Глава 17

Оскар Фарли и Роберт Сомерсет присели на скамейку в Сэквилл-парке в Манчестере. Мимо прошли двое мужчин довольно потрепанного вида. «Никогда не понимал баб», – заметил один из них. Поодаль на лужайке под развесистым деревом молодая женщина читала книгу в зеленой обложке. У Фарли кольнуло сердце. Каждый раз, когда ему бывало плохо, на глаза попадались люди, пребывающие в гармонии с жизнью. Как будто подсознательно Оскар высматривал вокруг то, чего ему не хватало.

– Ну что, пойдем? – спросил Сомерсет.

– Подожди…

– Неужели все так плохо?

– Очень плохо.

– У меня в портфеле бутылка портвейна.

– Во мне и без того скопилось достаточно гадости.

– Как тебе полицейский?

– Надеюсь, он переварил вздор, что ты при нем молол.

– Он не показался тебе странным под конец?

– Не показался.

Фарли соврал. Молодой человек и вправду занервничал, когда стал рассказывать о том, что нашел в доме на Эдлингтон-роуд. Но Оскар не хотел распалять Сомерсета понапрасну. Полицейский ему понравился, а вот болтовня Роберта по-настоящему разозлила. Что он там нес про Кембридж 1930-х и эти бациллы?.. Такую глупость можно сморозить разве в шутку. А вот в полицейском Фарли узнал себя молодого. Метания Корелла – от великосветской учтивости до откровенной дерзости – напомнили Оскару те времена, когда и для него служба была тюрьмой. На какое-то мгновение Фарли стало не хватать себя тогдашнего, как будто, став самостоятельнее и увереннее в себе, он что-то утратил. Но еще больше мысли Оскара занимал Джеймс Корелл.

Они никогда не были близки, тем не менее отец молодого полицейского хорошо ему запомнился. Сама фамилия Корелл ассоциировалась у Оскара с атмосферой праздника, окружавшей его первые годы обучения в Кембридже. Джеймс Корелл был писателем, которому следовало бы податься в актеры. Душа любого общества, он, что называется, за словом в карман не лез. При этом в нем было что-то от грустного клоуна – ощущение, особенно усилившееся после его смерти. Неутомимый шутник и король вечеринок, он утрачивал весь свой блеск за пределами круга собутыльников. И походил на паяца, впадающего в отчаяние, стоит только стихнуть аплодисментам.

В полицейском участке Уилмслоу Фарли не покидало чувство, что сидевший перед ним молодой человек в известном смысле продолжает драму, сыгранную его отцом. Похоже, парень оказался далеко от кембриджских и лондонских кругов, где вращался Джеймс, за игру которого Корелл-младший заплатил высокую цену. Но отец остался – в его взгляде и жестах. Молодой полицейский будто все время прикидывал альтернативные варианты действий. И какой знакомый сарказм слышался в его голосе, когда Леонард Корелл благодарил Сомерсета за политический экскурс! Не менее знакомым было желание что-нибудь сострить в ответ. Но ведь, в отличие от отца, помощник инспектора не просто развлекался.

– Пойдем уже, – сказал Фарли. – Мне лучше.

– Думаю, мы вернемся к разговору о нем, – отозвался Сомерсет.

– Думаю, сейчас нам лучше вернуться домой и почитать что-нибудь из поэзии.

– Из чего? – не понял Сомерсет.

– Из поэзии. Это такой суггестивный метод. Используется человечеством на протяжении тысячелетий. Посмотри как-нибудь, есть книги для начинающих.

– Оставь, пожалуйста.

