Глава 19

Завтра пятая годовщина стрельбы в Тусоне, где была тяжело ранена Гэбби. Приближение этого дня заставило меня вспомнить, чем я занимался, когда в Гэбби стреляли. Я чинил туалет, и теперь он снова сломался.

Как ни странно, мы знали, что этот момент приближается. Насос сепаратора проработал на несколько сотен дней дольше предполагаемого срока эксплуатации, и как раз тогда, когда я почувствовал, что продлевать его существование не имеет смысла, Земля предложила его заменить. Следовало согласиться, поскольку при внезапном отказе устройство выпускает наружу громадное облако урины, смешанной с сернокислотным консервантом, и убирать эту гадость придется мне.

Пять лет назад я был на орбите на 400 км выше своих близких в момент, когда они особенно во мне нуждались. С тех пор изменилось очень многое, однако я нахожусь там же, занятый теми же делами, когда мы минутой молчания чтим память жертв стрельбы.

Сегодня, 15 января 2016 г., на Международной космической станции великий день – день выхода в открытый космос, в котором я не участвую. Я всегда буду рад, что мне выпал шанс испытать восторг парения за бортом, когда между тобой и космосом нет ничего, кроме скафандра, но сейчас меня более чем устраивает пребывание на станции. Рад я и стать свидетелем первого выхода в открытый космос британского астронавта Тима Пика.

Сегодня я оператор поддержки внекорабельной деятельности. Я удостоверяюсь, что оба Тима надели скафандры, как положено, зачитываю шаги, следуя которым они проверяют снаряжение и функциональность скафандров, а также управляю шлюзовым отсеком. Тим и Тим должны поменять регулятор электропитания, сломавшийся еще в сентябре, когда Амико была за консолью в Центре управления полетами, а также проложить кабели. Они благополучно справляются с этими и другими задачами, когда у Тима Копры отказывает датчик уровня СО2. Само по себе это нестрашно, поскольку о содержании углекислоты можно судить по самочувствию, но вскоре он сообщает, что в его гермошлеме плавает пузырь воды. Будь пузырь маленьким, можно было бы предположить, что это капля пота, отделившаяся от кожи, но пузырь большой. Тим также говорит, что, прижимаясь затылком к впитывающей прокладке гермошлема, слышит хлюпанье, – признак того, что в гермошлеме воды больше, чем один пузырь.

Тимы пробыли за бортом всего четыре часа, их ждет еще несколько заданий, но утечка жидкости в гермошлеме означает необходимость – немедленную! – возвращаться. Тим Пик задерживается, чтобы навести порядок на рабочих площадках, а Тим Копра отправляется прямиком к шлюзовому отсеку. Мы хотим быстро вернуть их на станцию, однако спешка увеличивает риск сбоя, поэтому мы методично выполняем каждый шаг процедур, чтобы исключить ошибки. Я вспоминаю услышанную однажды мудрость, которую приписывают «морским котикам»: «Медленно значит эффективно. Эффективно значит быстро. Медленно значит быстро». Вернув парней на станцию, я первым делом снимаю гермошлем Копры. Он как будто в порядке, только немного влажный. Теперь очередь Пика. Оба выглядят усталыми, но не измученными, как мы с Челлом после двух наших первых выходов в открытый космос. Мы пробыли в скафандрах почти в два раза дольше.

Через несколько дней снова ломается «Сидра» в «Ноуде-3». В таких случаях Земле часто удается снова ее запустить, и я весь день на это надеюсь. Я уже размечтался, что успею вернуться на Землю, прежде чем «Сидра» снова потребует внимания, и с тяжелым сердцем принимаю известие, что нам с Тимом Копрой придется ее разобрать и пару дней посвятить ремонту.

