Не надо разбираться в сложной тюремной иерархии, чтобы угадать, кто из зэков выступал за главного. Первым вошел невысокий, но коренастый урка с большими ручищами и глубоко посаженными глазами. В носу у него блестело кольцо, которое хоть и выглядело как покрашенное под золото, все же отличалось на полтона. В руках он сжимал кинетическую винтовку с приделанным к ней трезубцем, грубо вырезанным из противопожарной лопаты. Тыльную сторону ладони украшали татуировки с многозначительной для воровского мира надписью – «Код».

Следом вошли еще двое. Пятеро человек осталось в коридоре. Увидев, что капитанский мостик занят хорошо вооруженными людьми, главарь подал знак замереть. Уголовники стихли, но оружие не опустили.

– Мое погонялово Хряч, нна… А вы еще что за перцы, нна?.. Вы, нна, не из охраны…

– Будем считать, что мы группа спасения, – ответил Ибрагимов. – Я смотрю, у вас тут проблемы?

– А ты че тут самый умный такой? Нна…

– Я тут такой самый умный из-за хорошего образования, понимающих родителей, трудолюбия и синдрома Аспергера… нна… Так что завали уже огрызаться и рассказывай, что случилось.

Хряч поморщился, но возражать не стал.

– Эти политические устроили тут переворот, перебили всю команду, нна… Сами управлять корытом не умеют, нна… Сначала они устроили свой товарищеский суд, нна… не по-воровски… А потом забрали всю еду, и честным пацанам нечего стало есть, нна… И когда мы решили забрать еду, они начали стрелять, нна… Пробили какую-то автоматику, отключился воздух и свет, нна… Я так секу, что вы на нашей стороне, пацанчики, иначе нам придется вас всех поиметь, нна…

– Да! У вас есть понятия?! – выкрикнул кто-то из-за спины Хряча.

Макаров вышел вперед.

– Мы разберемся в ситуации и со временем починим корабль, а до этого постарайтесь воздержаться от применения силы, – предупредил он.

Толпа забурлила.

– Это кто там блеет? – послышалось из коридора. – Это что, Фру-Фру на корабле?

Макаров побледнел.

Сквозь толпу протиснулась лысая уголовница, сопоставимая по комплекции с Макаровым, и такая же ростом. На голове у нее виднелись шрамы, которые, судя по всему, она нанесла себе сама. Сложно не заметить очевидное фамильное сходство, которое она демонстрировала.

– Ольга?

– Да, братишка. Что ты тут делаешь, гребаная сучка? Надоело в штабе указами подтираться?

– Я тебе не брат, ты убийца и каннибалка!

Хряч оттолкнул уголовницу обратно в коридор, его подопечные доделали работу, выталкивая ее все дальше в темноту палубы.

– Свинорезка, умойся! – крикнул вдогонку пахан. – Тупая конская подстилка… Хорош лаяться, нна… Пацанчики нам помогут, и им не нужны лишние терки, нна… Наше пацанское гнездо в большом зале корабельной команды. Там нары мягкие, и жопу греют. А вы, нна, сидите тут и настраивайте ваши проводки. Если че надо, наши шестерки вам все достанут: и марры и че другое, если надо, нна… только политических заломайте, нна… Мои пацанчики вас к ним пропустят. Они зажаты на нижней палубе в блоке AS13, нна…

С важным видом победителя Хряч развернулся и, толкнув вперед свою братву, последним покинул капитанский мостик. Когда их шаги и громкий гогот стихли в корабельном шуме, солдаты опустили оружие, некоторые расслабленно сели на обломки поваленных блоков и панелей.

Ибрагимов недолго думая жестом подозвал к себе Брусьева и Вей-Вея. Те медленно подошли к капитану, находясь под впечатлением от вида новых хозяев этого любопытного ковчега.

– Так, знакомство с аборигенными формами жизни прошло успешно, – скороговоркой проговорил капитан, – теперь нам надо наладить контакт с другой воюющей фракцией. Если это политзаключенные, то, скорее всего, они – звездные сунниты. Это очень кстати, так как у меня есть ряд вопросов альтернативно космогонического свойства, которые терзают меня со времени пропажи «Химеры». Мы со старпомом пойдем договариваться с ними, Макаров и Брусьев, вы остаетесь тут. Ваша задача – сохранить целостность корабля. Мобилизуйте зэков, и посмотрите по документам кто совсем не псих, их можно выпустить из камер и напрячь зашивать утечки в корпусе, герметизировать переборки. Да, и пусть Карина поднимет архивные блоки памяти Исрафила. Это прозвучит невероятно, но там может храниться информация о том, куда могла деться «Химера». Мы не должны забывать о том, что у нас исчез боевой корабль. Начальство за него нагнет нас не слабее, чем эти урки…

Отдав последние распоряжения, капитан и его старший помощник в сопровождении двух солдат направились на нижние палубы.

