, известного ученого – это просто кошмар. Артишок, не иначе.

Нам повезло хотя бы в одном. Каролина зачем-то год назад полностью почистила свой почтовик; наверное, это объяснялось педантичностью воспитанного в военной семье ребенка. Впрочем, причины могли быть и другие, можно только догадываться. Но и за этот год в ее почтовике накопилось 10 112 писем.

Самую большую часть входящих писем составили письма под условным названием «УЧЕБНЫЙ ПРОЦЕСС». Это были сообщения из учебного и методического отделов, отдела кадров, отдела переподготовки и прочих подразделений Института связи. Письма эти касались согласования расписания, оповещения о мероприятиях и всевозможной отчетности. Никакого анализа частотности тут не требовалось; и без того очевидно, что самыми частыми словами здесь были слова «СРОЧНО!», «ДО СЕГОДНЯШНЕГО ВЕЧЕРА», «К ЗАВТРАШНЕМУ УТРУ», «К ЗАВТРА» и тому подобные.

Следующая немаленькая папка – письма от коллег. Здесь переписка шла как по-русски, так и по-английски.

Встречалось довольно много писем от Павла Хейфица.

«Очень удачно у тебя идет дело с методикой. Я очень рад и желаю тебе продолжать в том же духе. Этот успех надо постоянно подпитывать. После опыта руководства кафедрой ты могла бы предложить свою кандидатуру и другим учреждениям, в том числе за рубежом. Конечно, я готов дать со своей стороны любые рекомендации. Стоит ли открывать собственную школу в России – для меня, ты знаешь, это большой вопрос. Здесь, в Израиле, с этим намного проще, как мне кажется. Почему в России так трудно понять. Словно госпоже истории зачем-то нужна именно такая дикая варварская страна.

Каролина не отвечала на выпады про «варварскую страну», но они советовались по рабочим вопросам.

«Как ты думаешь, насколько точна глоттохронология?» – спрашивала Каролина.

И Павел отвечал уже через пару часов:

«Это на конференции в Испании», – подписывала фото Каролина и тут же просила Павла прислать фото его нового дома.

«Верни Фейсбук! Будет проще общаться», – советовал Павел, но фото присылал.

С некоторыми из коллег Каролина обсуждала новые фильмы и книги, но не столько для души, сколько с прицелом включать или не включать их в новые курсы, которые она, судя по переписке, разрабатывала постоянно.

Многим своим знакомым Каролина давала консультации, не отказывала в рекомендациях с литературой или по методическим проблемам. Сохранилось большое количество писем, которые писались не столько по делам, сколько просто для поддержания контактов: поздравления с днями рождения, с защитами диссертаций, поездками, рождением детей, повышениями в должности, изданием книг и тому прочее. Очень много писем приходило от студентов. В основном вежливо-напоминательные: с открытками, вложенными фотографиями, ссылками. Сотни писем.

Я посмотрел студенческие письма за последние полмесяца и дальше бросил, потому что все они были приблизительно одного содержания: хвалили Каролину как преподавателя, передавали приветы, вспоминали, как они жили и учились в России.

Мохамед Ашур писал:

Хулио Гарсиа:

Алибаба:

Марк Леме:

Ничего особенного, если не считать того факта, что и Каролина оказалась не без методического греха. Переписка оставила свидетельство, потому что студент по имени Алибаба упомянул падеж номер семь, в то время как в русском языке падежей только шесть. Справедливости ради надо сказать, что седьмой падеж когда-то тоже имелся, но сейчас от него остались только жалкие остатки в словах типа «отче», «боже», «княже», «чего тебе надобно, старче!». Звательный падеж, или падеж номер семь, настолько редкое в современном русском языке явление, что даже из школьной программы его, кажется, исключили. Впрочем, я уже начинал привыкать, что методы у наших преподавателей самые причудливые. Одна преподавала русский язык через латынь, другая – через старослав.

Все от большого ума.

Сначала я думал, что читать переписку другого человека будет неловко, но неловкости не ощущал. Дело в том, что в основном в ящике заведующей нашей кафедрой хранились деловые письма, личное проскакивало лишь изредка, да и то было невинно, как степные колокольчики. Кстати, о деловых письмах: с любым другим адресатом я бы уже давным-давно уснул, но даже формальные письма Каролина и ее коллеги – в основном тоже гуманитарии – писали так, что читать было любопытно.