На следующий день мы с Тимом выдвигаем проклятую тварь из стойки, перемещаем в «Ноуд-2», закрепляем на верстаке и разбираем. За день нам удается обнаружить проблему. Разборка агрегата с Терри Вёртсом была многодневным мероприятием, в результате которого он поранился, и мы оба были измотанными и злыми. Сегодня я сразу замечаю, что ремонт идет гораздо легче, чем в прошлый раз. Это по-прежнему очень сложная и хитрая работа: передвинуть 220 кг, которые могут повредить уплотнение люка, хрупкое оборудование или поранить человека, уже проблема, но я так поднаторел, что справляюсь с ней очень уверенно и эффективно. Я мог бы, при желании, написать руководство по ремонту чертовой штуковины. Кажется, я знаю ее, как кардиолог знает человеческое сердце.

Мы экономим время, используя хитрости, открытые мною при прошлых ремонтах, и завершаем работу за ничтожную часть времени, которое нам с Терри пришлось потратить на нее в апреле. Я невольно испытываю гордость. Не могу и не пожелать всей душой, чтобы мне никогда больше не пришлось разбирать эту штуковину.

В тот же день, работая в японском модуле, я нахожу за прибором питьевой пакет. Вытаскиваю и вижу инициалы «Д. П.» Здесь нет никого с такими инициалами, и давно не было. Это, должно быть, пакет Дона Петтита, работавшего на МКС еще в 2012 г. Я приберегаю пакет до того момента, когда Дон выполняет функцию главного оператора связи с экипажем, сую находку в камеру и вопрошаю:

– Это твое?

Дон смеется над нелепой ситуацией. Однако, как и все астронавты, он прекрасно знает, как легко теряются вещи на космической станции. Дома невозможно поставить на стол стакан воды и потерять его на три года, но в космосе, при всей внимательности, нет ничего проще, чем потерять напиток или любой предмет. Здесь слишком много вещей, и все они разлетаются.

Через несколько дней я делаю великолепный снимок Хьюстона и северного побережья Мексиканского залива, над которыми мы пролетаем ночью. Я посылаю его Амико с подписью «дом» и с удивлением замечаю, что снова начинаю пользоваться внутренним компасом. Я разрешил себе ждать возвращения. Почти год это было непозволительной роскошью, но теперь даже приятно немного помечтать и погрустить о доме, зная, что скоро будешь там.

В последующих числах января мы ставим крупный ботанический эксперимент. Августовский, с латуком, был относительно простым. Мы установили в европейском модуле «подушечки» с питательной смесью под лампы для подсветки растений, по расписанию поливали ростки и наблюдали, как разрастаются листья, превращаясь в легкий для уборки урожай. Теперь я выращиваю цветущие растения, циннии, с которыми будет сложнее, поскольку они более нежны и капризны. Последовательность экспериментов неслучайна – знания, полученные при уходе за простым и нетребовательным растением, помогут нам вырастить нечто поинтереснее. Требовательность цинний превосходит наши ожидания. Они часто выглядят неблагополучными, и я виню в этом задержку связи между Землей и орбитой. Я делаю фотографии растений и отправляю их земным ученым, которые, изучив и обсудив их, присылают мне инструкции – обычно «полейте их» или «не поливайте». Но к тому моменту, когда я их получаю, ситуация значительно ухудшается. Когда я узнаю, что полив следует прекратить, ростки залиты и плесневеют, а когда до меня доходит рекомендация возобновить полив, они обезвожены и почти засохли. Грустно ухаживать за живым созданием и видеть, как оно страдает без надлежащего ухода. Я выкладываю фото одной из цинний в социальные сети и получаю критику своих способностей садовода. «Вам далеко до Марка Уотни», – пишет некий острослов, имея в виду забытого на Красной планете героя фильма «Марсианин». Это уже наезд!

Я говорю руководителю работ с полезной нагрузкой, что хочу сам решать, когда поливать цветы. Казалось бы, невелика проблема, но только не для НАСА. Если я начну трогать растения и среду, в которой они живут, голыми руками, это будет принципиальное изменение протокола эксперимента. На Земле боятся, что я подхвачу споры плесени, если она окажется на растениях. Сначала мое предложение принимают скептически, но я убежден, что цветы погибнут, если мне не разрешат заботиться о них, как делал бы земной садовник. Невыносимо видеть, как все усилия и затраты, связанные с разработкой этого эксперимента и его доставкой на орбиту, идут прахом. Некоторые облеченные властью лица сомневаются, что я стану проверять растения ежедневно, поскольку это потребует гораздо большего времени и внимания, чем пассивное следование инструкциям. Наконец я добиваюсь своего.