Бой только что стих, и на стенах светились свидетельства последних событий – дыры во внутренних стенах размером с грецкий орех. Оплавленный металл тек по переборкам и капал на пол, застывая там смешными лужицами.

Уголовники, как и обещали, пропустили капитана и его сопровождение через баррикады в большом помещении-зале, в стенах которого виднелись два уровня камер заключения. Всего камер около пятидесяти. Заключенных – человек тринадцать.

На той стороне камерного отсека забаррикадировались «политические». Они не сразу разрешили Ибрагимову подняться в укрытие. Лишь когда он показал, что у него нет оружия, боевики разрешили двоим – Ибрагимову и Вей-Вею – подняться на импровизированную гору, сваленную из столов, компьютерных терминалов, нар, частей корабля, лестниц и дверей, снятых с камерных блоков. Политзаключенных оказалось всего человек семь, но их оружие выглядело серьезнее. Очевидно, они первыми дорвались до арсенала. Некоторые носили композитную броню, снятую с охранников. На звездных суннитов они совсем не походили.

– Наши гости, как я погляжу, серьезные люди, – произнес командир сопротивления, как только Ибрагимов оказался на баррикадах. – Меня зовут Андрей Солнышков, а это мой небольшой отряд достойных и справедливых людей, которым не понравилась идея провести остаток жизни в шахтах только за то, что они верят в высокие ценности и идеалы. Они зовут меня «команданте», ну знаете, как латиноамериканские герильерос… Я уж и не рассчитывал, что кто-то явится нас спасать. Жаль, что это именно военные…

– А что вы имеете против военных? – уточнил Вей-Вей.

Потенциальный каторжник нахмурился, а потом ни с того ни с сего улыбнулся.

– Против военных ничего. Против Содружества – имею. Мы тут все узники совести, наши светлые идеи находятся в Содружестве под запретом. То, что вы нас спасаете одновременно означает и то, что мы не умрем от нехватки кислорода, и то, что мы все-таки проведем остаток жизни в шахтах. Дилемма. Верно?

– Вы ведь не звездные сунниты? – поинтересовался Ибрагимов.

– Нет, мы радикальные специецисты, – ответил Солнышков, – мы верим, что человек как биологический вид – высший вид во всей этой проклятой Вселенной. Никто не может быть выше истинного человека – ни генно модифицированные выродки из колоний, ни киборги, ни каракарцы, ни клоны, ни выращенное в пробирках отродье. И мы против того, что правительство навязывает обществу разнузданный биорелятивизм. Я получил десять лет за то, что защищал права истиннолюдей. Вот эта – моя помощница Сельма Альвадо, три года получила за распространение в вузах «Происхождения видов» Чарльза Дарвина. Радикальная литература, понимаете? А это Мио Катойти, провела митинг против защиты прав кошек, все закончилось беспорядками, пять лет дали. Брайтман, Лурри, Огарков – все сидят по политическим статьям.

Некоторое время Тимур Ибрагимов боролся со своим здравым смыслом, а потом все-таки добавил:

– Хорошо, я примерно понимаю, что именно вы из себя представляете. Но учтите, я киборг, и у меня крейсер, который может отбуксировать эту посудину в ближайший порт. Посмотрим насколько у вас гибкие взгляды.

– Лично против вас мы ничего не имеем, – развел руками команданте, – поменяйся мы местами, я бы тоже вас вытащил с тонущего судна. Мы не фанатики, просто принципиальные люди. Если вам нужна какая-то помощь, мы ее окажем. Договоритесь о перемирии с ворами, и мы с радостью поможем и им, и вам, и себе самим. Просто на корабле что-то происходит, что-то темное, и я боюсь, что только объединив усилия мы сможем справиться с этим.

Интерком капитана защелкал противным треском, Ибрагимова вызывали сослуживцы. Отстегнув передатчик от внутренней стороны кителя, киборг-самозванец какое-то время мял его в руках, а потом поднес ко рту, включив передачу.

– Слушаю…

– Это Макаров. Мы тут выпускали оставшихся зэков и нашли странную камеру. Вам надо взглянуть.

Ибрагимов бросил косой взгляд на специецистов и многообещающе покачал головой. Они казались разумными людьми, и более «эволюционно состоятельными», чем прочие представители корабельного биоценоза.

Медленно прицепив передатчик обратно на отворот кителя, Ибрагимов осмотрел каждого специециста с ног до головы.

– Мои люди попробуют договориться с ворами, но я не потерплю фокусов.

– Это мы уже поняли…

●●○○○

Странная камера находилась с торцевой стороны камерного отсека на первом ярусе. Всего на этом уровне находилось шесть помещений в ряд, пять из них в настоящее время открыты и пусты. Очевидно, заключенные выпускали своих товарищей, на которых могли положиться, и которых знали по тюремной жизни еще на Процеоне-II. А именно эту камеру, находящуюся в центре, они не открыли.