«Еще раз прошу извинить, что не прислала вовремя свою статью в сборник, – писала некая Татьяна Петровна из Екатеринбурга. – Меня одолел не очень мне вообще-то свойственный перфекционизм, и я никак не допишу конец, который мне все не нравится и не нравится. Обещаю, что завтра же усажу себя за компьютер и сделаю – уж как получится».

Каролина отвечала в той же шутливо-вежливой манере:

«Спасибо, что помните о моей методике, – писала Каролина профессору Торстену Гройсу в Германию. – Большое спасибо за доброжелательную рецензию».

«Я помню не только о методике, но прежде всего о Вас, – куртуазно отвечал Торстен Гройс, оказавшийся мужчиной в возрасте, с благородными сединами. – Надеюсь повидать Вас живьем, а не только в переписке. Жду Вас в Лейпциге на наших ежегодных семинарах».

Не чуждо было Каролине и определенное двуличие. Так, она писала своей одногруппнице Лилии Гараевой, которая, судя по контексту, недавно уволилась из университета, вышла замуж и воспитывала детей, сидя дома:

«Лилечка, как ты правильно живешь!:-) Как я тебе завидую! Тоже мечтаю уютно посидеть дома, заняться чем-нибудь осмысленным и никуда не дергаться! Уволиться из «гадюшника» и посвятить свою жизнь простому женскому счастью – это так правильно!»

Однако в тот же самый день, в письме Павлу Хейфицу, Каролина охарактеризовала Лилию несколько иначе:

Одним словом, сплошная работа. Даже плохонького флирта – и того не было. Хотя нет, был какой-то доцент, настойчиво присылавший Каролине ссылки на статьи про видовые пары глагола и эрративные написания обычных слов. Однако вряд ли это можно было бы назвать полноценным флиртом, тем более что сама Каролина на эти письма отвечала скупо: «спасибо, интересная статья» или вовсе не отвечала ничего. Догадывалась ли она, что с ней флиртуют, тоже сказать довольно сложно.

– У человека все равно должна быть личная жизнь, – сказала появившаяся в скайпе Виктория. – Личные письма, фото, друзья, конференции. Где-то она должна была делиться этим.

– У Каролины был Фейсбук, – заметил я. – Но она его удалила приблизительно год назад.

Виктория задумалась:

– И ящик почтовый приблизительно тогда же почистила.

– А на кафедре, кстати, говорят, что у Каролины в прошлом году были большие репутационные потери, о которых даже упоминать неприлично. Может быть, какой-то интернет-скандал?

– Ого! – воскликнула Виктория. – Вот это уже интересно! Тогда твоя задача – завтра же выяснить, что это был за скандал вокруг репутации Каролины.

Вопрос о Фейсбуке помимо Павла Хейфица поднимала еще одна корреспондентка, некая Джада Дерелитто. Переписывались они с Каролиной по-английски.

Это были первые яркие эмоции и первые слова от сердца, с которыми я столкнулся в переписке Каролины. Первое откровение заслуживало внимания. И снова этот высокий стиль «позволила очарованию завладеть своим сердцем».

– Ты не в курсе, кто такая Джада Дерелитто?

Вика не знала, однако очень скоро из той же самой переписки мы поняли, что Джада – знакомая Каролины по какой-то летней школе в Италии. Там они подружились, еще будучи молодыми девушками и, получается, состояли в переписке уже больше десяти лет. У Джады за это время появилась дочь, которой сейчас было восемь, и два развода осталось за плечами.

Однако Викторию неожиданно заинтересовала не эта исповедь, где Каролина говорила о своих чувствах, а совершенно неприметная переписка с некоей Фроловой Ириной Михайловной.

В переписке было всего четыре письма. Первое с поздравительной открыткой от Каролины.

Каролина Иванова: «Моему учителю в самом буддистском смысле этого слова.:)) Счастья Вам, Ирина Михайловна! Пусть все у Вас будет хорошо!»

Фролова Ирина: «Спасибо, Лина. А буддийский ученик бывает?

Каролина Иванова: «Судя по ответам справочной службы Грамота. ru, бывает не только буддийский, но и буддистский ученик.

Фролова Ирина: «Ба! А я думала, что все знают. Лина, я не так знаменита, как думала. Вы меня расстроили».

Я поискал предыдущие письма от этого же адресата. Писем не было.

