74. После убийства
Временное правительство не собиралось наказывать убийц Распутина, и падение монархии сделало Юсупова свободным человеком. Пресса освещала его возвращение в Петроград 25 марта 1917 года. Через два дня он дал интервью «Новому времени». Он рассказал о том, как Распутин и доктор Бадмаев давали царю особые восточные средства, которые превратили его в бесполезного идиота, покорного чужой воле. А императрица долгое время страдала «манией величия», считала себя второй Екатериной Великой, присланной из Германии, чтобы спасти Россию. Вырубова, Распутин и Протопопов поддерживали этот самообман. Придворная клика вела страну к гибели, и выхода не было. Юсупов постарался сделать так, чтобы все поверили в то, что он подверг себя огромной опасности, причем добровольно. Он рассказал журналисту, что, вернувшись к себе после убийства, увидел таинственную женщину в черном, которая предупредила его, что двадцать сторонников Распутина уже сговариваются убить его1.
Теперь Юсупов превратился в убийцу Распутина. Его жизнь приобрела смысл. Он начал устраивать ужины в знаменитом подвале, где сохранилась та же обстановка, что и в ночь убийства. Он с удовольствием рассказывал мрачную историю юным девушкам и наблюдал, как они дрожат, когда он показывал им белую медвежью шкуру, некогда запятнанную кровью Распутина. На одном из таких вечеров присутствовала сестра Дмитрия, великая княгиня Мария Павловна. Она тщательно осмотрела шкуру, но не обнаружила на ней ни пятнышка крови2.
Весной Юсупов навестил в Москве Эллу и рассказал ей обо всем лично. «Убийство Распутина – не преступление, – сказала будущая святая Русской православной церкви. – Ты уничтожил воплощение зла»3. Слова эти Феликсу понравились, и угрызения совести его более не терзали. Когда дантист Сергей Кострицкий, отправившийся в Тобольск лечить царскую семью, спросил его, чувствовал ли он какую-то вину за то, что отнял жизнь у другого человека, Феликс с улыбкой ответил: «Никогда. Я убил собаку». Кострицкий испытал отвращение – не только от его слов, но и от того холодного, циничного тона, каким Юсупов их произнес4. «Я никогда не испытывал ни малейших угрызений совести, – беззаботно признавался Феликс в своих мемуарах. – Мысль о Распутине никогда не тревожила мой сон»5.
А вот о великом князе Дмитрии такого сказать было нельзя. Из штаба русской армии в Персии он писал отцу в январе, что последние дни выдались «ужасно трудными», и потребовалась вся его сила воли, чтобы не сломаться и не разрыдаться в поезде, словно ребенку. Возможно, эти слова предназначались Николаю и Александре. В том же письме Дмитрий писал, что не знает, кто убил Распутина, но кто бы это ни был, это были люди, которые «искренно, горячо, страстно любят Россию, свою родину […] и горячо преданы своему государю». Дмитрий знал, что охранка читает его почту, и надеялся, что эти слова дойдут до императора. В конце апреля Дмитрий описал все произошедшее более честно. Он признался, что после долгих раздумий решил принять участие в убийстве, хотя теперь ему ясно, что убийство Распутина только ухудшило ситуацию. Керенский уже дал понять, что Дмитрия не арестуют, поскольку он сыграл важную роль в борьбе со старым режимом. Но Дмитрий уже колебался, стоит ли возвращаться в Россию. Отцу он писал, что если бы вернулся сразу же после отречения, то это было бы «ужасной грубостью» по отношению к «бедному Ники». Более того, Дмитрий опасался возвращаться, поскольку считал, что слова Керенского могут и не спасти его от тюрьмы. Ведь он был Романовым – какова бы ни была его роль в убийстве Распутина6. В сентябре он все еще раздумывал о возвращении, но оставался в Персии из-за, как он писал в дневнике, «категорического и не раз повторяемого приказа Юсуповых». В конце концов Дмитрий решил остаться в Персии, и это решение, скорее всего, спасло ему жизнь.
В первую годовщину убийства Дмитрий, который жил в британской миссии в Тегеране, проснулся и увидел, что город засыпало снегом. Неожиданное зрелище вернуло его в мыслях в Петроград, к событиям прошлого года.