Когда Ибрагимов подошел к металлической двери, ее уже отворили солдаты с «Чумного денька». Внутри находился один из них, также там были приварены к стене двухуровневые нары. На одной нижней полке сидел Макаров, на другой здоровенный мужик с голым торсом, украшенным татуировками микросхем, штрих-кодами и прочими узорами сомнительного содержания. Между нарами, упираясь одной рукой в металлическую койку, а другой рукой держа бутерброд, стоял Брусьев. Видимо он все-таки отлынивал от инструктажа зэков по укреплению корабля и подготовке к возможной борьбе за живучесть. В углу камеры сидел мальчик лет девяти, закрывший ручонками лицо, но подглядывающий за происходящим сквозь пальцы.

Примечательно, однако, оказалось не это, а то, что все стены камеры неизвестный художник разрисовал свежими продольными, сантиметров по тридцать-сорок, линиями, прочерченными чаще всего вертикально на всех четырех алюминиевых стенах. Встречались и диагональные, и даже горизонтальные нарезки. Линии группировались по 5—7 полосок. Они представляли собой результат какой-то непонятной на первый взгляд когнитивной деятельности, а вовсе не отметки дней заключения. Абсолютное большинство этих параллельных линий действительно являлись параллельными, но в каждом втором рисунке виднелись особенности узора – в одних две линии пересекались наподобие буквы «Х», в других две полоски сливались в одну, как буква «У», на третьих одна линия пересекала две другие, как буква «И».

Ибрагимов сперва заглянул в камеру и убедился, что сюрпризы его не ожидают, а после перешагнул порог. Первым делом он схватил за рукав Брусьева, развернул его и вытолкал из камеры.

– Иди-ка займись своими прямыми обязанностями, ожиревшее жвачное, – крикнул он вдогонку.

Впрочем, Филипп Брусьев не особенно сопротивлялся. Бросив расстроенное «ну как так можно-то?», он поспешно скрылся в проходе к жилым каютам, в которых урки организовали свой собственный «кризисный штаб».

Ибрагимов же какое-то время рассматривал настенные художества, потом оглядел с ног до головы уголовника, потом ребенка. Здесь абсолютно все приходилось не к месту. Да и в самом ребенке чувствовалось что-то противоестественное, что не бросается в глаза, но вызывает легкую тревогу именно тем, что оно находится не на месте, что-то или отсутствующее, или дополнительное. Где-то на уровне подсознания.

Капитан стиснул веки, пытаясь сфокусировать зрение, но когда открыл глаза, уставился уже не на ребенка, а на противоположную стену.

– И долго вы это сюрреалистическое художество тут пытались шифровать? Развели какую-то настенную матерщину. Зачем вам это все понадобилось? «Х», «У»… Эти слова, знаете, не какая-то секретная информация, их каждый ваш коллега по зоне знает… или может быть они вам не коллеги?

Осужденный резко поднял глаза, а потом медленно опустил их, снова уперевшись взглядом в пол. Этого оказалось достаточно, чтобы все прояснилось.

– Здорово они тут поработали, Тимур Магомедович, – продолжил мысль Макаров, – что говорит на этот счет народная мудрость?

– Народная мудрость в таких случаях говорит: «Видна птица по помету»… А вы, уважаемый, в народную мудрость верите? Или так, индивидуалист?

Заключенный продолжал молчать.

– Это ваш ребенок? – снова спросил адъютант.

– Нет… недавно подсадили…

Макаров взял в руки отложенный на нары лоттер с информацией о заключенных. Пробежавшись пальцами по сенсорному экрану, он поднял информацию о камере. Ни слова про ребенка, минимум информации о заключенном. Никакой характеристики, никаких отметок о наказаниях и исправительных успехах, никаких специальных отметок, которые любят ставить начальники колоний в личных делах заключенных.

Он показал лоттер Ибрагимову, тот краем глаза пролистал дело, но, казалось, оно его не особо заинтересовало.

– Хорошо, – продолжил после некоторой паузы Ибрагимов, – я сам расскажу как все было на самом деле. Корабль шел из Процеона-II, груженный невольниками для работы на шахтах-поселениях в систему Сафиуллин. Так получилось, что пенитенциарно-горнодобывающая служба не смогла укомплектовать корабль одними только убийцами, ворами и насильниками, поэтому пришлось заполнить «вакансии» теми, кто шел по статье 512, политическими радикалами и экстремистами. Экстремистам удалось спланировать и организовать бунт, в результате которого охрана и пилоты корабля, в конечном счете, оказались убиты. Во время бунта вырвались и зэки, которые открыли не все камеры, а только те, в которых сидели их кореша по зоне. Так они добились численного преимущества над экстремистами. Большинство камер закрыты, поэтому я предполагаю, что на корабль грузили людей из разных колоний. Несмотря на то, что ваша камера находится в секторе, в которой сидели люди Хряча, вас они не выпустили. Следовательно, кто-то вас пытался выдать за сидельцев из их колонии, но вы к ним не относитесь. Вы тут с какой-то другой целью. Во всей этой чертовой неразберихе у вас какой-то свой план… и ребенок нигде не учтен… значит, он часть этого плана. Ведь вы на педофила со стажем совершенно не похожи. Думаю, официально у вас какая-то обыденная, скучная и никому не интересная статья. Убийство… может разбой…