О письме Корелл в рапорте, разумеется, не упоминал, хотя и намекнул, что имеется много не известных следствию свидетельств. Писалось легко – быть может, от осознания того, что его работа все равно ничего не изменит. Исход вечернего заседания был предрешен, поэтому Корелл сочинял в свое удовольствие. Он представлял себе своих читателей – в их числе покойного отца или несуществующего издателя, который, ознакомившись с рукописью, конечно же, пришел в полный восторг. Леонард пускался в формальные изыски, забывая, что имеет дело с реальным, а не вымышленным фактическим материалом. И все значимые детали – мастерская на втором этаже, котелок с кипящей жижей, отравленное яблоко – превращались под его пером в кусочки пазла, который, как и в любом детективе, под конец должен был сложиться в целостную картину.

Но чем ближе к концу, тем ясней становилось, что ничего подобного не произойдет. Все непонятное и случайное так и останется таковым. Роману Леонарда Корелла суждено закончиться не здесь, не на Грин-лейн. И тогда сам творческий процесс стал ощущаться чем-то сродни онанизму. Переписывая рапорт набело, Корелл вспомнил литературные опыты своей молодости и восторженные похвалы отца: «Браво, Лео! Браво!» Но теперь эти воспоминания нельзя было назвать приятными.

Полицейский раздраженно повесил на крюк пылившуюся на столе шляпу.

В этот момент зазвонил телефон.

– Алло! – произнес в трубке женский голос.

– С кем я говорю? – спросил Корелл.

– Меня зовут Сара Этель Тьюринг. Я – мать…

Леонард машинально отнял трубку от уха. Подавил в себе импульс немедленно ее положить. Или у него не было к ней вопросов? Ведь Корелл так ни к чему и не пришел и едва ли имел шанс сделать это без посторонней помощи. Похоже, в горле матери стояли слезы. Тем не менее она говорила и говорила, как будто боялась тишины.

– Алан был создан для больших дел, по-настоящему больших, – всхлипывала она. – Я всегда это знала. Он ни о чем думать не мог, кроме как о своей работе. Даже руки забывал вымыть… Господи, почему он не мыл руки? Почему?

– Какие «большие дела» вы имеете в виду? – перебил ее Корелл.

– Ах, если б я знала… – причитала женщина. – Все это было слишком сложно для меня. Но как мать, я чувствовала дар Алана. При этом он был… как ребенок. Он расплавил часы собственного деда, представляете? А мне сказал, что дедушка, конечно, был бы рад тому, что его часы послужили науке. Он постоянно имел дело с ядовитыми веществами, по крайней мере вредными для здоровья. И я говорила ему: «Не забывай мыть руки, Алан. Ты сделаешь нас всех несчастными». Но он меня не слушал…

По работе Кореллу приходилось иметь дело с человеческими трагедиями. Не раз чужие сильные чувства пробуждали его к жизни – как это бывает, когда смотришь захватывающий спектакль или фильм. Но миссис Тьюринг была невыносима. Все ее горе было как будто направлено наружу. Слова изливались потоком. Леонард из последних сил сохранял самообладание.

– Мне очень жаль, миссис Тьюринг. Вы знаете, что вам полагается наследство от сына? Он действительно любил вас.

Но ничто не могло утешить миссис Тьюринг. Она продолжала причитать, пока Кореллу наконец не удалось распрощаться. Вздохнув, он положил трубку. Легче не стало.

– Прекрати, эй! – раздался за спиной голос Кенни Андерсона.

– О чем ты? – Корелл повернулся к нему. – Я разговаривал с матерью Тьюринга.

– И что, ради этого обязательно портить стол?

Только теперь Леонард заметил, что в задумчивости тычет в край столешницы карандашом.

Когда зазвонил телефон, он потянулся было за трубкой, но отдернул руку. И тут же, как будто этого было недостаточно, схватил с вешалки шляпу и выскочил вон из комнаты. В голове крутились вопросы, которые нужно было бы задать матери Алана, фразы, которые нужно было ей сказать; оставалось только набраться для этого сил. Леонард вспомнил свою мать, скрюченную и будто усохшую за годы вдовства, и тот день, когда он оставил ее. Нет, это никогда не пройдет. Это будет болеть в нем вечно.

