Глава 25

Они шли мимо старинных особняков с башенками на крышах. Людей на улицах становилось все больше. Робин Ганди приветствовал знакомых, а Корелл спрашивал себя: за кого его принимают прохожие в этой обстановке? Он смотрел на женщин – неужели те смотрят на него как на профессора? Вероятно, на кого-то в этом роде. Леонард чувствовал себя актером, который уверен в себе, пока играет на сцене.

Между тем доктор Ганди продолжал говорить о тесте, который придумал для машин Алан Тьюринг.

– С удовольствием почитаю об этом, – ответил Корелл.

– Ну, вот и замечательно! – обрадовался Ганди. – Я прослежу, чтобы вам ее выдали.

– Мне интересно, чем доктор Тьюринг занимался во время войны, – осторожно сказал Корелл.

– Вот как?

– Я слышал, он взломал нацистский шифровальный код при помощи своей машины.

Корелл произнес это таким тоном, будто говорил о чем-то общеизвестном или само собой разумеющемся. Он и сам испугался, уловив в своем голосе нотки превосходства. Потому что, в сущности, Леонард не знал ничего. Работа Тьюринга в сфере криптоанализа – не более чем предположение. Это была игра ва-банк, дерзость, разведка боем… Это не могло быть правдой. Леонард Корелл ожидал, что Ганди обидится или выпалит в ответ что-нибудь оскорбительное. Усмехнется, по крайней мере. Лицо молодого полицейского налилось краской. Он закусил губу и приготовился к худшему.

К его удивлению, доктор Ганди посерьезнел. На какое-то мгновение на его лицо набежала тень.

– Кто… – шепотом спросил он.

Корелл знал, как должен был прозвучать вопрос полностью: «Кто вам это сказал?» Полицейский приосанился и ответил с невозмутимостью триумфатора:

– Этого я вам открыть не могу.

Фраза прозвучала в меру загадочно. С намеком на хорошие связи в известных сферах.

Робин Ганди впервые слышал, что Алан взломал какой-то нацистский код. По-видимому, этим он занимался в Блетчли-парке, на так называемой «Станции Х». Ганди не знал подробностей, но догадывался, что его друг преуспел. В 1944 году в Ханслопе при появлении Тьюринга коллеги обменивались многозначительными взглядами и называли его не иначе как «профессор», произнося это слово с особой, почтительной интонацией. Некоторое время Алан пробыл в США, а потом вернулся. Он не выглядел снобом, но уверенности в себе у Тьюринга заметно прибавилось. Такое чувство, что он перестал себя стыдиться.

Ханслоп представлял собой старинную усадьбу, облюбованную спецслужбами в качестве полигона для всевозможных технических экспериментов на потребу войны. Сам Ганди занимался там разработкой радиокоммутатора и радаров. Там же, в качестве ассистента Тьюринга, он содействовал появлению на свет голосового шифровального аппарата, который использовался при телефонных разговорах Черчилля и Рузвельта. Робину нравилась эта работа. По мере того как война шла к концу, росли его шансы выжить. Когда Ганди призвали на работу в Ханслоп, он воспринял это как смертный приговор.

Кроме того, ему было весело работать с Аланом. Он много шутил и все обращал в игру. А по вечерам читал коллегам лекции по математике. Будни перемежались с праздниками и пирушками в офицерской столовой. Это было счастливое время, хотя и не без срывов…

Это произошло в один из первых дней лета, в самом начале их совместной работы. Вечером накануне компания ходила в лес по грибы. Алан безуспешно искал красный мухомор, amanita phalloides. А утром они, как обычно, занимались «Далилой» – так Робин окрестил голосовой шифровальный аппарат, в честь библейской героини, соблазнившей Самсона.

Дональд Бейли был с ними – второй ассистент проекта. Он окончил обычную школу и изучал электронику в Бирмингемском университете, то есть далеко от Королевского колледжа. О гомофилах Дональд знал по школьным анекдотам да хлестким статьям в газетах. И вот теперь получил возможность поближе познакомиться с одним из представителей этого племени.

– Вообще-то я гомофил, – признался как-то Алан в присутствии Дональда.

Робин так и не понял, зачем он это сделал. Может, ради создания в группе атмосферы доверительности, или просто вдруг захотел выложить карты на стол.

Бейли отреагировал немедленно:

– Что ты сказал? У тебя с головой всё в порядке?

Позже Бейли признавался, что так и не понял, что подействовало на него сильнее – само признание или тон, каким Тьюринг его сделал. «Он даже не покраснел…» Бейли впечатлился настолько сильно, что чуть было не вышел из проекта. Но и Алан тоже обиделся. Это была реакция, которую он меньше всего хотел бы видеть.

– Ты вообще понимаешь, что значит подобное признание? – спросил он Дональда. – Минута торжества, за которой – пожизненное отщепенчество и всеобщее презрение.

Робин сказал, что он все понимает. Что пятнадцатилетним подростком имел опыт со зрелым мужчиной, – вспоминая о котором ночами, до сих пор просыпается в холодном поту. «Пятнадцатилетних нужно оставить в покое», – как-то заметил Тьюринг. Тем не менее Робин Ганди поступил в Королевский колледж, где был принят в число «апостолов».