– Ну и? – поинтересовался я. – Поздравление с днем рождения. Тут таких масса. Это называется фатическая коммуникация. Общение для поддержания связей.

Однако Виктория вновь и вновь перечитывала диалог.

– Эти письма Каролина получила накануне своего исчезновения, – наконец сказала она.

– Как и несколько десятков других писем.

На всякий случай я задал в поиске электронный адрес этой самой Фроловой.

Адрес вывел на личный кабинет преподавателя университета. Симпатичная хрупкая женщина с аккуратным темным каре оказалась заведующей кафедрой русского языка как иностранного в универе, где учился я сам.

– Я ее не помню, – проговорила Вика. – Точнее, я ее вообще не знаю. Видимо, Фролова не так давно пришла в университет. Позвони Борису, – попросила тетка. – Пусть выяснит, откуда она перевелась и вообще кто такая.

– Почему Фролова? Они практически не общались.

Виктория упрямо помотала головой:

– Узнай!

Минут через пятнадцать Борис перезвонил. Подключилась конференц-связь.

– Фролова Ирина Михайловна, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения. Заведует кафедрой в университете с февраля прошлого года. До этого работала в той же должности в Институте связи в течение пятнадцати лет…

– Погоди, – прервала Виктория. – Так они с Каролиной на одной кафедре, что ли, работали?

– Да, в течение пяти лет Ирина Михайловна Фролова была начальницей Каролины Сергеевны Ивановой.

– Тогда понятно, – выдохнула Вика.

– Что тебе понятно? – оживился Борис.

Виктория несколько секунд высверливала взглядом дыру в экране, видимо, перечитывая письма, и наконец проговорила:

– Я бы рекомендовала выяснить две вещи: первая – водит ли Фролова машину и вторая – есть ли у нее алиби на время исчезновения Каролины. А еще лучше выписать ордер на обыск в ее доме…

– Ты в своем уме? – усмехнулся Борис. – Может, сразу ордер на арест? Мы и за прямые угрозы не всегда ордера выписываем…

– Тут кое-что поинтереснее угрозы, – пробормотала Виктория. – Эта переписка сродни разлому в земной коре, сквозь которую просвечивает магма.

Борис вздохнул. Известная Викина театральщина, но по крайней мере у нее имеется хоть какая-то версия.

– Выкладывай. Ты меня пугаешь.

– Это нарушение речевого этикета.

– Что? Ты издеваешься? Мне судье так и сказать? Нарушен этикет, позвольте ордер. – На этот раз Борис не выдержал.

– Слушай, Боря, мы с тобой знакомы лет уже, наверное… Три. Или сколько там? Четыре? Я не помню… Не первый день, одним словом. И каждый раз одно и то же: «Ты издеваешься?» А потом я оказываюсь права.

– Далеко не всегда, моя королева арабских бассейнов, – смягчился Борис.

Самым забавным было, конечно, что следователь прикрывал наши несанкционированные следственные действия, потому что какое-нибудь ошибочное написание НЕ с прилагательными или использование нехарактерного глагольного управления не являются по нашему законодательству поводом для проверок. Впрочем, неверное написание – это хоть какой-то повод. Иной раз было и того хуже. Например, однажды пришлось вызывать группу ОМОНа на заброшенный склад около города только потому, что в одной газете не написали о событии, о котором написали все остальные городские газеты. Даже не хочу представлять, какую кракозябру пришлось изобразить Борису, чтобы замотивировать вызов специальной группы. Меж тем Виктория продолжала:

– Тут речь о жизни моей хорошей знакомой, ребятки, давайте-ка поверим моему ощущению. Нарушения речевого этикета – всегда серьезный сигнал. Особенно такие, как здесь. Сами подумайте. Общаясь, мы передаем информацию, правильно? Можно что-то пообещать и соврать, можно сообщить нечто или утаить, промолчать вообще. Большая часть манипуляций с информацией легко сходит людям с рук. Но есть слова и выражения, которые не несут ровным счетом никакой информационной нагрузки, но имеют огромную социальную. Это и есть этикет. Что такое, например, «здравствуйте»? Это же не пожелание здоровья, правильно? Никто так не воспринимает это слово. Или «спасибо»? Не «спаси же тебя бог», верно? Эти слова – лишь жесты, социальные сигналы. Они говорят о том, что тебя заметили, что ты важен, с тобой готовы считаться. В человеческом обществе можно не высказывать политических взглядов, не говорить правды, скрывать свои мысли о коллегах, а можно, наоборот, сплетничать и злословить, но не поздороваться, не попрощаться, не поблагодарить, не поздравить с днем рождения – ни в коем случае нельзя. Мы так говорим, потому что так надо говорить. Даже люди, которые не очень симпатизируют друг другу, здороваются до тех пор, пока отношения не будут прерваны окончательно. Мы поздравляем с днем рождения даже тех, с кем не видимся годами. Поздравляем, просто чтобы поддерживать связь: эй, я помню о тебе, и ты обо мне помни! Поздравление может быть каким угодно формальным, кратким, шаблонным, но оно должно быть. Это своего рода социальное поглаживание. Понимаете, о чем я?