«Сегодня шестнадцатое декабря. Год прошел с того незабываемого дня. И здесь, на страницах моего дневника, где отражена моя душа, я должен открыто заявить, что я бы многое отдал, чтобы избавиться от этих воспоминаний. Неужели я действительно принимал участие, в прямом смысле слова, в убийстве другого человека? Конечно, для других, для народа в целом, я сделал это из высочайших патриотических чувств. И все же я не могу принять рыцарскую позу на этих страницах. Я должен недвусмысленно сказать, что душа моя постоянно страдает от тяжкого груза. Какое счастье, что Господь не позволил мне действительно убить. На моих руках нет крови, и память моей матери не омрачена клятвой, которую я дал отцу. […]
Одно лишь будет вечно терзать меня – это чувства бедного Ники. Я постоянно думаю, что он, наверное, все еще ненавидит меня и считает простым преступником и убийцей! И, возможно, он даже думает, что смерть Распутина – это главная причина того, что происходит сейчас в России. Аликс! Пожалуй, она думает то же самое и поддерживает своего мужа в этом! […]
Бедный Ники. Сколько бы я сейчас отдал, чтобы поговорить с ним. Разубедить его в мысли о том, что я всего лишь простой убийца. […] Я никогда не поверю, что Аликс сознательно проводила свою политику, настраивая общество против себя и Ники. Этого не может быть. Я твердо убежден, что она фатально заблуждалась. Она все время думала, что только такая политика поможет Ники удержать власть и порядок в стране. И она была не так уж далека от истины»7.
Анну Вырубову арестовали в Царском Селе 3 апреля 1917 года и поместили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, в камеру № 70. С одной стороны находилась камера Екатерины Сухомлиновой (камера № 71), с другой – Ивана Манасевича-Мануйлова (камера № 68). Временное правительство заполняло тюрьму ключевыми фигурами старого режима. В Петропавловке оказались генерал Воейков, генерал Сухомлинов, Борис Штюрмер, Иван Щегловитов, Степан Белецкий. Была арестована даже Ольга Лохтина. Белецкий находился на грани нервного срыва. Он был слаб, напуган и болен. Он почти не спал – во сне ему являлся Распутин8. Всех допрашивала специально созданная Чрезвычайная следственная комиссия. Комиссия стремилась доказать, что Вырубова вместе с императрицей, Распутиным и другими устраивали тайные встречи в ее доме и планировали предательство России9. Обращались с Вырубовой крайне грубо. Охранники плевали на нее, били по лицу, раздевали донага. Иногда они угрожали убить ее. Но она никогда не жаловалась. Члену Комиссии она сказала: «Они не виноваты. Они не ведают, что творят»10. Самым унизительным для нее моментом заточения стал осмотр тюремного доктора. Следователи не верили, когда она утверждала, что не была любовницей Распутина, и потребовали абсолютных доказательств. Анну положили на стол, раздвинули ей ноги. После тщательного осмотра врач подтвердил ее слова. Анна была девственницей11.
Вырубова защищала Распутина и царскую чету изо всех сил. Протопопов вел себя по-другому. После ареста он заявил, что у него есть доказательства измены на самом высоком уровне. Он утверждал, что Распутин не передавал денег, полученных от Мануйлова или Симановича, императрице. Он называл предателями Алексея Хвостова, Мануйлова, Штюрмера и Андроникова. Разумеется, Протопопов пытался спасти собственную шкуру. Александр Блок называл его «двуликим Янусом». Симанович вел себя не лучше. Он заявил Комиссии, что никогда не знал Распутина и не имел с ним ничего общего12.
Комиссию не волновали вопросы, связанные с Церковью, которая и сама могла в них разобраться. Ни Святейший Синод, ни Русская православная церковь не осудили убийство Распутина и осквернение его могилы. Они занимались реабилитацией тех клириков, которые пострадали в последние годы, и чисткой всех, кто был реальными или предполагаемыми сторонниками Распутина. Отец Востоков вернулся в Москву, где 21 марта потребовал, чтобы все, кто запятнал себя общением с Распутиным, были смещены со своих постов. Избранный обер-прокурор Синода Владимир Львов, бывший депутат Думы и злейший враг Распутина, начал настоящую войну против его сторонников. Одним из первых его решений было исключение из Синода Питирима и Макария, митрополита Московского. В апреле он создал и возглавил следственную комиссию по изучению роли Распутина в церковной администрации. Как писала газета «Новое время», этот комитет должен был «предпринять все возможные меры к устранению этого влияния»13. В статье о борьбе с распутинщиной в Церкви газета «Петроградский листок» писала, что епископ Екатеринбургский и Ирбитский Серафим (Сергей Голубятников) был смещен с поста и отправлен в отставку из-за его отношений с Распутиным. Главный его грех заключался в том, что он принимал Распутина в Тюмени после покушения Гусевой и следил за его лечением14.