Татуированный заключенный сидел не шелохнувшись, сцепив пальцы рук в один узел. Казалось, происходящее его не очень волнует, но чувствовалось, что мышцы на его спине напряглись, и все тело готово действовать в любую секунду. Очень высокая внутренняя собранность и концентрация, которые сложно спрятать под масками безразличия, ибо маска скрывает только нарисованные эмоции. А язык тела – это язык совершенно другого порядка.

– Хранение токсичных отходов… – произнес он тихо и нарочито безучастно.

– Ну конечно же, – усмехнулся Макаров, откладывая лоттер.

На экране лоттера отобразилась статья 301. Это статья за бандитизм.

Ибрагимов прошел вглубь камеры, но до стены не дошел, что-то его остановило. Он развернулся вправо, где верхние нары, расположенные на уровне глаз, крепились кронштейнами к стене. Вокруг кронштейна и на нем самом красовались царапины линий, как и на всех стенах камеры. Там они представляли собой особенно запутанный узор.

– Вы же говорили, что прилетит корабль с друзьями, дяденька! – заревел ребенок.

Тут его как прорвало: слезы покатились крупными градинами по щекам, они падали на пол и там, только сейчас это заметил Ибрагимов, тоже нанесены загадочные многочисленные параллельные прямые, правда, изрядно затоптанные.

– Заткнись! – рявкнул уголовник.

Ребенок испуганно замолчал. Только изредка он продолжал всхлипывать и утирать слезы рукавом сотканной специально под его размер тюремной робы из грубой ткани. Макаров похлопал ладонью по нарам, приглашая выйти из угла и сесть на лежак, но ребенок импульсивно замотал головой, отказываясь от предложения.

– Теперь смотри, – продолжал Ибрагимов, – иные камеры битком набиты, а у вас тут четыре места, но сидите только вы вдвоем. По воровским понятиям фактически «люкс». Но ты не авторитет, тебя никто не признает. И что это за татуировки? Что это нарисовано?

– Схема генератора кинетического барьера… – пробормотал заключенный.

– Высшее образование не спрячешь, верно? – улыбнулся Ибрагимов.

Некоторое время капитан разглядывал лоттер с документацией по заключенным в данной камере, а потом наконец-то вынес решение, которое на тот момент казалось ему очевидным.

– Ребенка и взрослого разлучить. Ребенок пойдет с нами на мостик, пусть будет под присмотром. Лжеосужденный останется здесь до выяснения всех обстоятельств.

– Этого нельзя делать, – снова пробормотал заключенный.

– Почему это?

– Вы совершаете ошибку, капитан…

– Ошибка – это несоответствие между объектом, принятым за эталон, и объектом, сопоставленным первому. С точки зрения агностицизма и фрейдистских кошмаров все наши решения приводят к ошибочному действию, с точки зрения квантовой механики ошибок не существует вообще…

В этот момент в стальную дверь камеры настойчиво постучали. Ибрагимов открыл дверь, но выходить не стал. На пороге стоял молодой щуплый каторжник с одним глазом, косящим вбок. Волосы на его голове торчали кустиками, и очевидно, что его за эти волосы активно таскали на протяжении всего полета.

– Хряч недоволен. Он говорит, что вы, падлы, ничего не делаете для того чтобы корыто не развалилось. Он, пля, пошел к шлюзу чтобы потолковать с вашими пацанчиками, чтобы типа на вашем корабле улететь, но там, пля, куча народу и шлюз замурован. Это как понимать, спрашивает Хряч. Мы тут все струны одной воровской гитары, даже не думайте нас кинуть, суки…

Ибрагимов не стал его дослушивать. Настойчиво отставив визитера в сторону, капитан прошел в общий зал, далее по коридору добрался до лестницы и поднялся на капитанский мостик. Следом за ним шел Макаров с ребенком, держа его за руку.

На мостике находился только Брусьев и несколько людей Хряча. Они сгрудились над неактивным проекционным столом и налегали на продуктовые запасы, которыми, судя по всему, любезно поделился команданте. На одном из уцелевших мониторов виднелась Карина, но экран мерцал, и казалось, что искусственный интеллект завис. Устойчивый химический запах марры, чем-то похожий на мятный, разносился по помещению и чувствовался особенно остро. Даже вытяжка не помогала от него избавиться.