Трудно описать, что я чувствую, когда растения возвращаются к жизни, едва не погибнув. Я сохранил воспоминания о цветах в ботанических садах, куда бабушка и дедушка водили меня в детстве. Эти уик-энды были отдохновением души, и цветы для меня ассоциируются с бабушкой и ее лаской. Я думаю о фиалках Лорел, поселившихся в моем кабинете после ее гибели. Теперь, когда циннии стали моим личным проектом, их благополучие чрезвычайно важно для меня. Я проверяю их при любой возможности. Как-то в пятницу я приношу несколько цветов в российский сегмент и закрепляю посреди стола для украшения.

– Скотт, – недоумевает Сергей, – зачем ты выращиваешь цветы?

– Циннии, – уточняю я.

– Зачем ты выращиваешь циннии?

Я объясняю, что мы хотим однажды научиться растить помидоры, и это один из экспериментов, призванный расширить знания, необходимые для длительного космического полета. Экипаж, летящий на Марс, будет нуждаться в свежей пище и не сможет пополнять ресурсы с Земли, как мы на космической станции. Если мы можем вырастить латук, сумеем и циннии. Если справимся с цинниями, вероятно, нам будут по силам и помидоры, а помидоры имеют настоящую питательную ценность для членов марсианской экспедиции.

Сергей качает головой.

– Растить помидоры – значит попусту тратить время. Если хотите вырастить что-нибудь для стола, займитесь картофелем. На картофеле можно жить.

(И делать водку!) Практичный и простой русский подход имеет свои плюсы.

Когда я выкладываю в соцсетях первое фото здоровых цинний, оно вызывает огромный интерес – 6 млн просмотров. Приятно видеть такой энтузиазм по отношению к предмету моих забот. Я утверждаюсь во мнении, что люди интересуются космосом, если помочь им связать то, что там происходит, с чем-то близким и понятным.

Для меня успех с цинниями со всей очевидностью свидетельствует: если мы рассчитываем когда-нибудь полететь на Марс, члены экипажа должны уметь действовать совершенно автономно. Я делал для цветов гораздо больше, чем планировалось, отчасти потому, что скучал по красоте и хрупкости живой природы, но, скорее всего, из-за высказанных в «Твиттере» сомнений в моих способностях к садоводству – хотелось достойно ответить на вызов.

В конце января я впервые наряжаюсь гориллой, упаковавшись с ног до головы в костюм, пахнущий пластмассой. Первая проделка Космической гориллы носит продуманный характер: я прячусь в каюте Тима Копры и дожидаюсь его появления, а когда дверь открывается, выскакиваю, перепугав его до смерти. После этого отправляюсь в российский сегмент и показываюсь космонавтам – они едва не лопаются от смеха. Космическая горилла уже несет людям радость!

Я решаю, что будет здорово без предупреждения объявиться в костюме перед камерой, чтобы меня увидели в Центре управления полетами. Тихим вечером вторника, когда ничего особенного не происходит, я делаю свой ход: надеваю костюм и плаваю перед камерой в американском «Лэбе», дожидаясь, когда меня заметят. Амико видит меня по NASA TV, но больше никто не реагирует. Какое разочарование!

Я размышляю, как позабавить Космической гориллой детей. Если привлечь их внимание и рассмешить, они заинтересуются и выслушают мой рассказ о космосе и ценности науки, технологий, инженерного дела и математики. Тим Пик соглашается принять участие в коротком видео: он распаковывает груз и находит гориллу-«безбилетницу», которая гоняется за ним по американскому «Лэбу» под главную музыкальную тему «Шоу Бенни Хилла» – Yakety Sax. Видео взрывает интернет и оживляет интерес к нашей работе на космической станции.