– Мы понимаем. Но пока не понимаем, куда ты клонишь, – проговорил Борис.

– Я даже не знаю, с чего начать… – прищурилась Вика.

– Начни с начала, – предложил он ей. – Каролина написала некоей Ирине Фроловой, своей бывшей начальнице: «Моему учителю в самом буддистском смысле этого слова». И поставила два смайлика.

– Тут меня смущает слово «самый», – начала Вика.

– А «ученик в буддистском смысле слова» тебя не смущает? – поинтересовался я.

– С буддистским учеником как раз все более-менее ясно. Лина начала свою профессиональную деятельность под началом Фроловой. Видимо, в профессиональном смысле многому от нее научилась. Легкий ироничный комплимент. Изящный в меру. Даже краем одежды нельзя дотронуться до статуи Будды, чтоб не осквернить, – продолжала Виктория. – А вот слово «самый» в контексте «в самом буддистском смысле этого слова» отсылает нас к устойчивому выражению «в самом лучшем смысле этого слова». И эта отсылка создает подтекст о наличии какого-то другого смысла.

– Самый буддистский – это как типа самый духовный, что ли?

– Ну да, ничего личного, эмоционального и земного. И именно это задело Фролову. Именно на это она ответила.

– Я заметил еще одну странность: само поздравление в сравнении с этой преамбулой очень короткое: Счастья Вам, Ирина Михайловна! Пусть все у Вас будет хорошо! – зачитал я. – Это говорит о том, что поздравление писалось не ради самого поздравления, а ради этого вот вступления.

Виктория согласно кивнула.

– Ну ладно, даже если и так. То что? – Борис, как всегда, переживал о том, что записать в протокол; пока и вправду было не густо.

– Как что? Это же провокация! Каролина намекает, что их отношения раньше были не такими уж очищенными от всего земного. То есть сейчас они такие, а раньше, видимо, были другими. И Фролова считывает подтекст: интересуется, бывает ли буддийский ученик. Все-таки мы, филологи, ужасные зануды. – Виктория усмехнулась и осторожно откинулась на спинку, стараясь не задеть сгоревшие на солнце плечи. – Ну как можно так нагружать слова? Они же не ишаки! Впрочем, нам сейчас это скорее на руку. Вместо километров писем всего четыре записки, в которых целая история. Итак, богатый подтекст возникает как раз потому, что этим дамам хочется многое сказать друг другу.

– То есть Фролова не просто бывшая начальница? Она из близкого круга? – прервал Борис, помечая что-то в своем блокноте.

– Ну как тебе сказать. Близкий, да не близкий. Смотрите, что она отвечает: «Спасибо, Лина. А буддийский ученик бывает? Ваш буддийский учитель тут финт ушами, как говорится, организовал. Теперь снова интересно жить!»

– Что за финт ушами? Этого невозможно выяснить по такому короткому контексту.

– Финт пока давайте оставим, – предложила Вика. – Тут вся прелесть в высказывании: теперь снова интересно жить! Это вообще центральное высказывание всей этой переписки, я считаю. И знаете почему?.. Как вы думаете, о чем эта фраза?

– О том, что Фролова нашла дело по душе, – сказал Борис, но он промахнулся.

– Это фраза об отношениях, – сказал я, и Виктория направила на меня палец через экран. «Именно», – означал этот условный выстрел.

– Конечно, это фраза об отношениях. Такие слова просто знакомым и просто бывшим коллегам не пишут. Если развернуть всю смысловую нагрузку этого высказывания, то получится следующее: эти две дамы когда-то вели разговор о том, что одной из них жить неинтересно. Мы не знаем, что это: возможно, кризис, возможно, потеря кого-то близкого, разочарование в своем деле, крах карьеры, любви. Это может быть что угодно. Важно здесь другое – такие разговоры не ведут с чужими людьми.