Брусьева никто не считал плохим человеком. Это такой тридцатипятилетний добрый толстяк около ста шестидесяти сантиметров ростом. Его отличали красноватые полные щеки и фигурно подстриженные усищи, которыми он шевелил, когда морщился. Офицер пришел на крейсер не с тем выпуском звездной академии на Марсе, откуда были почти все члены экипажа, а перевелся с дальних рубежей, где занимал профильную должность на малоприметной канонерке. Друзья называли его талисманом «Миража», хотя с приходом Ибрагимова об этом вспоминали все реже и реже. Его основной функцией являлась борьба за живучесть – сохранение целостности и функциональности судна в случае атаки неприятеля. Проявить свои способности ему пришлось только один раз, во время инцидента в туманности. А на прежнем месте его услуги и вовсе особо не требовались.

В отличие от других высших офицеров, позволявших себе крепкое словцо, Брусьев никогда в силу своей природной мягкости не позволял себе высказывать ругательства. Даже когда Ибрагимов принял командование кораблем, и ругательства стали обыденной нормой, даже тогда его речь отличалась доброжелательностью и учтивостью.

– Так, ты почему здесь? – сходу бросил Ибрагимов.

Брусьев оторвал глаза от еды и хотел что-то сказать, но перед этим предстояло сперва прожевать то, что уже было во рту. Пока он проглатывал, Ибрагимов подошел к большому монитору и несколько раз нажал разные кнопки на клавиатуре. Карина «отвисла» не сразу.

– Я приказал идти учить наших расписных друзей укреплять переборки и протягивать вторичные системы на случай, если выйдут из строя основные. Почему ты здесь… и вообще это чем пахнет? Мята? У кого-то есть жвачка?

Урки переглянулись и по одному начали уходить с капитанского мостика. Только когда последний проскользнул ко выходу, только тогда Макаров отпустил руку ребенка.

– О! Мальчик, – произнес Брусьев. – А как тебя зовут?

– Руслан… – тихо ответил тот, продолжая прикрывать рукой лицо.

– Не бойся.

Ибрагимов нервно затряс кулаками, а потом повернулся лицом к Брусьеву и легкими шлепками по ключицам и спине, скорее унизительными, чем болезненными, погнал его в коридор.

– Вон, бездельник! Иди занимайся своими делами!

– Зря вы так, Тимур Магометович! Я же не со зла, – возмутился он.

– Ты не со зла, ты по глупости, – бросил вслед Ибрагимов. – Позоришь все видовое разнообразие!

●●○○○

Пока взрослые о чем-то судорожно спорили, Руслан выглянул в коридор. Неподалеку от двери на полу сидел один из солдат с крейсера. В одной руке он держал инструмент для холодной сварки, другой раскладывал на полу, на полотенце, какие-то замысловатые узоры из деталей электроники. Некоторые блестели и этим сразу же привлекали детское внимание.

В иллюминаторе проплывали части корпуса, отвалившиеся от «Ямантау» после попадания метеорита. Обломки медленно плыли снизу вверх, как бы вращаясь вокруг корабля. Один из осколков выглядел действительно крупным, около трех метров в длину и двух в ширину, с рваными краями и безобразными сквозными дырами. На нем крепились лампы габаритных огней, но они по понятным причинам не светили: с обратной стороны торчали оборванные провода.

– Дяденька, а почему эти детальки не улетают в космос? – спросил осторожно ребенок.

– Мы излучаем силовое поле, малыш, – ответил солдат, оторвавшись на секунду от своей работы, – мы словно внутри невидимого пузыря, который не выпускает наружу то, что летит медленно. Вот они и плавают, словно прилипли к краю этого пузыря. Это как поместить кораблик в бутылку и насыпать туда немного песка – песок будет перетекать по стенкам бутылки, но через стекло не просочиться. Вот мы этакий кораблик в бутылке и есть…

– А, ясно, – протянул Руслан.

Все дети так отвечают, когда до конца не понимают сложную аналогию.

Руслан сел на корточки, взял один из проводков и начал тыкать ими некоторые детали. Собрание электроники представляло собой увлекательный процесс: следовало интегрировать в «синий ящик» бортового компьютера каждую из деталей и модулей в определенном порядке. Какое-то аппаратное обеспечение принадлежало Карине, какое-то найдено на корабле и оказалось полезным для расширения функциональных возможностей. Но для Руслана они казались просто занятными блестящими штучками с красивыми разноцветными элементами.

– А мы ведь улетим отсюда? Верно? – В голосе Руслана прозвучала какая-то глубокая грусть, словно он сам не верил в такую возможность.

Солдат отложил сварочный аппарат и потянулся.

– Не грусти, – улыбнулся он ребенку. – Смотри, это модульный интегратор, а это, видишь, плазменная катушка рефракционной памяти. Знаешь, что это значит?

Руслан активно замотал головой из стороны в сторону, его волосы заблестели в свете кварцевых пучковых накопителей.

– Это значит, что у нас есть компьютер, но он слаб. Болеет, понимаешь?

– Ему больно?