Епископ Варнава, страшась расправы со стороны толпы, бежал из Тобольска и укрылся в Абалакском монастыре. Власти провели обыск в его резиденции, изъяли его переписку с Распутиным, Николаем и Александрой и другими и отправили все Временному правительству как доказательство его преступлений15. Питирима схватили, вытащили из резиденции, усадили на трон и пронесли по Невскому проспекту, а толпа насмехалась над ним16.
Иерархи Церкви, как и члены Комиссии, были убеждены в злонамеренном влиянии Распутина, но ни одно расследование не нашло убедительных доказательств против Распутина и его сторонников. Собрать им удалось только ложь, слухи и рассказы о массовой истерии. Изучив объемные тома вырезок из газет о Распутине, тщательно собранных и подшитых охранкой, Комиссия отметила, насколько мало общественное восприятие Распутина соответствовало реалиям его жизни. Распутин, который жил в воображении русских, был лишь «фантазией», но фантазией опасной, губительной и смертоносной для престола.
«Если военный бунт в Петрограде стал началом русской революции, если ни один человек в армии или в народе не выступил на защиту бывшего императора, то дело тут не только в пролетариате и революционной армии, но и в тюменском крестьянине Григории Ефимовиче Распутине, святом последних дней монархии, чьи “деяния” разрушили веру народа в божественную власть самодержавия и в последнего носителя царской власти. Неизвестно, не воздвигнет ли благодарная Россия памятник Распутину, но есть мистическая игра провидения в том, что русский мужик спас первого Романова, а потом другой мужик через триста лет погубил последнего представителя этой династии»17.
Первым мужиком был Иван Сусанин, герой оперы Михаила Глинки «Жизнь за царя» 1836 года. В начале XVII века, в так называемое Смутное время, Сусанина схватили и замучили поляки, когда он отказался выдать им место, где скрывался Михаил Романов. Героическое самопожертвование Сусанина во имя царя окутано тайной, но романтики XIX века превратили эту легенду в истину. Миф о Сусанине был создан, чтобы укрепить священную связь между царем и народом. Миф о Распутине был создан, чтобы эту связь разрушить.
Весной Вырубова заболела корью. Ей приснился сон. Она идет по улице Тобольска и встречает Распутина. Он сердит, вид его пугает ее. Он говорит: «Пойди и скажи Папе и Маме, что я пришел с ними проститься». Она пытается сказать ему, что они далеко, в Царском Селе, но он перебивает и говорит: «Они в Тобольске», и указывает на синий царский поезд18.
14 августа Романовых вместе с тридцатью девятью слугами и приближенными под большой вооруженной охраной посадили на поезд в Царском Селе. Ради их безопасности поезд замаскировали под санитарный и установили на нем японский флаг. Семье не сказали, куда их отправляют, но у Александры было предчувствие. Она писала Вырубовой: «Нам не говорят, куда мы едем (узнаем только в поезде) и на какой срок, но мы думаем, что туда, куда ты недавно ездила, – святой зовет нас туда и наш Друг»19. В Тюмени Романовы сошли с поезда. Их доставили на причал на реку Туру и пароходом отправили в Тобольск. 18 августа после полудня они прибыли в Покровское. Пароход остановился, и Алексей и Татьяна сошли на дальний берег реки, чтобы собрать цветов. Все остальные, кроме Александры, которая лежала в постели, вышли на палубу посмотреть на дом Распутина20. Императрица сказала своему камердинеру Алексею Волкову: «Григорий Ефимович жил здесь. Он ловил рыбу в этой реке и привозил ее нам в Царское Село». Волков заметил на глазах ее слезы21. Все сочли эту остановку в Покровском за добрый знак. «Распутин предсказывал, что так и будет, – вспоминал учитель Пьер Жильяр, – и судьба снова подтвердила его пророческие слова». Вечером 19 августа царская семья прибыла в Тобольск22.