– Значит, все-таки ближний круг, – отметил Борис. – Но тогда почему разговор так странно прерывается?

– Вопрос не в бровь, а в глаз, – кивнула Вика. – Интересно также, почему он так странно начинается.

– Ну и почему?

– Пока не знаю.

– Что значит не знаешь? Как ордер на обыск просить, ты знаешь… – кипятился Борис.

Виктория лихо откинула волосы. Она снова сидела в лобби. На сей раз на ней были голубые бриджи и белоснежная футболка, вызывавшая зависть одним только контрастом с загорелой кожей.

– Сама думаю, как бы это все вместе сейчас словами и синтаксисом скрепить. Образ-то я уже вижу, – проговорила она медленно, глядя на экран, видимо, стараясь приноровиться, как накинуть на тот самый образ логическую матрицу русского языка. – Вот смотрите. Женщины близки когда-то, но при этом сейчас у одной из них в жизни произошли какие-то события, а другая о них не знает. Или делает вид, что не знает. В данном случае это одно и то же, так как показывает, что прямого общения между ними не было. При этом есть какой-то подтекст: «Ученик в буддистском смысле слова». То есть раньше были вполне себе материальные отношения. Второе, намекая на изменения в своей жизни, Фролова отказывается называть, какие именно это изменения, хотя сама начинает этот разговор. Это в высшей степени странно, невежливо и, я бы даже сказала – грубо. То есть мы делаем вывод – между женщинами произошел какой-то конфликт или недопонимание, в результате которого они долго не общались.

Виктория окинула нас взглядом и, убедившись, что мы благодарно внимаем, продолжила:

– Почтовый ящик Каролины последний раз был почищен год назад. И за все это время они с Фроловой не написали друг другу ни строчки. Хотя нет, на день рождения Каролины – это приблизительно полгода назад – Фролова прислала ей открытку. Каролина поблагодарила, спросив, как у той дела, на что Фролова ответила довольно сухо, что дела хорошо и, поблагодарив Каролину, закончила разговор. Все – больше ничего. И тут вдруг такая страстная, я бы сказала, переписка после долгого молчания. И сразу с места в карьер – «финт ушами», «мне снова интересно жить», и на вопрос, что случилось, – ответ: «Ба! А я думала, что все знают. Лина, я не так знаменита, как думала. Вы меня расстроили». Грубый ответ, который значит: не скажу. Даже «бе-бе-бе! Не скажу!».

– Значит, Каролина инициировала этот разговор не для того, чтобы поздравить Фролову, а скорее для того, чтобы прощупать почву? – спросил Борис.

– Ученая дама на правила игры моментально согласилась – и сообщила Каролине часть информации, – добавил я.

– Точно, сообщила об изменениях…

– Мы знаем, что эти изменения связаны с тем, что Фролова возглавила кафедру в университете, – вставил слово Борис.

– Может быть. А может быть, и не это. Раньше она тоже возлавляла кафедру, – задумчиво проговорила Виктория. – Все зависит от того, какого рода отношения связывали двух этих дам в прошлом.

– Они собирались продолжить этот разговор, – предположил я.

– Но писем больше нет, – возразил Борис.

– Что им мешало созвониться? – пожала плечами Вика.

– Кстати, ты права, Вика, – сказал вдруг Борис, сверяясь с информацией на своем планшете. – В день накануне исчезновения Каролине звонил муж Фроловой.

Борису не составило труда немедленно выяснить, что в собственности семьи Фроловых значится машина «Форд Фокус» темно-синего цвета той же модели, что и сожженная за городом машина.

– Ну что я вам говорила! – Виктория триумфально потянулась. – Цвет машины на камере, я полагаю, темно-синий?

– Сложно сказать, изображение черно-белое, но какой-то темный, это точно, – подтвердил Борис.

– Я же говорю, бери ордер на обыск, – нежно улыбнулась тетка.

Стояла уже глубокая ночь: и у нас, и в Дубае, с той лишь разницей, что я сидел в кресле, закутавшись в клетчатый английский плед, не хватало только камина, а наш Шерлок Холмс восседала на открытой зеленой лужайке в окружении расшитых и украшенных кистями подушек, променяв положенную Холмсу трубку на высоченный запотевший кальян.