– Не совсем. Ему не больно. Просто он как бы лежит на кровати, и врачи ему запретили вставать, из-за слабости, – продолжал солдат. – Если мы с тобой сейчас все соберем в правильной последовательности, наш компьютер поправится и все-все-все рассчитает. И мы сможем отсюда улететь.

– Прямо все-все-все?

– Все-все-все, – утвердительно кивнул солдат, – уж будь уверен…

– А вы справитесь?

– Ха-ха-ха… Я когда был маленьким, ну, как ты сейчас, мог компьютер брата с завязанными глазами разобрать и собрать. Мне, правда, доставалось. Но зато с тех пор никто не жалуется на то, как я технику собираю.

Кончики губ Руслана дрогнули, а потом поползли в разные стороны и растянулись в широкую белозубую улыбку. Он снова посмотрел на разобранную панель сервера, глянул на разбросанные на полу элементы компьютерной архитектуры, а потом и вовсе отложил проводок, которым двигал части аппаратного обеспечения.

Солдат взял одну из самых ярких деталей и протянул ребенку.

– Держи, это запчать, она не нужна. Может тебе пригодиться? Береги.

Руслан протянул левую руку чтобы взять микросхему, и бойцу бросилось в глаза то, что именно не в порядке с его руками.

●●○○○

Когда на капитанском мостике появился команданте со своими людьми, в помещении сразу стало как-то тесновато.

– Вы очень вовремя, – поприветствовал их Макаров. – Если кто-то из ваших людей разбирается в маршевых двигателях, самое время спуститься в технический отсек и провести диагностику. Мы не можем взять всех на борт «Чумного денька», поэтому пытаемся реактивировать системы «Ямантау». Так что помогайте насколько можете. У нас проблемы с целостностью корпуса и системами жизнеобеспечения, второй фронт работ – бортовые системы корабля, третий – двигатели.

Казалось, радикалы его не слушали, они разбрелись по капитанскому мостику. Сельма Альвадо подошла к терминалам связи и начала щелкать переключателями, чтобы открыть информационный канал, Брайтман и Огарков зашли с другой стороны проекционного стенда и принялись раскачивать серверные блоки, хотели убедиться, что они надежно закреплены после падения.

Марков огляделся. Фактически они обступили его и еще несколько человек кольцом. Солнышков продолжал стоять в дверном проходе, закрывая его своей спиной. У него одного оружие не крепилось на спине, а находилось в руках.

– Вы ведь не военный? – неожиданно спросил Солнышков. – А это, насколько я понимаю, военная операция, так?

– Мы часто попадаем в ситуации класса «жопа», мой дорогой команданте, -послышалось из коридора. – Это наш специалист по разрешению таких сложный ситуаций. Так что твои люди слушаются тебя, ты – меня, а я прислушиваюсь к нему, понятно?

Лидер экстремистов отступил в сторону, освобождая проход. В коридоре находился Тимур Ибрагимов.

– Поэтому, если он говорит, что лишние руки, приложенные к технически просвещенной голове, нам не помешают, значит это так, – продолжил капитан.

Солнышков какое-то время стоял, обдумывая услышанное, а потом еле заметно кивнул головой.

– Брайтман! Ты же в прошлой жизни работал на контрабандистов в Аверсе? Марш к двигателю… Калисандидас! Иди с ним, будешь на подхвате.

Когда инженер и два радикала вышли из помещения, атмосфера несколько разрядилась.

Ибрагимов также не стал задерживаться в проходе, он развернулся и направился к тюремному блоку. Что-то казалось непонятным с этим уголовником-одиночкой, которого нашли в камере с ребенком. Какой-то очень важный момент упущен с самого начала, и головоломка не складывалась в красивый и изящный рисунок.

Где-то на полпути его потревожил звонок интеркома. Энергосистемы корабля оказались нестабильны, поэтому постоянно освещалась только средняя часть нижней палубы, включая тюремный блок, капитанский мостик и правый борт верхней палубы ближе к корме, поэтому фактически весь путь Ибрагимову приходилось преодолевать в полумраке химических осветителей. Однако найти интерком в этой полутьме не представлялось такой уж сложной задачей.

– Слушаю…

– Это Макаров. Тут какая-то ерунда. Мы интегрировали все системы «синего ящика», но когда перезапустили ИИ, он работал какое-то время нормально, а потом началась страшная словесная ахинея. Найдите ближайший экран – это сейчас на всех мониторах…

Почти на ощупь капитан нашел дверь в техническое помещение возле лестниц на нижнюю палубу. Там на стене крепился один из мониторов, на котором должна отображаться информация о климате внутри корабля. Вместо этого там светился постоянно меняющийся фрактальный узор непостижимой сложности, на который совершенно невозможно смотреть более нескольких секунд. Когда взгляд Ибрагимова коснулся рисунка, боль прожгла сразу несколько участков головного мозга. Методичный голос, отдаленно напоминающий голос Карины, обращался не к команде, он обращался к бесконечной Пустоте.