В тот день, когда Романовы проплывали мимо Покровского, семья Распутина была дома. Это было трудное для них время. Матрена и Варвара продолжали посещать Александру и Вырубову дважды в неделю, пока вспышка насилия в конце февраля не положила конец этим визитам. После революции оставаться на Гороховой стало слишком опасно – новые власти постоянно обыскивали квартиру. И семья перебралась к Симановичу, в дом 8 на Николаевской улице. Детей Распутина арестовали в Петрограде в середине марта и доставили в Таврический дворец для допроса. Впрочем, вскоре их освободили. Прасковья уехала в Покровское незадолго до этого, поэтому ей удалось избежать ареста23. Весну и лето вся семья провела в Покровском. В начале сентября Матрена и Варвара вернулись в Петроград и поселились у своей учительницы французского, еврейки Татьяны Шак24.
Распутин не оставил завещания. Опись его имущества, составленная 24 марта 1917 года, показывает, что он был не беден, но и не настолько богат, как считали очень многие. У него был дом в Покровском, четыре конюшни, три амбара и одна баня (оцененные в 10 тысяч рублей), домашний скот (бык, две коровы, восемь лошадей и жеребят и столько же овец), мебель (включая двадцать венских стульев, граммофон и пятьдесят пластинок и пианино «Оффенбах» – оценено в 900 рублей), серебро и украшения (включая мужские золотые часы с цепочкой знаменитой фирмы Павел Буре стоимостью в 700 рублей), а также одежда (одно серое пальто, одна шуба с бобровым воротником, пара кожаных сапог и несколько отрезов черной ткани)25. В целом имущество Распутина оценили в 18 415 рублей. Кроме того, у него были деньги и сбережения на сумму 5092 рубля 66 копеек в тюменском филиале Государственного банка. Учитывая гиперинфляцию того времени, все это ничего не стоило. Почти все его имущество отошло его дочерям в декабре 1917 года, небольшие суммы получили вдова и сын26.
Матрена была рада вернуться в Покровское весной и летом 1917 года. «Как здесь хорошо, – писала она в дневнике. – Каждая мелочь напоминает о дорогом отце»27. Но жизнь дома была непростой. 5 мая мимо Покровского проплывал пароход с солдатами. Узнав, что в Покровском жил Распутин, солдаты спустились на берег, чтобы осмотреть деревню. Во главе с офицером одного из сибирских стрелковых полков Сергеем Кочуровым солдаты с гармошкой пошли к дому Распутина. Они стали колотить в дверь, требуя, чтобы их впустили. Солдаты уверяли, что никого не тронут, только посмотрят. В то время дома были Матрена и Варвара, их двоюродная сестра Анна Распутина и Катя Печеркина. Напуганные женщины отказались открывать. Солдаты грозили выломать дверь и поджечь дом, если их не впустят. Женщины дверь открыли. Ворвавшиеся солдаты буквально разграбили дом. Они сорвали со стен фотографии Распутина, украли золотые часы и другие памятные вещи. Они переворачивали столы, опрокидывали шкафы, рвали одежду. Увидев сотни открыток с изображением Распутина, солдаты стали рвать их на глазах у женщин. А потом они схватили два портрета – один работы Краруп, второй – Раевского, с выставки 1912 года. Кочуров вырезал портрет Раевского из рамы, скатал и зажал под мышкой. Матрена умоляла его не забирать картину. Уходя, Кочуров крикнул ей: «Привет Гришке Распутину!» На пароходе они раздали открытки другим солдатам и похвалялись перед ними своими выходками. Кочуров повесил портрет Краруп на дверь и написал под ним: «Григорий Распутин, святой из Покровского». Портрет провисел недолго. Кто-то сорвал его, порвал в клочья и выбросил в реку. Кочуров сохранил портрет Раевского, но дальнейшая судьба картины неизвестна28.