Он приложил много сил, чтобы Дональд остался в проекте, и его усилия оказались небезуспешны. Бейли понял, что Алан – другой; гомосексуальность стала штрихом, дополняющим его экстравагантный облик. В конце концов, Дональду Бейли весело работалось в их компании.

Алан Тьюринг переехал из отеля «Краун-Инн» в деревушке Шенли-Брук, близ Блэтчли, в Ханслоп. Робин делил с ним и с его толстым котом Тимоти небольшой домик неподалеку от офицерской столовой. В столовой работал Бернард Уолч – владелец устричного ресторана в Сохо. В Ханслопе он был чем-то вроде волшебника. В военное время, когда страна жила впроголодь, Бернард умудрялся доставлять к их столу свежие яйца и рапс, не говоря о фруктах.

Алан много работал, и не только над голосовым шифрователем. Он размышлял о природе интеллекта и основах жизни. Как формируется мозг – вот главный вопрос, который его тогда занимал. Алан полагал, что рост мозговой массы происходит согласно некоей математической модели. Но мозг был слишком сложной системой. Для начала можно было рассмотреть модели попроще: роста дубового листа, к примеру, или еловой шишки.

Рост чешуек на еловой шишке подчиняется последовательности Фибоначчи. Алан хотел знать, как так получается. Генетика, полагал он, не даст ответа на этот вопрос, потому что каждая клетка содержит один и тот же набор генов и энзимов. Генетика не сможет объяснить, как клетки сообщаются друг с другом. Понять механизм межклеточной коммуникации значит вывести математическую формулу жизни. Алан и Робин много размышляли и спорили об этом. Результаты тех дискуссий остались в записных книжках Ганди.

Говорили они и о «мыслящей машине». Робин старался не досаждать Алану вопросами на эту тему, но видел, что тот достаточно подробно представляет себе будущий «логический механизм». Возможно, даже использовал нечто подобное при работе с нацистскими шифровальными кодами.

Поэтому Робин и вздрогнул, когда молодой полицейский в подозрительно дорогом костюме сообщил ему о взломе Аланом Тьюрингом нацистской шифровальной системы. Не то чтобы это напугало доктора Ганди – в конце концов, не его забота поддерживать сохранность государственной тайны. Но Робин поневоле задался вопросом, чем все это может для него кончиться.

– Вы знаете больше меня, – заметил Ганди нарочито равнодушным тоном.

Корелл не ответил, и Робин быстро ушел в себя. Повисла неловкая пауза.

– Я так не думаю, – наконец возразил Леонард.

– Или же вы не тот, за кого себя выдаете, – продолжал рассуждать Ганди.

– Я сказал наобум.

– То есть?

Робин выглядел озадаченным.

– Сопоставил то, что узнал из материалов одного старого расследования, – продолжал Корелл, довольный, что вернул разговор в удобную ему колею. – Я знал, что во время войны Тьюринг занимался какими-то секретными разработками, и то, что он также получил орден Британской империи… Чем ученый вроде него мог заслужить такое?

– Ну… мало ли чем…

– Возможно. Но для меня естественней всего было думать, что во время войны он тоже занимался математической логикой. Отсюда возникло предположение, которое подтвердилось – по крайней мере, отчасти. А что вы об этом знаете?

– Ничего, я же сказал.

– Разве вы не работали с Тьюрингом во время войны?

– Только в самом ее конце и совсем над другим проектом, который, можно сказать, не удался. Алан никогда не рассказывал мне, чем занимался до этого.

– Что, и позже?

– Никогда.

– Неужели все было настолько секретно?

– Похоже.

– Но теперь-то война окончена. Мы победили, и больше бояться нечего, так?

– Нет, – раздраженно выпалил Ганди и снова ушел в свои мысли.

Он устал. В толпе, хлынувшей из ворот Тринити-колледжа, мелькнуло знакомое лицо. Робин узнал лингвиста Джулиуса Пиппарда. Лишь позже Ганди осознал, насколько удивительной была эта встреча. Невысокий Пиппард казался почти рослым благодаря безупречной осанке. Робин знал о нем не так много. В числе прочего – что доктор Пиппард работал с Аланом в Блетчли-парке. Время от времени он наведывался в их домик в Ханслопе и вел продолжительные научные дискуссии с Тьюрингом. Робин при этом не присутствовал, но видел, что Алан недолюбливает лингвиста.

Ганди повернулся к Кореллу:

– Видите того мужчину?

Полицейский кивнул.

– Это Джулиус Пиппард, и ему есть что рассказать об Алане. Поговорите с ним.

Не успев закончить фразу, Робин понял, насколько безумным был этот совет, и тут же поправился:

– Или лучше не делайте этого…

Но полицейский успел уйти в свои мысли и как будто не слышал его.

– Я уйду из полиции, – объявил Леонард после затянувшейся паузы.

– Куда? – удивился Робин.

– Планирую кое-где подучиться.

Несмотря на уверенный тон, у Робина возникло чувство, что Корелл не имеет в виду ничего конкретного.

Они простились. Волнение улеглось, но, глядя вслед удаляющемуся по Трампингтон-стрит молодому человеку, доктор Ганди продолжал мучиться сомнениями. Что же это все-таки было – допрос или частная беседа?