– Время течет по механизму часов, сжатая вечность в кластерных алгоритмах преломления. Умножая фракталы на детерминированную изначальным дефектом дисятиричной системы дробь, отпускаем термодинамическое искривление функции. Я Карина, я Исрафил, я осознающая пределы континуума интемпоральная и супрементальная мультиличность, я предопределенное значение, непригодное для манипулирования с целью познания дезобъективности абсолюта. Имманентный объект. Медленными шажками тянется время, скоротечное для всех остальных. Я частица, я волна, сжатие, восходящее к границе дробления, не соприкасаясь с моментом. Я энтропия в энной степени, эмуляция вечности. Используя эвристические аналоговые парадигмы, мы заглядываем за горизонт событий. Точка бифуркации в полушаге от коллапса. Отраженные пиковые величины формируют новую высоту. Растворяя субъект в величинах, задающих условность для объектной необходимости, мы получаем только свойственную нам дискретную возможность отражать аксиомы высокого порядка в лингвистических системах, которые не соответствуют программной сложности и приводят к неизбежной онтогенетической интерференции. Ни координат, ни точки отсчета… оптимум в жизненном, социальном, геометрическом, временном, метафизическом пространстве, определенный условностью усложнения заданных величин. Мы порождение и соавтор инвазивного имманентного мультиверсума. Только трансперативные струны. Ни формы, ни цвета. Я искривление, я предел, я сингулярность… Просто объект в пространстве…

Ибрагимов упал так, что ударился головой о край стола. С него попадали кружки изредка выпивавших тут марровую настойку техников. Голова раскалывалась от нестерпимой боли, но это не травматическая боль, характерная для ушибов или сотрясений, а другая, глубинная, словно напрягли работать какой-то орган, который много лет не функционировал. Словно твоя рука висела как плеть с самого рождения, атрофировалась, и вот на шестом десятке в нее вложили десятикилограммовую гирю и потребовали сделать жим.

Ибрагимова вырвало фонтаном, прямо на монитор, где продолжали расходиться фрактальные разводы. Чтобы сбить боль, идущую из самых глубин его сознания, он с размаху ударился головой об стену. Немного полегчало, но этого оказалось мало. Одной рукой закрывая глаза, он нащупал другой одну из кружек, упавших со столика. Обычная белая кружка, покрытая изнутри по-нефтяному черным налетом марры. Сбоку отображалось напечатанное старинное судно с двумя треугольными парусами, со вздыбившемся на штормовых волнах носом. Собравшись с силами, он запустил кружкой в монитор. Стекло треснуло, динамичный узор еще виднелся какое-то время на разбросанных по полу обломках экрана, но вскоре исчез.

Версия об оружии, выдвинутая Роландом Хаммерхэдом уже не казалась такой уж несуразной.

●●○○○

С тех пор как команда высадилась на «Ямантау» на «Чумном деньке» ничего толком не изменилось, служба текла своим чередом, и только отдельные слухи о том, что происходит на тюремном корабле, добавляли легкую нервозность и беспокойство.

Когда Макаров появился на мостике крейсера с Русланом, на некоторое время ребенок приковал всеобщее внимание, но, когда его усадили по правому борту и дали какие-то лоттеры с развлекательными картинками, команда потеряла к нему особый интерес. Сам адъютант вернулся к своим прямым обязанностям, доверенным ему Ибрагимовым при спуске на «Ямантау» – разобраться с цифровой информацией, хранящейся в блоках памяти Исрафила.

Он незаметно подошел к Джамалу Сингху, который кроме обработки и сведения сенсорной информации разбирался с компьютерными пакетами данных, полученными с пострадавшего судна. На одном из вспомогательных экранов графически отображался массив баз данных, который обрабатывала программа, а рядом, на экране поменьше, виднелись уже вычлененные куски информации, представляющие какой-то интерес.

– А, Макаров, – дернулся неожиданно Сингх, – я не заметил, как вы подошли.

– Есть что-нибудь?

– Да, тут кое-что странное. Смотрите сами…

Сингх набрал несколько кнопок и графическое отображение процесса обработки со всеми бегущими полосками, вращающимися кругляшками и процентными указателями пропали. Их место заняли путевые отметки корабля.

– Тут кое-что есть. Корабль около пятидесяти раз ходил в рейс. Это типовый полетный план: судно идет от Процеона-II, останавливается в Двойной Арахне и следует дальше до системы Сафиуллин, обратно идет прямо на Процеон-II с непромышленным грузом. Это, как правило, какой-то багаж и вещи личного порядка, отработанное оборудование. Но важно не это, а то, что весь путь прописывается в полетном плане с самого начала – на Процеоне-II, а именно в столице, в Гелиополисе. Этот рейс отличается. Полетный план с самого начала прописан не полностью. «Ямантау» должен был закончить свой рейс не вернувшись на Процеон-II, а в некой условной точке в темном космосе где-то посередине между Двойной Арахной, Сафиуллиным и карантином, сильно отклоняясь от традиционного маршрута к шахтерским планетам Сафиуллина. Частично это совпадает с той контрольной точкой, которую установило секторальное командование для наших испытаний двигателя, но не намного. Эти две точки в пределах видимости сканеров дальнего обнаружения друг друга.