Летом Матрена получала письма от Бориса Соловьева. Он уговаривал ее выйти за него замуж. Душа у нее к этому браку не лежала, но Прасковья убедила ее, что, учитывая их положение, это будет правильное решение. В конце концов Матрена сдалась – ведь она знала, что отец этого хотел. Они поженились в Петрограде 5 октября. Роль посаженного отца исполнял Александр Пистолькорс. Медовый месяц молодые провели в Покровском и Симбирске, где когда-то жила семья Бориса. Затем они вернулись в Петроград29. В конце октября Ленин и большевики свергли Временное правительство. В стране началась гражданская война. Из Тобольска Александра писала Вырубовой, что Россия страдает из-за убийства Распутина30. В первую годовщину гибели Распутина Александра написала Вырубовой, что, несмотря на разделяющее их огромное расстояние, мысли об этом ужасном дне соединяют их: «17-го все молитвы и мысли вместе, переживаем опять все». Вечером вся семья молилась за душу Распутина перед подаренным им крестом31.
Вернувшись в Петроград, Мария и Борис поселились на окраине города. Вырубова тайно навещала их, подвергая себя огромной опасности32. А тем временем Александра слала Вырубовой панические письма, умоляя прислать денег, одежду и другие вещи. Было решено, что все это в Сибирь повезет Соловьев. Впервые он отправился в Тобольск в октябре, затем в январе 1918 года. Во время второй поездки Борис связался с небольшой группой монархистов и решил примкнуть к их заговору с целью спасения Романовых33. Он приехал в Тобольск в конце января, замаскировавшись под торговца рыбой. Он привез деньги и небольшие подарки – шоколад для Алексея, книги и одеколон для девочек. Все это он передал через камердинера Александры, Волкова, и ее горничную, Анну Романову. Из окна губернаторского дома царская семья смотрела на Бориса, который ожидал на безопасном расстоянии. Увидев их, он перекрестился и поклонился до земли. Александра написала ему благодарственное письмо и благословила его брак с Матреной. Его приезд она сочла чудом Божиим34. Борис вселил в царскую семью беспочвенную надежду на спасение. Он внушил им, что старания монархистов более энергичны, чем они были на самом деле. Александра преисполнилась уверенности, что они скоро окажутся на свободе35.
Борис провел в Тобольске две недели. Здесь он встретился с давним врагом Распутина, Гермогеном. В марте Гермогена назначили епископом Тобольским.
«Я его любил и верил в него, вернее в его миссию внести что-то новое в жизнь России, что должно было укрепить ослабевшие связи между царем и народом на пользу и благо последнего. Но его самовольное отступление от нашей программы, противоположный моему путь, по которому он пошел, его нападки на аристократию и на таких людей, как великий князь Николай Николаевич, которых я всегда считал опорою трона, заставило вначале меня отвернуться от него, а затем, видя его усилившееся влияние при дворе и учитывая, что при этом условии его идеи будут еще вредоноснее, я начал энергичную кампанию против него».
Гермоген сказал, что в то время не понимал, насколько его борьба против Распутина идет на руку противникам династии в Думе. Он не понимал, что истинный дьявол – это Илиодор, а не Распутин36. Перед отъездом Бориса Гермоген благословил его брак с Матреной. «Великий крест ты на себя взял, женившись на дочери Григория в такое время». Он пожелал им обоим здоровья и счастья37.
В дневнике Матрены описан 1918 год – год страданий и душевных терзаний. Денег постоянно не хватало, не хватало всего необходимого. Она любила Бориса, но он относился к ней плохо. Он бесстыдно флиртовал с другими женщинами, смеялся над ее внешностью, обижал, а порой даже бил ее. Она разрывалась между любовью к нему и желанием бежать от такой жестокости. Но она чувствовала себя не просто беззащитной сиротой, но дочерью человека, которого ненавидела вся Россия. Ей нужна была защита. Она не решилась бежать. «Такой мне крест от Бога дан – страдать», – писала она в дневнике 11 января. Она постоянно вспоминала слова отца: «Ну, Матрешка, ты у меня злосчастная!» Матрена оставалась в Петрограде, проводила время с Вырубовой, Ольгой Лохтиной и Муней Головиной. Она бывала в студии Краруп, где всегда тепло встречали ее отца. В начале марта ей явился дух отца: «Дивны дела твои, Господи… Первый раз чувствовали так близко нашего дорогого тятеньку, так было хорошо и вместе с тем горько и обидно, что не могли слышать папиных слов из его уст, но умы ясно чувствовали, что он был с нами». Распутин стал являться Матрене во сне: «Видела во сне опять папу, я так счастлива, так счастлива, он с нами последнее время, это я чувствую». Лохтина сказала ей, что была на Гороховой и долго стояла во дворе. Она точно почувствовала дух Распутина рядом с собой38.