На улице заметно похолодало, и Корелл поплотнее укутался в пальто. В голове крутились пронизанные болью строки. Полицейский полез во внутренний карман, письмо все еще лежало там. Он подумал было перечитать его еще раз, но отдернул руку. Доставать листок не было необходимости, Корелл знал текст почти наизусть. Поэтому он продолжил путь по улице, в надежде развеяться.

Выйдя на Уотер-лейн и миновав ряд уличных кафе и ресторанов, Леонард вдруг почувствовал, что с городом что-то не так. «Кругом одни женщины», – подумалось ему. Это была неправда, мужчины никуда не делись. Тем не менее Корелла не покидало чувство, что он вступил на женскую территорию и, как единственный мужчина, оказался в центре внимания.

Напрасно он попытался образумить себя и успокоиться. Неожиданно из уличного радиодинамика раздался мужской голос: «We’ll have some fun when the clock strikes one…» Песня увлекла Леонарда за собой и даже заставила улыбнуться. Но это продолжалось недолго. Вскоре впереди появилась женщина, при виде которой Корелл снова занервничал. Правда, это на время отвлекло его от воспоминаний о недавнем телефонном разговоре, но точно не успокоило.

Женщина, спина которой маячила на улице впереди Корелла, была Джулия. Но и это полбеды. Беда состояла в том, что Джулия появилась с маленькой девочкой, которая держала за нитку зеленый воздушный шар. Малышка была такой же черноволосой, как и Джулия. Разумеется, она могла быть кем угодно – племянницей, кузиной или внучкой Харрингтона; тем не менее… Кореллу вдруг пришло в голову, что он никогда не видел на руке Джулии кольца и вообще почему-то считал ее незамужней и одинокой. Что, если он ошибался?

Самое время было повернуть обратно в участок, но Леонард, будто по инерции, продолжал идти вперед.

Нагнав их, он испытал сильное желание вырвать шар из рук девочки. Чертова малышка, словно стена, стояла между ним и Джулией. Но в следующий момент он оглянулся на них и… вздрогнул. Один глаз девочки прикрывало нечто похожее на кусок черного пластыря, из-под которого виднелся шрам. Леонард быстро отвернулся и ускорил шаг, делая вид, что ничего не заметил. Потом все-таки оглянулся и поздоровался с Джулией и ее маленькой спутницей. Девочка вздрогнула и посмотрела в сторону, показывая ему неповрежденную половину лица. Движение получилось почти инстинктивным. Леонард бросил взгляд на девочку, невольно ища в ней сходства с Юлией.

– Добрый день, мистер Корелл.

– Как поживаете, мисс?

– Отлично. А вы?

– Замечательно. Какой чудесный день!

– Наконец-то дожди закончились. Вы довольны костюмом?

– Весьма, благодарю. Ткань просто чудесная. Какая у вас замечательная девочка!

На последней фразе голос его дрогнул. Корелл вдруг задался вопросом, насколько удобно называть замечательной девочку со шрамом на лице.

– Спасибо, – смущенно ответила Джулия. – Это Чанда, она…

Она замялась и поправила челку. В другой день Корелл, вероятно, поспешил бы загладить неловкость и продолжил бы разговор, но сегодня у него не осталось на это сил. Ему вдруг захотелось куда-нибудь бежать, как и всегда при встрече с Джулией. Корелл сдерживался. Ждал, что она еще скажет. На языке крутилось что-то вроде: «А знаете, какое интересное письмо я недавно нашел?»

– Рад был с вами повидаться, – сказал он вместо этого. – Выглядите просто фантастически. Загляну, пожалуй, к вам в магазин, присмотрю себе что-нибудь новенькое. Приятного дня.

– Приятного дня, – отозвалась Джулия, как будто ошарашенная его последними словами.

Леонард обогнал их и поспешил дальше, мучимый чувством, что его снова обманули.