28 января я объявляю минуту молчания в память об экипаже шаттла «Челленджер», погибшего ровно 30 лет назад. Мы с двумя Тимами собираемся в американском «Лэбе», я произношу несколько слов об экипаже и о том, что дух этих людей живет в наших нынешних достижениях в космосе. Склонив голову, я не могу не вспоминать холодное утро, когда мы с соседом по комнате, Джорджем, снова и снова наблюдали взрыв орбитального корабля на экране крохотного телевизора. Тридцать лет, целая жизнь! Мне и в голову не могло прийти, где я буду сегодня. Помню, как Джордж спросил, по-прежнему ли я хочу полететь в космос, и что я жаждал этого, как никогда.

Через несколько дней один из российских коллег находит меня в американском сегменте и жалуется, что у него шатается зуб. Это коронка на импланте, маленький металлический колышек среди передних зубов. Единственный путь домой – зубодробительный спуск в «Союзе», и он небезосновательно опасается, что непрочно держащийся имплант провалится в горло или потеряется, но не хочет и возвращаться без него, поскольку мы сразу после посадки без конца фотографируемся. Я достаю стоматологический набор, тщательно просушиваю и зуб, и штифт марлей, смешиваю немного зубного цемента и приклеиваю зуб на место. Довольный коллега широко улыбается. Командир всегда на посту!

Воскресным утром я плыву в российский сегмент и приветствую завтракающих космонавтов.

– Скотт! – восклицает Миша с озорной улыбкой, – знаешь, какой сегодня день?

– Да, – отвечаю я. – Мой день рождения. Двадцать первое февраля.

В прошлый раз, когда я отмечал день рождения дома в Хьюстоне, мне было 50. Сегодня мне 52.

– С днем рождения, Скотт, но я не об этом! Нам осталось всего девять дней!

Весь этот год я избегал считать оставшиеся дни. Удивительно, но как-то незаметно их осталось меньше десятка. Очевидно, моя стратегия сработала. Девять дней – совсем немного.

– Скотт, – с воодушевлением продолжает Миша, – мы выдержали!

– Миша, – замечаю я, – у нас не было выбора!

Сергей, Миша и я проведем несколько отработок в «Союзе» и будем готовы к посадке. Мише, как бортинженеру-один, нужно освежить навыки, чтобы дублировать Сергея, – прошло очень много времени.

Мы начинаем укладывать вещи и готовиться к отлету. Мне нужно решить, что отправится вместе со мной в «Союзе», – маленькая упаковка, не больше полкило, в том числе золотые кулоны для Амико, Саманты и Шарлотт и серебряные для секретаря экипажа Брук Хитман, планировщика экипажа Дженнифер Джеймс и моего преподавателя русского языка Елены Хэнсен. Больше вещей можно будет отправить на SpaceX позже, весной. Я должен тщательно прибраться в каюте, чтобы подготовить ее для следующего жильца. Поскольку в космосе что угодно может летать где угодно, нужно вычистить стены, потолок и пол. Приходится буквально разобрать маленькое помещение на части и пропылесосить вентиляционные отверстия – покрытые годичным слоем пыли, они особенно грязны. Наконец, я прячу пластмассового таракана, чтобы его нашел мой «наследник» Джефф Уильямс.

Амико рассказывает, что вызвала техника проверить оборудование бассейна и гидромассажной ванны. Нагреватель воды в бассейне сломался посередине моей экспедиции, а она и не заметила, пока не начала готовиться к моему возвращению. Она знает, что я предвкушаю момент, когда смогу нырнуть в бассейн. Она просит прислать список вещей, которые хотел бы получить, как только вернусь. Печатая список, я еще глубже погружаюсь в мысли о доме: постельном белье, душе, бассейне и джакузи на заднем дворике. Весь этот год я пытался не тосковать по дому, а теперь сознательно это себе разрешаю. Удивительное чувство.

Я отсылаю список.

Когда я в космосе даю интервью или общаюсь с журналистами, меня часто спрашивают, чего, оставшегося на Земле, мне не хватает. У меня есть несколько ответов на этот вопрос, уместных в любой ситуации: дождь, времяпрепровождение с семьей, отдых дома. Все это правда. Однако в течение дня я время от времени чувствую тоску по самым разным вещам, порой таящуюся где-то в глубине сознания.