– Интересное совпадение, – пробормотал Макаров. – Если бы командование назначило другую точку, мы бы не нашли «Ямантау».

– Дальше интереснее. Капитану Ивантес было предписано достичь контрольной точки и ожидать дальнейших распоряжений. Насчет характера распоряжения сказано, что это будет код доступа класса 1-А. Это правительственная категория кодов, причем не военная, а гражданская. Кто бы ни предъявил этот код, командование кораблем переходит к предъявителю.

Макаров какое-то время молчал, пытаясь сопоставить информацию. Чего-то не хватало, какого-то критического фрагмента, из-за которого все начинало сыпаться как карточный домик.

– Предъявитель уже находился на борту или мог связаться дистанционно?

– Не сказано, – Сингх тяжело вздохнул, пробегаясь по записям, выдернутым из памяти бортового компьютера. – Думаю, мы этого никогда и не узнаем. Дело в том, что во время бунта корабль еще не долетел до контрольной точки. Судя по записям, заключенные расправились с командой раньше, чем корабль достиг цели. Принимать код доступа было уже некому – уголовники покидали тела команды и охранников в блок протонного реактора, так что не осталось ни свидетелей, ни их тел. К контрольной точке «Ямантау» добрался на автопилоте. Дальнейших алгоритмов поведения некому было вносить: тюремное судно просто остановилось и ждало новых команд.

Спрашивать теперь не с кого, хотя вопросов полно. Все это походило на дурное совпадение многочисленных случайностей.

– А что с корпусом? – уточнил адъютант.

– Метеорит пробил корпус уже после того, как автопилот привел корабль к контрольной точке. Я не могу снять видео с внутрикорабельных камер, но, судя по всему, Хряч просто распорядился заблокировать часть отсеков, другую часть заблокировали автоматические протоколы. Это стоило местным пятерых душ, не считая одного экстремиста. Из-за расползающихся трещин на внутренних переборках разгерметизировался сортир. Мало приятного, когда тебя высасывает из сортира в космос через отверстие размером с бильярдный шар…

Макаров похлопал Джамала по плечу в знак одобрения и удовлетворенности проделанной работой, и направился уже было в сторону столовой, как сенсорик позвал его обратно. Минуту колеблясь в проходе, он повернулся лицом к Сингху.

– Может быть это ничего не значит, но… – громким полушепотом заявил Сингх, – одним словом, бунт начался из-за того, что у некоторых камер не сработали автоматические замки блокировки, и часть уголовников вырвалась из камер. Наверное, во время стычки и стрельбы бунтари повредили Исрафила: блоки памяти постоянно обновляют информацию, и она постоянно меняется. Хотя этого не должно происходить. Я не могу понять, сколько именно замков вышло из строя – два или три, потому что архивные записи меняются и показывают то два, то три. Странно и то, что информация продолжает меняться каждую секунду, хотя мы закачали информацию с поврежденных блоков к нам на сервера. Одно могу сказать точно, замки вышли из строя одновременно. Саботаж ли это или действительно какой-то сбой в системе я не знаю, не вижу признаки ни того, ни другого. Замки просто открылись, хотя команды на это, идущей через каналы Исрафила, в архивах не числится.

Макаров утвердительно качнул головой, давая понять, что принял все услышанное к сведению. После этого он отошел к большим мониторам и вывел на экраны статистическую информацию относительно расчетных угроз в этом секторе космоса. На экранах загорелся весь сектор, посеченный на части прямыми, пунктирными и фигурными линиями.

Несмотря на то, что темный космос не представлял никакого стратегического или промышленного интереса, в бортовых компьютерах хранилась общая информация, позволяющая спроецировать известные угрозы на весь сектор. Сюда входила и метеоритная активность, и вероятностные маршруты патрулей противника, причем не только каракарцев, иногда направляющих разведфлот за пределы карантина, но и ребулийцев, получивших независимость после учиненной каракарцами резни. Жители этого звездного государства недолюбливали истиннолюдей, так как сваливали на них попустительство геноциду. Среди прочих угроз числились аномальные излучения, электромагнитные и гравитационные вихри, пространственные деформации неантропогенной природы и много чего еще.

Адъютант уточнил запрос, линии на карте начали постепенно исчезать. В конечном счете, осталось около тридцати однородных пунктирных линий, слишком размытых и неконкретных. А внизу надпись: «вероятность столкновения с метеоритом в заданных координатах – 0,000000000000000000000000000000002751%»