В марте в Покровское вошли солдаты Красной армии. Они разгромили семейный дом и арестовали Бориса. Его увезли в Тюмень. Матрена поспешила в Сибирь, чтобы быть рядом с ним39. Раздав на взятки две тысячи рублей, Матрена устроила Борису побег в конце апреля, за два дня до Пасхи. Праздник вновь напомнил ей об отце. «Зачем Ты, Господи, взял его от нас так рано? Мы остались как листья без дерев. Папа, милый папа, будь с нами в разговенье именно с нами: с Борей и со мной; я грешная, и ты, может быть, не хочешь быть со мной, но прости меня»40.
Пока Матрена добивалась освобождения Бориса в Тюмени, Красная армия захватила Тобольск. Теперь Романовы оказались в руках большевиков. Рано утром 26 апреля Николая, Александру, их дочь Марию и нескольких их приближенных увезли из Тобольска. Алексей был болен, поэтому его с девочками оставили в губернаторском доме. На реке было слишком много льда, чтобы плыть пароходом, поэтому обоз двинулся в Тюмень по суше. Александра и Мария ехали в крытом тарантасе, Николай – в повозке. 27 апреля около полудня они остановились напротив дома Распутина в Покровском, чтобы сменить лошадей. «Долго стояли как раз против дома Григория и видели всю его семью, глядевшую в окна», – записал Николай в своем дневнике41. Мария достала карандаш и бумагу и зарисовала дом Распутина. Один из охранников заметил, что Александра делает жесты в направлении верхнего окна. «Отойти от окна! – закричал он, наставив на Распутиных ружье. – Или я стреляю!» Прасковья и все остальные скрылись из виду42. Из Тюмени Романовых отвезли на Урал, в Екатеринбург, куда они прибыли 30 апреля. Их разместили в Ипатьевском дворе, или Доме особого назначения43.
20 мая из Тобольска выехал цесаревич и его сестры. Через два дня Матрена Распутина вышла на тюменский причал, чтобы купить билеты до Абалакского монастыря. И тут она увидела пароход, на палубе которого стояла многочисленная охрана. Людей оттеснили, но Матрене удалось протиснуться поближе. В одном из окошек она увидела Алексея и Анастасию Гендрикову, фрейлину императрицы. Они тоже ее заметили и «страшно были рады. Это устроил Николай Чудотворец […] Как жаль, что не могла им сказать ни слова. Они были как ангелы», – писала Матрена в своем дневнике44. На следующий день царская семья воссоединилась в Екатеринбурге. Настроение в городе было враждебным. Советская власть наводнила город антираспутинской пропагандой – непристойные памфлеты и плакаты с изображением Распутина и императрицы продавались на каждом углу. В кинотеатре шел фильм, в котором Распутин занимался сексом с Александрой и ее дочерями45.
Романовы взяли памятные вещи, напоминавшие о Распутине, с собой в изгнание. С ними были четыре иконы, которые он дарил им в разное время, и небольшая шкатулка с его письмами – «самое ценное для нас», по словам Николая46. Перед отъездом из Царского Села девочки и их мать зашили в свои платья и белье одиннадцать топазов, подаренных Распутиным. Эти камни были на них и в момент их убийства47.
Охрана Дома специального назначения тоже не давала царской семье забыть о Распутине. В тех местах, которых пленники не могли миновать, они разрисовали стены непристойными рисунками. Главной темой были занятия Распутина сексом с императрицей в непристойных позах. Николая обычно изображали рядом с рюмкой. Эти непристойные рисунки сопровождались надписями «Гришка и Сашура». Солдаты не упускали случая подчеркнуть особые размеры распутинского пениса48. Мимо этих порнографических карикатур царской семье пришлось пройти в последний раз 17 июля 1918 года, когда они по двадцати трем деревянным ступеням спустились в подвал Ипатьевского дома навстречу своей гибели.