Я скучаю по готовке. По возможности резать свежие продукты, по запаху овощей, вскрытых ножом. Скучаю по аромату кожицы невымытых фруктов, по виду свежей провизии, громоздящейся на прилавках гастрономов. Скучаю по гастрономам, где пестрят яркими упаковками стеллажи, блестят кафельные полы и бродят в проходах незнакомые люди. Я скучаю по людям. По возможности встречать новых людей и сближаться с ними, узнавая их жизни, непохожие на мою, и слушая рассказы об их опыте, которого никогда не переживал лично. Скучаю по звуку детских игр, всегда одинаковому, независимо от языка. По разговорам и смеху из соседней комнаты. По комнатам. По дверям, дверным коробкам и скрипу деревянного пола в старых домах. Мне хочется посидеть на своем диване, на стуле, на барном табурете. Хочется ощутить, как отдыхает тело после целого дня воздействия гравитации. Мне не хватает шуршания газет, шороха переворачиваемых страниц книги. Возможности пить из стакана. Класть вещи на стол, зная, что там они и останутся. Я тоскую по внезапному толчку ветра в спину, по теплу солнечных лучей на лице. Скучаю по душу. По текущей воде во всех видах – когда умываешься, моешь руки. По сну в кровати – прикосновению простыней, весу одеяла, гостеприимному изгибу подушки. По цвету облаков в разные моменты дня и разнообразию земных рассветов и закатов.

Я также задумываюсь, чего здешнего мне будет не хватать на Земле. Это странное чувство – ностальгия авансом, грусть по всему тому, что я все еще испытываю ежедневно и что сейчас меня нередко раздражает. Я знаю, что буду скучать по дружбе и товариществу 14 человек, с которыми делил годовой полет. По виду Земли из «Куполы». По ощущению, что выживаю собственными усилиями, что в любой момент могу столкнуться с угрозой жизни и буду готов с ней справиться, что абсолютно все, что я делаю, важно и каждый день может стать последним.

Как странно укладывать багаж перед отлетом из космоса! Много вещей отправляется в мусор, то есть набивается в Cygnus, который позже в этом месяце сгорит в атмосфере. Выбрасывается много неиспользованной одежды – я справился с поставленной перед самим собой задачей обойтись необходимым минимумом и оставшиеся неиспользованными футболки, свитера, белье, носки и штаны, которыми можно наполнить туристический рюкзак, служат тому доказательством.

На выходных я нахожу время сфотографировать вещи, которые меня просили взять разные люди, – футболки, шапки с логотипами, фотографии, рисунки, украшения. Все это я отношу в «Куполу». Открываю защитные крышки и замечаю отблеск рыжеватого песка, по цвету и фактуре которого угадываю, над какой частью планеты мы пролетаем: равнины Сомали к северу от Могадишо. С одной стороны, приятно сознавать, что я досконально изучил Землю; с другой – это свидетельство того, что я пробыл здесь слишком долго.

Один за другим я беру предметы, привезенные в космос ради людей, и пускаю их свободно парить на фоне Земли, чтобы сфотографировать каждый. Это нетрудно да и времени почти не отнимает – одно из дел, до которых вечно не доходили руки и они откладывались до лучших времен… до сих пор.

Есть еще кое-что, что я хотел сделать, но не находил подходящего момента. Размышляя о жизненном пути, приведшем меня сюда, я неизменно вспоминаю, как важно для меня было прочесть в юности «Парни что надо». Я убежден, что ничего не добился бы, если бы мне не попалась эта книга – если бы Том Вулф ее не написал. Тихим субботним вечером я звоню Тому Вулфу, чтобы сказать спасибо. Судя по голосу, он в восторге от моего звонка. Я рассказываю, что мы пролетаем над Индийским океаном, сообщаю нашу скорость, описываю систему связи. Мы обсуждаем книги, Нью-Йорк и первое, что я собираюсь сделать, когда вернусь (нырнуть в бассейн). Договариваемся о совместном ланче, и теперь уже это – дело, которого я больше всего жду.

29 февраля 2016 г. я передаю командование Международной космической станцией Тиму Копре. Завтра я покину станцию и вернусь на Землю.